ГЛАВА 1. АНТОН
— Тебе стоит перестать об этом думать, — говорит Марина, кладя руку ему на плечо. — В мире миллион шансов; не вышло однажды, выйдет в следующий раз. Нужно сражаться за исполнение мечты. В двадцать лет рано опускать руки.
Антону не нравится ее покровительственный тон, не нравится лежащая на плече рука, не нравятся прописные истины, которые она изрекает словно откровения. Марине двадцать пять, она всю взрослую жизнь сидит на шее у богатого мужа, откуда она что-то может знать о сражениях?
Единственная инициатива, которую проявила Марина Владиславовна Сираканян за те полгода, что они встречались — однажды настояла на оральном сексе в душе. Снулая рыба — называл он ее про себя. В телефоне было записано «Гамлет», но не потому, что Антон от кого-то скрывался. Даже если бы узнал отец, ну что бы он сделал? Отшлепал бы его ремнем?
Что же до рогатого супруга... Муж Марины, Гамлет, последние полгода жил в Москве, расширял бизнес. Марина скучала, тосковала без мужской ласки, Антон тоже скучал — вот так они и нашли друг друга.
— Это не называется «опускать руки», — говорит он, откладывая планшет в сторону. — Это называется «терять крупного заказчика из-за собственной глупости». Разные вещи.
Марина наклоняется, чтобы поцеловать его в щеку, и, как была, голая, правда, все-таки схватив со стула халат, идет из спальни в кухню. Скоро там начинает шуршать миксер, потом — шкворчать на сковородке бекон, к которому уже скоро присоединяются яйца.
Марина не спрашивает, хочет ли он завтракать, не говорит, что пошла готовить, она просто идет и делает. Наверное, этим она его и привлекла: странным сочетанием полнейшего безволия и уверенности в самых неожиданных ее проявлениях.
Женская натура, противоречивая и странная, во всей ее красе.
Антон переносит папку с рисунками с планшета на компьютер, создает в своем паблике новый альбом, заливает их туда — все семь, ибо по одному выкладывать смысла нет.
«Грехи». Просто и незамысловато, и одновременно настолько пошло, насколько может быть пошлой тема библейских грехов, воплощенных в образах женщин. Серьезно, они хотели оригинальности с техзаданием на две страницы? Никакого бодипозитива, никакой сексуализации Похоти. Он снова взял на себя слишком много, снова выдал больше, чем просили, и вот к чему это привело.
Он выкладывает последний рисунок, сопровождая пост ехидным описанием, которое тут же стирает. Организаторы наверняка заглянут на страницу. Будет слишком по-детски раскритиковать их в пух и прах после неудачи.
— Антош, идем завтракать! – зовет из кухни Марина.
Он глядит на часы: пора ее выпроваживать и садиться за заказ, который нужно сдать к вечеру. Лендинг (прим. — «landing page», страница сайта, задача которой — «удержать» клиента, зашедшего на сайт, до момента подписки или покупки) для магазина детской одежды где-то в Новосибирске. Работы много, будет, чем занять голову, в которой пока гремят громы и сверкают молнии.
«Оверкреативно но не совсем то что мы хотели видеть».
«Оверкреативно», черт бы их побрал. Ни одной запятой в предложении, но «оверкреативно».
— Антош!
Он все-таки дожидается первого комментария: «А ничо так! Особенно мне понравилась Похоть», закрывает ноутбук и идет на кухню. Марина уже накинула на себя халат — свой, она приносила с собой кучу вещей, даже если оставалась у Антона всего на одну ночь, — и от вида алого безумия с черным кружевом на роскошном теле неприятные мысли о неудаче начинают снова сменяться гораздо более приятными. Но он только целует Марину в шею, уловив запах духов — чего-то такого же мягкого и ленивого, как она сама, — и, поблагодарив за заботу, садится за стол.
— Мне не трудно, — говорит она, улыбнувшись ему уголком еще чуть припухших после бурной ночи губ. — Хочешь банановое молоко?
— Хочу, — говорит он, не удержавшись от ответной улыбки.
Телефон, с вечера оставленный на кухонной тумбе, фыркает и разражается трелью. Это не может быть лайк или комментарий: Антон запретил присылать такие уведомления. Но это определенно соцсеть.
Запрос в друзья от «Ирина Сабирова». Фамилия кажется незнакомой.
«Привет, Антон! Наткнулась тут на репост на странице Ветрова. Классные рисунки! А Инсту ведешь? Надеюсь, помнишь меня».
Он открывает ее профиль и, конечно же, сразу узнает. Сабирова по мужу, а раньше была Юдина. Училась в параллельном классе, много раз пересекались в общей компании. Пока Марина делает его любимое банановое молоко, Антон разглядывает фотографии. А она стала ничего. После того, как сняла брекеты, перестала зачесывать челку на глаза и немного похудела...
Он возвращается на страничку профиля и уже хочет нажать на кнопку «Принять заявку», когда замечает в блоке «Друзья» знакомое лицо. Палец как будто сам по себе перемещается на фото, и открывается профиль.
«Галина Голуб». Темно-серые глаза смотрят с фотографии строго, но золотисто-каштановые волосы растрепаны, как будто она только на секунду заскочила в фотобудку с улицы и даже не расчесалась.
Он не успевает закрыть страницу: Марина замечает, а когда Марина замечает, она не молчит.
— О, а я знаю эту девочку. Это же Голуб, да?
Он откладывает телефон в сторону, чтобы Марина смогла поставить перед ним стакан с пенящимся молоком, и кивает. Она берет телефон и вглядывается в фотографии Гали, и отчего-то Антону сразу же хочется выхватить его из ее рук.
— Да, моя одноклассница, — говорит он.
— Ясненько. Ой, я, кажется, поставила на фото лайк, — говорит Марина, отдавая ему телефон. — Прости.
Он ненавидит себя за поспешность, с которой возвращается на страницу и снимает отметку. Наверняка у нее тоже нет времени отслеживать каждый лайк. А хотя, какая, к черту, разница, пусть увидит. Ему все равно.
Антон заканчивает завтрак через десять минут.
Марина уходит через полчаса.
А еще через час его жизнь меняется так необратимо, что все лайки и комментарии отходят на второй план.
ГЛАВА 2. ГАЛЯ
— Зеленодольск! Стоянка десять минут.
Галя схватила чемодан поудобнее и по узкому проходу направилась к выходу, стараясь никого не задевать. Оказавшаяся перед ней парочка все никак не могла разлепить объятий, и даже когда вагон чуть тряхнуло на последнем перед остановкой моменте движения, они не отпустили друг друга… и чуть не налетели на нее от неожиданности.
— Ой, извините, — бросил парень, даже не оглядываясь.
— Да ничего, — сказала Галя.
Поезд остановился, и пассажиры стали спускаться со ступенек на перрон. Галя вышла третьей или четвертой, остановившись на мгновение, чтобы вдохнуть чистый весенний воздух.
Как же я скучала, Зеленодольск. И вот я дома.
Она поставила чемодан на колесики и побрела в сторону выхода с вокзала. Дядя Сергей должен был ждать с той стороны, на автобусной остановке, и, заметив его «форд», Галя заспешила, приветливо махнув рукой. Вот только уже на походе поняла, что обозналась, и что в «форде» сидит вовсе не дядя Сергей.
Это был его сын Антон.
Она крепче сжала ручку чемодана и сделала вид, что замедлила шаг, потому что зазвонил телефон. Ну, или показалось. Ну, или пришла СМС, которую ждала.
Почему Антон здесь? Почему мама не сказала?
Галя бы пошла пешком эти три километра до дома, она бы плюнула на тяжелый чемодан и расстояние. Хотя, погодите-ка, он ведь может ждать не ее?
— Ты, похоже, решила, что я тебя буду ждать до вечера.
Нет, все не могло быть так легко. Он вышел из машины — темные волосы, как обычно, растрепаны, карие глаза прищурены и смотрят колюче — и забрал у нее чемодан, так явно стараясь не коснуться, что это было даже смешно.
— Садись, — резко, словно выплевывая слова. — И пристегнись сразу, чтобы я не напоминал дважды.
— Я и без напоминаний пристегнусь, — сказала она, открывая дверь.
— Не уверен. Проверять не собираюсь.
Галя уселась в машину, с трудом удержавшись от желания хлопнуть дверью. Адреналин кипел, сердце колотилось, как ненормальное, в горле стоял ком.
Спокойно, Галюня, тут ехать всего ничего, — сказала она себе, пристегивая ремень безопасности и откидываясь на сиденье. — Ты же взрослая, вдохни, выдохни, и так тысячу двести раз, а потом тебе станет легче.
В салоне пахло табаком и неизменной «елочкой», свисающей с зеркала заднего вида. Они выехали к переезду и остановились, дожидаясь, пока мимо проползет товарняк, бесконечно длинный и неторопливый, везущий уголь и нефть куда-то на юг.
Галя считала вагоны: пять, десять, пятьсот восемь... Ей казалось, цистерны никогда не кончатся, и она уже вечность сидит здесь, рядом с человеком, который, судя по выражению лица, отдал бы все, чтобы находиться где-то в другом месте.
Желательно за пару тысяч километров от нее.
Но почему тогда за ней приехал он? Мама говорила, что договорилась с дядей Сергеем, и Галя еще вчера уточнила у нее, что договоренность осталась в силе. А сегодня на месте водителя сидел Антон. И он не расскажет ей, если она не спросит.
И даже если спросит, тоже.
— Почему приехал ты?
Все женщины семейства Голуб не умели держать язык за зубами.
Антон ничего не ответил, и только пальцы сжались на руле, и молчание в салоне машины как будто стало еще гуще и тяжелее.
— Тебе так трудно мне объяснить?
Он молчал.
— Я все равно спрошу у мамы, когда приеду.
— Тогда зачем ты спрашиваешь у меня?
Затем, что когда-то ты отвечал мне.
Галя отвернулась к окну и снова стала считать вагоны. Миллион. Двести миллионов один...
— Смотрите, смотрите, мальчик летит!
Галя перевела взгляд от поезда к тротуару, идущему параллельно дороге, и увидела группку бегущих к закрытому переезду детей. Один из них, мальчик лет десяти, периодически подскакивал и отрывался от земли, словно спружинивший мячик. Две секунды полета над самой землей — и ноги мальчишки снова касались земли, и он бежал и подпрыгивал снова, довольный собой и окрыленный поддержкой визжащих от удовольствия сверстников, бегущих рядом.
Левитация. Первая категория, определенно. Галя улыбнулась, когда мальчик ухватил за руку свою подружку в цветастом комбинезоне и попытался оторвать от земли и ее.
— Лечу-лечу! – запищала она, и вокруг тоже закричали «лети, лети!», и даже взрослые, терпеливо дожидающиеся у переезда, пока пройдет поезд, не могли не заулыбаться этой детской радости.
— Как весело.
Улыбка сошла с ее лица.
— И что он будет делать с этой способностью? Выступать в цирке?
— Она еще может развиться, — сказала Галя.
— До «тройки». Достаточно, чтобы перепрыгивать по две ступеньки разом. Будет на две минуты быстрее приходить домой.
Она сжала зубы.
— Не всем даны высокие категории.
— Да, скоро он почувствует это на своей шкуре. Даже в паспорте отметку можно не ставить. Недопсихопрактик — звучит гордо.
Галя, молчи, молчи, молчи.
— Никто не считает обладателей таких способностей недопсихопрактиками.
— В реальности, где живут единороги — может быть. Но не в нашей.
Антон ткнул в кнопку радио и прибавил громкость, и диктор начал рассказывать о погоде на завтра, заглушая Галины мысли и не позволяя ей дойти до точки кипения.
Она не собиралась приезжать на эти праздники, но в последний момент все-таки решилась. Мама говорила, что скучает, папа тоже, да и сама Галя уже соскучилась за два месяца, да так, что едва не плакала. Она была домашней девочкой и не любила уезжать из Зеленодольска надолго.
Фаина не звонила им с декабря и приехать из Тюмени точно бы не смогла: не далее как вчера они говорили по скайпу, и новости, которые выложила Гале ее младшая сестренка, были просто ошеломительными.
Фаину пригласили в «Ланиакею». Не кто иной, как сам Денис Николаевич Вагнер, известнейший ученый, исследователь психопрактических способностей, да к тому же и самый сильный психопрактик в мире, обратил на нее внимание и порекомендовал для обучения в Высшей школе психопрактиков в Москве. В «Ланиакее» учились лучшие из лучших, элита элит, как сказала сама Фаина, и она просто не могла отказаться от этого шанса, потому что другого у нее явно не будет.
Галя видела, что старшая сестра странно возбуждена, как будто дело здесь было не только в приглашении, но расспрашивать было бесполезно. Фаина могла выболтать свои тайные секреты сама, без подсказки, ну, или если ее припереть к стенке и не позволить отвести взгляда, пока не выложит всю правду, но в большинстве случаев она молчала как рыба... и юлила так же. И поскольку в этот раз Галя припереть сестру к стенке не могла, оставалось только строить догадки.
— Отец попал в аварию, — сказал Антон неожиданно, и Галя вылетела из своих мыслей со скоростью ракеты. Повернула голову и уставилась на него с открытым ртом, не веря тому, что слышит, потому что он был слишком спокоен для человека, который...
— Он... он жив? — На последнем слове ее голос сел, но Галя все-таки договорила и не отвела взгляда, когда Антон повернулся к ней. Всего на мгновение, чтобы просто кивнуть и снова посмотреть вперед. — Господи.
Она тоже повернулась вперед, глядя на товарняк, но не видя его.
— Господи. Он сильно пострадал?
— Черепно-мозговая травма, — сказал Антон спокойно, и она бы, пожалуй, поверила этому спокойствию, если бы не видела краем глаза побелевших костяшек пальцев его рук. — Стабильно тяжелое состояние, он без сознания. Следующие сорок восемь часов — критические.
— Антон, — начала она, собравшись с духом, но он оборвал:
— Ты задала вопрос, я тебе ответил. Жалостливые беседы оставь для своих пациентов.
Ну конечно, с чего бы что-то изменилось.
Галя выпрямилась в кресле и снова принялась считать вагоны. Спустя две минуты товарняк, наконец, кончился, и они тронулись.
***
Галя знала Антона с детства. Школьная учительница, Лидия Федоровна, приверженец правила «мальчик-девочка» за партами, посадила их вместе первого сентября первого учебного года.
Антон, молчаливый вихрастый мальчик в клетчатой рубашке, тогда не понравился Гале. Он постоянно рисовал что-то в альбоме, который с собой носил, но что именно — не знал никто, пока однажды уже зимой толстяк Васька Леонидов не выхватил альбом у него из рук и не стал со смехом бегать по классу, показывая всем рисунки. Его смех затих, когда он разглядел, что именно рисует на переменках сосредоточенный Лавров. Парту, на которую приземлился альбом, окружили, и пока Антон яростно и молча пытался вырваться из рук удерживающего его здоровяка Виталика Ветрова, один за другим пролистали весь альбом. Васька тогда присвистнул и обернулся к Ветрову, качая головой.
— Отпусти его. Лаврушка, а можешь мне еще одну такую машину нарисовать?
— Нет, — отрезал Антон, забирая альбом и усаживаясь за свою парту. — Я рисую только, что хочу сам.
Он поймал Галин взгляд: она тоже краем глаза увидела рисунки и была просто восхищена, и нахмурился еще больше.
— И тебе, Голубь, рисовать ничего не буду.
— А я и не просила, — сказала она, отворачиваясь и отчего-то обижаясь.
Вовсе и не хотелось, честное слово.
Но когда через несколько дней он пододвинул к ней сложенный вдвое лист бумаги, на котором был изображен словно бы небрежно, но очень точно нарисованный голубь, она расплылась в широченной улыбке.
— Это мне?
— Нет, Ваське Леонидову, — сказал он, и она поспешно забрала рисунок и сказала «спасибо», боясь, что Антон передумает.
Какое-то время после этого Антона в школе звали Малевичем, в глаза и уважительно, и несмотря на свою кажущуюся неприветливость, он вскоре оброс компанией друзей, которую уважали все ровесники.
