Часть первая - Дым и зеркала
Through the darkness of future past
The magician longs to see.
One chants out between two worlds
Fire walk with me.
- David Lynch
Глава 1 - День первых холодов
- Вчера... вчера бессонье одолело меня вновь, и я отправилась к реке. Я ведаю, ман-ман, это кара , но услышь меня. Я хочу рассказать тебе о чудесах, что увидала там.
Над ними - синее полотно, где звёздами блестит солнце и складывается в фигуры Святых. Их лики Мей знает получше своего. Там вот, с самого края, виднеется Дурак - заблудший бедняга, пребывающий в счастливом неведении судьбы. Его силуэт вырисован неясной звездной шелухой, но в этих немногочисленных линиях Мей всегда могла угадать беспечную улыбку, ямочки на щеках и полные солнца глаза.
Через Восток на него глядела Поэма – бессмертная спутница творцов. В ее стихах находил утешение всякий горюющий, и, пускай свою жизнь она отдала Жертвенному Огню, в ее речах была та живительная сила, что способна обращать слова во дворцы и миры, а бесконечные пустыни превращать в цветущие сады.
«О Поэма, молви моими устами, ибо без тебя ныне я никто».
Образы людей, животных и даже стихий были с Мей с самого детства. Рожденная среди Звездных цыган, на изнанке наших миров, она знала - ими оборачиваются духи видимые и невидимые, святые созвездия и даже божества.
Ее дар не был чем-то особенным. Видеть их мог каждый цыганин, что родился на этих землях. Но только Мей посчастливилось слышать речи Святых. Тому ее научил отец - вместе порой они приходили к ручью и слушали, как шепчутся морские феи в журчанье воды, как смеются они под звоном колокольчика и как мирно сопят с заходом солнца...
А по ночам были звезды. Сотни, тысячи, нет, мириады звезд болтали с ней с приходом тьмы. Были то души ушедших - тех, кто не успел еще переродиться или, напротив, навеки пожелал остаться на занавеси миров. Одна из них, Поэма, сопровождала Мей с млеком. Ее голос был особенным, а сияние затмевало прочие светила на этом небе.
У звезд не было своего языка, лишь блеклое мерцание, что отдавалось ритмичной музыкой в сердце Мей.
Но с каждой зимой, по мере взросления девушки, образы Святых тускнели, а их голоса становились все тише и тише, пока и вовсе не замолкли. Понять причину она так и не смогла. Старшие шептались - вся беда в ее крови. Если отец Мей был из Предела, то ее мать... Она была рождена по ту сторону, в мире смертных и простых людей, коих Вселенная не наградила тайными знаниями Аша. Наверняка - говорили цыгане - Святые разглядели в девчушке чужую кровь и потому отобрали все способности. Портить магию древнейших столь грязной кровью было непозволительной карой.
Сейчас Святые всего лишь рисунки на блеклых занавесях шатра, прохудившегося до дыр от старости. В них Мей не чувствовала прежней силы, но до последнего верила, что Святые сейчас с ней. Только они могли бы подтвердить то, что произошло с ней этой ночью.
- Пред карами мы все равны, Сновидеа. Я выслушаю тебя, но принять наказание ты должна, ибо не просто так от Мертвого Солнца скрываемся мы, - голос Старейшины разливается эхом по шатру, заставляя содрогнуться выдуманные созвездия. Они знают – хранительница законов строга и изберёт жесточайшее наказание для девушки.
- Я ведаю, ман-ман, приму любое горе, только молю: услышь меня полностью, ибо нет смысла в рассказе без окончания.
В ответ - молчаливое согласие. Зажегши свечу перед собой, Мей начинает свой рассказ:
- В эту ночь я отправилась к водам, желая поговорить с отцом. Я знаю, ман-ман, отпели мы его давно, и душа его уже покинула пределы наши, но... Мне худо без него и оттого порой сбегаю я к реке в надежде отыскать его дух на ткани небесной. Нет, постой. Лгать я не должна. Сама ведаешь, что в кончину его не верю. Вернется он, чувствую я. И к реке в эту ночь сбежала, чтобы следы его найти. Впрочем, как и в иные...
- Желанием своим ты нарушала строжайшую из кар - пыталась вернуть к жизни то, что уже умерло.
- О нет, молчи, не суди меня! Знаю, сама ты плачем завершаешь дни, когда не видят другие, потому не суди, не смей! Не выбирала я этой боли, как и ты. Не отпустила его. Как и ты.
- Довольно, Сновидеа.
Ман-ман привстает, собираясь окончить их разговор. Но Мей цепляется в ее юбку и зверем тихо воет:
- Постой, подожди, дай я договорю! Я нашла его, нашла!
Старейшина перехватила дрожащие руки Мей и прижала их к своей груди. Она нависла над девушкой и, сама голосом задрожав, переспросила:
- Нашла?
Мей закивала. Отблески свечи играли на ее лице, пламенем окрашивали глубокие, черные глаза.
- Я не смогла дойти до реки. Не нашла ее. Ты ведаешь, эта дорога вшита в сердце мое, пройти ее могла бы и незрячей. Что-то водило меня за нос, и я даже домой не сумела вернуться, когда того пожелала. Только в тени, когда мрак был особо могуч, я сумела выйти к водам, но реки нашей не узнала. Вместо нее - озеро, что не видала я ране. И, клянусь, место то другое: там были звезды и луна, и свет их ярким был настолько, что почудился мне рассвет. Давно ли ты звезды видала, ман-ман? Прошло уж столько лет, что я... - Мей медленно мотает головой, отводя глаза. Вся ее история сбивается о мысли, которым нет конца. Они роются, жужжат внутри, смешивая нужное и ненужное, и Мей долго сидит, пытается выцепить слова из этой тягучей дури. - Ты ведь... ведь поняла? То были души, ман-ман, те самые души. Они приветствовали меня.
Мей осторожно подняла полный восторга глаза на Старейшину. Ее дар, что был утрачен в позднем детстве, вернулся. Да так вовремя, что Мей сразу поняла - то неспроста. Это Святые послали ей сил, они помогут ей вернуть отца и тогда жизнь в таборе снова наладится.
Но Старейшина чувствовала, как ошибается Мей, и оттого ее лицо стало лишь угрюмым. В полумраке, что рассеивался тонкой свечой, заметить это было трудно. Однако же Мей невольно прогибалась под тяжестью ее взгляда.
- Ну, ман-ман, не гляди на меня так! Ты знаешь, я не могла спутать. С млеком я знакома со звездами, под их колыбели засыпала во мраке, я знаю точно, ман-ман, то были они.
- Сновидеа... - Старейшина пытается взять ее лицо в ладони, но Мей отдергивается.
- Не обрывай, прошу. Дай я дорасскажу, не могу держать боле в себе. Ночью я искупалась в стоячей воде. Прошу, не держи зла на меня. Я знаю, не положено, но звезды и луна сами позвали меня. Могла ли я им противиться? - Мей выдыхает, переводит дух, замолкая на мгновение. Ей тяжело остановить поток слов, что рвется изнутри. - Не бойся, вошла ровно по пояс, не глубже. На водной глади танцевали созвездия, а звезды кружились вокруг друг друга и луны, вырисовывая таинственные символы. Я глядела на них, слышала шепот их мерцания. Ведаю, делились они чем-то важным, чем-то сокровенным. Только вот дослушать не сумела. Замолкли звезды во мгновенье, когда явился волк.
- Волк?
- Да, ман-ман. Вышел он из лесов, казалось бы, мертвых и притаился в хладных цветах, чтобы понаблюдать за мной. И, ведаю, не поверишь, но мне удалось разглядеть его глаза. Были они цвета кристалла чистого, как у высшей души и тотчас узнала я в нем отца. Нет, ман-ман, не пытайся разубедить, известно мне это точно. Только старому Охотнику под силу заключить свою душу в теле зверя в момент опасности. Ман-ман, ведаю я точно, попал он в лапы кровожадного Мироеда и молит нас о помощи, ждёт спасения! А ты ведь единственная, кому под силу вытащить его душу из самого темного леса. Я ведаю, что ты не убиваешь зверей, даже если они нападают на тебя, но отец...
Старейшина едва ли верила в эту историю, потому поспешила перебить девушку. На этот раз окончательно.
- Луна за луной ты молвишь об одном. Когда же горе свое отпустишь? Мертв отец и нет его средь нас. О других ты сейчас думать должна.
- Но, ман-ман, видела же я...
- То было послание богов, дитя. Знак. Всего лишь сон в конце концов, но никак не душа отца. До рождения твоего осталось времени немного, а ты все еще не готова принять короны его. Что же будет с нами, с людьми твоими, коль в своих страданьях ты заплутала? Отец не одобрил бы поведения твоего.
- Не молви за него! - от нетерпения Мей встаёт с колен. Ее голос становится громче, но едва ли это помогает достучаться до Старейшины. - Он стороны моей придерживался всегда и гнать с решением не стал бы. Ведаю я точно - искал бы он меня средь мертвых. С твоей помощью или без. И сейчас он ищет помощи у нас.
- Спорить о мыслях ушедшего не стану. У каждого правда своя. Но нет нужды спасать кого-то - ушёл он безвозвратно. - Старейшина поднялась с места и отдернула занавески, прикрывающие вход в шатер. Движением этим пустила она солнце в свою обитель и знак подала гостье, что разговор завершен. - Что до видений твоих, помогать с ними не стану, урок это твой. Как разгадаешь их – приходи, но знай, Сновидеа, не поймешь ты посланий, пока не научишься глядеть без огня.
- А ты не поймешь меня, пока не научишься видеть во мне человека, а не Сновидею. Известно тебе — это имя мне не принадлежит. Звали и зовут меня Мей. Мей и никак иначе.
- Никогда не отказывайся от имени, что дали тебе боги.
- Боги забыли о нас, ман-ман. Имя дал мне Охотник, не они, - по лицу потекли слезы, и Мей поспешила вытереть их рукавом платья. Она чувствовала, как разочарование наполняет ее сердце. За все эти луны Мей впервые обрела надежду на лучшее. Она поверила, что стоит только рассказать обо всем ман-ман, как они тут же вызволят Охотника из лесов и вернут его домой, тогда все станет на круги своя. Она действительно поверила, что наконец сможет избавиться от съедающей ее боли. - Каждый рассвет рождается спором нашим, но разве не к богам ушел отец в тот день? Не к ним ли я взывала каждую ночь, прося вернуть его домой? Не они ли удостоили меня молчанием? А позором кто одарил меня, не явившись на мой посвят? Они, все они! Охотник был бы с нами, ежели бы не поклонялся богам твоим, ман-ман. Сейчас же ему грозит беда и не ведаю я, сколько он ещё продержится. Быть может, уже поздно. Потому не зови меня в честь них, ман-ман. Не надо звать меня именем убийц.
И в своих словах Мей не видела дурного. Считала, что молвит голосом разума, но, когда на морщинистом лице ман-ман засияли слезы, виновной тотчас она себя ощутила.
- Не обвиняй меня в смерти моего сына, - надломленный шепот Старейшины казался сильнее голоса бури. В ее усталых глаза Мей видела все, но знала: в горе своем она все равно была одинока. - Плача твоего мне здесь не надо. Домой ступай и думай о том, что за слова бросила ты пред богами. А вечером жду тебя здесь для наказания.
Мей раздраженно развела руками и вышла из шатра, в споре дальнейшем не видя истины.
Зря, все зря! Знала она с самого начала, что нет счастливого конца в этой истории. Не поможет ей никто: ни Старейшина, ни местные, ни она сама. Никто не сунется в эти леса всего лишь из-за ночного сновидения. И звезды так предательски молчали, побоявшись правду поведать о ночном видении.
- Сон, просто сон. Конечно же… В чем вина моя, Поэма? Почему защитить меня не захотела?
Взгляд, обращенный к утреннему небу, остался без ответа.
То был пятый день первых холодов, но погода была весьма удачной. Снежные тучи еще не успели заполонить небо и, напротив, были гонимы солнечным светом и ветрами, что приходили с южных земель. Там Мей никогда не была, но точно знала, что там теплее. Об этом рассказывали другие цыгане – те, кому повезло не родиться в семье Охотника. Им позволено каждую весну покидать пределы общины и путешествовать по всему Пределу. Мей же дальше лесов никогда не заходила.
В платье из шерсти было жарко. Утомленно она оттянула ворот и глубоко вдохнула тягучий воздух южан, но легче не стало. Густой комок нервов неприятной слизью обволок горло, мешая дышать свободно.
Быть может, Старейшина права, и сновидения лишь голову ей задурили. Но как же узнать наверняка? Где та грань между вымыслом и явью? Понять это Мей никак не могла. И даже сейчас, шагая по влажному телу угасающего леса, была она мыслями совсем в мире другом, там, где ничего не случалось.
У дверей вардо ее ждет отец. Уставший, измученный тяжелой охотой, он сдержано улыбнется и приобнимет дочь. Еще не заходя домой начнет рассказывать о своих приключениях. Говорить будет долго, без умолку, сбивчиво повторяя молитвенные присказки. На руках его ссадины и мозоли, а тело избито до синевы. Но то привычно - таким отец приходил всегда из мертвых лесов и это уже не пугало. Пугала лишь седина в его волосах, ведь время - худшее из проклятий. Однажды старость заберет его. Неожиданно, негаданно, одним днем.
Как и...
Дверь противно скрипнула, когда девушка вошла внутрь. На разрушенном пороге Мей едва ли не падает, а от старого пыльного ковра она недовольно морщит нос. У входа она пытается снять с себя туфли, но те, словно по вселенскому заговору, никак не хотят слезать со ступней.
- Да чтоб вас боги, - прошипела Мей, обращаясь не то ко всему миру, не то к своим туфлям. Бороться с ними она дальше не стала - залезла на кровать прямо в обуви.
Когда-то это место не было таким порушенным. Старый цыганский фургон, доставшийся в дар от предков, был излюбленным местом ее отца. В нем он провел детство, часть юности и всю зрелость.
На стенах красовались нелепые надписи, криво вырезанные его рукой.
“Тута являлся Седрик”
“Мы, те, у кого из носа и рта течет кровь”
“Во благе своем мы едины”
А под крышей жили десятки янтарных подвесок, что днями отражали в себе солнце. Их повесили на пятый день рождения Мей, когда в подарок она попросила у отца принести небесное светило.
Всё тут напоминало о нем и от того было больно.
- Почему ты оставил меня, почему? - ее голос дрожал всякий раз, когда она выплакивала эти слова.
У горя не было границ. Пока табор приходил в себя и думал, как им жить дальше, дочь Охотника продолжала оплакивать его пропажу. Она не понимала, как остальные так легко забыли об отце. Как они могли жить дальше, радоваться и смеяться, когда ее сердце разрывалось на части? Почему они не продолжают скорбеть, как она?
Но то был действительно выбор лишь ее.
Мей позволила себе жить среди боли. Среди высохших цветов, грязных ковров и запятнанной посуды. Среди собственных отражений, что в муках рыдали, и на их опухших лицах читалась лишь усталость.
Она позволила боли стать частью себя. И знание это было хуже всякой утраты.
Жаром дрожь прошлась по телу, и Мей потерла лицо, пытаясь успокоиться. Но ее мысли все время возвращались к ночному видению и голосу отца.
...Мей!
- Да почему же вы молчите! – голос, обращенный к потолку, надрывался. Сквозь крышу звезды не сияли, и на небе дневном отыскать их нельзя. Но Мей чувствовала, что сможет докричаться до них. – Я знаю, слышите вы! Молчите, словно предатели, и ради чего? Ради чего все это?!
Ступив на пол, Мей не отводила взгляд от потолка. Ожидала она, что они хоть как-то явят себя, но в ответ была лишь тишина.
- Что же молчите? Боитесь? Боитесь признаться, что вы гнусны и ужасны, даже хуже смертных людей! А я не боюсь вам эту правду открыть, ведь мы отобрали у меня все: силы, семью, да даже народ и тот от меня отвернулся.
