К сегодняшнему дню в его кармане звенела пара жалких грошей, и чем платить за комнату, которую он снимал последние месяцы на улице Ренар, он не представлял совершенно. Его квартирная хозяйка – вдова Софи Бежо – сорокавосьмилетняя женщина, расплывшаяся в талии, с желтоватой увядшей кожей и дряблой грудью, вываливающейся из корсета, обрамленного атласными кремовыми розочками, отнеслась с определенным пониманием к его нищенскому положению.
- Что ж, красавчик… - протянула она хрипловатым голосом, когда бывший маркиз в очередной раз попросил недельной отсрочки с оплатой, - я всё могу понять… так же, как и то, что работаешь ты непонятно где. А если, как ты говоришь, ты работаешь, отчего у тебя никогда нет денег?
- Простите, мадам… я работаю, но средств не хватает, - пробормотал в тот день Тьерсен, глядя в иронично сузившиеся глаза своей квартирной хозяйки. – Прошу вас, дайте мне ещё десять дней. Я все оплачу за прошлый месяц, и внесу задаток.
- Старо предание, да верится с трудом, - усмехнулась мадам Бежо и, подойдя к Тьерсену, небрежно повертела в пальцах пуговицу на его камзоле. Она наклонилась совсем близко, и он явственно ощутил запах перегара. Мадам была любительница крепко выпить, особенно по выходным.
- Красивая пуговка, изящная, - вновь усмехнулась она, разглядывая изображенный в середине пуговицы дубовый листок. – А камзольчик-то у тебя недешевый, хотя и поношенный уже.
Тьерсен с испугом смотрел на свою квартирную хозяйку, ожидая уже последующего, вполне логичного продолжения про «бывшего», которого было бы неплохо сдать властям. Однако, мадам Бежо этого не сказала, а продолжала молча и как-то оценивающе смотреть на него.
- Взять с тебя и впрямь нечего, красавчик, - нарушила она, наконец, молчание. – Однако, кое чем ты всё же можешь мне отплатить.
- Чем же? – испуганно пробормотал Тьерсен, начавший уже догадываться о её намерениях.
Вместо ответа мадам Бежо обняла его за шею, вновь обдав запахом перегара и дешевых сладковатых духов. Затем развязала его нашейный платок и ногтями с облупившимся лаком стала жадно расстегивать пуговицы на его рубашке.
С этого дня Тьерсену пришлось стать любовником этой женщины, которая ничего, кроме отвращения у него не вызывала. Но выбирать бывшему маркизу не приходилось. Мадам Бежо действительно давала ему отсрочки с оплатой. И, лежа с ней рядом на узкой кровати в небольшой полуподвальной комнатке, которую снимал, Тьерсен думал, сколько же времени ещё всё это будет продолжаться… до того момента, когда она его всё-таки благополучно сдаст.
В молодости мадам Бежо, вероятно, была достаточно привлекательной женщиной. Но сейчас её дряблое тело, обвисшая грудь и складки на боках не вызывали у него ничего кроме брезгливости. Кроме того, в любви она оказалась на удивление ненасытной, требуя от него постоянного любовного пыла и удовлетворения своих желаний. Увы, у Тьерсена не всегда это получалось… Тогда от неудовлетворенной женщины сыпались оскорбления и насмешки. Впрочем, Тьерсен уже привык к ним, стараясь просто не обращать внимания. Выхода все равно не было.
- Откуда это у тебя, Андре? – поинтересовалась как-то мадам Бежо, проведя пальцем по шраму на его руке.
Конечно, она не знала его настоящего имени. Для нее и остальных он был теперь Андре Серван. Хотя, порой, бывший маркиз подумывал, что она прекрасно догадывается, что имя это фальшивое. Как фальшиво было теперь всё, связанное с его «новой» жизнью. Новая жизнь казалась Тьерсену каким-то мороком, дурным сном, от которого невыносимо остро хотелось проснуться. Но проснуться не получалось. А страшный морок затягивал его всё глубже и глубже…
- Что? – переспросил он рассеянно. И мадам повторила свой вопрос.
- А, это… - он повернулся к ней, - мне было шесть, когда мастиф отца напал на меня и порвал руку.
- O… - тонкие выщипанные брови мадам Бежо поползли вверх. – Бедный мальчик.
- Пса пристрелили, - продолжил Тьерсен. – А я с тех пор ненавижу собак.
- Бедняга, - опостылевшая любовница нежно потрепала его по щеке. – ладно, красавчик, ты уже отдохнул? Давай ка продолжим, - и, откинув с глаз прилипшие темные пряди, она впилась в его рот жадным поцелуем.
Сейчас, стоя перед объявлением на двери бывшей церкви, бывший маркиз вспомнил Софи Бежо, и его невольно передернуло. Сегодня наступил крайний срок оплаты, но денег не было. А это означало, что сегодняшней ночью ему опять придется ублажать нетрезвую распущенную женщину. Другого пути не виделось. Больше всего Тьерсен боялся оказаться на улице. Найти новое жилье без гроша в кармане… на это он мог и не рассчитывать. Оставался еще последний, крайний шаг, на который он всё еще не мог решиться. В маленьком тайнике, который он сделал в комнате, отогнув одну из досок в полу, а потом приколотив её обратно… под этой доской, завернутые в кусок потёртого синего бархата, лежали несколько фамильных вещей, от которых он до сих пор не мог избавиться, отнеся в скупку. Что-то не давало ему этого сделать. Не только страх быть разоблаченным, как «бывший», если скупщику, вдруг вздумается донести на него… но и нежелание расставаться с тем последним, материальным, что напоминало ему о прежней жизни. Прежняя жизнь… её отголосками первое время после революции стали письма сестры, эмигрировавшей в Бельгию. Здоровье Полин де Тьерсен изрядно пошатнулось после всех этих событий. Открывшаяся чахотка подтачивала силы рано увядшей женщины. Возможно, именно это заставило её написать брату о том, что его удивило. В последнем письме Полин написала о его дочери, рожденной от служанки и отданной в приют при монастыре Святой Женевьевы. Девочку звали Луизой. Пробегая взглядом по изящному аккуратному почерку сестры, Жан-Анри на мгновение вспомнил ту робкую рыжеволосую девочку с большими зелеными глазами. Сиротку… разбитый сервиз и «наказание», которое он устроил этой неловкой девчонке в своём кабинете.
- Что ворошить прошлое… - недовольно пробурчал он. – Сестрица, как всегда… Впрочем, о ребёнке я и не знал. Полин сама мне ничего об этом не говорила. А как же звали ту рыжую сиротку… Мари, Манон? – Тьерсен задумался, чувствуя в глубине души какой-то лёгкий саднящий осадок. Для него, в общем-то никогда не испытывающего угрызений совести, это было странно и непривычно. Несколько мгновений он перебирал в памяти женские имена, пока, наконец, в мозгу отчётливо не всплыло имя. Мадлен.
В небольшой комнатке, слабо освещаемой догорающей свечой, раздавался оглушительный храп мадам Бежо. Тьерсен понял, что до утра уже не уснет.
Вечер и часть ночи прошли бурно.
После очередного занятия любовью с бывшим маркизом, мадам, перебравшая спиртного, неожиданно пустилась в пьяные бурные и слезные откровения. Тьерсену, всецело поглощенному собственными проблемами выживания, меньше всего хотелось их выслушивать. Он молчал, глядя на горящую на каминной полке свечу, пока мадам Бежо вспоминала про своего супруга, почившего семь лет назад. «Хоть и кобель был каких мало, мой Арман… но родной мне всё же был. Родной».
Вспоминала про своего сына Поля, которому было двадцать два и ушедшего добровольцем в республиканскую армию.
- Писал мне весточки поначалу, - заплетающимся голосом вещала Софи Бежо, тесно прижавшись грудью к плечу Тьерсена, - а теперь уж как полгода ни одного письма от Поля нет, - она всхлипнула.
- Как ты думаешь, Андре, он жив? – жалостливо спросила она, уставившись на Тьерсена круглыми пьяными глазами с размазанной вокруг них тушью.
- Я не знаю, - равнодушно ответил Тьерсен, отодвигаясь от нее немного в сторону.
- Ну а у тебя, Андре… - Софи Бежо вновь всхлипнула и пьяно икнула, - есть у тебя кто из родных?
- Родители умерли, а сестра в другой стране, - отозвался Жан-Анри, рассудив, что уход от ответа может вызвать у его квартирной хозяйки еще бОльшие подозрения и лучше её не сердить.
- А дети? - продолжала допрос мадам Бежо.
- Есть… дочь, - вдруг сказал бывший маркиз и сам удивился, почему так ответил.
- О… - заинтересованно протянула мадам Бежо, пристраивая свою растрепанную голову на груди Тьерсена. – И сколько же ей?
- Наверное уже шесть.
- Наверное? – Софи Бежо рассмеялась, приподнявшись на локте и накручивая на палец завитой локон. – Так ты и сам не знаешь? Что ж ты за чёртов отец. Так найди её.
- Я даже не знаю, где сейчас её мать, - ответил Тьерсен. – Я очень скверно поступил с ней… Впрочем, тогда я не думал, что всё получится так.
- Все вы кобели и никогда ни о чём не думаете, - мадам Бежо вновь пьяно икнула, - а страдаем от вас мы, слабые женщины.
Тьерсен весело расхохотался бы, если бы не ощущал себя сейчас так паршиво. Уж кто-кто, а мадам Бежо совсем не выглядела слабой и угнетенной женщиной.
Он уже с тревогой ожидал, что, наговорившись нетрезвая женщина вновь потребует от него ублажать её дряблое тело. Но к его облегчению, поговорив еще немного о «безответственных кобелях», Софи Бежо смолкла на полуслове… а через несколько минут комнату торжественно огласил пьяный храп.
Тьерсен с трудом перелез через тело любовницы, раскинувшееся почти на всю ширину постели, накинул рубашку и, подойдя к столу, на котором стояла бутыль с недопитым вином, сделал большой глоток из горлышка. Затем повернулся и посмотрел на женщину. Спящая, она показалась ему еще более отталкивающей. Волосы разметались по подушке, рот был приоткрыт, тонкая бретель ночной сорочки сползла с плеча, открыв большую, обвисшую, как уши легавой, желтоватую грудь. В этот момент Тьерсен понял, что для него наступил какой-то предел. Он больше не мог продавать себя.
Сегодня вечером мадам дала ему отсрочку оплаты еще на две недели. За это время нужно было на что-то решиться. И сделать это по-возможности быстрее.
- Только 200 ливров? – с горечью воскликнул Тьерсен, забыв о сдержанном тоне. – Но почему так мало? Это настоящие золотые часы.
- Вижу, что золотые, - процедил сквозь зубы скупщик, вертя в руках изящные карманные часы с откинутой крышкой, - хорошая вещица. Тут у них даже вставки алмазов имеются, - он сощурил глаза и прищелкнул языком. И … - он пригляделся к внутренней стороне крышки, - и даже выгравированы фамильные инициалы - А.Т.
И он с ироничным интересом взглянул на бывшего маркиза.
Тьерсен сглотнул, проведя языком по пересохшим от волнения губам. Сердце вдруг заколотилось, как бешеное.
- Часы не мои… - пробормотал он. – Достались от моего хозяина, у которого я работал. Он эмигрировал и…
Тьерсен смолк, подбирая наиболее правдоподобное объяснение.
- Ладно, гражданин, - перебил его скупщик, - мне это не столь интересно. Наверное, вам повезло, что меня больше интересуют сами вещи, чем те, кто ими владеет.
Он с усмешкой взглянул на Тьерсена.
- А дать за них могу только 200 ливров, не больше. Или 100 с правом выкупа через месяц.
Тьерсен на мгновение задумался, опустив взгляд.
- Хорошо, - проговорил он. – Я согласен продать их за 200 ливров.
- Чудесно, - быстро сказал скупщик, открыв небольшой ящичек в столе, куда поместил фамильные часы бывшего маркиза и положил перед ним 8 ассигнаций по 25 ливров каждая.
В этот же день Тьерсен покинул комнату, которую снимал у мадам Бежо. Посчитав, что за месяцы проживания у нее, он во многом и так уже расплатился «натурой», бывший маркиз оставил ей в комнате на столе 50 ливров вместе с короткой запиской:
«Софи, прощай. Благодарю за твою доброту и снисхождение к моему положению,
которыми больше не могу злоупотреблять»
- Мамочка, смотри… там дядя Пьер! – маленькая Луиза потянула Мадлен за руку.
Они вдвоем как раз вышли из лавки. Рабочий день Мадлен закончился и она, сосредоточенно нахмурив брови, размышляла, чем накормить дочь этим вечером.
Дома оставалось еще немного тушеной капусты и пара картофелин. А вот хлеба не было и купить его она уже не успевала. Весь день провела на работе, продавая зелень.
«Завтра выходной, пораньше с утра надо будет занять очередь в хлебную лавку», - подумала Мадлен, остановившись. Покупка хлеба в революционной столице становилась теперь непростым занятием.
За буханкой хлеба люди простаивали долгими часами. А, бывало, что лавка закрывалась перед самым носом из-за того, что хлеб внезапно заканчивался. И простые люди винили во всем спекулянтов, считая, что те специально прячут запасы муки, накручивая цены и создавая ажиотаж. Погром лавок, особенно тех, что продавали хлеб, стал в Париже обычным делом. Пару дней назад Мадлен, и сама видела такую разгромленную лавку. Точнее, это была кондитерская.
В прежние времена, ещё до революции там продавали совершенно потрясающие торты, десерты и изысканные пирожные. Мадлен, будучи девчонкой, иногда подходила к витрине и рассматривала выставленные там торты. Один ей особенно нравился – в виде корабля с белыми зефирными мачтами и розовыми глазурными парусами. Стоя у витрины, она мечтала, как когда-нибудь разбогатеет и купит этот торт. Он был такой большой, что его хватило бы на неделю, если есть по кусочку. Мадлен размышляла, какой торт на вкус… наверное, невероятно нежный и сладкий. После революции ассортимент лавки изменился. Изысканных тортов там больше не продавали. Простым людям не на что было их покупать, а количество прежних покупателей – дворян - разительно уменьшилось. Теперь в лавке продавали самые простые пирожные – эклеры, заварные булочки и, конечно, хлеб.
Несколько дней назад, проходя вместе с Луизой мимо бывшей кондитерской, Мадлен увидела распахнутую, покосившуюся на петлях дверь и разбитые стекла пустой витрины. Лавка была разгромлена.
- Мама! – Луиза вновь потянула её за руку, и Мадлен, оторвавшись от своих мыслей, посмотрела туда, куда указывала дочь. С противоположной стороны тротуара действительно стоял её знакомый Пьер Рейналь. Молодая женщина перешла улицу, и Пьер как-то неловко улыбнулся, когда она поравнялась с ним.
- А я уж минут сорок тебя жду, Мадлен, - произнес он. – Задержалась ты сегодня на работе, я смотрю.
- Здравствуй, Пьер, - ответила молодая женщина. – Ты бы мог зайти ко мне в лавку, зачем ждать.
Она подняла на него глаза, и заметила в его взгляде какое-то странное смущение. Что-то новое, что стало для неё непривычным в этом, всегда уверенном и даже нагловатом парне.
- Просто вот… - он кашлянул и протянул ей какой-то сверток. – Это тебе, Мадлен. Бери и даже не вздумай отказываться. Мне сегодня, как активисту нашей секции, дали. Я сразу о тебе и подумал. Тебе нужнее. У тебя ж дочь малая… - он кивнул в сторону Луизы. – Я-то всё равно один.
Мадлен нерешительно взяла свёрток, развернула. Это был хлеб, целая буханка, ещё тепловатая, завёрнутая в очередной республиканский листок.
- Пьер! – воскликнула Мадлен, - что ты? Зачем?
- Бери, бери! – санкюлот сделал решительный жест, когда она протянула хлеб обратно. - Считай, я делаю это официально от имени республики. Заодно и новую газету почитаешь, - он хохотнул.
- Спасибо, Пьер, - тихо сказала Мадлен, прижав к груди сверток.
- Ерунда, не за что благодарить! – Пьер махнул рукой.
Возникла пауза…
Пьер потрепал по голове Луизу.
- Куда ты сейчас, домой? – спросил он у Мадлен.
Молодая женщина кивнула.
- Можно я провожу тебя? – спросил Пьер.
- Хорошо, пойдем, - ответила она.
- Что ж, красавчик… - протянула она хрипловатым голосом, когда бывший маркиз в очередной раз попросил недельной отсрочки с оплатой, - я всё могу понять… так же, как и то, что работаешь ты непонятно где. А если, как ты говоришь, ты работаешь, отчего у тебя никогда нет денег?
- Простите, мадам… я работаю, но средств не хватает, - пробормотал в тот день Тьерсен, глядя в иронично сузившиеся глаза своей квартирной хозяйки. – Прошу вас, дайте мне ещё десять дней. Я все оплачу за прошлый месяц, и внесу задаток.
- Старо предание, да верится с трудом, - усмехнулась мадам Бежо и, подойдя к Тьерсену, небрежно повертела в пальцах пуговицу на его камзоле. Она наклонилась совсем близко, и он явственно ощутил запах перегара. Мадам была любительница крепко выпить, особенно по выходным.
- Красивая пуговка, изящная, - вновь усмехнулась она, разглядывая изображенный в середине пуговицы дубовый листок. – А камзольчик-то у тебя недешевый, хотя и поношенный уже.
Тьерсен с испугом смотрел на свою квартирную хозяйку, ожидая уже последующего, вполне логичного продолжения про «бывшего», которого было бы неплохо сдать властям. Однако, мадам Бежо этого не сказала, а продолжала молча и как-то оценивающе смотреть на него.
- Взять с тебя и впрямь нечего, красавчик, - нарушила она, наконец, молчание. – Однако, кое чем ты всё же можешь мне отплатить.
- Чем же? – испуганно пробормотал Тьерсен, начавший уже догадываться о её намерениях.
Вместо ответа мадам Бежо обняла его за шею, вновь обдав запахом перегара и дешевых сладковатых духов. Затем развязала его нашейный платок и ногтями с облупившимся лаком стала жадно расстегивать пуговицы на его рубашке.
С этого дня Тьерсену пришлось стать любовником этой женщины, которая ничего, кроме отвращения у него не вызывала. Но выбирать бывшему маркизу не приходилось. Мадам Бежо действительно давала ему отсрочки с оплатой. И, лежа с ней рядом на узкой кровати в небольшой полуподвальной комнатке, которую снимал, Тьерсен думал, сколько же времени ещё всё это будет продолжаться… до того момента, когда она его всё-таки благополучно сдаст.
В молодости мадам Бежо, вероятно, была достаточно привлекательной женщиной. Но сейчас её дряблое тело, обвисшая грудь и складки на боках не вызывали у него ничего кроме брезгливости. Кроме того, в любви она оказалась на удивление ненасытной, требуя от него постоянного любовного пыла и удовлетворения своих желаний. Увы, у Тьерсена не всегда это получалось… Тогда от неудовлетворенной женщины сыпались оскорбления и насмешки. Впрочем, Тьерсен уже привык к ним, стараясь просто не обращать внимания. Выхода все равно не было.
- Откуда это у тебя, Андре? – поинтересовалась как-то мадам Бежо, проведя пальцем по шраму на его руке.
Конечно, она не знала его настоящего имени. Для нее и остальных он был теперь Андре Серван. Хотя, порой, бывший маркиз подумывал, что она прекрасно догадывается, что имя это фальшивое. Как фальшиво было теперь всё, связанное с его «новой» жизнью. Новая жизнь казалась Тьерсену каким-то мороком, дурным сном, от которого невыносимо остро хотелось проснуться. Но проснуться не получалось. А страшный морок затягивал его всё глубже и глубже…
- Что? – переспросил он рассеянно. И мадам повторила свой вопрос.
- А, это… - он повернулся к ней, - мне было шесть, когда мастиф отца напал на меня и порвал руку.
- O… - тонкие выщипанные брови мадам Бежо поползли вверх. – Бедный мальчик.
- Пса пристрелили, - продолжил Тьерсен. – А я с тех пор ненавижу собак.
- Бедняга, - опостылевшая любовница нежно потрепала его по щеке. – ладно, красавчик, ты уже отдохнул? Давай ка продолжим, - и, откинув с глаз прилипшие темные пряди, она впилась в его рот жадным поцелуем.
Сейчас, стоя перед объявлением на двери бывшей церкви, бывший маркиз вспомнил Софи Бежо, и его невольно передернуло. Сегодня наступил крайний срок оплаты, но денег не было. А это означало, что сегодняшней ночью ему опять придется ублажать нетрезвую распущенную женщину. Другого пути не виделось. Больше всего Тьерсен боялся оказаться на улице. Найти новое жилье без гроша в кармане… на это он мог и не рассчитывать. Оставался еще последний, крайний шаг, на который он всё еще не мог решиться. В маленьком тайнике, который он сделал в комнате, отогнув одну из досок в полу, а потом приколотив её обратно… под этой доской, завернутые в кусок потёртого синего бархата, лежали несколько фамильных вещей, от которых он до сих пор не мог избавиться, отнеся в скупку. Что-то не давало ему этого сделать. Не только страх быть разоблаченным, как «бывший», если скупщику, вдруг вздумается донести на него… но и нежелание расставаться с тем последним, материальным, что напоминало ему о прежней жизни. Прежняя жизнь… её отголосками первое время после революции стали письма сестры, эмигрировавшей в Бельгию. Здоровье Полин де Тьерсен изрядно пошатнулось после всех этих событий. Открывшаяся чахотка подтачивала силы рано увядшей женщины. Возможно, именно это заставило её написать брату о том, что его удивило. В последнем письме Полин написала о его дочери, рожденной от служанки и отданной в приют при монастыре Святой Женевьевы. Девочку звали Луизой. Пробегая взглядом по изящному аккуратному почерку сестры, Жан-Анри на мгновение вспомнил ту робкую рыжеволосую девочку с большими зелеными глазами. Сиротку… разбитый сервиз и «наказание», которое он устроил этой неловкой девчонке в своём кабинете.
- Что ворошить прошлое… - недовольно пробурчал он. – Сестрица, как всегда… Впрочем, о ребёнке я и не знал. Полин сама мне ничего об этом не говорила. А как же звали ту рыжую сиротку… Мари, Манон? – Тьерсен задумался, чувствуя в глубине души какой-то лёгкий саднящий осадок. Для него, в общем-то никогда не испытывающего угрызений совести, это было странно и непривычно. Несколько мгновений он перебирал в памяти женские имена, пока, наконец, в мозгу отчётливо не всплыло имя. Мадлен.
***
В небольшой комнатке, слабо освещаемой догорающей свечой, раздавался оглушительный храп мадам Бежо. Тьерсен понял, что до утра уже не уснет.
Вечер и часть ночи прошли бурно.
После очередного занятия любовью с бывшим маркизом, мадам, перебравшая спиртного, неожиданно пустилась в пьяные бурные и слезные откровения. Тьерсену, всецело поглощенному собственными проблемами выживания, меньше всего хотелось их выслушивать. Он молчал, глядя на горящую на каминной полке свечу, пока мадам Бежо вспоминала про своего супруга, почившего семь лет назад. «Хоть и кобель был каких мало, мой Арман… но родной мне всё же был. Родной».
Вспоминала про своего сына Поля, которому было двадцать два и ушедшего добровольцем в республиканскую армию.
- Писал мне весточки поначалу, - заплетающимся голосом вещала Софи Бежо, тесно прижавшись грудью к плечу Тьерсена, - а теперь уж как полгода ни одного письма от Поля нет, - она всхлипнула.
- Как ты думаешь, Андре, он жив? – жалостливо спросила она, уставившись на Тьерсена круглыми пьяными глазами с размазанной вокруг них тушью.
- Я не знаю, - равнодушно ответил Тьерсен, отодвигаясь от нее немного в сторону.
- Ну а у тебя, Андре… - Софи Бежо вновь всхлипнула и пьяно икнула, - есть у тебя кто из родных?
- Родители умерли, а сестра в другой стране, - отозвался Жан-Анри, рассудив, что уход от ответа может вызвать у его квартирной хозяйки еще бОльшие подозрения и лучше её не сердить.
- А дети? - продолжала допрос мадам Бежо.
- Есть… дочь, - вдруг сказал бывший маркиз и сам удивился, почему так ответил.
- О… - заинтересованно протянула мадам Бежо, пристраивая свою растрепанную голову на груди Тьерсена. – И сколько же ей?
- Наверное уже шесть.
- Наверное? – Софи Бежо рассмеялась, приподнявшись на локте и накручивая на палец завитой локон. – Так ты и сам не знаешь? Что ж ты за чёртов отец. Так найди её.
- Я даже не знаю, где сейчас её мать, - ответил Тьерсен. – Я очень скверно поступил с ней… Впрочем, тогда я не думал, что всё получится так.
- Все вы кобели и никогда ни о чём не думаете, - мадам Бежо вновь пьяно икнула, - а страдаем от вас мы, слабые женщины.
Тьерсен весело расхохотался бы, если бы не ощущал себя сейчас так паршиво. Уж кто-кто, а мадам Бежо совсем не выглядела слабой и угнетенной женщиной.
Он уже с тревогой ожидал, что, наговорившись нетрезвая женщина вновь потребует от него ублажать её дряблое тело. Но к его облегчению, поговорив еще немного о «безответственных кобелях», Софи Бежо смолкла на полуслове… а через несколько минут комнату торжественно огласил пьяный храп.
Тьерсен с трудом перелез через тело любовницы, раскинувшееся почти на всю ширину постели, накинул рубашку и, подойдя к столу, на котором стояла бутыль с недопитым вином, сделал большой глоток из горлышка. Затем повернулся и посмотрел на женщину. Спящая, она показалась ему еще более отталкивающей. Волосы разметались по подушке, рот был приоткрыт, тонкая бретель ночной сорочки сползла с плеча, открыв большую, обвисшую, как уши легавой, желтоватую грудь. В этот момент Тьерсен понял, что для него наступил какой-то предел. Он больше не мог продавать себя.
Сегодня вечером мадам дала ему отсрочку оплаты еще на две недели. За это время нужно было на что-то решиться. И сделать это по-возможности быстрее.
***
- Только 200 ливров? – с горечью воскликнул Тьерсен, забыв о сдержанном тоне. – Но почему так мало? Это настоящие золотые часы.
- Вижу, что золотые, - процедил сквозь зубы скупщик, вертя в руках изящные карманные часы с откинутой крышкой, - хорошая вещица. Тут у них даже вставки алмазов имеются, - он сощурил глаза и прищелкнул языком. И … - он пригляделся к внутренней стороне крышки, - и даже выгравированы фамильные инициалы - А.Т.
И он с ироничным интересом взглянул на бывшего маркиза.
Тьерсен сглотнул, проведя языком по пересохшим от волнения губам. Сердце вдруг заколотилось, как бешеное.
- Часы не мои… - пробормотал он. – Достались от моего хозяина, у которого я работал. Он эмигрировал и…
Тьерсен смолк, подбирая наиболее правдоподобное объяснение.
- Ладно, гражданин, - перебил его скупщик, - мне это не столь интересно. Наверное, вам повезло, что меня больше интересуют сами вещи, чем те, кто ими владеет.
Он с усмешкой взглянул на Тьерсена.
- А дать за них могу только 200 ливров, не больше. Или 100 с правом выкупа через месяц.
Тьерсен на мгновение задумался, опустив взгляд.
- Хорошо, - проговорил он. – Я согласен продать их за 200 ливров.
- Чудесно, - быстро сказал скупщик, открыв небольшой ящичек в столе, куда поместил фамильные часы бывшего маркиза и положил перед ним 8 ассигнаций по 25 ливров каждая.
В этот же день Тьерсен покинул комнату, которую снимал у мадам Бежо. Посчитав, что за месяцы проживания у нее, он во многом и так уже расплатился «натурой», бывший маркиз оставил ей в комнате на столе 50 ливров вместе с короткой запиской:
«Софи, прощай. Благодарю за твою доброту и снисхождение к моему положению,
которыми больше не могу злоупотреблять»
Глава 3
- Мамочка, смотри… там дядя Пьер! – маленькая Луиза потянула Мадлен за руку.
Они вдвоем как раз вышли из лавки. Рабочий день Мадлен закончился и она, сосредоточенно нахмурив брови, размышляла, чем накормить дочь этим вечером.
Дома оставалось еще немного тушеной капусты и пара картофелин. А вот хлеба не было и купить его она уже не успевала. Весь день провела на работе, продавая зелень.
«Завтра выходной, пораньше с утра надо будет занять очередь в хлебную лавку», - подумала Мадлен, остановившись. Покупка хлеба в революционной столице становилась теперь непростым занятием.
За буханкой хлеба люди простаивали долгими часами. А, бывало, что лавка закрывалась перед самым носом из-за того, что хлеб внезапно заканчивался. И простые люди винили во всем спекулянтов, считая, что те специально прячут запасы муки, накручивая цены и создавая ажиотаж. Погром лавок, особенно тех, что продавали хлеб, стал в Париже обычным делом. Пару дней назад Мадлен, и сама видела такую разгромленную лавку. Точнее, это была кондитерская.
В прежние времена, ещё до революции там продавали совершенно потрясающие торты, десерты и изысканные пирожные. Мадлен, будучи девчонкой, иногда подходила к витрине и рассматривала выставленные там торты. Один ей особенно нравился – в виде корабля с белыми зефирными мачтами и розовыми глазурными парусами. Стоя у витрины, она мечтала, как когда-нибудь разбогатеет и купит этот торт. Он был такой большой, что его хватило бы на неделю, если есть по кусочку. Мадлен размышляла, какой торт на вкус… наверное, невероятно нежный и сладкий. После революции ассортимент лавки изменился. Изысканных тортов там больше не продавали. Простым людям не на что было их покупать, а количество прежних покупателей – дворян - разительно уменьшилось. Теперь в лавке продавали самые простые пирожные – эклеры, заварные булочки и, конечно, хлеб.
Несколько дней назад, проходя вместе с Луизой мимо бывшей кондитерской, Мадлен увидела распахнутую, покосившуюся на петлях дверь и разбитые стекла пустой витрины. Лавка была разгромлена.
- Мама! – Луиза вновь потянула её за руку, и Мадлен, оторвавшись от своих мыслей, посмотрела туда, куда указывала дочь. С противоположной стороны тротуара действительно стоял её знакомый Пьер Рейналь. Молодая женщина перешла улицу, и Пьер как-то неловко улыбнулся, когда она поравнялась с ним.
- А я уж минут сорок тебя жду, Мадлен, - произнес он. – Задержалась ты сегодня на работе, я смотрю.
- Здравствуй, Пьер, - ответила молодая женщина. – Ты бы мог зайти ко мне в лавку, зачем ждать.
Она подняла на него глаза, и заметила в его взгляде какое-то странное смущение. Что-то новое, что стало для неё непривычным в этом, всегда уверенном и даже нагловатом парне.
- Просто вот… - он кашлянул и протянул ей какой-то сверток. – Это тебе, Мадлен. Бери и даже не вздумай отказываться. Мне сегодня, как активисту нашей секции, дали. Я сразу о тебе и подумал. Тебе нужнее. У тебя ж дочь малая… - он кивнул в сторону Луизы. – Я-то всё равно один.
Мадлен нерешительно взяла свёрток, развернула. Это был хлеб, целая буханка, ещё тепловатая, завёрнутая в очередной республиканский листок.
- Пьер! – воскликнула Мадлен, - что ты? Зачем?
- Бери, бери! – санкюлот сделал решительный жест, когда она протянула хлеб обратно. - Считай, я делаю это официально от имени республики. Заодно и новую газету почитаешь, - он хохотнул.
- Спасибо, Пьер, - тихо сказала Мадлен, прижав к груди сверток.
- Ерунда, не за что благодарить! – Пьер махнул рукой.
Возникла пауза…
Пьер потрепал по голове Луизу.
- Куда ты сейчас, домой? – спросил он у Мадлен.
Молодая женщина кивнула.
- Можно я провожу тебя? – спросил Пьер.
- Хорошо, пойдем, - ответила она.
