Меня осуждали.
Самые близкие, считая мое решение предательством, прежде всего, перед самой собой.
Далекие – потому что людям нравится говорить о тех, до кого на самом деле им нет никакого дела.
Корили друзья: кто-то из искреннего непонимания моих мотивов, другие – искренне желая помочь и уберечь от ошибки. Защитить. Им казалось, они лучше знают, что для меня правильно и полезно.
Вот так.
Они знали.
А я сомневалась, как себе помочь.
Густым туманом заволокло все дни и наполнило тревожными огнями ночи. Я зажигала в комнатах свет и все равно пребывала в темноте. Для друзей и родственников мне хотелось создать впечатление, что все хорошо, я следую их советам, но многие чувствовали ложь. А когда я бывала собой, злились: «Да сколько можно! Пора оставить прошлое прошлому. Посмотри вокруг! Дай себе шанс на счастье».
Пора, Пора. Пора.
Я их услышала – пора.
Для того и пришла сюда.
Стою у двери без номера и без именной таблички.
Страх вызывает мерзкую дрожь во всем теле, лишний раз напоминая о тяжести, что давно не покидает плечи. Отгоняю неприятные эмоции и сомнения – они ведь неизбежны на пороге неизведанного? К тому же я совсем иначе представляла это место.
Иначе. Но как?
Как должен выглядеть дом, который находится сразу во всех мирах?
Должны в него вести одинаковые безликие двери?
Вместо стен чернеть огромные затемненные витрины – издалека в них отражаются расположенные напротив дома и редкие прохожие, почти бегущие мимо?
В высоких витринах я ожидала увидеть себя, шаг за неуверенным шагом приближавшуюся к двери. Лицо уставшее, взгляд блестит, мечется…
Из моих предположений исполнилось лишь последнее – я, без сомнений, выгляжу уставшей.
Дом снаружи не отличается от соседних: ничем не украшенные простые фронтоны, длинные узкие окна, уводящие вверх взгляд. Добротная дубовая дверь. Я вычисляю номер, проверив таблички на других домах.
Звонок удивляет торопливым дребезгом велосипедного звонка.
Ждала я тяжелого гула? Был бы он более подходящим?
Вот только чему?
Месту, куда я пришла, или моему тревожному состоянию?
Зато человек, открывший дверь, органично вписывается в мои представления.
Среднего роста и обычного сложения, он упакован в безупречно скроенный и безупречно сидящий на нем темно-серый костюм. Сдержанность, исходящая от выверенной позы и спокойного лица, хорошо сочетается с неприметной внешностью.
«Как у сотрудника дорогого похоронного бюро». Хочу отогнать внезапно мелькнувшее сравнение и понимаю, что оно как раз самое верное.
– Я вас ждал. Проходите.
Звучит вместо приветствия, без уточнения имен, и само собой складывается впечатление, что так и должно быть. Ведь я принесла с собой слишком личное – его следует обезличить.
Когда за спиной захлопывается дверь, мы оказываемся в просторном холле, едва наполненным тусклым светом, льющемся с потолка, отчего все стены и пол кажутся серыми, соответствуя костюму мужчины. Все вокруг выглядит серым, различаясь лишь тонами – светлее, темнее. И этот цвет тоже подходит месту – не пугает и не раздражает. Успокаивает.
Дом, который снаружи был вполне обычным и небольшим, внутри оказывается огромным – из холла ведут множественные коридоры, судя по непроницаемой черноте в чреве каждого – очень длинные.
Мой провожатый выбирает ближайший, и я покорно следую за ним, подстраиваясь под ровный шаг. Когда начнутся вопросы?
Наставления? Указания?
Мне ведь полагается инструкция к действию.
Она начинает звучать после двенадцатого совместного шага по плохо освещенному коридору.
– Вас ждет отдельная комната. – Голос моего провожатого звучит размеренно и плавно. – На столе стоит специально приготовленная емкость. Я оставлю вас одну. Дальше все случится само собой. Если верно настроится, время пролетит незаметно. Но чтобы все прошло безболезненно, слушайте меня внимательно. Мы сразу приступаем к подготовке.
Чувствую болезненные уколы по всему телу – будто превратилась в ежа, колючки которого обращены внутрь. Но за мигом острого страха наступает приятное спокойствие. Тишина.
Тоже во всем теле.
– В емкость следует отправить все, что имело сослагательное наклонение: «Если бы…», «Когда бы…», «Вот тогда…», «Знал бы заранее…»
Я киваю, подтверждая, что принимаю условие.
– Незаданные вопросы, незаконченные или давно запланированные, но не начатые дела советую списать как долги обанкротившегося предприятия и тоже оставить в комнате.
– Удачные и самые светлые моменты?
– В первую очередь. Их следует положить на дно, чтобы они оказались под тяжестью других вещей. Кстати, насчет вещей настоящих… Что вы с ними сделали? Спрятали в шкафах? В отдельной комнате?
– Нет – нет. Я все раздала... Почти все, – признаюсь с запозданием. И непривычным сожалением.
– Фотографии?
– Сохранила.
– Нужно было выбросить все до единой. Не волнуйтесь, в перечень услуг входит устранение всего лишнего, пока вы будете находиться в комнате.
– Но фотографии… Я так любила фотографировать. У меня есть профессиональная камера, хорошие объективы, удачные кадры…
– Сколько раз вы смотрели на них в последний год?
– Не знаю...
Я соврала бы, назвав любое число. Потому что не посчитать моментов, когда случайно натыкалась на снимки, кто-то показывал мне их, они высвечивались на экране телефона, доставала сама.
Мужчина резко останавливается. Останавливаюсь и я. Он смотрит на меня – пронзает взглядом, пригвоздив к стенке – не вырваться, не соврать.
– Что испытывали?
– Боль. Отчуждение. Я хранила их подальше от себя.
Получив желаемый ответ, он отворачивается и продолжает путь.
Привычная тяжесть на плечах и в ногах, истязающая уже больше года, становится еще заметнее, я несу ее с собой вслед за провожатым.
– Фотографии я возьму на себя. В вашем случае – это необходимость.
Странная смесь грусти и облегчения разливается в душе.
Будто вынесен жестокий, но справедливый приговор.
Идти становится чуть легче.
Ровный звук шагов сливается с ритмом сердца.
Мимо текут бесконечные, глухие стены, но меня не покидает ощущение, что за ними прячутся комнаты, и я иду мимо закрытых, незаметных глазу дверей. Мысль одновременно пугает и подходит этому месту – доступному из всех миров.
– К своим заботам я добавлю все подарки.
– Подарки? – Я теряю шаг.
Подарков в моем доме много – накопилось за много лет. Милые безделушки и полезные вещи, платья, надетые раз и висящие годами в шкафу. Драгоценности, хранимые для особого вечера, почти забытые в сейфе. Я давно поняла, что больше всего эмоций хранят самые простые предметы – брелок из Пизы, пустой флакончик от духов, растерявшая пух игрушка, тоненькое колечко… Вещи дорогие – те, что сверкают ценными металлами, прозрачными кристаллами и громкими дизайнерскими именами, полны своей эксклюзивности, и к ним почти не прибавляется ничего личного. То, чем дорожила я,…
– Любой подарок – это дополнительная ноша, – звучит рядом спокойный голос.
…брелок, флакончик от духов – прятались в тех же ящиках, что и фотографии.
– Но люди говорят, – неуверенно начинаю я.
– Много чего, – решительно перебивает он. – Например: «переплывая реку, оставь лишний багаж на берегу».
– Но как же тогда самые счастливые воспоминания?!
– Счастье с пометкой «было» очень часто превращается в наиболее тяжелый груз.
– Нет-нет-нет! – Я решительно мотаю головой. – Счастье должно окрылять! Разве не из него складываются те самые доски, из которых можно сделать плот, чтобы переплыть реку?
Он не отвечает сразу, выдерживая паузу, и в молчании мне слышится: «Вас окрылило? Помогло взлететь над болью? Сложилось в плот?»
Нет, скорее держало прикованной к старому берегу, и я сама растащила по дальним углам все доски.
Раздосадованная очередным признанием, смотрю вперед, задаваясь тоскливым вопросом – ну когда же появится дверь? И вдруг отчетливо понимаю – когда я «буду готова».
«Конечно!» – звенит колокольцем в голове, заглушая слова моего провожатого.
– Вы не умеете отрезать – вам жаль, вам страшно, вам лень. Быть может – не хватило сил. Поэтому сколько ни пытались справиться самой – всегда оставалась последняя нить. И какой бы тонкой она ни была, ее достаточно, чтобы притянуть обратно старый груз и навешать новый. Если хотите иное сравнение: одной нити достаточно, чтобы удерживать на ваших глазах очки с толстыми стеклами – на что ни посмотри, все измеряется через призму прошлого.
Верно.
Как же до неприятной точности верно!
Первое время я ведь почти не выходила из дома – потому что вдруг перестала узнавать улицы, на которых бывала каждый день. Не узнавала город, где прожила больше двадцати лет. Устала… Как же я устала чувствовать себя все потерявшей и потерявшейся, раздавленной.
– Я хочу снять эти очки, – шепчу одними губами, но это достачно, чтобы меня услышали.
– Для этого вы здесь. Вам повезло найти меня.
Да. Повезло.
Два дня назад в парке на лавочке кто-то забыл газету, и я подняла, желая выбросить в ближайшую мусорку. По дороге нечаянно открыла, и в глаза сразу бросилось небольшое объявление: «Памятное бюро». Ниже стоял адрес и краткое описание услуг.
Обычно сюда приводили жертв преступлений и насилия, для которых это было последней надеждой или сложным решением, принятым часто за пострадавшего другими людьми.
Я пришла сама. И принесла то, что в глазах многих сверкало драгоценным блеском бриллиантов и кровавых рубинов, гранатов и меняющих цвет опалов, черных обсидианов. Я хотела отдать то, что принято считать богатством – оно оказалось слишком тяжелым для меня.
Произношу в голове эти слова, и что-то вокруг начинает стремительно меняться. Воздух становится легче, будто его приподнял неизвестно откуда взявшийся ветер, и появляется дверь. Точно такая же, что вела в дом с улицы – прочная, дубовая, без номера и таблички. Она бесшумно открывается, пока мы подходим ближе.
Значит, я готова?
Первое, что привлекает внимание внутри – одинокий стол, на котором возвышается сундук – старинный, деревянный, оплетенный кованым железом, с высокой горбатой крышкой. Губы трогает улыбка, потому что узнаю его – точно такой же я рисовала в детстве – пиратский, полный сокровищ сундук. Увидеть его – все равно, что получить исполнение моих последних мыслей, и я тут же проговариваю их вслух:
– Говорят – настоящее богатство хранится в нашей памяти.
– И много было желающих у вас его украсть?
– Нет. Но, может, вы? Вы - тот самый – вор?!
Я задумывала пошутить, но вдруг пугаюсь своей шутки.
– Вы сами ко мне пришли. Не я назначал встречу. И не удерживаю силой сейчас.
Он указывает на открытую дверь.
Отвожу взгляд, чувствуя неловкость.
– И что случается со всем этим богатством, когда человек уходит? – продолжает мужчина. – Личные воспоминания исчезают вместе с умершим. Предметы, утяжеленные эмоциями, превращаются в обузу для наследников. Порой не выбросить, если только оставить пылиться в кладовке, но есть ли в ней место?
Он снова выдерживает паузу, позволяя мне согласиться или опротестовать.
Молчу, разглядывая плетение железных обручей, сковывающих дерево. Удивительно – я знаю каждый изгиб линий, их пересечение. Точь-в-точь из моих детских рисунков. Тогда мне казалось очень важным нарисовать пиратам надежный и одновременно красивый сундук. Ведь только такие подходят для хранения настоящих сокровищ.
– Люди сравнивают личные ожидания с чужими судьбами и часто находят в них отражение своих желаний, поэтому склонны пересчитывать богатство других, – звучит за спиной. – К тому же многие верят, что это лучше – когда есть что терять. Но не каждый способен справиться с потерей. У вас не получилось. Иначе бы вы не пришли сюда... Но вы вправе передумать – договор еще не подписан. Можете уйти. Дверь открыта.
Он пугает меня.
Своим нарочитым равнодушием, деловым тоном, словами, разъедающими уверенность. Он ставит передо мной зеркало, и вместо выхода в пустой коридор в проеме я вижу себя – уставшую, на два десятка лет старше своего возраста.
– Старыми и больными нас делают не годы, а воспоминания. – Мужчина снова удивительно прозорлив.
Вот уже больше года меня старили боль и тоска о невозвратном.
Я выкарабкивалась из горя, как из глубокой воронки, отчаянно цепляясь за любые выступы – улыбки детей, солнечный день, красивую мелодию. Но тоска застилала глаза, нарушая зрение. Все самое важное, полное смысла и содержания, все самое дорогое осталось там, позади. Впереди я видела лишь неизбежность одиночества и бессмыслие. И понимала, что это дорога в никуда. Я обращалась за помощью к друзьям и к специалистам. Получила от тех и других не работавшие советы. Схватилась за лекарства. Они притушили боль, превратив ее в тяжесть. Но оказалось, нельзя погасить одни лишь неприятные чувства, вместе с ними притупляются все остальные эмоции. Я погружалась в тусклое равнодушие.
Какая-то маленькая, упрямая частичка меня продолжала бороться, напоминая – вот это свет, это – небо. Дорога.
Цветы – это красиво.
Успехи детей – драгоценно.
Счастье есть, оно здесь, ты просто его не видишь пока. Но когда?
Полгода, год, полтора – это мало или много? Время сыпалось сквозь отверстие песчаных часов – не перевернуть, не начать заново. Никому не дана вечность. Но вечность способна поглотить. Таких, как я – потерявших ориентиры. Чтобы идти дальше, следует оставить воспоминания в кованом сундуке из моего детства…
Чистый лист сам собой появляется из воздуха и, сверкнув перед глазами девственной белизной, медленно ложится на стол. Буквы и знаки препинания льются на него черным дожем, собираются в капли, текут тонкими ручейками и застывают ровными строчками. Мой договор…
Повинуясь внезапному порыву, любопытствую:
– А что вы делаете со всем этим? С содержимым сундуков?
– Они хранятся вот в таких отдельных комнатах, как в сейфах или сотах. Коридор, по которому мы шли, один из множества, и в каждом есть бесконечное число дверей.
Как же верно я, оказывается, догадалась.
– Этот дом открыт для разных миров. Любопытные или те, кому дано слышать голоса чужих воспоминаний, видеть картины из разных судеб, ненадолго попадают сюда. Кто-то – случайно, кто – по желанию, научившись вскрывать коды. Последние называют это вдохновением. Первые – снами или просветлением. Я – просто библиотекой. Библиотекой воспоминаний.
– А вы – ее Хранитель?
– Если вам так хочется меня называть.
Мне в руку однокрылой птицей порхает гусиное перо, на заостренном кончике дрожит капелька чернил – пора поставить подпись.
– А… – Голос срывается от волнения. – А можно… Когда-нибудь… Вернуть. Хоть часть? Когда я стану сильнее? Со временем любой груз становится легче. Говорят…
– Все верно. Время истончает любой материал, но для каждого течет иначе. На него опасно полагаться – ведь оно может быть одновременно и вечностью и мигом.
Последние полтора года тянулись для меня бесконечно, при этом сливаясь в одно неразделимое мгновение.
– В вашем случае не советую, но если таким будет желание, можно оставить несколько подсказок, запрятав их в будущем. Правда, для этого вам придется дать расписку об ответственности за последствия.
– Какие последствия? – испуганно выдыхаю я.
– Может произойти рецидив, а повторное обращение стоит гораздо дороже.
Самые близкие, считая мое решение предательством, прежде всего, перед самой собой.
Далекие – потому что людям нравится говорить о тех, до кого на самом деле им нет никакого дела.
Корили друзья: кто-то из искреннего непонимания моих мотивов, другие – искренне желая помочь и уберечь от ошибки. Защитить. Им казалось, они лучше знают, что для меня правильно и полезно.
Вот так.
Они знали.
А я сомневалась, как себе помочь.
Густым туманом заволокло все дни и наполнило тревожными огнями ночи. Я зажигала в комнатах свет и все равно пребывала в темноте. Для друзей и родственников мне хотелось создать впечатление, что все хорошо, я следую их советам, но многие чувствовали ложь. А когда я бывала собой, злились: «Да сколько можно! Пора оставить прошлое прошлому. Посмотри вокруг! Дай себе шанс на счастье».
Пора, Пора. Пора.
Я их услышала – пора.
Для того и пришла сюда.
Стою у двери без номера и без именной таблички.
Страх вызывает мерзкую дрожь во всем теле, лишний раз напоминая о тяжести, что давно не покидает плечи. Отгоняю неприятные эмоции и сомнения – они ведь неизбежны на пороге неизведанного? К тому же я совсем иначе представляла это место.
Иначе. Но как?
Как должен выглядеть дом, который находится сразу во всех мирах?
Должны в него вести одинаковые безликие двери?
Вместо стен чернеть огромные затемненные витрины – издалека в них отражаются расположенные напротив дома и редкие прохожие, почти бегущие мимо?
В высоких витринах я ожидала увидеть себя, шаг за неуверенным шагом приближавшуюся к двери. Лицо уставшее, взгляд блестит, мечется…
Из моих предположений исполнилось лишь последнее – я, без сомнений, выгляжу уставшей.
Дом снаружи не отличается от соседних: ничем не украшенные простые фронтоны, длинные узкие окна, уводящие вверх взгляд. Добротная дубовая дверь. Я вычисляю номер, проверив таблички на других домах.
Звонок удивляет торопливым дребезгом велосипедного звонка.
Ждала я тяжелого гула? Был бы он более подходящим?
Вот только чему?
Месту, куда я пришла, или моему тревожному состоянию?
Зато человек, открывший дверь, органично вписывается в мои представления.
Среднего роста и обычного сложения, он упакован в безупречно скроенный и безупречно сидящий на нем темно-серый костюм. Сдержанность, исходящая от выверенной позы и спокойного лица, хорошо сочетается с неприметной внешностью.
«Как у сотрудника дорогого похоронного бюро». Хочу отогнать внезапно мелькнувшее сравнение и понимаю, что оно как раз самое верное.
– Я вас ждал. Проходите.
Звучит вместо приветствия, без уточнения имен, и само собой складывается впечатление, что так и должно быть. Ведь я принесла с собой слишком личное – его следует обезличить.
Когда за спиной захлопывается дверь, мы оказываемся в просторном холле, едва наполненным тусклым светом, льющемся с потолка, отчего все стены и пол кажутся серыми, соответствуя костюму мужчины. Все вокруг выглядит серым, различаясь лишь тонами – светлее, темнее. И этот цвет тоже подходит месту – не пугает и не раздражает. Успокаивает.
Дом, который снаружи был вполне обычным и небольшим, внутри оказывается огромным – из холла ведут множественные коридоры, судя по непроницаемой черноте в чреве каждого – очень длинные.
Мой провожатый выбирает ближайший, и я покорно следую за ним, подстраиваясь под ровный шаг. Когда начнутся вопросы?
Наставления? Указания?
Мне ведь полагается инструкция к действию.
Она начинает звучать после двенадцатого совместного шага по плохо освещенному коридору.
– Вас ждет отдельная комната. – Голос моего провожатого звучит размеренно и плавно. – На столе стоит специально приготовленная емкость. Я оставлю вас одну. Дальше все случится само собой. Если верно настроится, время пролетит незаметно. Но чтобы все прошло безболезненно, слушайте меня внимательно. Мы сразу приступаем к подготовке.
Чувствую болезненные уколы по всему телу – будто превратилась в ежа, колючки которого обращены внутрь. Но за мигом острого страха наступает приятное спокойствие. Тишина.
Тоже во всем теле.
– В емкость следует отправить все, что имело сослагательное наклонение: «Если бы…», «Когда бы…», «Вот тогда…», «Знал бы заранее…»
Я киваю, подтверждая, что принимаю условие.
– Незаданные вопросы, незаконченные или давно запланированные, но не начатые дела советую списать как долги обанкротившегося предприятия и тоже оставить в комнате.
– Удачные и самые светлые моменты?
– В первую очередь. Их следует положить на дно, чтобы они оказались под тяжестью других вещей. Кстати, насчет вещей настоящих… Что вы с ними сделали? Спрятали в шкафах? В отдельной комнате?
– Нет – нет. Я все раздала... Почти все, – признаюсь с запозданием. И непривычным сожалением.
– Фотографии?
– Сохранила.
– Нужно было выбросить все до единой. Не волнуйтесь, в перечень услуг входит устранение всего лишнего, пока вы будете находиться в комнате.
– Но фотографии… Я так любила фотографировать. У меня есть профессиональная камера, хорошие объективы, удачные кадры…
– Сколько раз вы смотрели на них в последний год?
– Не знаю...
Я соврала бы, назвав любое число. Потому что не посчитать моментов, когда случайно натыкалась на снимки, кто-то показывал мне их, они высвечивались на экране телефона, доставала сама.
Мужчина резко останавливается. Останавливаюсь и я. Он смотрит на меня – пронзает взглядом, пригвоздив к стенке – не вырваться, не соврать.
– Что испытывали?
– Боль. Отчуждение. Я хранила их подальше от себя.
Получив желаемый ответ, он отворачивается и продолжает путь.
Привычная тяжесть на плечах и в ногах, истязающая уже больше года, становится еще заметнее, я несу ее с собой вслед за провожатым.
– Фотографии я возьму на себя. В вашем случае – это необходимость.
Странная смесь грусти и облегчения разливается в душе.
Будто вынесен жестокий, но справедливый приговор.
Идти становится чуть легче.
Ровный звук шагов сливается с ритмом сердца.
Мимо текут бесконечные, глухие стены, но меня не покидает ощущение, что за ними прячутся комнаты, и я иду мимо закрытых, незаметных глазу дверей. Мысль одновременно пугает и подходит этому месту – доступному из всех миров.
– К своим заботам я добавлю все подарки.
– Подарки? – Я теряю шаг.
Подарков в моем доме много – накопилось за много лет. Милые безделушки и полезные вещи, платья, надетые раз и висящие годами в шкафу. Драгоценности, хранимые для особого вечера, почти забытые в сейфе. Я давно поняла, что больше всего эмоций хранят самые простые предметы – брелок из Пизы, пустой флакончик от духов, растерявшая пух игрушка, тоненькое колечко… Вещи дорогие – те, что сверкают ценными металлами, прозрачными кристаллами и громкими дизайнерскими именами, полны своей эксклюзивности, и к ним почти не прибавляется ничего личного. То, чем дорожила я,…
– Любой подарок – это дополнительная ноша, – звучит рядом спокойный голос.
…брелок, флакончик от духов – прятались в тех же ящиках, что и фотографии.
– Но люди говорят, – неуверенно начинаю я.
– Много чего, – решительно перебивает он. – Например: «переплывая реку, оставь лишний багаж на берегу».
– Но как же тогда самые счастливые воспоминания?!
– Счастье с пометкой «было» очень часто превращается в наиболее тяжелый груз.
– Нет-нет-нет! – Я решительно мотаю головой. – Счастье должно окрылять! Разве не из него складываются те самые доски, из которых можно сделать плот, чтобы переплыть реку?
Он не отвечает сразу, выдерживая паузу, и в молчании мне слышится: «Вас окрылило? Помогло взлететь над болью? Сложилось в плот?»
Нет, скорее держало прикованной к старому берегу, и я сама растащила по дальним углам все доски.
Раздосадованная очередным признанием, смотрю вперед, задаваясь тоскливым вопросом – ну когда же появится дверь? И вдруг отчетливо понимаю – когда я «буду готова».
«Конечно!» – звенит колокольцем в голове, заглушая слова моего провожатого.
– Вы не умеете отрезать – вам жаль, вам страшно, вам лень. Быть может – не хватило сил. Поэтому сколько ни пытались справиться самой – всегда оставалась последняя нить. И какой бы тонкой она ни была, ее достаточно, чтобы притянуть обратно старый груз и навешать новый. Если хотите иное сравнение: одной нити достаточно, чтобы удерживать на ваших глазах очки с толстыми стеклами – на что ни посмотри, все измеряется через призму прошлого.
Верно.
Как же до неприятной точности верно!
Первое время я ведь почти не выходила из дома – потому что вдруг перестала узнавать улицы, на которых бывала каждый день. Не узнавала город, где прожила больше двадцати лет. Устала… Как же я устала чувствовать себя все потерявшей и потерявшейся, раздавленной.
– Я хочу снять эти очки, – шепчу одними губами, но это достачно, чтобы меня услышали.
– Для этого вы здесь. Вам повезло найти меня.
Да. Повезло.
Два дня назад в парке на лавочке кто-то забыл газету, и я подняла, желая выбросить в ближайшую мусорку. По дороге нечаянно открыла, и в глаза сразу бросилось небольшое объявление: «Памятное бюро». Ниже стоял адрес и краткое описание услуг.
Обычно сюда приводили жертв преступлений и насилия, для которых это было последней надеждой или сложным решением, принятым часто за пострадавшего другими людьми.
Я пришла сама. И принесла то, что в глазах многих сверкало драгоценным блеском бриллиантов и кровавых рубинов, гранатов и меняющих цвет опалов, черных обсидианов. Я хотела отдать то, что принято считать богатством – оно оказалось слишком тяжелым для меня.
Произношу в голове эти слова, и что-то вокруг начинает стремительно меняться. Воздух становится легче, будто его приподнял неизвестно откуда взявшийся ветер, и появляется дверь. Точно такая же, что вела в дом с улицы – прочная, дубовая, без номера и таблички. Она бесшумно открывается, пока мы подходим ближе.
Значит, я готова?
Первое, что привлекает внимание внутри – одинокий стол, на котором возвышается сундук – старинный, деревянный, оплетенный кованым железом, с высокой горбатой крышкой. Губы трогает улыбка, потому что узнаю его – точно такой же я рисовала в детстве – пиратский, полный сокровищ сундук. Увидеть его – все равно, что получить исполнение моих последних мыслей, и я тут же проговариваю их вслух:
– Говорят – настоящее богатство хранится в нашей памяти.
– И много было желающих у вас его украсть?
– Нет. Но, может, вы? Вы - тот самый – вор?!
Я задумывала пошутить, но вдруг пугаюсь своей шутки.
– Вы сами ко мне пришли. Не я назначал встречу. И не удерживаю силой сейчас.
Он указывает на открытую дверь.
Отвожу взгляд, чувствуя неловкость.
– И что случается со всем этим богатством, когда человек уходит? – продолжает мужчина. – Личные воспоминания исчезают вместе с умершим. Предметы, утяжеленные эмоциями, превращаются в обузу для наследников. Порой не выбросить, если только оставить пылиться в кладовке, но есть ли в ней место?
Он снова выдерживает паузу, позволяя мне согласиться или опротестовать.
Молчу, разглядывая плетение железных обручей, сковывающих дерево. Удивительно – я знаю каждый изгиб линий, их пересечение. Точь-в-точь из моих детских рисунков. Тогда мне казалось очень важным нарисовать пиратам надежный и одновременно красивый сундук. Ведь только такие подходят для хранения настоящих сокровищ.
– Люди сравнивают личные ожидания с чужими судьбами и часто находят в них отражение своих желаний, поэтому склонны пересчитывать богатство других, – звучит за спиной. – К тому же многие верят, что это лучше – когда есть что терять. Но не каждый способен справиться с потерей. У вас не получилось. Иначе бы вы не пришли сюда... Но вы вправе передумать – договор еще не подписан. Можете уйти. Дверь открыта.
Он пугает меня.
Своим нарочитым равнодушием, деловым тоном, словами, разъедающими уверенность. Он ставит передо мной зеркало, и вместо выхода в пустой коридор в проеме я вижу себя – уставшую, на два десятка лет старше своего возраста.
– Старыми и больными нас делают не годы, а воспоминания. – Мужчина снова удивительно прозорлив.
Вот уже больше года меня старили боль и тоска о невозвратном.
Я выкарабкивалась из горя, как из глубокой воронки, отчаянно цепляясь за любые выступы – улыбки детей, солнечный день, красивую мелодию. Но тоска застилала глаза, нарушая зрение. Все самое важное, полное смысла и содержания, все самое дорогое осталось там, позади. Впереди я видела лишь неизбежность одиночества и бессмыслие. И понимала, что это дорога в никуда. Я обращалась за помощью к друзьям и к специалистам. Получила от тех и других не работавшие советы. Схватилась за лекарства. Они притушили боль, превратив ее в тяжесть. Но оказалось, нельзя погасить одни лишь неприятные чувства, вместе с ними притупляются все остальные эмоции. Я погружалась в тусклое равнодушие.
Какая-то маленькая, упрямая частичка меня продолжала бороться, напоминая – вот это свет, это – небо. Дорога.
Цветы – это красиво.
Успехи детей – драгоценно.
Счастье есть, оно здесь, ты просто его не видишь пока. Но когда?
Полгода, год, полтора – это мало или много? Время сыпалось сквозь отверстие песчаных часов – не перевернуть, не начать заново. Никому не дана вечность. Но вечность способна поглотить. Таких, как я – потерявших ориентиры. Чтобы идти дальше, следует оставить воспоминания в кованом сундуке из моего детства…
Чистый лист сам собой появляется из воздуха и, сверкнув перед глазами девственной белизной, медленно ложится на стол. Буквы и знаки препинания льются на него черным дожем, собираются в капли, текут тонкими ручейками и застывают ровными строчками. Мой договор…
Повинуясь внезапному порыву, любопытствую:
– А что вы делаете со всем этим? С содержимым сундуков?
– Они хранятся вот в таких отдельных комнатах, как в сейфах или сотах. Коридор, по которому мы шли, один из множества, и в каждом есть бесконечное число дверей.
Как же верно я, оказывается, догадалась.
– Этот дом открыт для разных миров. Любопытные или те, кому дано слышать голоса чужих воспоминаний, видеть картины из разных судеб, ненадолго попадают сюда. Кто-то – случайно, кто – по желанию, научившись вскрывать коды. Последние называют это вдохновением. Первые – снами или просветлением. Я – просто библиотекой. Библиотекой воспоминаний.
– А вы – ее Хранитель?
– Если вам так хочется меня называть.
Мне в руку однокрылой птицей порхает гусиное перо, на заостренном кончике дрожит капелька чернил – пора поставить подпись.
– А… – Голос срывается от волнения. – А можно… Когда-нибудь… Вернуть. Хоть часть? Когда я стану сильнее? Со временем любой груз становится легче. Говорят…
– Все верно. Время истончает любой материал, но для каждого течет иначе. На него опасно полагаться – ведь оно может быть одновременно и вечностью и мигом.
Последние полтора года тянулись для меня бесконечно, при этом сливаясь в одно неразделимое мгновение.
– В вашем случае не советую, но если таким будет желание, можно оставить несколько подсказок, запрятав их в будущем. Правда, для этого вам придется дать расписку об ответственности за последствия.
– Какие последствия? – испуганно выдыхаю я.
– Может произойти рецидив, а повторное обращение стоит гораздо дороже.
