Из ценного имущества — только эта хрущёвка. А жить-то где? С родственниками у нас как-то не сложилось, а те, с кем поддерживали контакт, уже в возрасте и, при всём желании, помочь не могут. Выхода нет — нужно ждать очереди, но мама может просто не дожить. Да и лежать в многоместной палате тяжело, а дома нет условий — нужен кислород, капельницы…
Последняя надежда — на встречу с главврачом. Сегодня прождала его три часа, но он так и не появился. В регистратуре сказали, что завтра будет в конце дня. Если и завтра не поймаю — лягу под дверью и буду ждать хоть неделю.
В квартире холодно и сыро. Сантехника подтекает, и кран в ванной надоедливо капает. После вынужденного переезда и смерти папы мы так и не смогли обустроиться — до сих пор всё заставлено коробками. В общем — неуютно.
Смотрю сейчас на наш семейный цветок — диффенбахию, которую папа купил ещё в молодости и возил с собой по всем гарнизонным квартирам. Он совсем захирел: пятнистые листья по краям побурели, а новые склеились и не разворачиваются. А с чего бы им разворачиваться в таком холоде? Так, конечно, теплее. Люблю это растение — оно память о папе. Надо бы пересадить его летом.
Заняться нечем. Без интереса читаю новости на стареньком лэптопе и решаю лечь спать пораньше. Забираюсь в постель, заворачиваюсь в одеяло, понемногу согреваюсь. В голову лезут всякие мысли.
Последние месяцы я всё чаще ловлю себя на ощущении, будто растворяюсь в воздухе. Отстраняюсь. Перестала общаться с немногими знакомыми по бывшей учёбе. На работе — вежливая тень: делаю своё и исчезаю. За весь день иногда почти ни с кем не разговариваю. Каждое слово — лишняя трата энергии, любое приближение — как вторжение. Единственная отдушина — Вика из кафе. Не знаю почему, но меня к ней тянет. Может быть, потому что она кажется такой же одинокой, как и я?
Иногда думаю: это проклятие моей фамилии — Серова? Жизнь моя серая и неинтересная, как и эта фамилия. Серая мышь — вот я кто!
С тех пор как я рассталась с Игорьком, мне не хочется заводить новых отношений. Меня не пугает одиночество. Скорее — пугает близость. В ней что-то слишком острое, слишком живое. А я больше не уверена, что выдержу это.
Порой кажется, что это какое-то медленное исчезновение. Не боль, не обида — просто глухая, спокойная пустота, в которой легче дышать, когда никого нет рядом.
Вспоминаю, как прошёл день. Из интересного — только неожиданная встреча с тем мафиози. Да какая это встреча… так, минутное столкновение. Только вот лицо его со шрамом и крепкая, поджарая фигура весь день стоят перед глазами. А ещё — низкий властный голос. Его тембр почему-то напоминает голос папы.
Провожу рукой по сосочкам — они вдруг «вспомнили» мимолётное прикосновение к мужскому телу и слегка затвердели. Поглаживаю попу, хранящую память о его руке, и чувствую, как кожа покрывается мурашками. Рука сама собой опускается под резинку трусиков — к заветной точке, утешительнице одиноких девочек.
Стыдно этим заниматься… Но так я получаю больше удовольствия, чем от всех «перетрахов», как их называл этот инфантильный Игорёк. Как же я рада, что тогда набралась смелости и послала его подальше.
И вообще, все эти «оргазмы с искрами из глаз» — выдумки нимфоманок, кропающих любовные романы. И зачем только эти мужики нужны… Мысли путаются. Надо заснуть. Завтра опять трудный день.
1. Охота началась, но…
— А что это за звуки, вон там? — спросила Алиса, кивнув на весьма укромные заросли какой-то симпатичной растительности на краю сада.
— А это чудеса, — равнодушно пояснил Чеширский Кот.
— И… И что же они там делают? — поинтересовалась девочка, неминуемо краснея.
— Как и положено, — Кот зевнул. — Случаются…
(Льюис Кэрролл)
Он
Принимаю чашку с традиционным утренним чаем, который так замечательно умеет готовить моя секретарша Лидочка. Кофе я люблю только свой. — Лида, пригласите, пожалуйста, Павла. Пусть захватит всё, что у нас сейчас проходит по областной больнице. — Хорошо, Сергей Алексеевич.
Появляется Павел с документами. Видно, что волнуется. Он у нас недавно — боится, что где-то накосячил. Напряжённо докладывает: тендер мы выиграли. Вот список оборудования. Договор подписан, но у больницы проблемы с финансированием, и оплатить пока не могут. — Спасибо, Павел. Всё в порядке. Я сам этим займусь. Договоритесь с главным о встрече сегодня в четыре часа. Скажите, что есть хорошее предложение.
Не знаю ещё, что ему предложу. Посмотрим по обстоятельствам. Всегда можно дать небольшую скидку.
Через полчаса Павел докладывает, что главврач подтвердил встречу и проявил явный интерес. Вот и прекрасно. Всё идёт по плану.
Открываю сейф и, чуть поколебавшись, достаю небольшую плоскую коробочку. Скорее всего, она не понадобится, но так — на всякий случай.
Выезжаю немного раньше, чтобы осмотреться на месте. Потеплело, и над дорогой — дымка тумана. Еду неторопливо, настроение отличное.
Недалеко от поворота на больницу вижу на обочине знакомую машину грязно-бурого цвета. Уткнувшись в неё краем бампера, стоит новенький «Хавал», около которого суетится и машет руками какой-то мужичок. Видно, кричит он на мою серенькую Мышку. Та стоит около своей машины с обречённо-отрешённым видом.
Вот и хорошо. Мягко подруливаю, открываю дверцу и выпускаю Шерхана — он знает, что делать.
Шерхан неторопливо подходит и останавливается в нескольких шагах от беснующегося мужичка. Его не интересует, что тот кричит, лишь фиксирует ключевые слова: «коза», «водить не умеешь — не садись за руль», «мой бампер», «ты мне заплатишь».
— Света! Что происходит?! Кто этот тип?! — рыкает Шерхан.
«Этот тип» оборачивается, сразу сникает и как-то сдувается — не столько от слов, сколько от грозного вида Шерхана, размера и марки его машины.
— Командир, — мямлит он, — машина новая, только купил, а тут эта… тормозит. Бампер поцарапала.
Шерхан величественным жестом достаёт бумажник. Не глядя, отщипывает несколько коричневатых бумажек. — Извинись перед девушкой — и свободен.
— Простите! Погорячился. Нервы. Машина в кредит, сами понимаете. Простите!.. — пятится к своему «Хавалу» и через минуту растворяется в сырой мгле.
Она стоит совершенно ошарашенная — всё ещё в шоке. Смотрит как-то странно и не может выговорить ни слова. Наконец начинает сумбурно объяснять: ехала в больницу, вдруг застучало в двигателе, вырулила на обочину, а сзади — этот. Всё, в общем, ясно.
Шерхан лениво достаёт телефон, набирает номер:
— Петрович. Тут на повороте к областной стоит такое… коричневое, номер на девятку заканчивается. Пришли эвакуатор и посмотри, что с этим можно сделать. (Обращаясь к Мышке): — Включи аварийку, забери из машины ценные вещи, дверь не запирай. Минут через двадцать приедет эвакуатор.
Она вздрагивает, послушно идёт к машине, что-то собирает. Начинает мигать аварийка.
Я в это время ставлю свой предупреждающий знак — почти уверен, что у неё в багажнике его нет.
Возвращается. В руках «ценные вещи»: потёртая сумочка, пачка одноразовых салфеток, начатая пластинка таблеток, похожих на цитрамон, и маленькая обезьянка на верёвочке — дорожный талисман.
Заметив мой удивлённый взгляд, замирает, закусывает дрожащую губку. Смотрит своими огромными глазищами, полными слёз, как-то съёживается и беспомощно, по-детски пожимает плечами.
В груди у меня вдруг щемит: она так наивно-обворожительна и открыто-беззащитна — с этим цитрамоном и своей обезьянкой! Отпихиваю Шерхана и загоняю его в клетку.
— Садись ко мне. Я тоже еду в больницу. В четыре у меня деловая встреча с главврачом, нужно торопиться, — говорю негромко.
О, как она прекрасна, когда радостная улыбка озаряет её лицо!
Она
Выехала пораньше — решила по дороге заглянуть в кафе. Машина завелась с трудом. Знаю, что что-то не так с двигателем: появилась вибрация. Надо бы завтра заехать в автосервис.
Убеждаю себя, что мне, ну вот как, нужен капучино именно сегодня. Просто позарез — жить без него не могу, как наркоманка без дозы! Поэтому и еду. А вовсе не потому, что надеюсь увидеть рядом большую чёрную машину. И, может быть… а вдруг?
На стоянке у кафе пусто. Вика радостно меня приветствует — любит поболтать, и мы с ней вроде как подруги. Приносит мой капучино.
— Ой, Светка! Что вчера было! Этот, твой, врывается, ногами топает, по прилавку так саданул, что чуть не проломил. Лицо от злости перекошенное. Орёт: «Моя Света чуть ноги себе не переломала! Я ваше долбанное кафе закрою и снесу к чёртовой бабушке!» Ужас!
— Вика, кончай врать! Рассказывай, что было.
— Не, ну я чуть-чуть преувеличила, — весело ржёт. — Как ты уехала, значит, заходит твой папик. Важный такой, как ледокол. Выговор сделал, что мы не следим за территорией. Говорит: «Дайте мне такой же кофе, как Свете». Понюхал, а пить не стал — так, пригубил. Спросил, как часто ты тут бываешь. Я сказала, что сейчас не очень — у тебя мама в больнице, не до того.
Приказал, как ты появишься, бонусов тебе на карту подбросить — типа моральная компенсация. Так что сегодня капучино бесплатно. И ещё вот — тортик от заведения, — ставит передо мной кусочек моего любимого тортика. Перестала его брать последнее время — денег жалко.
— Вика, не говори ерунды. Никакой он мне не папик! Вообще его не знаю, так, налетела на него совершенно случайно.
— Давай-давай, не заливай! Видела, как вы там жались, и как он заботливо штанишки тебе отряхивал. Давай, колись! Он кто?
— Отстань! Сказала же — просто нечаянно с ним столкнулась.
— Ладно, потом расскажешь, — заговорщически подмигивает. — Я тебе рекламу кинула! Сказала, какая ты суперская.
— Вик! Ну вот зачем ты лезешь не в своё дело? И про маму, и про больницу зачем трепаться было?!
— Да ладно! Подумаешь, секрет какой. А он классный у тебя. Крутой!
Вдруг она становится серьёзной, подсаживается ко мне.
— Знаешь, а он на тебя глаз положил. Советов не буду давать, но знаю таких мужчин. На них наши женские штучки не действуют. На них вообще ничего не действует. Они знают, чего хотят, и всегда это получают. Просто думай головой, чтобы потом не пожалеть, — говорит тихо. В глазах, на миг, отражается такая боль и тоска, что мне становится не по себе.
Появляется посетитель, и Вика, мгновенно преобразившись в обычную весёлую, слегка развязную официантку, уходит.
Вот так в жизни устроено — мы видим только внешнюю оболочку, вроде защитной скорлупы или брони, а под ней у каждого человека — своя Вселенная. Со всеми радостями, надеждами, горем, разочарованиями и трагедиями.
Смотрю на часы — уже опаздываю!
Приятно всё-таки, что ОН подумал обо мне: заступился, бесплатный кофе вот обеспечил… Увижу ли его ещё? — думаю на бегу к парковке, но из головы никак не выходят слова Вики: «Они знают, чего хотят — и всегда это получают…»
По дороге в больницу пытаюсь придумать, что скажу главврачу — и понимаю, что всё бесполезно. Что я могу? Поплакаться ему в халат?
У самого поворота вдруг что-то громко стучит в двигателе, он глохнет, и я по инерции съезжаю на обочину. Толчок. Звук удара…
«Всё. Приехали. Это конец», — говорю себе с обречённым спокойствием.
Снаружи уже слышен крик. Вернее, отборный мат. Выбираюсь из машины. Лысоватый мужик с перекошенным от злости лицом кидается ко мне. Из всех эпитетов, которыми он меня награждает, цензурный, пожалуй, только «коза». Пальцем тычет в свой бампер, где видна не особо большая потёртость — удар был слабый и по касательной.
Объяснять ему, что нужно соблюдать дистанцию, и что он сам козёл — бесполезно. Охватывает невыразимая тоска и отчаяние. Примерно представляю, что сейчас будет. Понимаю: попала на деньги. И ещё хуже — машине конец. А как я теперь смогу ездить к маме?..
«Папочка, спаси меня! Сделай что-нибудь!» — молю небо о помощи.
И вдруг — о, чудо! — из туманной дымки подкатывает знакомый уже чёрный кусок скалы с оскаленной мордой, и из него выходит ОН. Неторопливо, вальяжно выходит и направляется к нам. Вчера видела его только стоящим, теперь он идёт. Идёт спокойно, мягко, а в походке ощущается текучая, дикая сила — что-то кошачье. Замечаю, что немного прихрамывает на левую ногу.
Подходит и громко говорит, вернее — рычит: — Света! Что происходит?! Кто этот тип?! — как будто знает меня сто лет. И таким голосом, что «козёл» сразу затыкается.
Ошалело смотрю, как он небрежно протягивает тому деньги. «Козёл» блеет жалкие извинения и испаряется.
«Мафиози… Причём не просто мафиози — этот, как там у них, „дон“, или „пахан“? Мне конец!» — проносится в голове.
Пытаюсь что-то объяснить, но от шока и страха получается только невнятное мычание. Он слушает с каменным лицом и куда-то звонит. В голове шумит и я плохо соображаю, но понимаю — он вызывает эвакуатор.
Больно резанули слова: «такое коричневое» — это о моём стареньком «Опеле»! Прекрасно понимаю, что он имеет в виду. Очень обидно. Ведь если машина — говно, то как назвать ту, кто на ней ездит?..
Однако безропотно тащусь исполнять его властные команды. Что мне ещё остаётся? Включаю аварийку — слава богу, работает. Стоп-стоп! Ценные вещи!
Какие у меня вообще могут быть ценные вещи? Вот сумочка с документами — права, полис ОСАГО, свидетельство на машину. Хотя — зачем они теперь нужны? В багажнике валяется ржавая пустая канистра и какой-то древний хлам. Нет смысла даже открывать. В бардачке — пожелтевшие счета, оставшиеся от папы, да фантики.
А ещё — пачка одноразовых салфеток. Вот они-то мне сейчас ой как понадобятся — вытирать сопли и слёзы! Нахожу начатую пластинку цитрамона — тоже может пригодиться. Снимаю обезьянку-талисманчик. И, пожалуй, всё. Плетусь обратно.
Он уже деловито установил аварийный знак. До чего же заботливый! Правда, знак и у меня где-то должен быть, но я не помню, когда в последний раз его видела.
Подхожу, а он так странно смотрит на то, что у меня в руках. Ах да: «ценные вещи»! Какая же я дура! Нужно было хоть в сумочку их спрятать… Стою перед ним с этим жалким барахлом — и кажусь себе такой убогой и несчастной, что жить не хочется. Слёзы наворачиваются. Думаю: «Ну да, такая вот я дурёха-неудачница. Делайте со мной что хотите, только потом, пожалуйста, пристрелите. Из милосердия. И прикопайте тут же, в лесочке. Ну, чтоб больше не мучилась…»
Вдруг в его пронзительных тёмных глазах что-то меняется. Колючая жёсткость как будто исчезает. Негромко и совсем невластно он предлагает мне сесть к нему в машину. И добавляет слова, от которых мне чуть не сносит крышу: «деловая встреча с главврачом».
На какой-то миг испытываю облегчение: ясно, что мафиози к главврачам на деловые встречи не ездят. Но главное — не это. Главное — магическое слово «главврач». Во мне расцветает надежда, и я вдруг улыбаюсь во весь рот, как последняя буратина.
Как же я глупо и нелепо сейчас выгляжу…
Он
Едем молча — нужно подумать. Гениальный в своей простоте и пошлости план Шерхана с подкупом и принуждением выброшен на свалку. Нужно придумать новый. Мышка будет моей, но выберет это сама, добровольно — другая она мне не нужна. Понял это тогда, на дороге. За операцию заплачу в любом случае.
Краем глаза вижу — напряжённо думает, хочет что-то сказать, но не решается. Наконец, боязливо спрашивает:
— Простите, как вас зовут?
— Пока можешь называть меня «Сергей».
Слово «пока» выделяю, но она на это не обращает внимания.
Последняя надежда — на встречу с главврачом. Сегодня прождала его три часа, но он так и не появился. В регистратуре сказали, что завтра будет в конце дня. Если и завтра не поймаю — лягу под дверью и буду ждать хоть неделю.
В квартире холодно и сыро. Сантехника подтекает, и кран в ванной надоедливо капает. После вынужденного переезда и смерти папы мы так и не смогли обустроиться — до сих пор всё заставлено коробками. В общем — неуютно.
Смотрю сейчас на наш семейный цветок — диффенбахию, которую папа купил ещё в молодости и возил с собой по всем гарнизонным квартирам. Он совсем захирел: пятнистые листья по краям побурели, а новые склеились и не разворачиваются. А с чего бы им разворачиваться в таком холоде? Так, конечно, теплее. Люблю это растение — оно память о папе. Надо бы пересадить его летом.
Заняться нечем. Без интереса читаю новости на стареньком лэптопе и решаю лечь спать пораньше. Забираюсь в постель, заворачиваюсь в одеяло, понемногу согреваюсь. В голову лезут всякие мысли.
Последние месяцы я всё чаще ловлю себя на ощущении, будто растворяюсь в воздухе. Отстраняюсь. Перестала общаться с немногими знакомыми по бывшей учёбе. На работе — вежливая тень: делаю своё и исчезаю. За весь день иногда почти ни с кем не разговариваю. Каждое слово — лишняя трата энергии, любое приближение — как вторжение. Единственная отдушина — Вика из кафе. Не знаю почему, но меня к ней тянет. Может быть, потому что она кажется такой же одинокой, как и я?
Иногда думаю: это проклятие моей фамилии — Серова? Жизнь моя серая и неинтересная, как и эта фамилия. Серая мышь — вот я кто!
С тех пор как я рассталась с Игорьком, мне не хочется заводить новых отношений. Меня не пугает одиночество. Скорее — пугает близость. В ней что-то слишком острое, слишком живое. А я больше не уверена, что выдержу это.
Порой кажется, что это какое-то медленное исчезновение. Не боль, не обида — просто глухая, спокойная пустота, в которой легче дышать, когда никого нет рядом.
Вспоминаю, как прошёл день. Из интересного — только неожиданная встреча с тем мафиози. Да какая это встреча… так, минутное столкновение. Только вот лицо его со шрамом и крепкая, поджарая фигура весь день стоят перед глазами. А ещё — низкий властный голос. Его тембр почему-то напоминает голос папы.
Провожу рукой по сосочкам — они вдруг «вспомнили» мимолётное прикосновение к мужскому телу и слегка затвердели. Поглаживаю попу, хранящую память о его руке, и чувствую, как кожа покрывается мурашками. Рука сама собой опускается под резинку трусиков — к заветной точке, утешительнице одиноких девочек.
Стыдно этим заниматься… Но так я получаю больше удовольствия, чем от всех «перетрахов», как их называл этот инфантильный Игорёк. Как же я рада, что тогда набралась смелости и послала его подальше.
И вообще, все эти «оргазмы с искрами из глаз» — выдумки нимфоманок, кропающих любовные романы. И зачем только эти мужики нужны… Мысли путаются. Надо заснуть. Завтра опять трудный день.
1. Охота началась, но…
— А что это за звуки, вон там? — спросила Алиса, кивнув на весьма укромные заросли какой-то симпатичной растительности на краю сада.
— А это чудеса, — равнодушно пояснил Чеширский Кот.
— И… И что же они там делают? — поинтересовалась девочка, неминуемо краснея.
— Как и положено, — Кот зевнул. — Случаются…
(Льюис Кэрролл)
Он
Принимаю чашку с традиционным утренним чаем, который так замечательно умеет готовить моя секретарша Лидочка. Кофе я люблю только свой. — Лида, пригласите, пожалуйста, Павла. Пусть захватит всё, что у нас сейчас проходит по областной больнице. — Хорошо, Сергей Алексеевич.
Появляется Павел с документами. Видно, что волнуется. Он у нас недавно — боится, что где-то накосячил. Напряжённо докладывает: тендер мы выиграли. Вот список оборудования. Договор подписан, но у больницы проблемы с финансированием, и оплатить пока не могут. — Спасибо, Павел. Всё в порядке. Я сам этим займусь. Договоритесь с главным о встрече сегодня в четыре часа. Скажите, что есть хорошее предложение.
Не знаю ещё, что ему предложу. Посмотрим по обстоятельствам. Всегда можно дать небольшую скидку.
Через полчаса Павел докладывает, что главврач подтвердил встречу и проявил явный интерес. Вот и прекрасно. Всё идёт по плану.
Открываю сейф и, чуть поколебавшись, достаю небольшую плоскую коробочку. Скорее всего, она не понадобится, но так — на всякий случай.
Выезжаю немного раньше, чтобы осмотреться на месте. Потеплело, и над дорогой — дымка тумана. Еду неторопливо, настроение отличное.
Недалеко от поворота на больницу вижу на обочине знакомую машину грязно-бурого цвета. Уткнувшись в неё краем бампера, стоит новенький «Хавал», около которого суетится и машет руками какой-то мужичок. Видно, кричит он на мою серенькую Мышку. Та стоит около своей машины с обречённо-отрешённым видом.
Вот и хорошо. Мягко подруливаю, открываю дверцу и выпускаю Шерхана — он знает, что делать.
Шерхан неторопливо подходит и останавливается в нескольких шагах от беснующегося мужичка. Его не интересует, что тот кричит, лишь фиксирует ключевые слова: «коза», «водить не умеешь — не садись за руль», «мой бампер», «ты мне заплатишь».
— Света! Что происходит?! Кто этот тип?! — рыкает Шерхан.
«Этот тип» оборачивается, сразу сникает и как-то сдувается — не столько от слов, сколько от грозного вида Шерхана, размера и марки его машины.
— Командир, — мямлит он, — машина новая, только купил, а тут эта… тормозит. Бампер поцарапала.
Шерхан величественным жестом достаёт бумажник. Не глядя, отщипывает несколько коричневатых бумажек. — Извинись перед девушкой — и свободен.
— Простите! Погорячился. Нервы. Машина в кредит, сами понимаете. Простите!.. — пятится к своему «Хавалу» и через минуту растворяется в сырой мгле.
Она стоит совершенно ошарашенная — всё ещё в шоке. Смотрит как-то странно и не может выговорить ни слова. Наконец начинает сумбурно объяснять: ехала в больницу, вдруг застучало в двигателе, вырулила на обочину, а сзади — этот. Всё, в общем, ясно.
Шерхан лениво достаёт телефон, набирает номер:
— Петрович. Тут на повороте к областной стоит такое… коричневое, номер на девятку заканчивается. Пришли эвакуатор и посмотри, что с этим можно сделать. (Обращаясь к Мышке): — Включи аварийку, забери из машины ценные вещи, дверь не запирай. Минут через двадцать приедет эвакуатор.
Она вздрагивает, послушно идёт к машине, что-то собирает. Начинает мигать аварийка.
Я в это время ставлю свой предупреждающий знак — почти уверен, что у неё в багажнике его нет.
Возвращается. В руках «ценные вещи»: потёртая сумочка, пачка одноразовых салфеток, начатая пластинка таблеток, похожих на цитрамон, и маленькая обезьянка на верёвочке — дорожный талисман.
Заметив мой удивлённый взгляд, замирает, закусывает дрожащую губку. Смотрит своими огромными глазищами, полными слёз, как-то съёживается и беспомощно, по-детски пожимает плечами.
В груди у меня вдруг щемит: она так наивно-обворожительна и открыто-беззащитна — с этим цитрамоном и своей обезьянкой! Отпихиваю Шерхана и загоняю его в клетку.
— Садись ко мне. Я тоже еду в больницу. В четыре у меня деловая встреча с главврачом, нужно торопиться, — говорю негромко.
О, как она прекрасна, когда радостная улыбка озаряет её лицо!
Она
Выехала пораньше — решила по дороге заглянуть в кафе. Машина завелась с трудом. Знаю, что что-то не так с двигателем: появилась вибрация. Надо бы завтра заехать в автосервис.
Убеждаю себя, что мне, ну вот как, нужен капучино именно сегодня. Просто позарез — жить без него не могу, как наркоманка без дозы! Поэтому и еду. А вовсе не потому, что надеюсь увидеть рядом большую чёрную машину. И, может быть… а вдруг?
На стоянке у кафе пусто. Вика радостно меня приветствует — любит поболтать, и мы с ней вроде как подруги. Приносит мой капучино.
— Ой, Светка! Что вчера было! Этот, твой, врывается, ногами топает, по прилавку так саданул, что чуть не проломил. Лицо от злости перекошенное. Орёт: «Моя Света чуть ноги себе не переломала! Я ваше долбанное кафе закрою и снесу к чёртовой бабушке!» Ужас!
— Вика, кончай врать! Рассказывай, что было.
— Не, ну я чуть-чуть преувеличила, — весело ржёт. — Как ты уехала, значит, заходит твой папик. Важный такой, как ледокол. Выговор сделал, что мы не следим за территорией. Говорит: «Дайте мне такой же кофе, как Свете». Понюхал, а пить не стал — так, пригубил. Спросил, как часто ты тут бываешь. Я сказала, что сейчас не очень — у тебя мама в больнице, не до того.
Приказал, как ты появишься, бонусов тебе на карту подбросить — типа моральная компенсация. Так что сегодня капучино бесплатно. И ещё вот — тортик от заведения, — ставит передо мной кусочек моего любимого тортика. Перестала его брать последнее время — денег жалко.
— Вика, не говори ерунды. Никакой он мне не папик! Вообще его не знаю, так, налетела на него совершенно случайно.
— Давай-давай, не заливай! Видела, как вы там жались, и как он заботливо штанишки тебе отряхивал. Давай, колись! Он кто?
— Отстань! Сказала же — просто нечаянно с ним столкнулась.
— Ладно, потом расскажешь, — заговорщически подмигивает. — Я тебе рекламу кинула! Сказала, какая ты суперская.
— Вик! Ну вот зачем ты лезешь не в своё дело? И про маму, и про больницу зачем трепаться было?!
— Да ладно! Подумаешь, секрет какой. А он классный у тебя. Крутой!
Вдруг она становится серьёзной, подсаживается ко мне.
— Знаешь, а он на тебя глаз положил. Советов не буду давать, но знаю таких мужчин. На них наши женские штучки не действуют. На них вообще ничего не действует. Они знают, чего хотят, и всегда это получают. Просто думай головой, чтобы потом не пожалеть, — говорит тихо. В глазах, на миг, отражается такая боль и тоска, что мне становится не по себе.
Появляется посетитель, и Вика, мгновенно преобразившись в обычную весёлую, слегка развязную официантку, уходит.
Вот так в жизни устроено — мы видим только внешнюю оболочку, вроде защитной скорлупы или брони, а под ней у каждого человека — своя Вселенная. Со всеми радостями, надеждами, горем, разочарованиями и трагедиями.
Смотрю на часы — уже опаздываю!
Приятно всё-таки, что ОН подумал обо мне: заступился, бесплатный кофе вот обеспечил… Увижу ли его ещё? — думаю на бегу к парковке, но из головы никак не выходят слова Вики: «Они знают, чего хотят — и всегда это получают…»
По дороге в больницу пытаюсь придумать, что скажу главврачу — и понимаю, что всё бесполезно. Что я могу? Поплакаться ему в халат?
У самого поворота вдруг что-то громко стучит в двигателе, он глохнет, и я по инерции съезжаю на обочину. Толчок. Звук удара…
«Всё. Приехали. Это конец», — говорю себе с обречённым спокойствием.
Снаружи уже слышен крик. Вернее, отборный мат. Выбираюсь из машины. Лысоватый мужик с перекошенным от злости лицом кидается ко мне. Из всех эпитетов, которыми он меня награждает, цензурный, пожалуй, только «коза». Пальцем тычет в свой бампер, где видна не особо большая потёртость — удар был слабый и по касательной.
Объяснять ему, что нужно соблюдать дистанцию, и что он сам козёл — бесполезно. Охватывает невыразимая тоска и отчаяние. Примерно представляю, что сейчас будет. Понимаю: попала на деньги. И ещё хуже — машине конец. А как я теперь смогу ездить к маме?..
«Папочка, спаси меня! Сделай что-нибудь!» — молю небо о помощи.
И вдруг — о, чудо! — из туманной дымки подкатывает знакомый уже чёрный кусок скалы с оскаленной мордой, и из него выходит ОН. Неторопливо, вальяжно выходит и направляется к нам. Вчера видела его только стоящим, теперь он идёт. Идёт спокойно, мягко, а в походке ощущается текучая, дикая сила — что-то кошачье. Замечаю, что немного прихрамывает на левую ногу.
Подходит и громко говорит, вернее — рычит: — Света! Что происходит?! Кто этот тип?! — как будто знает меня сто лет. И таким голосом, что «козёл» сразу затыкается.
Ошалело смотрю, как он небрежно протягивает тому деньги. «Козёл» блеет жалкие извинения и испаряется.
«Мафиози… Причём не просто мафиози — этот, как там у них, „дон“, или „пахан“? Мне конец!» — проносится в голове.
Пытаюсь что-то объяснить, но от шока и страха получается только невнятное мычание. Он слушает с каменным лицом и куда-то звонит. В голове шумит и я плохо соображаю, но понимаю — он вызывает эвакуатор.
Больно резанули слова: «такое коричневое» — это о моём стареньком «Опеле»! Прекрасно понимаю, что он имеет в виду. Очень обидно. Ведь если машина — говно, то как назвать ту, кто на ней ездит?..
Однако безропотно тащусь исполнять его властные команды. Что мне ещё остаётся? Включаю аварийку — слава богу, работает. Стоп-стоп! Ценные вещи!
Какие у меня вообще могут быть ценные вещи? Вот сумочка с документами — права, полис ОСАГО, свидетельство на машину. Хотя — зачем они теперь нужны? В багажнике валяется ржавая пустая канистра и какой-то древний хлам. Нет смысла даже открывать. В бардачке — пожелтевшие счета, оставшиеся от папы, да фантики.
А ещё — пачка одноразовых салфеток. Вот они-то мне сейчас ой как понадобятся — вытирать сопли и слёзы! Нахожу начатую пластинку цитрамона — тоже может пригодиться. Снимаю обезьянку-талисманчик. И, пожалуй, всё. Плетусь обратно.
Он уже деловито установил аварийный знак. До чего же заботливый! Правда, знак и у меня где-то должен быть, но я не помню, когда в последний раз его видела.
Подхожу, а он так странно смотрит на то, что у меня в руках. Ах да: «ценные вещи»! Какая же я дура! Нужно было хоть в сумочку их спрятать… Стою перед ним с этим жалким барахлом — и кажусь себе такой убогой и несчастной, что жить не хочется. Слёзы наворачиваются. Думаю: «Ну да, такая вот я дурёха-неудачница. Делайте со мной что хотите, только потом, пожалуйста, пристрелите. Из милосердия. И прикопайте тут же, в лесочке. Ну, чтоб больше не мучилась…»
Вдруг в его пронзительных тёмных глазах что-то меняется. Колючая жёсткость как будто исчезает. Негромко и совсем невластно он предлагает мне сесть к нему в машину. И добавляет слова, от которых мне чуть не сносит крышу: «деловая встреча с главврачом».
На какой-то миг испытываю облегчение: ясно, что мафиози к главврачам на деловые встречи не ездят. Но главное — не это. Главное — магическое слово «главврач». Во мне расцветает надежда, и я вдруг улыбаюсь во весь рот, как последняя буратина.
Как же я глупо и нелепо сейчас выгляжу…
Он
Едем молча — нужно подумать. Гениальный в своей простоте и пошлости план Шерхана с подкупом и принуждением выброшен на свалку. Нужно придумать новый. Мышка будет моей, но выберет это сама, добровольно — другая она мне не нужна. Понял это тогда, на дороге. За операцию заплачу в любом случае.
Краем глаза вижу — напряжённо думает, хочет что-то сказать, но не решается. Наконец, боязливо спрашивает:
— Простите, как вас зовут?
— Пока можешь называть меня «Сергей».
Слово «пока» выделяю, но она на это не обращает внимания.
