— Ну хорошо, — говорю спокойно, — буду звать тебя «Крыска». Гневно закусывает губу.
— Значит, договорились: «Мышка».
Молчит, ждёт ответа на свой важный вопрос.
— Мышка, во-первых, я не садист. Я доминант. Мастер.
Выделяю слово «мастер» — оно заряжено положительным смыслом. В нашем языке «мастер» — это прежде всего специалист своего дела, профессионал, опытный и умелый человек. Это значение перекрывает и гасит негативный смысл слова «доминант». Даю ей время прочувствовать этот важный момент и продолжаю:
— Во-вторых, ну кто же бьёт мышек? Бьют врагов, зверей, ну, ещё кого-нибудь. Маленьких мышек наказывают, а это совсем другое дело. Ведь тебя наказывали в детстве? Лишали сладкого, ставили в угол, шлёпали по попе?
Молчит. Надеюсь, что этот пункт договора прояснён, потому что она, поколебавшись, переходит уже к следующему:
— Поэтому вы и заплатили за мамину операцию. Вы хотите меня купить, как покупали рабынь в прошлом?
Хорошая карта и хороший знак: ведь, с точки зрения контрактного права, мы подходим уже к финансовым условиям сделки.
— Мышка, я вовсе не хочу тебя купить и оплатил операцию просто потому, что хотел помочь твоей маме. Если бы главврач не сказал случайно про доплату, ты бы вообще никогда об этом не узнала. К тому же, этим я помогаю больнице приобрести у моей фирмы оборудование, а на этом зарабатываю себе денег. Так что я не в убытке, и ты мне ничего не должна. Давай оставим этот вопрос. Он совершенно не имеет отношения к нашему договору, который мы с тобой обсуждаем.
Хорошие, хоть и мелкие карты — «наш договор», «мы обсуждаем». Специально выделяю эти слова: у нас обсуждение, диалог, никакого диктата и принуждения.
— И потом, на невольничьих рынках продавали тех, кто уже находился в плену и в рабстве. У них не было выбора. В нашем случае это не так: ты совершенно свободна в своих решениях. Тебя никто не принуждает, и денег я тебе тоже не предлагаю. Ты сама вольна принять или отвергнуть нашу сделку.
Важно было сказать именно так: «мы с тобой», «в нашем случае» и «нашу сделку» — она уже вовлечена в переговоры, и мы действуем сообща, вместе.
Вижу, что Мышка немного успокаивается, в глазах читаю не только страх и настороженность, но и любопытство. Ей теперь хочется понять, что же я за зверь такой, может быть, это вообще шутка, глупый розыгрыш? Чувствую: в её теле уже проснулся огонёк интереса и возбуждения.
Делаю знак Стасику, чтобы принёс кофе, и начинаю осторожно раздувать этот огонёк:
— Мышка, я мастер. За эти семь дней я научу тебя понимать своё тело, раскрою в тебе сексуальность и помогу осуществить твои самые тайные и сокровенные желания. Ты станешь настоящей женщиной. И потом, это всего семь дней! Такой шанс. Не упусти его! Сделай верный выбор!
После довольно долгого молчания она выдаёт с явным волнением и даже немного пафосно:
— Вы — Мефистофель! Вы дадите мне всё это и потом заберёте мою душу!
Молодец, девочка, — читала Гёте. Хорошая карта!
— Мышка, сказка про бессмертную душу — не более чем удачный маркетинговый ход попов и иезуитов. Кстати, если помнишь, Мефистофелю не удалось заполучить душу Фауста. Душа — это наши чувства, эмоции, наша память. Душу нельзя купить или продать, нельзя подарить или украсть, но её можно доверить и открыть другому человеку.
Не знаю, откуда, вдруг, из меня попёрла эта философия?! Чувствую, что начинает отрастать седая борода, и вот-вот произнесу: «Послушай, дочь моя…». И вот тут она выкладывает главную свою карту:
— Да, но в душу можно плюнуть, её можно растоптать и уничтожить!
Это сильная карта. Я хорошо с ней знаком. Судьба не всем даёт такую при раздаче. Она невидима, неосязаема и у неё нет масти, но ради неё люди совершают безумные поступки, дерутся на дуэлях, поднимаются на эшафот, идут на смерть. У этой карты много названий, самое короткое из них — честь. Её действительно можно отобрать или уничтожить, но без неё человек уже не человек, а жалкая тень.
Уверен, что у моей Мышки есть такая карта, иначе бы и не затевал эту партию. Отвечаю не сразу — нужно отделить этот ключевой момент разговора от всего, что ему предшествовало. Это уже не шутка, и больше никаких «Мышек». Наконец, говорю самым серьёзным и искренним тоном:
— Светлана, я обещаю, что с тобой такого не случится. Обещаю, что не причиню тебе зла.
Мне не нужно притворяться: я действительно говорю от всего сердца. Она чувствует это и пристально смотрит мне в глаза.
— Честно?
— Честное пионерское, — вдруг само собой вырывается у меня.
И она принимает этот дурацкий ответ! Хотя нет, она его просто не слышит — смотрит мне в глаза неотрывно, ищет ответ в них.
Вот и всё: карты вскрыты, игра закончена, и сейчас она должна принять решение.
Спокойно выдерживаю её оценивающий взгляд — взгляд женщины, взгляд самки. Наверное, так же смотрит львица на приближающегося самца. Я бессилен что-либо сделать и остаётся только ждать.
Вдруг в её глазах происходит едва уловимая перемена: Мышка решение приняла. Она ещё не знает об этом, вернее, не может пока выразить, но оно уже принято, и я даже знаю какое — нужно только помочь облечь его в простое короткое слово. Очень кстати является Стасик с кофе.
— Я могу подумать?
— Конечно, у тебя уйма времени, — делаю паузу, — пока ты пьёшь свой капучино. Но когда ты поставишь чашку, ты должна выбрать одно простое слово и сказать: «да» или «нет». Но запомни, что «нет» — это «нет». Выберешь его — я вызываю такси, ты едешь домой и я навсегда исчезаю из твоей жизни.
Пьёт маленькими глотками. Пьёт долго. Ей хочется, чтобы чашка была бездонной. Но вот чашка тихо звенит о блюдце, и так же тихо звучит ответ:
— Да.
— Хорошо, — сухо говорю я и жестом подзываю Стасика.
Рассчитываюсь, встаю и, не удостоив Мышку взглядом, направляюсь к выходу. Она сказала «да», но пока это лишь слово — дуновение воздуха. Нужно, чтобы она подтвердила его действием. Она может сейчас просто остаться и никуда не идти, может ускользнуть за моей спиной и сбежать.
Не оборачиваясь, неторопливо направляюсь к машине, открываю дверь с пассажирской стороны, жду. Шелест серой курточки — и она проскальзывает в машину. Закрываю «мышеловку» и сажусь за руль.
Дело сделано, остались только кое-какие формальности. Где-то в глубине души нетерпеливо заворочался Шерхан.
— Убери лапы. Это моя добыча, — говорю я ему.
Она
Ведёт машину молча, смотрит только на дорогу, как будто меня рядом нет. Это хорошо — нужно собраться и придумать, что ему сказать. Мысли скачут и путаются. До сих пор он не сделал мне ничего плохого, только поставил в ужасно зависимое положение.
Признаюсь себе, что он мне нравится, и что думаю о нём постоянно — с той самой первой нелепой встречи. Если бы он начал ухаживать, я бы не возражала, но сейчас между нами стоят эти проклятые деньги! Зачем он это сделал? Если я соглашусь на постель, то это будет унизительно и мерзко.
Впрочем, какие ухаживания? Он, кажется, вообще на них не способен. Тыкает мне с самого начала, обращается со мной, словно я какая-то бродяжка, случайно попавшая ему — такому, всему из себя брутальному супермэну — под ноги.
Эгоист и подлый шантажист! Пользуется тем, что у меня безвыходное положение. У него даже и в мыслях нет ухаживать — зачем тратить силы и время? Денег полно, проще купить новую игрушку, развлечься и выбросить на помойку. «Они всегда получают то, что хотят», — как предупреждала Вика.
Господи, как пить хочется. И почему я не попросила воды в приёмной? Дура!
Надо что-то придумать. Главное — его опередить и сразу поставить на место. У него властный голос, он меня гипнотизирует — умелый манипулятор, спору нет. А вот не дать ему начать мною манипулировать! Первой всё высказать! А начнёт приставать — просто послать далеко-далеко, встать и уйти!
Хотя оскорблять его вроде бы не за что — помог ведь с операцией, пусть и не бескорыстно. Да и нравится он мне, что скрывать: вылитый граф Жоффрей де Пейрак — и хромает, и шрам имеется, всё как положено. Именно о таком мужчине я всегда мечтала.
Нужно придумать вежливый, но твёрдый отказ. А вдруг он заберёт обратно деньги и операцию отменят? Что я скажу маме? А может быть, он вообще пока не заплатил? Условия ставить будет — понятно какие. Как я буду себя чувствовать, если мама не доживёт до операции? А как буду жить, если стану продажной шлюхой?! Господи, почему ресторан так близко: уже подъехали, а я так и не придумала, что сказать!
И название у ресторана дурацкое — «Бонжур». Кафе оно бы ещё подошло, но не ресторану. Вот идёшь, скажем, по Парижу, а там русский ресторан: «Добрый день» или, ещё похлеще, «Доброе утро». Абсурд! Улыбнуло, и я чуть-чуть расслабилась.
Ускользаю в туалет — нужно побыть одной и подумать. Тут вполне опрятно и чисто. Привожу себя в порядок и пытаюсь успокоиться. Ужасно хочется хлебнуть воды из крана, но как-то противно: я же ещё не пала настолько низко, чтобы пить воду в туалете. Или уже пала? Вот скоро стану шлюхой и тогда уж буду лакать воду из унитаза на законных основаниях.
Из зеркала на меня смотрит моё усталое лицо. Волосы всклочены. Чучело-мяучело! Ну и пусть — чем хуже, тем лучше. Может быть, побрезгует.
Составляю максимально учтивую, но решительную фразу, репетирую перед зеркалом. Ещё раз наставляю сама себя: опередить его, сказать первой. В душе понимаю, что всё это бесполезно. Он просто возьмёт меня за локоток, как в тот раз, просверлит гипнотическим взглядом, уведёт за собой и сделает шлюхой. Может, лучше сбежать сейчас? А мама?
Решаюсь и выхожу в зал. Он сидит в дальнем углу за зелёной стенкой из растений. Спокойно так сидит, поджидает. Шантажист! Но до чего же он привлекателен…
Официантик с серьгой в ухе подаёт меню. Глянул на меня презрительно и, кажется, думает: «Знаем мы таких — мелкая шлюшка. А что, нет? Ну, так скоро станешь».
Не помню, когда последний раз была в ресторане. Наверное, ещё когда папа был жив. С Игорьком бывала разве что в недорогих кафешках — инфантил и жмот, так и норовил, чтобы платила я. Этот не такой: настоящий мужик. Если захочет — весь этот ресторан прикупит вместе со мной, глазом не поведёт.
Из кухни ресторана вкусно пахнет. У меня мгновенно засосало под ложечкой и захотелось есть. Вспоминаю, что уже дня три не ела нормально — не то чтобы не на что было еду купить, до такого я ещё не дошла, просто нервы.
Выберу себе что-нибудь недорогое. Может быть, рыбу? А какую? У них наверняка и названия блюд такие же вычурные, «иностранные», типа: «карась а ля крем сметана».
Не успеваю даже открыть меню, а он уже молниеносно делает заказ. Обидно. Хотя в душе признаю: мне нравится его решительность. И заказал именно то, что я хотела, и избавил от мук выбора. И кофе — как я люблю. Может быть, и не шантажист? А кто?
Вот и вода, наконец! Залпом осушаю полбокала. Выпила бы всё, но мне кажется, что он за мною насмешливо наблюдает. Не стоит доставлять ему такого удовольствия.
Стараюсь не встречаться глазами — боюсь гипноза. Вижу только руки — сильные, уверенные, с длинными, чувственными пальцами. Отмечаю, что ногти аккуратно и тщательно ухожены, не обгрызены, как у противного Игорька. Он молчит и разглядывает меня. Сказать сейчас? Нет, ещё не время.
Вот и заказ несут. «Приятного аппетита!» — и тон его насмешливый, издевательский! Хотя нет, это я накручиваю себя — вполне обычный, даже учтивый.
Поднимаю глаза, чтобы вежливо ответить, и вижу, как несчастный бифштекс под его ножом испускает красный кровавый сок. Нет, это не бифштекс — это я лежу перед ним на тарелочке! Вот и меня он съест — не подавится. Нет, даже не съест, а так, пожуёт и брезгливо выплюнет.
Рыба, надо признать, необыкновенно вкусная: нежная и сочная, соус пахнет сливками и какой-то специей. Решаю поесть — ведь даже приговорённым к смерти положен последний ужин.
Пробую зелёные стебельки — они тоже нежные и чуть хрустящие, с тонким приятным ароматом. Видела такие в супермаркете, но не могу вспомнить, как называются.
Он интересуется, понравилось ли блюдо. Конечно, понравилось, только вот зачем спросила про аспарагус и выставила себя невеждой?! Кажется, он ехидно улыбается, и от этого кровь приливает к лицу. Впрочем, нет — это я опять себя накручиваю. Он всё нормально объяснил, вежливо.
От досады на саму себя хочется уколоть его, поэтому спрашиваю про жену: у такого обязательно жена должна быть с ногами от ушей.
Но жены нет. Не ожидала. Странное чувство: с одной стороны, жаль — мой выпад прошёл мимо, но с другой — почему-то радует, что её нет. А почему? В разводе?
И вот началось: хочет предложить мне что-то. Понятно что! Нужно не дать ему договорить. Собираюсь с духом и одним махом выдаю заготовленную фразу. В конце, правда, сбиваюсь и, наверное, выгляжу мямлей. Но сказала же!
Ах, вот как? Не любовницей?! Кем же ещё? Я так настроилась именно на это, что теряюсь, лихорадочно перебираю варианты, но не нахожу. И тут — как молотом по голове: «рабыней»!
Перехватывает дыхание, ловлю воздух, и в голову сразу лезут всевозможные книжные рабыни — от древней Греции до Изауры. От этого раскатистого слова в детстве замирало сердце и сводило живот.
Когда читала по ночам, с фонариком под одеялом, Анжелику, то особенно потрясла сцена, где её выставили на аукционе и раздели донага перед полным залом мужчин. Представляла себя на её месте — становилось жутко, и в то же время сладко загоралось и тяжелело внизу живота.
А сцена, когда её наказывали плетью на виду у всех! Воображала, как это стыдно и, наверное, очень больно. Боль и кровь мне не нравились, но от мысли, что и я могла бы стоять вот так, привязанная к столбу, становилось горячо между ног. И теперь так же крепко сжимаю бёдра — как тогда в детстве.
А он тем временем вещает про самый обычный договор. И слово-то подобрал — «обычный», как будто все вокруг такие договоры подписывают по сто раз на дню! Будет пользоваться мной как хочет, да ещё и наказывать! Вдруг всё стало на свои места: так вот кто он — садист!
Спокойно так отвечает, что не садист, а просто-напросто доминант-мастер. Доминант — это вроде того психопата с комплексами и словесным недержанием, из книжки про серость? Но этот на психопата не похож. Ну конечно, он ведь мастер! Интересно, это как? Дипломированный доминант-профессионал? Как с английской учёной степенью Master of Arts? Тогда выходит Master of Domination? Закончил магистратуру по поркам? И он что, бить меня собирается?
Становится страшно, а он ещё и юлит: не отвечает на вопрос прямо, а переводит всё на мышек-крысок. Ах вот оно что: он со мной играет, как кот с мышью. Как же я раньше не поняла!
Как ни странно, от этой мысли немного успокаиваюсь: может быть, у него просто игра такая — стебаться, ну, шутить так. Хотя вряд ли — серьёзно так разъясняет, что мышек, вроде меня, он не бьёт, только «наказывает».
И тут до меня доходит, чего ради он взялся мне тогда джинсы отряхивать! Да он просто задницу мою пробовал, примерялся. Видно, подошла — его размер!
Меня, конечно, наказывали в детстве: отчитывали, мультики не разрешали смотреть, бывала и в углу, но ни мама, ни папа ни разу не наказывали меня физически. Правда, была у нас в классе одна девочка, тихая такая, из неблагополучной семьи. Она мне однажды по секрету призналась, что отчим её наказывает — бьёт ремнём. И не просто бьёт, а заставляет при этом раздеваться догола и долго стоять в углу на коленях с красной битой попой. В туалете показала полоски от ремня.
— Значит, договорились: «Мышка».
Молчит, ждёт ответа на свой важный вопрос.
— Мышка, во-первых, я не садист. Я доминант. Мастер.
Выделяю слово «мастер» — оно заряжено положительным смыслом. В нашем языке «мастер» — это прежде всего специалист своего дела, профессионал, опытный и умелый человек. Это значение перекрывает и гасит негативный смысл слова «доминант». Даю ей время прочувствовать этот важный момент и продолжаю:
— Во-вторых, ну кто же бьёт мышек? Бьют врагов, зверей, ну, ещё кого-нибудь. Маленьких мышек наказывают, а это совсем другое дело. Ведь тебя наказывали в детстве? Лишали сладкого, ставили в угол, шлёпали по попе?
Молчит. Надеюсь, что этот пункт договора прояснён, потому что она, поколебавшись, переходит уже к следующему:
— Поэтому вы и заплатили за мамину операцию. Вы хотите меня купить, как покупали рабынь в прошлом?
Хорошая карта и хороший знак: ведь, с точки зрения контрактного права, мы подходим уже к финансовым условиям сделки.
— Мышка, я вовсе не хочу тебя купить и оплатил операцию просто потому, что хотел помочь твоей маме. Если бы главврач не сказал случайно про доплату, ты бы вообще никогда об этом не узнала. К тому же, этим я помогаю больнице приобрести у моей фирмы оборудование, а на этом зарабатываю себе денег. Так что я не в убытке, и ты мне ничего не должна. Давай оставим этот вопрос. Он совершенно не имеет отношения к нашему договору, который мы с тобой обсуждаем.
Хорошие, хоть и мелкие карты — «наш договор», «мы обсуждаем». Специально выделяю эти слова: у нас обсуждение, диалог, никакого диктата и принуждения.
— И потом, на невольничьих рынках продавали тех, кто уже находился в плену и в рабстве. У них не было выбора. В нашем случае это не так: ты совершенно свободна в своих решениях. Тебя никто не принуждает, и денег я тебе тоже не предлагаю. Ты сама вольна принять или отвергнуть нашу сделку.
Важно было сказать именно так: «мы с тобой», «в нашем случае» и «нашу сделку» — она уже вовлечена в переговоры, и мы действуем сообща, вместе.
Вижу, что Мышка немного успокаивается, в глазах читаю не только страх и настороженность, но и любопытство. Ей теперь хочется понять, что же я за зверь такой, может быть, это вообще шутка, глупый розыгрыш? Чувствую: в её теле уже проснулся огонёк интереса и возбуждения.
Делаю знак Стасику, чтобы принёс кофе, и начинаю осторожно раздувать этот огонёк:
— Мышка, я мастер. За эти семь дней я научу тебя понимать своё тело, раскрою в тебе сексуальность и помогу осуществить твои самые тайные и сокровенные желания. Ты станешь настоящей женщиной. И потом, это всего семь дней! Такой шанс. Не упусти его! Сделай верный выбор!
После довольно долгого молчания она выдаёт с явным волнением и даже немного пафосно:
— Вы — Мефистофель! Вы дадите мне всё это и потом заберёте мою душу!
Молодец, девочка, — читала Гёте. Хорошая карта!
— Мышка, сказка про бессмертную душу — не более чем удачный маркетинговый ход попов и иезуитов. Кстати, если помнишь, Мефистофелю не удалось заполучить душу Фауста. Душа — это наши чувства, эмоции, наша память. Душу нельзя купить или продать, нельзя подарить или украсть, но её можно доверить и открыть другому человеку.
Не знаю, откуда, вдруг, из меня попёрла эта философия?! Чувствую, что начинает отрастать седая борода, и вот-вот произнесу: «Послушай, дочь моя…». И вот тут она выкладывает главную свою карту:
— Да, но в душу можно плюнуть, её можно растоптать и уничтожить!
Это сильная карта. Я хорошо с ней знаком. Судьба не всем даёт такую при раздаче. Она невидима, неосязаема и у неё нет масти, но ради неё люди совершают безумные поступки, дерутся на дуэлях, поднимаются на эшафот, идут на смерть. У этой карты много названий, самое короткое из них — честь. Её действительно можно отобрать или уничтожить, но без неё человек уже не человек, а жалкая тень.
Уверен, что у моей Мышки есть такая карта, иначе бы и не затевал эту партию. Отвечаю не сразу — нужно отделить этот ключевой момент разговора от всего, что ему предшествовало. Это уже не шутка, и больше никаких «Мышек». Наконец, говорю самым серьёзным и искренним тоном:
— Светлана, я обещаю, что с тобой такого не случится. Обещаю, что не причиню тебе зла.
Мне не нужно притворяться: я действительно говорю от всего сердца. Она чувствует это и пристально смотрит мне в глаза.
— Честно?
— Честное пионерское, — вдруг само собой вырывается у меня.
И она принимает этот дурацкий ответ! Хотя нет, она его просто не слышит — смотрит мне в глаза неотрывно, ищет ответ в них.
Вот и всё: карты вскрыты, игра закончена, и сейчас она должна принять решение.
Спокойно выдерживаю её оценивающий взгляд — взгляд женщины, взгляд самки. Наверное, так же смотрит львица на приближающегося самца. Я бессилен что-либо сделать и остаётся только ждать.
Вдруг в её глазах происходит едва уловимая перемена: Мышка решение приняла. Она ещё не знает об этом, вернее, не может пока выразить, но оно уже принято, и я даже знаю какое — нужно только помочь облечь его в простое короткое слово. Очень кстати является Стасик с кофе.
— Я могу подумать?
— Конечно, у тебя уйма времени, — делаю паузу, — пока ты пьёшь свой капучино. Но когда ты поставишь чашку, ты должна выбрать одно простое слово и сказать: «да» или «нет». Но запомни, что «нет» — это «нет». Выберешь его — я вызываю такси, ты едешь домой и я навсегда исчезаю из твоей жизни.
Пьёт маленькими глотками. Пьёт долго. Ей хочется, чтобы чашка была бездонной. Но вот чашка тихо звенит о блюдце, и так же тихо звучит ответ:
— Да.
— Хорошо, — сухо говорю я и жестом подзываю Стасика.
Рассчитываюсь, встаю и, не удостоив Мышку взглядом, направляюсь к выходу. Она сказала «да», но пока это лишь слово — дуновение воздуха. Нужно, чтобы она подтвердила его действием. Она может сейчас просто остаться и никуда не идти, может ускользнуть за моей спиной и сбежать.
Не оборачиваясь, неторопливо направляюсь к машине, открываю дверь с пассажирской стороны, жду. Шелест серой курточки — и она проскальзывает в машину. Закрываю «мышеловку» и сажусь за руль.
Дело сделано, остались только кое-какие формальности. Где-то в глубине души нетерпеливо заворочался Шерхан.
— Убери лапы. Это моя добыча, — говорю я ему.
Она
Ведёт машину молча, смотрит только на дорогу, как будто меня рядом нет. Это хорошо — нужно собраться и придумать, что ему сказать. Мысли скачут и путаются. До сих пор он не сделал мне ничего плохого, только поставил в ужасно зависимое положение.
Признаюсь себе, что он мне нравится, и что думаю о нём постоянно — с той самой первой нелепой встречи. Если бы он начал ухаживать, я бы не возражала, но сейчас между нами стоят эти проклятые деньги! Зачем он это сделал? Если я соглашусь на постель, то это будет унизительно и мерзко.
Впрочем, какие ухаживания? Он, кажется, вообще на них не способен. Тыкает мне с самого начала, обращается со мной, словно я какая-то бродяжка, случайно попавшая ему — такому, всему из себя брутальному супермэну — под ноги.
Эгоист и подлый шантажист! Пользуется тем, что у меня безвыходное положение. У него даже и в мыслях нет ухаживать — зачем тратить силы и время? Денег полно, проще купить новую игрушку, развлечься и выбросить на помойку. «Они всегда получают то, что хотят», — как предупреждала Вика.
Господи, как пить хочется. И почему я не попросила воды в приёмной? Дура!
Надо что-то придумать. Главное — его опередить и сразу поставить на место. У него властный голос, он меня гипнотизирует — умелый манипулятор, спору нет. А вот не дать ему начать мною манипулировать! Первой всё высказать! А начнёт приставать — просто послать далеко-далеко, встать и уйти!
Хотя оскорблять его вроде бы не за что — помог ведь с операцией, пусть и не бескорыстно. Да и нравится он мне, что скрывать: вылитый граф Жоффрей де Пейрак — и хромает, и шрам имеется, всё как положено. Именно о таком мужчине я всегда мечтала.
Нужно придумать вежливый, но твёрдый отказ. А вдруг он заберёт обратно деньги и операцию отменят? Что я скажу маме? А может быть, он вообще пока не заплатил? Условия ставить будет — понятно какие. Как я буду себя чувствовать, если мама не доживёт до операции? А как буду жить, если стану продажной шлюхой?! Господи, почему ресторан так близко: уже подъехали, а я так и не придумала, что сказать!
И название у ресторана дурацкое — «Бонжур». Кафе оно бы ещё подошло, но не ресторану. Вот идёшь, скажем, по Парижу, а там русский ресторан: «Добрый день» или, ещё похлеще, «Доброе утро». Абсурд! Улыбнуло, и я чуть-чуть расслабилась.
Ускользаю в туалет — нужно побыть одной и подумать. Тут вполне опрятно и чисто. Привожу себя в порядок и пытаюсь успокоиться. Ужасно хочется хлебнуть воды из крана, но как-то противно: я же ещё не пала настолько низко, чтобы пить воду в туалете. Или уже пала? Вот скоро стану шлюхой и тогда уж буду лакать воду из унитаза на законных основаниях.
Из зеркала на меня смотрит моё усталое лицо. Волосы всклочены. Чучело-мяучело! Ну и пусть — чем хуже, тем лучше. Может быть, побрезгует.
Составляю максимально учтивую, но решительную фразу, репетирую перед зеркалом. Ещё раз наставляю сама себя: опередить его, сказать первой. В душе понимаю, что всё это бесполезно. Он просто возьмёт меня за локоток, как в тот раз, просверлит гипнотическим взглядом, уведёт за собой и сделает шлюхой. Может, лучше сбежать сейчас? А мама?
Решаюсь и выхожу в зал. Он сидит в дальнем углу за зелёной стенкой из растений. Спокойно так сидит, поджидает. Шантажист! Но до чего же он привлекателен…
Официантик с серьгой в ухе подаёт меню. Глянул на меня презрительно и, кажется, думает: «Знаем мы таких — мелкая шлюшка. А что, нет? Ну, так скоро станешь».
Не помню, когда последний раз была в ресторане. Наверное, ещё когда папа был жив. С Игорьком бывала разве что в недорогих кафешках — инфантил и жмот, так и норовил, чтобы платила я. Этот не такой: настоящий мужик. Если захочет — весь этот ресторан прикупит вместе со мной, глазом не поведёт.
Из кухни ресторана вкусно пахнет. У меня мгновенно засосало под ложечкой и захотелось есть. Вспоминаю, что уже дня три не ела нормально — не то чтобы не на что было еду купить, до такого я ещё не дошла, просто нервы.
Выберу себе что-нибудь недорогое. Может быть, рыбу? А какую? У них наверняка и названия блюд такие же вычурные, «иностранные», типа: «карась а ля крем сметана».
Не успеваю даже открыть меню, а он уже молниеносно делает заказ. Обидно. Хотя в душе признаю: мне нравится его решительность. И заказал именно то, что я хотела, и избавил от мук выбора. И кофе — как я люблю. Может быть, и не шантажист? А кто?
Вот и вода, наконец! Залпом осушаю полбокала. Выпила бы всё, но мне кажется, что он за мною насмешливо наблюдает. Не стоит доставлять ему такого удовольствия.
Стараюсь не встречаться глазами — боюсь гипноза. Вижу только руки — сильные, уверенные, с длинными, чувственными пальцами. Отмечаю, что ногти аккуратно и тщательно ухожены, не обгрызены, как у противного Игорька. Он молчит и разглядывает меня. Сказать сейчас? Нет, ещё не время.
Вот и заказ несут. «Приятного аппетита!» — и тон его насмешливый, издевательский! Хотя нет, это я накручиваю себя — вполне обычный, даже учтивый.
Поднимаю глаза, чтобы вежливо ответить, и вижу, как несчастный бифштекс под его ножом испускает красный кровавый сок. Нет, это не бифштекс — это я лежу перед ним на тарелочке! Вот и меня он съест — не подавится. Нет, даже не съест, а так, пожуёт и брезгливо выплюнет.
Рыба, надо признать, необыкновенно вкусная: нежная и сочная, соус пахнет сливками и какой-то специей. Решаю поесть — ведь даже приговорённым к смерти положен последний ужин.
Пробую зелёные стебельки — они тоже нежные и чуть хрустящие, с тонким приятным ароматом. Видела такие в супермаркете, но не могу вспомнить, как называются.
Он интересуется, понравилось ли блюдо. Конечно, понравилось, только вот зачем спросила про аспарагус и выставила себя невеждой?! Кажется, он ехидно улыбается, и от этого кровь приливает к лицу. Впрочем, нет — это я опять себя накручиваю. Он всё нормально объяснил, вежливо.
От досады на саму себя хочется уколоть его, поэтому спрашиваю про жену: у такого обязательно жена должна быть с ногами от ушей.
Но жены нет. Не ожидала. Странное чувство: с одной стороны, жаль — мой выпад прошёл мимо, но с другой — почему-то радует, что её нет. А почему? В разводе?
И вот началось: хочет предложить мне что-то. Понятно что! Нужно не дать ему договорить. Собираюсь с духом и одним махом выдаю заготовленную фразу. В конце, правда, сбиваюсь и, наверное, выгляжу мямлей. Но сказала же!
Ах, вот как? Не любовницей?! Кем же ещё? Я так настроилась именно на это, что теряюсь, лихорадочно перебираю варианты, но не нахожу. И тут — как молотом по голове: «рабыней»!
Перехватывает дыхание, ловлю воздух, и в голову сразу лезут всевозможные книжные рабыни — от древней Греции до Изауры. От этого раскатистого слова в детстве замирало сердце и сводило живот.
Когда читала по ночам, с фонариком под одеялом, Анжелику, то особенно потрясла сцена, где её выставили на аукционе и раздели донага перед полным залом мужчин. Представляла себя на её месте — становилось жутко, и в то же время сладко загоралось и тяжелело внизу живота.
А сцена, когда её наказывали плетью на виду у всех! Воображала, как это стыдно и, наверное, очень больно. Боль и кровь мне не нравились, но от мысли, что и я могла бы стоять вот так, привязанная к столбу, становилось горячо между ног. И теперь так же крепко сжимаю бёдра — как тогда в детстве.
А он тем временем вещает про самый обычный договор. И слово-то подобрал — «обычный», как будто все вокруг такие договоры подписывают по сто раз на дню! Будет пользоваться мной как хочет, да ещё и наказывать! Вдруг всё стало на свои места: так вот кто он — садист!
Спокойно так отвечает, что не садист, а просто-напросто доминант-мастер. Доминант — это вроде того психопата с комплексами и словесным недержанием, из книжки про серость? Но этот на психопата не похож. Ну конечно, он ведь мастер! Интересно, это как? Дипломированный доминант-профессионал? Как с английской учёной степенью Master of Arts? Тогда выходит Master of Domination? Закончил магистратуру по поркам? И он что, бить меня собирается?
Становится страшно, а он ещё и юлит: не отвечает на вопрос прямо, а переводит всё на мышек-крысок. Ах вот оно что: он со мной играет, как кот с мышью. Как же я раньше не поняла!
Как ни странно, от этой мысли немного успокаиваюсь: может быть, у него просто игра такая — стебаться, ну, шутить так. Хотя вряд ли — серьёзно так разъясняет, что мышек, вроде меня, он не бьёт, только «наказывает».
И тут до меня доходит, чего ради он взялся мне тогда джинсы отряхивать! Да он просто задницу мою пробовал, примерялся. Видно, подошла — его размер!
Меня, конечно, наказывали в детстве: отчитывали, мультики не разрешали смотреть, бывала и в углу, но ни мама, ни папа ни разу не наказывали меня физически. Правда, была у нас в классе одна девочка, тихая такая, из неблагополучной семьи. Она мне однажды по секрету призналась, что отчим её наказывает — бьёт ремнём. И не просто бьёт, а заставляет при этом раздеваться догола и долго стоять в углу на коленях с красной битой попой. В туалете показала полоски от ремня.
