ГЛАВА 1
Монета упала на темную брусчатку. Тихий металлический звон заставил меня оторваться от разглядывания каменных львов Абьери и опустить глаза. Медный динар вращался прямо у моего подола. Тусклый, потертый, прошедший через многие сотни рук, он крутился все медленнее, пока не остановился и не упал плашмя на пыльный камень.
Я прихлопнула монету ладонью, быстро сунула ее в карман и посмотрела вслед уходящему мужчине в черном. Среднего роста, худощавый, из-под потертого берета выглядывают темные вьющиеся волосы. Одет небогато. Что заставило его кинуть мне динар? За то время, что прожила в Ветерии, я уже успела узнать, что ее жители не отличаются излишним милосердием, да и побирушек не жалуют. Кьер, полкьера — вот и все, что мне удавалось собрать за день, не считая ругательств и насмешек. А тут — целый динар. Поразительная щедрость! Жаль только, что моей проблемы этим не решить.
Я покосилась на невозмутимые каменные морды, украшающие ворота герцогского дворца, и вздохнула.
— Молчите? — прошептала на родном языке. — Не хотите выдавать своих секретов?
В глазах одного из львов мелькнул алый отблеск, но стоило присмотреться, как он тут же пропал. Нет, не торопились магические охранники дворца раскрывать свои тайны. Не хотели делиться ими с чужаками. Вот уже три недели я разглядывала неподвижные мраморные изваяния, но так и не приблизилась к тому, ради чего оказалась в Ветерии. Что скажешь? Невезение…
Ветер донес из траттории аромат запеченного с травами мяса, и живот свело от голода, а перед глазами проплыли заманчивые видения: куски аппетитной свинины, сочащиеся жирным соком ребрышки, золотистая полента, политые густым томатным соусом каперини. Я представила все это так отчетливо, что рот наполнился горькой слюной, а желудок обиженно заурчал. Да, не часто ему перепадает поесть досыта.
Грохот колес заставил меня отвлечься от грустных мыслей.
— Франческо! — послышался громкий окрик, и я увидела подъехавшую к воротам крытую повозку. На козлах сидел худой светловолосый мужчина с острым, как осколок стекла, лицом. — Где тебя носит, бездельник? — недовольно проворчал он. — Открывай скорей!
— Чего кричишь, Лоренцо? Нетерпеливый какой! Сдается мне, ты из лона матери сам в руки повитухи выпрыгнул? — насмешливо ответил ему стражник, крупный детина в яркой желто-синей форме. Он не торопясь вышел из караулки, поднял шлагбаум, преграждающий въезд под каменные своды ворот, и громко спросил: — А что, Лоренцо, как в Адуе погодка? Говорят, дожди зарядили?
— Льет, не переставая, света белого не видно, — неохотно ответил Лоренцо и злобно прикрикнул на лошадей: — Ну? Чего встали? Пошли!
Повозка с гулким грохотом проехала под сводами ворот и скрылась во дворе, а стражник опустил полосатый шлагбаум и покосился в мою сторону. На лице его мелькнуло раздумье.
— Все сидишь? — крикнул он мне. — Не боишься ньора герцога прогневать?
Я молча качнула головой и отвернулась.
— А ты рожу-то не вороти, — не унимался стражник. — Здесь побирушкам не место. Иди отсюда.
Он махнул рукой, сопровождая свои слова пренебрежительным жестом, и презрительно поджал губы.
Ох, как же мне хотелось сказать этому мужлану пару ласковых, но я не могла позволить себе такой роскоши, поэтому просто опустила глаза и уставилась на свои стоптанные туфли.
— Ты слышала? — повысил голос стражник.
Он вразвалку двинулся ко мне, заложив большие пальцы рук за пояс и неся вперед свое пузо, как таран.
— Ну? Пошла отсюда!
Стражник навис надо мной, в нос ударил запах чеснока, и я не выдержала. Подняла голову и с вызовом посмотрела в рыхлое, ноздреватое лицо.
— Чего глазюки вылупила? — в голосе мужчины послышался испуг. — Ишь ты, желтые, как у кошки. Ну что ты на меня смотришь? Разжалобить хочешь? Или приворожить?
Он некрасиво оттопырил нижнюю губу и торопливо перекрестился.
— Со мной святые Аброзио и Винченцо, — тихо пробормотал стражник и уже громче добавил: — Иди отсюда, ведьма, нечего у окон ньора герцога торчать.
— Нет.
Я упрямо помотала головой.
— Что ты сказала?
Двойной подбородок стражника дернулся, а за ним колыхнулся и перетянутый двухцветным поясом живот.
— Я никуда не уйду, — повторила я, надеясь, что стражник не обратит внимания на мой акцент. — И я не ведьма. Навере — свободный город. Тут любой может делать, что хочет. Закон герцогства.
— Так ты еще и чужестранка? — не оправдал моих ожиданий охранник. — Ты гляди, говорить толком не научилась, а законы знает.
Толстый, плотно обтянутый желтым сукном живот колыхался перед глазами, вызывая желание отодвинуться подальше, но я только выше вскинула голову и продолжала пристально смотреть на мужчину.
— Я никуда не уйду.
Голос звучал твердо. Так, будто я была в своем праве. Знаю я этих ветерийцев — стоит дать слабину, показать неуверенность — и стражник меня прогонит.
Ветер снова донес аромат мяса и специй, юркий воробей вспрыгнул на дворцовую ограду, часы на колокольне мелодично звякнули. Я по-прежнему смотрела в выпуклые рыбьи глаза нависшего надо мной мужчины. Прошла минута, другая, и стражник сдался. Он выругался, еле слышно пробормотал что-то о настырных ведьмах и о том, куда бы он их всех сослал, а потом вернулся в караулку, и на площади снова воцарилась сонная тишина, нарушаемая лишь однообразным воркованием голубей да скрипом старого платана, растущего у стен галереи.
Алессандро Абьери
Нищенка была странной. Серая юбка — ветхая, открывающая худые ноги в старых стоптанных туфлях; скрученные в низкий узел медные волосы, слегка удлиненное лицо, красивое дерзкой, тревожащей душу красотой, тонкие загорелые руки, выглядывающие из куцых рукавов рубашки.
Каждое утро нищенка приходила на площадь Варезе и усаживалась прямо напротив его особняка, а потом раскладывала на темных камнях застиранный платок и замирала, уставившись на одного из мраморных львов, охраняющих вход в ворота. В отличие от обычных нищих, эта вела себя тихо: не хватала за руки проходящих мимо жителей Навере, не причитала, не выпрашивала денег. Просто сидела и смотрела на каменного стража — отрешенная, обособленная ото всех невидимой стеной, застывшая в каком-то своем, недоступном для других мире.
Ей подавали. Немного, несколько полкьеров, иногда доброхоты кидали и кьеры, видимо, как и он, привлеченные необычным лицом и странными, цепляющими душу глазами. Пару раз он видел, как с нищенкой пытались заговорить, но та ни на кого не реагировала — неподвижная и словно закованная в броню своего молчания, она сидела не шелохнувшись и пристально смотрела на каменного льва. Почему-то всегда — на левого, с отбитым во времена ардельского восстания носом. Странная девушка. Что она забыла у его ворот?
Алессандро уперся ладонями в дубовую раму и вгляделся в отрешенное лицо. Расстояние было приличным, но он отчетливо видел ровные темные брови, высокий лоб, ниточку пробора в густых волосах, загорелую кожу, потрескавшиеся пухлые губы. И глаза — яркие, большие, похожие на куски янтаря, в которых отражалось жаркое солнце Ветерии. Они сияли ровным теплым светом и манили, тревожили, будоражили что-то внутри, словно молодое игристое перне.
Алессандро поморщился. Какое ему, герцогу Абьери, дело до немытой оборванки? Почему он не может выкинуть ее из головы?
Он наблюдал за ней уже пятый день, и его не отпускало странное, ноющее, как зубная боль, чувство. Хотелось подойти к бродяжке, поднять ту за руки и заглянуть в осколки янтаря, по какой-то случайности оказавшиеся в ее глазах. Алессандро и сам не мог объяснить, зачем, но вот хотелось, и все тут. Глупая, ничем не оправданная блажь.
Тихий стук в дверь заставил его отвлечься.
— Ньор герцог, принесли кольцо от мэтра Фабьени.
Джунио поклонился, изображая почтительность, но Абьери не обольщался. Черные, крупные, как веренские маслины, глаза слуги блестели непокорным духом истинного сына Адуи.
— Скажи, я сейчас спущусь.
— Да, ньор герцог.
На смуглом лице блеснули белые зубы, и Джунио бесшумно исчез за широкими дверями, а он повернулся и с удивлением понял, что картинка за окном изменилась. Площадь Варезе, памятник Велиасу Красивому, сытые голуби, деловито расхаживающие по темным плитам — все это было. А нищенки, всего минуту назад подпирающей стену галереи Авецци, не было.
— Куда она делась?
Гумер, его адский пес, тихо зарычал. В злобных алых глазах мелькнуло пламя, и Алессандро замер, ощущая странную пустоту.
— Хотя, какая разница? — рассердился он.
Далась ему эта девка? Что за странная прихоть? Не хватало еще думать о какой-то оборванке. Но внутри засело неприятное неудовлетворение, и он зачем-то приложил руку к груди — туда, где ощущалась непонятная пустота. Постоял так немного, а потом резким движением задернул штору, возвращая комнату в полумрак, и пошел к выходу. Гумер неслышно скользнул следом.
Коридор окутал прохладой. Под гулкими сводами прокатилось эхо шагов. Яркие фрески, написанные почти два века назад, показались тусклыми и уродливыми, и Алессандро прибавил шаг, торопясь избавиться от засевшего внутри глухого недовольства.
Стоило спуститься по лестнице, как навстречу кинулся парнишка в традиционной черной одежде ювелиров. Стражники сопровождения остались на месте.
— Ньор герцог.
Посыльный низко поклонился, протягивая небольшой футляр.
— Мэтр Фабьени велел передать, что все исполнено точно по вашему эскизу.
Парень поднял взгляд, и в карих глазах мелькнуло хорошо знакомое Алессандро нездоровое любопытство. Он давно уже к нему привык, и научился не обращать внимания на досужие сплетни, но сегодня все вызывало глухое раздражение, в том числе, и чужое внимание.
Он открыл коробочку и равнодушно уставился на сверкающий в бархатной синеве бриллиант. Россыпь сапфиров, окружающих камень, подчеркивала его чистоту, оттеняя холодным сиянием многочисленные грани. Золотая оправа казалась тяжелой и внушительной.
— Ньор герцог, если вам что-то не нравится, — взволнованно произнес подмастерье Фабьени, уловив его недовольство, — мэтр обязательно все переделает, только скажите.
— Меня все устраивает, — закрыв футляр, ответил Алессандро. — Вот, возьми за труды.
Он протянул парню пару динариев.
— Покорнейше благодарю, ньор герцог, — снова низко поклонился тот и попятился к выходу, не переставая кланяться, но Абьери уже забыл о посыльном, продолжая разглядывать кольцо. «Бриллиант семейства Фалько, ньор герцог, самый крупный бриллиант во всей Ветерии, — снова всплыл в голове голос ювелира. — Подобного нет даже в королевской сокровищнице».
Что ж, верно. Камень, принадлежавший погибшему Пьетро Фалько, был единственным в своем роде и довольно древним. На протяжении столетий за ним тянулась кровавая цепочка убийств и загадочных смертей, впрочем, это только увеличивало его ценность. «Белое проклятие» — прозвали бриллиант суеверные ветерийцы, но он проверил, никаких проклятий на камне не было. Всего лишь толика магии, присущая любому драгоценному камню, да несколько простых заклинаний сохранности.
Алессандро поднес кольцо ближе, рассматривая игру света в тонких фигурных гранях, и отстраненно подумал, что сделал весьма удачное приобретение. Сто семнадцать карат, золото без примесей, сапфиры чистой воды.
Абьери захлопнул крышку и небрежно убрал футляр в карман. На душе было пусто и холодно. И почему-то снова вспомнился яркий янтарь загадочных глаз. Мадонна… Далась ему эта нищенка?
Алессия Пьезе
Пронзительный плач я услышала от самого перекрестка.
Улицы Ваенезе и Ардеи петляли по всему Навере, то разбегаясь, то устремляясь навстречу друг другу, чтобы слиться в тесном объятии сразу за площадью Варезе и тут же отпрянуть, как пойманные обманутым мужем любовники. И сейчас, оказавшись в отчаянном переплетении их рук, я уловила крик Беттины и почувствовала, как гулко забилось сердце.
— Никак не унимается, ньора, ревет и ревет, уж и не знаю, чего ей надобно! — частил семенящий рядом Фабио — сын вдовы, у которой я снимала угол. — И горячая вся, аж рукам жарко.
Горячая… Святая Лючия, только бы не скарлатина и не корь! В этом проклятом мире их попросту не умеют лечить. Окуривают больных серой и какими-то травами, и если кто и выживает, то не благодаря искусству врачей, а скорее, вопреки.
Юбка путалась в ногах, мешала идти, тянула назад, к равнодушному взгляду каменных львов Абьери, но я, подхватив ветхую ткань повыше, изо всех сил побежала к низкому, вросшему в камень Ваенезе, домику ньоры Арелли.
— Ах, ньора Алессия, кричит и кричит, никакого сладу с ней нет, — встретила меня на пороге хозяйка — полная, громкоголосая ньора с добродушным круглым лицом и толстыми темными косами, уложенными вокруг головы горделивой короной. — Я уж и не знала, что делать, вот, Фабио за вами послала.
Она говорила что-то еще, но я ее не слышала. Рванула на себя низкую дверь, кинулась к лоскутному одеялу, прикрывающему соломенный тюфяк, и подхватила заходящуюся плачем Беттину. Даже через толстую ткань рубашки руки обожгло жаром. А внутри разлился холод — страшный, парализующий, мешающий думать и дышать.
—Тихо, маленькая, тихо…
Громкий плач прекратился, Беттина, не открывая глаз, обняла меня за шею и тихонько всхлипывала — тонко, как напуганный щенок.
Святая Лючия!
Я прижала девочку к себе и выглянула из комнаты.
— Что, ньора Алессия? Доктора? — поняла меня ньора Арелли. — А денег-то у вас хватит? Может, лучше старуху Чиллиту позвать? Та недорого возьмет. Нет? Ну ладно. Фабио, сынок, беги к доктору Бранелли, да не задерживайся и по сторонам не глазей, а то знаю я тебя!
Ньора притворно нахмурилась и замахнулась на сына полотенцем.
— Чего стоишь? Бегом!
Фабио зыркнул на мать круглыми, как черные виноградины глазами и сорвался с места, а я плотнее прижала к себе Беттину и принялась расхаживать по малюсенькой комнатушке, покачивая девочку и молясь, чтобы доктор пришел как можно скорее.
Минуты тянулись медленно. Маленькое тельце в моих руках казалось нестерпимо горячим, а дыхание, вырывающееся из губ моей девочки, было хриплым и частым.
— Тихо, Беттина, не бойся. Все будет хорошо.
Как же мне хотелось в это верить! Если я потеряю Беттину… Нет, я не могу. Не могу... Нельзя об этом даже думать. Она поправится. Обязательно поправится.
— Я рядом, малышка, я с тобой. Потерпи. Скоро тебе станет легче.
— Вот, доктор, они здесь, — послышался голос ньоры Арелли, и в комнату пригнувшись вошел невысокий худощавый ньор в традиционной черной верте и широких шерстяных штанах.
Память услужливо подсунула схожую картинку — суетливый ньор Перделли, кровь на простынях, бледное лицо Джованны...
— Положите девочку, ньора, и отойдите, — сказал доктор, и во взгляде, которым он окинул мою одежду, я разглядела презрительное удивление.
Что ж, вид у меня и правда неважный.
Я осторожно наклонилась и попыталась уложить Беттину, но та тут же снова расплакалась и вцепилась в мои лохмотья с недетской силой.
—Тихо, родная… Тихо.
— Я сказал, положите ребенка, — недовольно процедил доктор, наблюдая, как малышка заходится плачем.
Мне с трудом удалось оторвать от себя горячие ручки и отступить на шаг назад. Плач стал громче. Святая Лючия…
