Смеялись над коварством шихий, мельком лишь помянули, как тяжко им было между слепящим солнцем и усеянной солнечными же бликами солёной водой. Было да прошло! И совсем ничего не сказали о помощи Змея, владыки вод: вынесло волною и вынесло, вот и весь сказ. Но Ильяш расслышал главное: спаслись ребята чудом.
- Даже не знаю... Завтра "Оса" отчаливает на север, если ветер канаты не спутает. Я хотел предложить подбросить вас. Вы же возвращаетесь в Триену? А теперь думаю, после такой-то морской трёпки навряд ли согласитесь.
Лиза подалась к нему так резко, что даже скамейка скрипнула.
- Капитан! Я, чтоб домой попасть, сейчас и щуку оседлала б! И горящее полено, и птичье гнездо, если только оно вздумает поплыть в нужном направлении. Так что ваше предложение - щедрость богов, не иначе. Только вот мы и так вам задолжали немало, за ту шлюпку: хорошая была, даже заговорённая...
- Лодка-то до сих пор цела и лежит где-то у Изума, - поспешила внести ясность Анабель, - Мы оттащили от берега, насколько смогли, перевернули. Другое дело, навряд ли у вас будет время её искать...
- Мы редко ходим дальше Нин-Тааса - удача там зыбкая и переменчивая, а выгоду выжать не легче, чем воду из хвороста. В глубине земель Хунти иноземцы - диковинка, и тем охотней горожане предпочитают покупать у своих, пусть даже у перекупщиков, которые наш же товар из Нин-Тааса привезли караваном, в полтора раза дороже. Так что, как говорится, - с борта упало и Змей в пасти унёс.
Вот и всё, так решил капитан - вроде их вины и нет. А Лиза всё равно тихонько вздохнула - что-то будет с крепкой, ладной лодкой, проконопаченной, заговорённой? И не её вина, что носила их, обессиленных, по открытому морю, - берегла как умела. Ведь дала бы течь или перевернулась - что с Явором было бы?.. Да и ей самой не сидеть тут, уплетая дыни, мёд и козий творог. Вот бы Пряхи послали ей, лодке, надёжного хозяина, такого, кому она и чудом будет, и подспорьем: старого рыбака, которому не достаёт уже сил смастерить себе новое судёнышко, а в море ещё ой как хочется... Или молодую красавицу, резвую и смешливую, что вышла замуж за паренька из соседнего города, а сердце ноет всё равно, заставляет каждый день грести против течения - повидать родной причал, старый садик и хохотушек-подруг... Ну или, на худой конец, пусть станет прибежищем крабам и желтопузым лягушкам, или совьёт там гнездо пара бескрылых птичек-невидимок, оставляющих четырёхпалые следы вдоль линии прибоя. Жалко, жалко её... Любой ремесленник согласится: негоже хорошей вещи пропадать в забвении. А у Лизы за плечами была такая же вереница предков-мастеровых, как за новой весной - вереница прежних вёсен, и каждый из них добавлял своё веское слово...
- Ну а ваш учёный товарищ? - Йонаш повернулся к Иолу. Тот сидел молча, с трудом делая вид, будто ему только и интересно, что мешать ложкой в мисочке с кислым молоком. Но только услышал о себе, ложка со звоном стукнулась в стеклянный бортик, - Отправляется с вами? Неужели задание стариков из Абадру?
Иол скосил глаза, прикидывая, как бы так ответить поуклончивей.
- Вот как! - хохотнул капитан, - Смело! Ну, клянусь попутным ветром, если удастся сойти на берег в родном моём Тьетри, ты уже сбежал не зря. Однако должен предупредить, каюта осталась та же самая, и если уж втроём вам было тесновато, теперь будете жребий кидать, кому спать ложиться...
- Оо, карася стращали, утопить грозились! - отшутилась, сверкнув острыми зубками, Анабель, - Да после всяких наших передряг и лесных ночёвок нам ваша каюта позолоченными чертогами покажется, будьте спокойны.
- Ну тогда, девочка, по рукам!..
Шутки шутками, а кое в чём Йонаш был прав: каютка была такая узенькая, что в дурную ветреную погоду, когда приходилось отсиживаться внизу, ребята при каждой встряске стукались то коленками, то лбами. И всё же это было желанное пристанище: как мошкара, угодившая в кокон восьминогой плетельщицы-лени, они устроились в белых сетках гамаков и присмирели. Перечитывали Иоловы книги, втайне считая, что их приключение ничем не хуже, набирались сил для разговора о том, что случилось и как быть дальше, или просто дремали, убаюканные корабельной качкой. На закате глаза Анабель золотились в полутьме, как грушевое вино, а с рук Лизы сходили понемногу мозоли и шрамы, и они снова становились белыми. Белыми, как козье масло на солодовом хлебе, когда Иол подавал ей руку, помогая забраться в гамак, белыми, как лепестки пиона, запутавшиеся в траве, когда она гладила погрустневшего Явора по голове...
Едва ступив на борт, Сын Ячменя бросился на корабельную кухню - искать старую подругу, вечно голодную малышку Джему. И ткнулся с разбегу в мягкий белый живот новой поварихи. Ого, да она никак уроженка Хунти, с такой-то гривой тяжёлых волос и чудными ямочками на щеках! Потом не раз слышал то от одного, то от другого моряка рассказ о том, как надоели команде одни и те же сухари, да вялые яблоки, да белые катышки пересоленного сыра день за днём. И скучно это, и животом маешься, а уж когда останавливаешься в Нин-Таасе и видишь, с каким благоговением местные относятся к еде, то вообще же сил никаких нет! Джему не хотели обижать, молчали - куда ещё приставишь такую пигалицу на корабле. Но едва проводили малышку, как решили взять чужеземную повариху, пусть она и шепчет молитву каждый раз при виде глиняной солонки. Зато под потолком качается полная корзина свежих яиц, зато пышный пучок пряных трав растёт прямо из обколотой чашки, зато из ящика с песком торчат упругими хвостиками вверх жёлтые дыни, зато какой кисло-сладкий, пряный дух витает над полудюжиной горшков...
Увидев, как вытянулось лицо Явора, добрая женщина поспешила его успокоить.
- Ты, сынок, наверное ту малышку искал, что до меня здесь стряпала? Не волнуйся, всё с ней хорошо. Я слышала, прошёл срок её обета, высадилась в Урсе и сказала, что пойдёт на запад вдоль гор, пока не найдёт город, который от моря так далеко, что даже и соль там из земли выпаривают...неужто такое бывает вообще, а? Или пошутила? Но по всему выходит, море она не слишком любила. Да и я ему не доверяю, зубастому, зато команда тут славная, всё одно семья. Я-то, сыночек, вдова, а одной как невесело жить...
Толстушка вздохнула, но быстро взяла себя в руки - видно, горе было стародавнее. И утешилась, чем умела: Явор и не заметил, как так вышло, а из кухни вышел с подносом, на котором дымились три вида овощного рагу, курчавились солёные побеги папоротника и кренилась стопочка галет.
Угощение он, конечно, отдал друзьям, а всё же во рту остался сладко-горький привкус: само собою, он радовался за подругу. Найдёт тихую, не просыхающую от голубых туманов долину, будет разводить толстоногих бычков, как и мечтала. Сама наестся вдоволь и окрепнет, научится широко раскрывать глаза, не боясь солёных брызг. Забудет, как шторм скручивает воду и ветер в грязный узел. Но было так жаль, что не успел повидаться с нею напоследок: там, в долине, где мычание маленького стада едва пробивается сквозь утреннюю хмарь, свыкнувшись с той жизнью, что ей по силам и по вкусу, вспомнит ли, поймёт ли она снова Сына Ячменя?..
Кроме новой поварихи, были на корабле и другие перемены. Во-первых, Гвидо, едва завидев белые чёлки бурунчиков и набухающие от ветра паруса, вероломно покинул хозяина. Так вцепился Йонашу в плечо, что в грубой дублёной коже остались дыры - дескать, попробуй забери меня! Старик Хороккут говорил, что подобрал попугая облезлым, запуганным и от голода чуть живым - прежние хозяева, то ли пираты, то ли пропащие, обедневшие мореходы, не были к нему добры. Но сердцу не прикажешь, и сердечко под этой пернатой грудью накрепко привязалось к синей пучине моря.
На этот раз Пряхи не дремали, и на палубе "Пьяной Осы" болтунишка быстро стал любим и обласкан. Команда падала со смеху, слушая речи "бывалого моряка", "пирата" и "работорговца" о двух крыльях. А уж когда он принимался отдавать приказы невпопад! И сердился! И торопил!.. Даже записные лентяи, что старались не попадаться на глаза капитану, теперь ходили за ним по пятам, чтобы быть поближе к потешной птице. Иол был совсем не в обиде, скорее вздохнул с облегчением. Давно пора было признаться самому себе, что заботиться о тварях земных - не его стезя, будь то птицы или люди. Только Игг расстроилась, потеряв товарища, словно вспомнила о своей старости, и почти всё время дремала, завернув голову под крыло.
Во-вторых, в каютке больше не пахло ни шерстью, ни мёдом - с юга везли другие грузы. Самый ценный из товаров Яхонтового королевства, конечно, не пах вообще никак и лежал где-то в тайничках обшивки - где именно, знали всего двое-трое, и уж ясное дело, что не ребята-попутчики. Но были и другие: ткани, окрашенные в ежевичный, лиловый и зелёный, как спинка ящерицы, цвета - краска из чужеземных ягод давала невиданно глубокий оттенок с играющей в складках золотой искрой. Перекатывались в мешках свёрточки корицы, желанное дополнение к горячему яблочному вину или тушёной утке - тоже, конечно, с яблоками. А обломки сортом пониже, подешевле дожидались зимы, когда станут черепицей на припорошенных сахарной пудрой крышах пряничных домиков.
Каждая на ватной подушечке, плыли к будущим владельцам засушенные рубиновые стрекозы: торговцы зададут новую моду, и зимой красные, как солнце, которого так не хватает, крылатые трупики будут сверкать на заколках и брошах, скрепляющих меховые накидки. Тех, кому не до танцевальных нарядов, кто победней, дожидались засоленные с тринадцатью специями, а потом засушенные креветки: наверное, из-за тех самых специй целый год они не плесневели и не прогоркали. Из северных портов, где и своих морских гадов хватает, они расползутся по стране вглубь и будут долгожданной добавкой в рисовую кашу и суп - дыхание моря, острое и свежее, с запозданием, но долетит до тех, кто моря никогда и в глаза не видел.
Ехало чёрное дерево, податливое, как мыло, и белое, на котором с годами проступает зеленоватый узор: вещички из него только прибавляют со временем и в цене, и в красоте, а люди суеверные шепчут, что сама судьба хозяина отпечатывается в этих завитках. И широкие полотнища змеиных шкур, и сшитые суровой ниткой стопки дешёвых, косо намалёванных, но таких забавных картинок из далёкой страны: тут мартышка, там лесной великан, здесь важный вельможа в пузырём надутых красных штанах и с золотыми браслетами от запястья до локтя - вот детишкам будет потеха рассматривать! И веера из черепаховых пластинок, и кисловатый красный чай, лечащий больную печень и прогоняющий хандру. И поющая лягушка, с великой осторожностью посаженная в ящик с резной крышкой: каждый вечер ей протягивали в серебряных щипчиках сверчка или таракана, и каждую ночь из каюты капитана доносился нежный, будто бы девичий голосок, тянущий песню без слов. И игровые кости, вырезанные из застывшего млечного сока, что скачут по столу, как чумные белки, - новая прихоть городских бездельников, которым, кажется, надоело проматывать золото и захотелось от души похохотать. И Пряхи ведают, что ещё завалялось в тёмных углах и самых нижних тюках и коробках, быть может, старьё и бессмыслица, а отвези за тысячу вёрст - и непременно найдётся на них покупатель. Йонаш это знал, как никто другой.
Плавание на север занимало куда больше времени: могучий, седоусый Китовый Путь больше не подталкивал кораблик в спину, наоборот, Йонашу пришлось увести "Осу" подальше от течения. И от берега заодно, так что больше не было видно, как пляшут обезьянки по зелёным гребням леса, а путаница ветвей сменяется редкими вырубками, над которыми поднимаются тонкие, шаловливые, греющие душу струйки дыма. Вода да вода кругом, иногда только проплывёт на горизонте облачко острых листьев - морское яблоко, или яблоко-обманка. Что за диковина - дерево, никогда не видевшее земли! Покачивается в солёной гуще моря, распластав корни, покрытые воздушными пузырьками, и сводит с ума сбившихся с курса и просто заскучавших по дому. Но обманкой назвали его не за это, а за ядовитые плоды. На вкус - как раковые шейки, только чуть горчат, любимое лакомство серых чаек и других небесных скитальцев, да и людям они кажутся приятными с первого укуса. Только вот человека, съевшего больше двух долек, скручивает судорога. Казалось бы, откуси кусочек, да знай меру. Но если штиль уже вторую луну, или буря выкорчевала из корабля мачты, или сам корабль-то пошёл ко дну, оставив тебя барахтаться в обнимку с обломками - поди остановись! И это - верная смерть.
Вот покажется справа по борту такое деревце, шелестящее сероватыми листьями, закрутится в воде, взбаламученной полётом "Осы", и пропадёт. И снова гладь кругом.
Тем больше удивился Иол, когда вышел вечером четвёртого дня на палубу. Со слегка кружащейся от духоты головой и размякшим от сказок сердцем, он впервые решился оставить тюрбан в сумке: на родине и цвет, и узлы говорили о его достойном положении, а уже здесь, на корабле, - только о том, что он такая же южная диковинка, как поющие лягушки и браслеты на щиколотку. И гордость понемногу проигрывала борьбу с боязнью, что за одеждой северяне не разглядят в нём нечто большее. Да и чужеземная мода, как оказалось, не вся была такой невыразительной, как дорожные наряды друзей...тот же Йонаш был не промах: то яркий платок, то сапоги с ажурными ремешками, а ведь это открытое море, и тяжёлой работы даже для капитана тут невпроворот!
Так или иначе, Иол подгадал тихую пору, чтобы незамеченным выскользнуть из каюты, подставить волосы ветерку, вдохнуть соль и пересчитать увязавшихся за кораблём чаек. Вынужденное безделье в кои-то веки не слишком тяготило: столько нового вокруг! Да ещё время от времени случается изучить Яворов улов перед тем, как он окажется на сковородке, и по привычке черкнуть пару строк о расцветке незнакомых рыбин. Поднялся, повёл плечами, огляделся - и так и сел на сыроватые доски палубы. Справа вода плескалась о борт, и Явор в надвинутой на глаза старой панаме чуть подёргивал удочку, проверяя, крепко ли рыба вцепилась в наживку. Но слева...слева, сколько охватывал взгляд, выцеживала и впитывала солнечный свет бескрайняя каменная громада. Неужели это действительно те самые горы, по которым они карабкались, мёрзли и видели сны богов? Какие же необъятные! Как далеко ни отплыви от берега, они всё ещё тут, заметные, бесстыжие, тянутся к небу, щёлкают обледеневшими зубами...
Иол отчего-то вспомнил своих родителей. Они были очень умными людьми - о, в этом он не сомневался! И лучшими воспитателями на свете: пока соседи заталкивали чадам в рот кусок сахарного сырца и отправляли побегать на улицу, Осанна с Кутом растолковывали ему всё на свете, начиная с того, как сварить яйцо, и кончая тем, как различать птиц по их песням. Но став старше, Иол увидел, сколь легкомысленно они разбрасываются своим даром. Стихи на обёрточных бумажках, заканчивающие свою недолгую жизнь в придорожной пыли. Пастила и ночные притирания для изнеженных притворщиков - каждый третий не болен, а просто вбил дурные мысли себе в голову. Надо же посвятить жизнь этим игрушкам, когда в мире столько головокружительных, неподъёмных тайн, столько всего, что человек должен успеть сделать! Сначала в нём росло разочарование, потом - почти что обида.
- Даже не знаю... Завтра "Оса" отчаливает на север, если ветер канаты не спутает. Я хотел предложить подбросить вас. Вы же возвращаетесь в Триену? А теперь думаю, после такой-то морской трёпки навряд ли согласитесь.
Лиза подалась к нему так резко, что даже скамейка скрипнула.
- Капитан! Я, чтоб домой попасть, сейчас и щуку оседлала б! И горящее полено, и птичье гнездо, если только оно вздумает поплыть в нужном направлении. Так что ваше предложение - щедрость богов, не иначе. Только вот мы и так вам задолжали немало, за ту шлюпку: хорошая была, даже заговорённая...
- Лодка-то до сих пор цела и лежит где-то у Изума, - поспешила внести ясность Анабель, - Мы оттащили от берега, насколько смогли, перевернули. Другое дело, навряд ли у вас будет время её искать...
- Мы редко ходим дальше Нин-Тааса - удача там зыбкая и переменчивая, а выгоду выжать не легче, чем воду из хвороста. В глубине земель Хунти иноземцы - диковинка, и тем охотней горожане предпочитают покупать у своих, пусть даже у перекупщиков, которые наш же товар из Нин-Тааса привезли караваном, в полтора раза дороже. Так что, как говорится, - с борта упало и Змей в пасти унёс.
Вот и всё, так решил капитан - вроде их вины и нет. А Лиза всё равно тихонько вздохнула - что-то будет с крепкой, ладной лодкой, проконопаченной, заговорённой? И не её вина, что носила их, обессиленных, по открытому морю, - берегла как умела. Ведь дала бы течь или перевернулась - что с Явором было бы?.. Да и ей самой не сидеть тут, уплетая дыни, мёд и козий творог. Вот бы Пряхи послали ей, лодке, надёжного хозяина, такого, кому она и чудом будет, и подспорьем: старого рыбака, которому не достаёт уже сил смастерить себе новое судёнышко, а в море ещё ой как хочется... Или молодую красавицу, резвую и смешливую, что вышла замуж за паренька из соседнего города, а сердце ноет всё равно, заставляет каждый день грести против течения - повидать родной причал, старый садик и хохотушек-подруг... Ну или, на худой конец, пусть станет прибежищем крабам и желтопузым лягушкам, или совьёт там гнездо пара бескрылых птичек-невидимок, оставляющих четырёхпалые следы вдоль линии прибоя. Жалко, жалко её... Любой ремесленник согласится: негоже хорошей вещи пропадать в забвении. А у Лизы за плечами была такая же вереница предков-мастеровых, как за новой весной - вереница прежних вёсен, и каждый из них добавлял своё веское слово...
- Ну а ваш учёный товарищ? - Йонаш повернулся к Иолу. Тот сидел молча, с трудом делая вид, будто ему только и интересно, что мешать ложкой в мисочке с кислым молоком. Но только услышал о себе, ложка со звоном стукнулась в стеклянный бортик, - Отправляется с вами? Неужели задание стариков из Абадру?
Иол скосил глаза, прикидывая, как бы так ответить поуклончивей.
- Вот как! - хохотнул капитан, - Смело! Ну, клянусь попутным ветром, если удастся сойти на берег в родном моём Тьетри, ты уже сбежал не зря. Однако должен предупредить, каюта осталась та же самая, и если уж втроём вам было тесновато, теперь будете жребий кидать, кому спать ложиться...
- Оо, карася стращали, утопить грозились! - отшутилась, сверкнув острыми зубками, Анабель, - Да после всяких наших передряг и лесных ночёвок нам ваша каюта позолоченными чертогами покажется, будьте спокойны.
- Ну тогда, девочка, по рукам!..
Шутки шутками, а кое в чём Йонаш был прав: каютка была такая узенькая, что в дурную ветреную погоду, когда приходилось отсиживаться внизу, ребята при каждой встряске стукались то коленками, то лбами. И всё же это было желанное пристанище: как мошкара, угодившая в кокон восьминогой плетельщицы-лени, они устроились в белых сетках гамаков и присмирели. Перечитывали Иоловы книги, втайне считая, что их приключение ничем не хуже, набирались сил для разговора о том, что случилось и как быть дальше, или просто дремали, убаюканные корабельной качкой. На закате глаза Анабель золотились в полутьме, как грушевое вино, а с рук Лизы сходили понемногу мозоли и шрамы, и они снова становились белыми. Белыми, как козье масло на солодовом хлебе, когда Иол подавал ей руку, помогая забраться в гамак, белыми, как лепестки пиона, запутавшиеся в траве, когда она гладила погрустневшего Явора по голове...
Едва ступив на борт, Сын Ячменя бросился на корабельную кухню - искать старую подругу, вечно голодную малышку Джему. И ткнулся с разбегу в мягкий белый живот новой поварихи. Ого, да она никак уроженка Хунти, с такой-то гривой тяжёлых волос и чудными ямочками на щеках! Потом не раз слышал то от одного, то от другого моряка рассказ о том, как надоели команде одни и те же сухари, да вялые яблоки, да белые катышки пересоленного сыра день за днём. И скучно это, и животом маешься, а уж когда останавливаешься в Нин-Таасе и видишь, с каким благоговением местные относятся к еде, то вообще же сил никаких нет! Джему не хотели обижать, молчали - куда ещё приставишь такую пигалицу на корабле. Но едва проводили малышку, как решили взять чужеземную повариху, пусть она и шепчет молитву каждый раз при виде глиняной солонки. Зато под потолком качается полная корзина свежих яиц, зато пышный пучок пряных трав растёт прямо из обколотой чашки, зато из ящика с песком торчат упругими хвостиками вверх жёлтые дыни, зато какой кисло-сладкий, пряный дух витает над полудюжиной горшков...
Увидев, как вытянулось лицо Явора, добрая женщина поспешила его успокоить.
- Ты, сынок, наверное ту малышку искал, что до меня здесь стряпала? Не волнуйся, всё с ней хорошо. Я слышала, прошёл срок её обета, высадилась в Урсе и сказала, что пойдёт на запад вдоль гор, пока не найдёт город, который от моря так далеко, что даже и соль там из земли выпаривают...неужто такое бывает вообще, а? Или пошутила? Но по всему выходит, море она не слишком любила. Да и я ему не доверяю, зубастому, зато команда тут славная, всё одно семья. Я-то, сыночек, вдова, а одной как невесело жить...
Толстушка вздохнула, но быстро взяла себя в руки - видно, горе было стародавнее. И утешилась, чем умела: Явор и не заметил, как так вышло, а из кухни вышел с подносом, на котором дымились три вида овощного рагу, курчавились солёные побеги папоротника и кренилась стопочка галет.
Угощение он, конечно, отдал друзьям, а всё же во рту остался сладко-горький привкус: само собою, он радовался за подругу. Найдёт тихую, не просыхающую от голубых туманов долину, будет разводить толстоногих бычков, как и мечтала. Сама наестся вдоволь и окрепнет, научится широко раскрывать глаза, не боясь солёных брызг. Забудет, как шторм скручивает воду и ветер в грязный узел. Но было так жаль, что не успел повидаться с нею напоследок: там, в долине, где мычание маленького стада едва пробивается сквозь утреннюю хмарь, свыкнувшись с той жизнью, что ей по силам и по вкусу, вспомнит ли, поймёт ли она снова Сына Ячменя?..
Кроме новой поварихи, были на корабле и другие перемены. Во-первых, Гвидо, едва завидев белые чёлки бурунчиков и набухающие от ветра паруса, вероломно покинул хозяина. Так вцепился Йонашу в плечо, что в грубой дублёной коже остались дыры - дескать, попробуй забери меня! Старик Хороккут говорил, что подобрал попугая облезлым, запуганным и от голода чуть живым - прежние хозяева, то ли пираты, то ли пропащие, обедневшие мореходы, не были к нему добры. Но сердцу не прикажешь, и сердечко под этой пернатой грудью накрепко привязалось к синей пучине моря.
На этот раз Пряхи не дремали, и на палубе "Пьяной Осы" болтунишка быстро стал любим и обласкан. Команда падала со смеху, слушая речи "бывалого моряка", "пирата" и "работорговца" о двух крыльях. А уж когда он принимался отдавать приказы невпопад! И сердился! И торопил!.. Даже записные лентяи, что старались не попадаться на глаза капитану, теперь ходили за ним по пятам, чтобы быть поближе к потешной птице. Иол был совсем не в обиде, скорее вздохнул с облегчением. Давно пора было признаться самому себе, что заботиться о тварях земных - не его стезя, будь то птицы или люди. Только Игг расстроилась, потеряв товарища, словно вспомнила о своей старости, и почти всё время дремала, завернув голову под крыло.
Во-вторых, в каютке больше не пахло ни шерстью, ни мёдом - с юга везли другие грузы. Самый ценный из товаров Яхонтового королевства, конечно, не пах вообще никак и лежал где-то в тайничках обшивки - где именно, знали всего двое-трое, и уж ясное дело, что не ребята-попутчики. Но были и другие: ткани, окрашенные в ежевичный, лиловый и зелёный, как спинка ящерицы, цвета - краска из чужеземных ягод давала невиданно глубокий оттенок с играющей в складках золотой искрой. Перекатывались в мешках свёрточки корицы, желанное дополнение к горячему яблочному вину или тушёной утке - тоже, конечно, с яблоками. А обломки сортом пониже, подешевле дожидались зимы, когда станут черепицей на припорошенных сахарной пудрой крышах пряничных домиков.
Каждая на ватной подушечке, плыли к будущим владельцам засушенные рубиновые стрекозы: торговцы зададут новую моду, и зимой красные, как солнце, которого так не хватает, крылатые трупики будут сверкать на заколках и брошах, скрепляющих меховые накидки. Тех, кому не до танцевальных нарядов, кто победней, дожидались засоленные с тринадцатью специями, а потом засушенные креветки: наверное, из-за тех самых специй целый год они не плесневели и не прогоркали. Из северных портов, где и своих морских гадов хватает, они расползутся по стране вглубь и будут долгожданной добавкой в рисовую кашу и суп - дыхание моря, острое и свежее, с запозданием, но долетит до тех, кто моря никогда и в глаза не видел.
Ехало чёрное дерево, податливое, как мыло, и белое, на котором с годами проступает зеленоватый узор: вещички из него только прибавляют со временем и в цене, и в красоте, а люди суеверные шепчут, что сама судьба хозяина отпечатывается в этих завитках. И широкие полотнища змеиных шкур, и сшитые суровой ниткой стопки дешёвых, косо намалёванных, но таких забавных картинок из далёкой страны: тут мартышка, там лесной великан, здесь важный вельможа в пузырём надутых красных штанах и с золотыми браслетами от запястья до локтя - вот детишкам будет потеха рассматривать! И веера из черепаховых пластинок, и кисловатый красный чай, лечащий больную печень и прогоняющий хандру. И поющая лягушка, с великой осторожностью посаженная в ящик с резной крышкой: каждый вечер ей протягивали в серебряных щипчиках сверчка или таракана, и каждую ночь из каюты капитана доносился нежный, будто бы девичий голосок, тянущий песню без слов. И игровые кости, вырезанные из застывшего млечного сока, что скачут по столу, как чумные белки, - новая прихоть городских бездельников, которым, кажется, надоело проматывать золото и захотелось от души похохотать. И Пряхи ведают, что ещё завалялось в тёмных углах и самых нижних тюках и коробках, быть может, старьё и бессмыслица, а отвези за тысячу вёрст - и непременно найдётся на них покупатель. Йонаш это знал, как никто другой.
Плавание на север занимало куда больше времени: могучий, седоусый Китовый Путь больше не подталкивал кораблик в спину, наоборот, Йонашу пришлось увести "Осу" подальше от течения. И от берега заодно, так что больше не было видно, как пляшут обезьянки по зелёным гребням леса, а путаница ветвей сменяется редкими вырубками, над которыми поднимаются тонкие, шаловливые, греющие душу струйки дыма. Вода да вода кругом, иногда только проплывёт на горизонте облачко острых листьев - морское яблоко, или яблоко-обманка. Что за диковина - дерево, никогда не видевшее земли! Покачивается в солёной гуще моря, распластав корни, покрытые воздушными пузырьками, и сводит с ума сбившихся с курса и просто заскучавших по дому. Но обманкой назвали его не за это, а за ядовитые плоды. На вкус - как раковые шейки, только чуть горчат, любимое лакомство серых чаек и других небесных скитальцев, да и людям они кажутся приятными с первого укуса. Только вот человека, съевшего больше двух долек, скручивает судорога. Казалось бы, откуси кусочек, да знай меру. Но если штиль уже вторую луну, или буря выкорчевала из корабля мачты, или сам корабль-то пошёл ко дну, оставив тебя барахтаться в обнимку с обломками - поди остановись! И это - верная смерть.
Вот покажется справа по борту такое деревце, шелестящее сероватыми листьями, закрутится в воде, взбаламученной полётом "Осы", и пропадёт. И снова гладь кругом.
Тем больше удивился Иол, когда вышел вечером четвёртого дня на палубу. Со слегка кружащейся от духоты головой и размякшим от сказок сердцем, он впервые решился оставить тюрбан в сумке: на родине и цвет, и узлы говорили о его достойном положении, а уже здесь, на корабле, - только о том, что он такая же южная диковинка, как поющие лягушки и браслеты на щиколотку. И гордость понемногу проигрывала борьбу с боязнью, что за одеждой северяне не разглядят в нём нечто большее. Да и чужеземная мода, как оказалось, не вся была такой невыразительной, как дорожные наряды друзей...тот же Йонаш был не промах: то яркий платок, то сапоги с ажурными ремешками, а ведь это открытое море, и тяжёлой работы даже для капитана тут невпроворот!
Так или иначе, Иол подгадал тихую пору, чтобы незамеченным выскользнуть из каюты, подставить волосы ветерку, вдохнуть соль и пересчитать увязавшихся за кораблём чаек. Вынужденное безделье в кои-то веки не слишком тяготило: столько нового вокруг! Да ещё время от времени случается изучить Яворов улов перед тем, как он окажется на сковородке, и по привычке черкнуть пару строк о расцветке незнакомых рыбин. Поднялся, повёл плечами, огляделся - и так и сел на сыроватые доски палубы. Справа вода плескалась о борт, и Явор в надвинутой на глаза старой панаме чуть подёргивал удочку, проверяя, крепко ли рыба вцепилась в наживку. Но слева...слева, сколько охватывал взгляд, выцеживала и впитывала солнечный свет бескрайняя каменная громада. Неужели это действительно те самые горы, по которым они карабкались, мёрзли и видели сны богов? Какие же необъятные! Как далеко ни отплыви от берега, они всё ещё тут, заметные, бесстыжие, тянутся к небу, щёлкают обледеневшими зубами...
Иол отчего-то вспомнил своих родителей. Они были очень умными людьми - о, в этом он не сомневался! И лучшими воспитателями на свете: пока соседи заталкивали чадам в рот кусок сахарного сырца и отправляли побегать на улицу, Осанна с Кутом растолковывали ему всё на свете, начиная с того, как сварить яйцо, и кончая тем, как различать птиц по их песням. Но став старше, Иол увидел, сколь легкомысленно они разбрасываются своим даром. Стихи на обёрточных бумажках, заканчивающие свою недолгую жизнь в придорожной пыли. Пастила и ночные притирания для изнеженных притворщиков - каждый третий не болен, а просто вбил дурные мысли себе в голову. Надо же посвятить жизнь этим игрушкам, когда в мире столько головокружительных, неподъёмных тайн, столько всего, что человек должен успеть сделать! Сначала в нём росло разочарование, потом - почти что обида.
