Пожала плечами ведьма и посмеивается.
– Гостья – так гостья. А ведь царевич все так под стенами и стоит. И царевна – тако же.
Гляжу, морщится Кощей словно вина прокисшего отпил. Вот только отродясь я кислятины на стол не подавала!
– Да и девки деревенские никак униматься не желают. Медом им тута намазано, что ли? – Бабя Яга молвит задумчиво. – Али ты цельную село к себе присушил?
Гогочут гости кто во что горазд. А супостат ажно с лица спал.
– Марья Моревна, правда, что царского сына, что Белого Полянина знатно уходила, но уж всяко не насмерть. И уходить подобру-поздорову ни один не желает, – ведьма коварная говорит
Ну, хотя бы досталось им порядком. Хоть этим сердце мое исстрадавшееся успокоится.
– Царю надобно отписать, – молвлю я, вокруг стола расхаживая. – Акулинка уж больно на царевича заглядывается. А она девка ушлая. Однажды чуть за дворянина столбового чуть не выскочила. Тот едва на храмовом пороге охолонул.
Переглянулись злодеи, за столом сидящие. Лихо даже покивал, со мной соглашаясь. А то как же. Чай, всполошится государь-надежа, когда прознает, что сын его вот-вот крестьянскую девку женой законной назовет. И чадо бестолковое обратно под крыло родительское заберет без промедления. Всяко полегче-то будет, без царевича под боком.
На следующий день аккурат опосля завтрака поднялись мы с вдвоем с Настасье Микулишной на стену вдвоем. Поглядеть надобно было, что там да как под стенами замковыми.
Пока шли мы, оглядывалась по сторонам богатырка зорко, охала да ахала, а после того молвит:
– И все-таки хорошо тута все у вас устроено. Чистота, порядок, куры вон опять же какие откормленные. Сразу видно руку хозяйскую.
Приосанилась я горделиво. Все так оно и есть.
– Понятно теперь, заради чего Кощей тебя скрал. Вот уж точно искусница. А что же, не хотелось ли тебе хозяйкой быть в собственному дому, а не заради хитителя своего спину гнуть?
Гляжу, уж больно любопытно полянице узнать о том. Поди, так и не поверила, что девке больше в полон хочется, чем замуж.
Вот батюшка-то у нее вроде как Селянинович, из крестьян, а жизнь крестьянской она будто и вовсе не ведает.
– Да кто ж позволит-то мне хозяйкой быть в своем дому-то? Выйду замуж – надо мной свекор со свекровью будут да муж. Эти уж воли мне всяко не дадут. Это сейчас Иван под стенами горло дерет – смех да и только. А опосля свадьбы власть надо мной возьмет…
Повздыхала над горькой долей девичьей Настасья Микулишна да и смолкла.
Пришли мы с ней на стену, а под стенами-то чего только не случилось.
Девки кострище галькой лесной выложили, опять же котел большой где-то раздобыли. Обживаются… Четверо так и вовсе у реки устроились. Присмотрелась я: а девки там стирку затеяли. И ничего-то их не берет.
Марья Моревна шатер свой поставила. И он побогаче царевниного будет – белый шелк едва не светится, по солнцем вышивка серебряная посверкивает. Сама Моревна на траве зеленой недалече от шатра ковер расстелила и на нем устроилась. Подикось, тот самый ковер-самолет то был.
На Ивана-царевича и Ивана-дурака богатырка поглядывает недобро. А те жмутся, друг к другу как перепелки. Да еще за Белого Полянина прячутся.
– Знатно их Марья Моревна отходила, – с довольством Настасья молвит. – Заслужили.
Уж тут-то не поспорить. В самом деле же по заслугам им воздалось.
– А ведь все одно тута они. Восвояси не уехали, – бормочу я этак с укоризной.
Пожимает плечами Настасья Микулишна.
– Мужики – они завсегда такие. Как вобьют себе что в голову, так хоть кол на голове теши. Толку все одно не будет.
И не поспорить ведь.
– А то сама не знаю, – со вздохом тяжким молвлю, руками разводя. – Как заявился сюды Иван-дурак, так никакого спаса от него нет. День-деньской голосит что дурной, к люду проезжему пристает – деньги клянчит, моется хорошо если раз в седмицу! Ну, как моется – в реку окунется разок, а после сызнова к стенам замка является.
Кивает поляница на каждое мое слово с сочувствием, глаза хитро щурит, а после и говорит:
– Уж всяко Кощею не чета.
А то как же!
– Не чета, – отвечаю, не колеблясь ни секунды. – Да кто ж ему чета?
Что умен Кощей – то каждый, почитай, ведает. Как-никак колдун могучий, многомудрый, супротив силы его чародейской мало кто идти осмелится. Так ведь не только в уме дело. Нрава супостат преспокойного, ровного, без причины никогда не гневается. На лицо тоже не дурен: вроде и не красавец распрекрасный, а посмотреть все одно приятно. Вон и царевна Василиса загляделась – все никак восвояси не уберется.
Посмеивается Настасья Микулишна, плечом мне этак подталкивает с намеком.
– Ну для тебя, поди, лучше его и вовсе не сыскать.
Чую, щеки у меня полыхают аки блины Марфы Васильевны. Вечно она еду почем зря переводит.
Не просто так богатырка болтает – с намеком.
А я только глазами хлопаю, дара речи напрочь лишившись.
Покамест и в самом деле лучше Кощея я никого не видывала. Так и видала я не так уж и много… Но ведь, кажись, не к этому девка-поляница клонит!
Неужто думает она, будто я такая же полоумная как царевна-лягушка!
Так ведь нет!
– Чего смутилась-то так, Марья Ивановна? – богатырка хитро вопрошает.
Как тут не смущать-то было? Коли, кажись, втюрилася я в хитителя своего. Да так, что и деваться некуда!
– Ох и наворотила ты дел, Настасья Микулишна. И словами не обсказать, – на богатырку языкатую глядя с обидой.
Ну и как мне теперича трудиться далее в замке Кощеевом-то? Прежде-то все чинно да справно было. К колдуну я относилась с пониманием да уважением, он мне тоже никогда обиды не наносил и почет указывал. И никакой дури в голове моей не водилось! Али же водилось, только я о том и ведать не ведала.
А теперь-то как быть? Теперь-то ведомо мне, что сердечко девичье подвело меня.
Тут еще и Кощей, как назло, на стену поднимается.
– Марья, там на кухне дым коромыслом! – колдун молвит.
Спервоначала я ажно дара речи лишилася. Смотрю на него… Смотрю… Супостат ажно нахмурился с подозрением.
А потом как поняла, что в замке творится-то!
– Сколько раз говорила я – со двора ее гнать надо! – ругаюсь.
Опосля того юбки подхватила и бегом на кухню кинулася.
Дым на кухне и в самом деле столбом стоял, хоть топор вешай – и тот не упадет. Девки визжат истошно, мечутся, что мухи дурные. А из печи нестерпимо горелым несет – не продохнуть. Ажно глаза защипало да кашлем скручивать начало.
Сызнова весь обед насмарку! А у нас весь гостей полон замок! И один привередливей другого! Да что ж за жизнь-то такая!
Завопила я в гневе истошно:
– Марфа Васильевна! Совсем уже ты стыда всякого лишилася! Сколько можно пироги-то жечь?! Сил моих уже вовсе не осталось! Вон поди! Другую повариху сыщем!
Уж не знаю, то ли от дыма, то ли от расстройства слезами залилась, опосля на колени бухнулась.
– Не губи, Марья Ивановна, благодетельница! Смилуйся! Детушек малых кормить надобно! Семеро по лавкам…
Схватилась я за ухват и ответствую:
– Может, пора уже их с лавок-то согнать и в поле отправить?! Хватит уже лбами своими здоровыми прикрываться! Вон со двора!
Подобру-поздорову уходить восвояси Марфа Васильевна не пожелала. Голосить начала истошно – а ей вороны со двора граем вторят. Пришлось стражу кликнуть, чтобы выдворили бабу вредную.
Но теперича надобно было новую кухарку сыскать и скоренько. Спервоначала могу и сама у плиты постоять, токмо дел-то у меня столько, что и вздохнуть лишний раз некогда!
Стало быть… Все ж таки придется кого-то из девок понаехавших на службу принять. Токмо не Акулинку! Вот от Акулинки в замке будут разор. А еще вслед за ней и батюшка ее ушлый непременно проберется! Они друг за другом как ниточка с иголочкой!
– А вы чего глазами хлопаете-то? – на девок кухонных я напустилась. – Окна открывайте настежь! И эти уголья из печи доставайте скорехонько! Неча время даром терять! Квашню надобно сызнова заводить, начинку готовить!
Гляжу, заглядывает на кухню Настасья Микулишна – глаза у ней краснючие, кашляет ажно заходится.
– Ох и наворотила тут повариха ваша, – богатырка молвит.
Обрадовалась я Настасье Микулишне как родной. Сама-то я бы выйти за ворота не осмелилась – там и староста с ордой девок, и Иван-дурак, и царевич с сотоварищем своим. А ну-как всякую совесть потеряют и прочь поволокут?
– Пойдем-ка со мной, Настасья Микулишна. Будем крестьянок самую рукастую выбирать.
– Гостья – так гостья. А ведь царевич все так под стенами и стоит. И царевна – тако же.
Гляжу, морщится Кощей словно вина прокисшего отпил. Вот только отродясь я кислятины на стол не подавала!
– Да и девки деревенские никак униматься не желают. Медом им тута намазано, что ли? – Бабя Яга молвит задумчиво. – Али ты цельную село к себе присушил?
Гогочут гости кто во что горазд. А супостат ажно с лица спал.
– Марья Моревна, правда, что царского сына, что Белого Полянина знатно уходила, но уж всяко не насмерть. И уходить подобру-поздорову ни один не желает, – ведьма коварная говорит
Ну, хотя бы досталось им порядком. Хоть этим сердце мое исстрадавшееся успокоится.
– Царю надобно отписать, – молвлю я, вокруг стола расхаживая. – Акулинка уж больно на царевича заглядывается. А она девка ушлая. Однажды чуть за дворянина столбового чуть не выскочила. Тот едва на храмовом пороге охолонул.
Переглянулись злодеи, за столом сидящие. Лихо даже покивал, со мной соглашаясь. А то как же. Чай, всполошится государь-надежа, когда прознает, что сын его вот-вот крестьянскую девку женой законной назовет. И чадо бестолковое обратно под крыло родительское заберет без промедления. Всяко полегче-то будет, без царевича под боком.
На следующий день аккурат опосля завтрака поднялись мы с вдвоем с Настасье Микулишной на стену вдвоем. Поглядеть надобно было, что там да как под стенами замковыми.
Пока шли мы, оглядывалась по сторонам богатырка зорко, охала да ахала, а после того молвит:
– И все-таки хорошо тута все у вас устроено. Чистота, порядок, куры вон опять же какие откормленные. Сразу видно руку хозяйскую.
Приосанилась я горделиво. Все так оно и есть.
– Понятно теперь, заради чего Кощей тебя скрал. Вот уж точно искусница. А что же, не хотелось ли тебе хозяйкой быть в собственному дому, а не заради хитителя своего спину гнуть?
Гляжу, уж больно любопытно полянице узнать о том. Поди, так и не поверила, что девке больше в полон хочется, чем замуж.
Вот батюшка-то у нее вроде как Селянинович, из крестьян, а жизнь крестьянской она будто и вовсе не ведает.
– Да кто ж позволит-то мне хозяйкой быть в своем дому-то? Выйду замуж – надо мной свекор со свекровью будут да муж. Эти уж воли мне всяко не дадут. Это сейчас Иван под стенами горло дерет – смех да и только. А опосля свадьбы власть надо мной возьмет…
Повздыхала над горькой долей девичьей Настасья Микулишна да и смолкла.
Пришли мы с ней на стену, а под стенами-то чего только не случилось.
Девки кострище галькой лесной выложили, опять же котел большой где-то раздобыли. Обживаются… Четверо так и вовсе у реки устроились. Присмотрелась я: а девки там стирку затеяли. И ничего-то их не берет.
Марья Моревна шатер свой поставила. И он побогаче царевниного будет – белый шелк едва не светится, по солнцем вышивка серебряная посверкивает. Сама Моревна на траве зеленой недалече от шатра ковер расстелила и на нем устроилась. Подикось, тот самый ковер-самолет то был.
На Ивана-царевича и Ивана-дурака богатырка поглядывает недобро. А те жмутся, друг к другу как перепелки. Да еще за Белого Полянина прячутся.
– Знатно их Марья Моревна отходила, – с довольством Настасья молвит. – Заслужили.
Уж тут-то не поспорить. В самом деле же по заслугам им воздалось.
– А ведь все одно тута они. Восвояси не уехали, – бормочу я этак с укоризной.
Пожимает плечами Настасья Микулишна.
– Мужики – они завсегда такие. Как вобьют себе что в голову, так хоть кол на голове теши. Толку все одно не будет.
И не поспорить ведь.
– А то сама не знаю, – со вздохом тяжким молвлю, руками разводя. – Как заявился сюды Иван-дурак, так никакого спаса от него нет. День-деньской голосит что дурной, к люду проезжему пристает – деньги клянчит, моется хорошо если раз в седмицу! Ну, как моется – в реку окунется разок, а после сызнова к стенам замка является.
Кивает поляница на каждое мое слово с сочувствием, глаза хитро щурит, а после и говорит:
– Уж всяко Кощею не чета.
А то как же!
– Не чета, – отвечаю, не колеблясь ни секунды. – Да кто ж ему чета?
Что умен Кощей – то каждый, почитай, ведает. Как-никак колдун могучий, многомудрый, супротив силы его чародейской мало кто идти осмелится. Так ведь не только в уме дело. Нрава супостат преспокойного, ровного, без причины никогда не гневается. На лицо тоже не дурен: вроде и не красавец распрекрасный, а посмотреть все одно приятно. Вон и царевна Василиса загляделась – все никак восвояси не уберется.
Посмеивается Настасья Микулишна, плечом мне этак подталкивает с намеком.
– Ну для тебя, поди, лучше его и вовсе не сыскать.
Чую, щеки у меня полыхают аки блины Марфы Васильевны. Вечно она еду почем зря переводит.
Не просто так богатырка болтает – с намеком.
А я только глазами хлопаю, дара речи напрочь лишившись.
Покамест и в самом деле лучше Кощея я никого не видывала. Так и видала я не так уж и много… Но ведь, кажись, не к этому девка-поляница клонит!
Неужто думает она, будто я такая же полоумная как царевна-лягушка!
Так ведь нет!
– Чего смутилась-то так, Марья Ивановна? – богатырка хитро вопрошает.
Как тут не смущать-то было? Коли, кажись, втюрилася я в хитителя своего. Да так, что и деваться некуда!
– Ох и наворотила ты дел, Настасья Микулишна. И словами не обсказать, – на богатырку языкатую глядя с обидой.
Ну и как мне теперича трудиться далее в замке Кощеевом-то? Прежде-то все чинно да справно было. К колдуну я относилась с пониманием да уважением, он мне тоже никогда обиды не наносил и почет указывал. И никакой дури в голове моей не водилось! Али же водилось, только я о том и ведать не ведала.
А теперь-то как быть? Теперь-то ведомо мне, что сердечко девичье подвело меня.
Тут еще и Кощей, как назло, на стену поднимается.
– Марья, там на кухне дым коромыслом! – колдун молвит.
Спервоначала я ажно дара речи лишилася. Смотрю на него… Смотрю… Супостат ажно нахмурился с подозрением.
А потом как поняла, что в замке творится-то!
– Сколько раз говорила я – со двора ее гнать надо! – ругаюсь.
Опосля того юбки подхватила и бегом на кухню кинулася.
ГЛАВА 9
Дым на кухне и в самом деле столбом стоял, хоть топор вешай – и тот не упадет. Девки визжат истошно, мечутся, что мухи дурные. А из печи нестерпимо горелым несет – не продохнуть. Ажно глаза защипало да кашлем скручивать начало.
Сызнова весь обед насмарку! А у нас весь гостей полон замок! И один привередливей другого! Да что ж за жизнь-то такая!
Завопила я в гневе истошно:
– Марфа Васильевна! Совсем уже ты стыда всякого лишилася! Сколько можно пироги-то жечь?! Сил моих уже вовсе не осталось! Вон поди! Другую повариху сыщем!
Уж не знаю, то ли от дыма, то ли от расстройства слезами залилась, опосля на колени бухнулась.
– Не губи, Марья Ивановна, благодетельница! Смилуйся! Детушек малых кормить надобно! Семеро по лавкам…
Схватилась я за ухват и ответствую:
– Может, пора уже их с лавок-то согнать и в поле отправить?! Хватит уже лбами своими здоровыми прикрываться! Вон со двора!
Подобру-поздорову уходить восвояси Марфа Васильевна не пожелала. Голосить начала истошно – а ей вороны со двора граем вторят. Пришлось стражу кликнуть, чтобы выдворили бабу вредную.
Но теперича надобно было новую кухарку сыскать и скоренько. Спервоначала могу и сама у плиты постоять, токмо дел-то у меня столько, что и вздохнуть лишний раз некогда!
Стало быть… Все ж таки придется кого-то из девок понаехавших на службу принять. Токмо не Акулинку! Вот от Акулинки в замке будут разор. А еще вслед за ней и батюшка ее ушлый непременно проберется! Они друг за другом как ниточка с иголочкой!
– А вы чего глазами хлопаете-то? – на девок кухонных я напустилась. – Окна открывайте настежь! И эти уголья из печи доставайте скорехонько! Неча время даром терять! Квашню надобно сызнова заводить, начинку готовить!
Гляжу, заглядывает на кухню Настасья Микулишна – глаза у ней краснючие, кашляет ажно заходится.
– Ох и наворотила тут повариха ваша, – богатырка молвит.
Обрадовалась я Настасье Микулишне как родной. Сама-то я бы выйти за ворота не осмелилась – там и староста с ордой девок, и Иван-дурак, и царевич с сотоварищем своим. А ну-как всякую совесть потеряют и прочь поволокут?
– Пойдем-ка со мной, Настасья Микулишна. Будем крестьянок самую рукастую выбирать.
