Свет порождает тень, но никогда, мессир, не бывало наоборот.
Из черновиков романа «Мастер и Маргарита» М. А. Булгакова
(Неудачный каламбур фиолетового рыцаря)
«Когда женщина смотрится в зеркало, главное, чтобы зеркало не смотрелось в неё!» Так я предполагала начать свою новую статью, разоблачающую в пух и прах разные гадания с участием чертей, суженых и прочих ряженых. Для максимальной действенности эксперимента и зеркало было выбрано особое. Узнала я о нём случайно. В один туманный день небольшой экскурсионный теплоход мчал меня по парадной Неве, пробуждая где-то на уровне вен потрясающее ощущение удивительного родства с открывшимся взору городом, похожим на декорации волшебного спектакля, который не кончается никогда.
И если бы я не являлась женским воплощением Фомы Неверующего, то непременно решила бы, что жила здесь в своих прошлых жизнях. Прекрасный город! И даже воздух здесь был особенный, полный привкусов прохладного привета, таинственности и приключений. От этих восторженных мыслей меня отвлёк молодой человек, увлечённо читавший что-то с экрана планшета. Присмотревшись, я узнала наше с друзьями экспериментальное интернет-издание, где я временами блистала талантом и ядовитостью.
– Интересуешься? – спросила я, небрежно плюхнувшись на скамью рядом с ним.
– Забавно пишет, – пробормотал мой собеседник, не отрывая глаз от экрана.
– Кто?! Эта... Радда, что ли? – скептически воскликнула я, внутренне улыбаясь.
Мой псевдоним – Радда Вор – происходил от имени, которое хотел дать мне отец. Радда! Как цыганка-колдунья из старого фильма «Табор уходит в небо» или как Елена Блаватская в своих рукописях. Фамилия «Вор» была сокращением от «Воронова». Ни то, ни другое, правда, не состоялось, потому что родители мои развелись, и у меня благодаря усилиям мамы появилось самое заурядное имя и не менее заурядная фамилия, о которых не стоило и упоминать.
– Да, – коротко бросил парень, стрельнув в меня глазами из-под седоватой чёлки.
Странные были глаза. Разноцветные: фиолетовый и чёрный, почти как у великого мессира из романа Булгакова.
«Тоже мне Воланд питерский! Ха-ха! – подумала я. – Во фриков развелось: выкрасят волосы, навставляют линз, и ну людей с панталыку сбивать!»
– Я бы ей мог подбросить местный материал для размышления, – добавил он, снова уткнувшись в экран.
– Например?!
Питер я знала довольно сносно для нечастого гостя северной столицы. Приходилось бывать здесь ранее. Казалось, всё вокруг изучено уже вдоль и поперёк, и отшлифовано до блеска – от уха грифона на набережной до порога Кунсткамеры. А тайна – как шило: в мешке не утаишь.
– Особняк Брусницыных, – тихо сказал мой таинственный незнакомец, подмигивая мне чёрным глазом. – Слышала?
– Ну... – сказала я в ответ с максимальным безразличием в голосе, стараясь не демонстрировать интереса, хотя слышала про это впервые.
Любовь к разным диковинам, страсть к опасностям и тяга к старым домам тоже были у меня с детства, и я никак не хотела расставаться ни с тем, ни с другим, ни с третьим из вышеперечисленного. Жизнь без вспышек адреналина казалась пресной и лишённой изюминки. Они будто заполняли пустоту, которая порой разрасталась у меня в душе напоминая о нехватке чего-то главного, способного наполнить всё смыслом.
– Красивое историческое место с особой начинкой, – заметил незнакомец, поведя выбритой навылет бровью.
– Какой?
– Зеркало, которого коснулся прах Дракулы!
Я рассмеялась, едва не уронив съехавшую на затылок бейсболку.
– Враньё! А Дракулу на самом деле звали Влад Цепеш, и вампиром он не был, ну, разве что к своим подданным придирался, как ко мне в школе директор.
– Звали его все по-разному, – спокойно сказал незнакомец, подмигнув мне уже фиолетовым глазом. – А зеркало до сих пор в подвальчике лежит, сам видел.
– А вы наследник Брусницыных, чё ли, батенька? – нахально поправив стоявший дыбом воротник его клетчатой рубашки, спросила я.
–Уи, се муа! – ответил он на чистом французском, вызвав у меня очередной приступ истерического смеха.
Занятный паренёк! Хилый, седоватый, разноглазый и какой-то расплывчатый, как туман над Невой. И голос у него тоже был очень примечательный – глухой, словно шедший из глубин небытия Тем временем экскурсионный теплоход уже причалил к берегу, и пассажиры с весёлым гомоном стали расходиться по своим делам. Мой незнакомец тоже встал и направился к сходням. Казалось, он забыл обо мне.
– А меня проводишь туда? Эй! Тоже взглянуть охота, – сказала я ему вслед, решив, что такую вещь я не могу пропустить.
Материал для статьи просто убойный! А если ещё и видео приложить…
– Приходи к вечеру на Кожевенную линию 27, – буркнул он, не оборачиваясь. – Проведу.
Звучало это приблизительно так же, как сакраментальная фраза: «Приходи вечером на сеновал». Я кивнула, а потом, спохватившись, крикнула вдогонку:
– А «вечером» – это во сколько?
Но мой незнакомец уже затерялся в толпе.
Ну, затерялся и затерялся. Захочет – придёт, а не придёт – я и сама в этот особняк проберусь! Я пожала плечами и отправилась бродить по сказочному и прекрасному Питеру. В общем-то я и не планировала работать здесь над какими-то статьями, наоборот, короткая поездка подразумевала отдых от всего. Мне просто хотелось ещё раз ощутить, как бьётся сердце этого города, который (я могла бы побиться об заклад!) был живым организмом со своими мыслями, повадками и историей. А ещё он постоянно сулил мне чудо, словно иллюзионист, вынимающий кролика из волшебной шляпы. Может быть, потому, что именно здесь, в Питере, я испытала самое красивое в своей жизни романтическое приключение? И пусть оно так и не закончилась ничем (или правильнее будет сказать, ещё продолжалось, как вялотекущая болезнь), но ощущение чуда осталось навсегда, да ещё миллион пропущенных звонков от моего воздыхателя.
Вдоволь нагулявшись и перекусив в любимой кафешке, я отправилась в общежитие Санкт-Петербургского Гуманитарного университета профсоюзов, где давно забронировала себе комнату. Рюкзак, в который я сложила все необходимые вещи, уже заметно давил на плечи, к тому же для вечернего выхода в дом Брусницыных надо было переодеться. Всё-таки я собираюсь на суженого гадать, тут особый наряд нужен! В 20.00, облачённая в облегающие джинсы и футболку с черепом, плавно переходящим в смайлик, я вышла на охоту за фактами. На шее болталась моя любимая «зеркалка», в рюкзаке прятались диктофон, фонарик, электрошокер и набор отмычек, который я использовала для несанкционированного проникновения на запретные территории. Экипирована полностью! По давно заведённому мной обычаю, я заглянула на пустынную в этот час Аллею Славы университета, чтобы посидеть у бюста Вознесенского.
Время белых ночей ещё не настало, и незаметно спустившийся вечер окутал город завесой лёгкого тумана. В этом сизо-алом мареве изваяния известных деятелей казались живыми и страшными. Я нерешительно шагнула вперёд. Туман почему-то сгущался у начала аллеи. Напомнив себе, что посвятила жизнь разоблачению разной мистики, я лихо подмигнула бюсту Даниила Гранина, каменно глядевшему на меня с постамента, и пошла вперёд, насвистывая весёлый мотивчик. Тишина стояла жуткая, и я, к своему стыду, никак не могла отделаться от ощущения, что кто-то смотрит мне в спину и идёт по пятам.
Оглядываться и тем более отправиться обратно было ниже моего достоинства, но я всё-таки пару раз зыркнула по сторонам – как бы случайно. И зареклась делать это снова! Бюст Жореса Алфёрова с ухмылкой глянул на меня из тумана, и я могла бы поклясться, что у него были разные глаза – фиолетовый и чёрный! Что это? Может быть, оптическое явление, возникшее от контакта лучей заходящего солнца с туманом? Какая-нибудь дифракция или интерференция, например. Я остановилась, чтобы перевести дух, а потом погрозила пальцем изваянию Нобелевского лауреата.
– Нет в жизни ничего такого, чего не объясняла бы наука, – неубедительно пробормотала я, и глаза исчезли, словно окаменев от приближения слабо подкованной в физике Медузы Горгоны, но ощущение постороннего присутствия за спиной осталось.
Я вскинула голову повыше и неуклонно двинулась вперёд, лихорадочно выискивая знакомый бюст, словно Вознесенский смог бы защитить меня от того, кто скрывался за туманом. Я уже подошла совсем близко к цели, когда приятный бархатный мужской голос заставил меня вздрогнуть:
– Запомни этот миг. И молодой шиповник. И на Твоем плече прививку от него. Я – вечный Твой поэт и вечный Твой …
– И больше ничего, – пробормотала я, закончив катрен раньше времени, а потом радостно выдохнула:
– Миха! Ты! А я тут думаю: кто это следит за мной?
Мой закадычный друг, рассекретив себя, вышел из-за постамента, на котором стоял бюст. Именно друг. По крайней мере, в этом я старалась убедить себя. «И больше ничего». Вот во что переросли те самые ухаживания. Если подумать, то Миша (или Миха, как звала его только я) был очень хорошим, но каким-то до крайности добрым, трогательно-внимательным, старомодно-романтичным и донельзя утончённым, причём и в прямом, и в переносном смысле: с мускулатурой как-то не сложилось. Ну, и стихи читал мне. Вознесенского (по причине отсутствия умения рифмовать свои, наверное). Читал вот у этого самого бюста!
И очень странно, с необыкновенным трепетом смотрел на меня. А мне – в прошлом первой хулиганке двора, заводиле и забияке – хотелось взрыва чувств, необыкновенных переживаний, риска. Для спектакля отношений, мне требовались декорации ещё более яркие, чем весь Питер и весь этот мир! Судьба свела нас слишком рано, потому что я ещё, наверное, не успела повзрослеть, взрастив в себе задатки степенной матроны, интуитивно избегающей эмоциональных встрясок. Мне наоборот хотелось искать их, окунувшись в приключения с головой.
– Радде рад, – улыбнулся он, раскрывая передо мной объятия.
Ответный каламбур мне в голову не пришёл, поэтому я обняла его молча, а потом отстранилась, чтобы получше рассмотреть. В тумане его образ тоже отдавал мистикой, словно мой давний друг был пришельцем из иных миров. В нём и впрямь было что-то нездешнее и волшебное – то, благодаря чему мы всё-таки по-прежнему встречались в Питере каждый мой приезд сюда, вместо того чтобы разойтись, как корабли в Финском заливе.
– Что ж ты на звонки не отвечала? Телефон отключила?
Я рассеянно кивнула, подумав, что не могу ни оттолкнуть его, ни приблизить к себе. В наших отношениях всегда и всё было очень странно, особенно сейчас.
– Как сам?
– Как в Польше. – Миха улыбнулся одними губами, как-то слишком внимательно глядя мне в глаза.
– То есть?
– А у кого картошки больше, тот и пан!
– Ну, тогда привет тебе, пан Миха. – Я хлопнула его по плечу и глянула на часы.
– Торопишься?
В его голосе послышалось сожаление.
– Я тут… понимаешь. В общем, договорилась, чтобы меня провели в один загадочный дом. Мне для статьи надо.
– Возьмёшь меня в оруженосцы? Обязуюсь носить твоего Nikonа.
Я задумалась на мгновение, вспомнив, что мы уже давно никуда не ходили вместе, а Миха стоял и ждал моего ответа. Я почему-то никак не могла отделаться от ощущения судьбоносности каждого мгновения – казалось, каждое слово, готовое слететь с моих уст, могло перевернуть жизнь.
– Что ж, тогда посвящаю тебя в оруженосцы, – сказала я, торжественно водрузив «зеркалку» на шею Михе, чем вызвала его радостную улыбку.
– И в лоцманы, – спохватившись, добавила я, вспомнив, что не представляю себе, где искать Кожевенную линию 27.
В первый мой приезд в Питер я купила карту, чтобы лучше ориентироваться в городе, и выбрала самую подробную. Сначала я не поняла причину снисходительной ухмылки продавца киоска, её смысл стал ясен мне позже, когда в поисках нужной улицы я развернула карту, которая оказалась метра два в ширину и столько же в длину. Недолго думая, я расстелила её прямо на траве Александровского сада и, встав на четвереньки, водила пальцем то там, то сям, в поисках нужного названия. Вот именно тогда ко мне и подошёл Миха.
– Привет! – сказал он, добродушно улыбаясь мне. – Составляешь план завоевания Питера?
– Угу. Озадачена масштабами укреплений и думаю, с чего бы начать его покорение, – кивнула я, привстав и подбоченившись, как истинный завоеватель.
– Предлагаю взять языка, который и поведает все тайны этого города, – предложил Миха.
– Тебя что ли? – хмыкнула я, оценивающе окинув его взглядом.
У меня были ухажёры и покрасивее, но Миха чем-то сразу мне приглянулся.
– Я готов сдаться без боя, – весело сказал он и подал мне руку, чтобы помочь подняться.
С тех пор мы стали неразлучны, и никакие карты оказались мне уже не нужны.
Вот и теперь Миха вёл меня за руку, ни на миг не прерывая рассказов об улицах, которые мы проходили, и связанных с ними интересных событиях, и мне почему-то очень хотелось, чтобы он меня не отпускал.
Особняк Брусницыных находился на Васильевском острове. Дальний край промышленного Питера имел довольно унылый и запущенный вид, но среди проржавевших складских ангаров и заброшенных заводских корпусов, словно бриллиант, обронённый в пыль, нам открылся необыкновенный двухэтажный старинный дом – цель наших поисков. Фасад, украшенный фризами с лепными гирляндами и эркерами в форме полукруга, выглядел обветшавшим, но всё ещё хранил следы былого великолепия, словно старый придворный фат, нарядившийся для бала, да так и уснувший где-то между жизнью и смертью.
– Вот! – Миха махнул рукой, показывая на особняк. – Дом купцов по кожевенной линии Брусницыных. Только кто ж тебя туда проведёт? Время уже позднее.
– Да вызывался один…
Я оглядывалась по сторонам, но вокруг было пусто и тихо, да туман заполнял окрестности, будто последовав за нами из Аллеи Славы.
– Может, вернёмся? – спросил Миха. – А завтра днём я договорюсь об экскурсии.
И меня снова охватило ощущение судьбоносности этого мгновения, сочившееся из каждого миллиметра существующей реальности.
– Ну…
Я уже готова была согласиться, когда у нас за спиной прозвучало вкрадчивое:
– Добрый вечер!
– Добрый!
Мы с Михой синхронно, словно пара фигуристов на выступлении, обернулись на звук. Перед нами, вырастая из сизо-алого марева, предстал мой разноглазый незнакомец.
– Ян Туманов, – представился он, протягивая Михе руку. – В сети – Ахриман.
– Михаил Чарский. Не в сети.
Миха взглянул на него недоверчиво, словно хотел спросить: «Ахри…Кто?» А я рассмеялась. Ну надо же! Ахриман! Сбежавшее из Древнего Ирана верховное злое божество, сильно отощавшее на местных харчах, пристаёт к начинающей акуле пера и её не менее тощему оруженосцу! А, впрочем… Тут мне неожиданно вспомнились хлёсткие критические статьи на мои опусы, подписанные «Ахриман», и я подозрительно взглянула на разноглазого. Как это у Пушкина: «Румяный критик мой, насмешник…» Не толстопузый, правда, наоборот даже, но почему-то решивший вдохновить меня на новую статью. Да ведь он не знает, что я и Радда Вор – один и тот же человек! Янус-Ахриманус… Всё это вихрем пронеслось у меня в голове, а вслух я сказала следующее:
– А каким образом, мосье Ахриман, вы планируете провести нас в особняк? Или это всё была шутка?
– Не. Я здесь сторожем подрабатываю, – пояснил разноглазый, умильно улыбаясь в ответ. – Ночным.
Из черновиков романа «Мастер и Маргарита» М. А. Булгакова
(Неудачный каламбур фиолетового рыцаря)
ГЛАВА I. О том, как вредно верить разноглазым
«Когда женщина смотрится в зеркало, главное, чтобы зеркало не смотрелось в неё!» Так я предполагала начать свою новую статью, разоблачающую в пух и прах разные гадания с участием чертей, суженых и прочих ряженых. Для максимальной действенности эксперимента и зеркало было выбрано особое. Узнала я о нём случайно. В один туманный день небольшой экскурсионный теплоход мчал меня по парадной Неве, пробуждая где-то на уровне вен потрясающее ощущение удивительного родства с открывшимся взору городом, похожим на декорации волшебного спектакля, который не кончается никогда.
И если бы я не являлась женским воплощением Фомы Неверующего, то непременно решила бы, что жила здесь в своих прошлых жизнях. Прекрасный город! И даже воздух здесь был особенный, полный привкусов прохладного привета, таинственности и приключений. От этих восторженных мыслей меня отвлёк молодой человек, увлечённо читавший что-то с экрана планшета. Присмотревшись, я узнала наше с друзьями экспериментальное интернет-издание, где я временами блистала талантом и ядовитостью.
– Интересуешься? – спросила я, небрежно плюхнувшись на скамью рядом с ним.
– Забавно пишет, – пробормотал мой собеседник, не отрывая глаз от экрана.
– Кто?! Эта... Радда, что ли? – скептически воскликнула я, внутренне улыбаясь.
Мой псевдоним – Радда Вор – происходил от имени, которое хотел дать мне отец. Радда! Как цыганка-колдунья из старого фильма «Табор уходит в небо» или как Елена Блаватская в своих рукописях. Фамилия «Вор» была сокращением от «Воронова». Ни то, ни другое, правда, не состоялось, потому что родители мои развелись, и у меня благодаря усилиям мамы появилось самое заурядное имя и не менее заурядная фамилия, о которых не стоило и упоминать.
– Да, – коротко бросил парень, стрельнув в меня глазами из-под седоватой чёлки.
Странные были глаза. Разноцветные: фиолетовый и чёрный, почти как у великого мессира из романа Булгакова.
«Тоже мне Воланд питерский! Ха-ха! – подумала я. – Во фриков развелось: выкрасят волосы, навставляют линз, и ну людей с панталыку сбивать!»
– Я бы ей мог подбросить местный материал для размышления, – добавил он, снова уткнувшись в экран.
– Например?!
Питер я знала довольно сносно для нечастого гостя северной столицы. Приходилось бывать здесь ранее. Казалось, всё вокруг изучено уже вдоль и поперёк, и отшлифовано до блеска – от уха грифона на набережной до порога Кунсткамеры. А тайна – как шило: в мешке не утаишь.
– Особняк Брусницыных, – тихо сказал мой таинственный незнакомец, подмигивая мне чёрным глазом. – Слышала?
– Ну... – сказала я в ответ с максимальным безразличием в голосе, стараясь не демонстрировать интереса, хотя слышала про это впервые.
Любовь к разным диковинам, страсть к опасностям и тяга к старым домам тоже были у меня с детства, и я никак не хотела расставаться ни с тем, ни с другим, ни с третьим из вышеперечисленного. Жизнь без вспышек адреналина казалась пресной и лишённой изюминки. Они будто заполняли пустоту, которая порой разрасталась у меня в душе напоминая о нехватке чего-то главного, способного наполнить всё смыслом.
– Красивое историческое место с особой начинкой, – заметил незнакомец, поведя выбритой навылет бровью.
– Какой?
– Зеркало, которого коснулся прах Дракулы!
Я рассмеялась, едва не уронив съехавшую на затылок бейсболку.
– Враньё! А Дракулу на самом деле звали Влад Цепеш, и вампиром он не был, ну, разве что к своим подданным придирался, как ко мне в школе директор.
– Звали его все по-разному, – спокойно сказал незнакомец, подмигнув мне уже фиолетовым глазом. – А зеркало до сих пор в подвальчике лежит, сам видел.
– А вы наследник Брусницыных, чё ли, батенька? – нахально поправив стоявший дыбом воротник его клетчатой рубашки, спросила я.
–Уи, се муа! – ответил он на чистом французском, вызвав у меня очередной приступ истерического смеха.
Занятный паренёк! Хилый, седоватый, разноглазый и какой-то расплывчатый, как туман над Невой. И голос у него тоже был очень примечательный – глухой, словно шедший из глубин небытия Тем временем экскурсионный теплоход уже причалил к берегу, и пассажиры с весёлым гомоном стали расходиться по своим делам. Мой незнакомец тоже встал и направился к сходням. Казалось, он забыл обо мне.
– А меня проводишь туда? Эй! Тоже взглянуть охота, – сказала я ему вслед, решив, что такую вещь я не могу пропустить.
Материал для статьи просто убойный! А если ещё и видео приложить…
– Приходи к вечеру на Кожевенную линию 27, – буркнул он, не оборачиваясь. – Проведу.
Звучало это приблизительно так же, как сакраментальная фраза: «Приходи вечером на сеновал». Я кивнула, а потом, спохватившись, крикнула вдогонку:
– А «вечером» – это во сколько?
Но мой незнакомец уже затерялся в толпе.
Ну, затерялся и затерялся. Захочет – придёт, а не придёт – я и сама в этот особняк проберусь! Я пожала плечами и отправилась бродить по сказочному и прекрасному Питеру. В общем-то я и не планировала работать здесь над какими-то статьями, наоборот, короткая поездка подразумевала отдых от всего. Мне просто хотелось ещё раз ощутить, как бьётся сердце этого города, который (я могла бы побиться об заклад!) был живым организмом со своими мыслями, повадками и историей. А ещё он постоянно сулил мне чудо, словно иллюзионист, вынимающий кролика из волшебной шляпы. Может быть, потому, что именно здесь, в Питере, я испытала самое красивое в своей жизни романтическое приключение? И пусть оно так и не закончилась ничем (или правильнее будет сказать, ещё продолжалось, как вялотекущая болезнь), но ощущение чуда осталось навсегда, да ещё миллион пропущенных звонков от моего воздыхателя.
Вдоволь нагулявшись и перекусив в любимой кафешке, я отправилась в общежитие Санкт-Петербургского Гуманитарного университета профсоюзов, где давно забронировала себе комнату. Рюкзак, в который я сложила все необходимые вещи, уже заметно давил на плечи, к тому же для вечернего выхода в дом Брусницыных надо было переодеться. Всё-таки я собираюсь на суженого гадать, тут особый наряд нужен! В 20.00, облачённая в облегающие джинсы и футболку с черепом, плавно переходящим в смайлик, я вышла на охоту за фактами. На шее болталась моя любимая «зеркалка», в рюкзаке прятались диктофон, фонарик, электрошокер и набор отмычек, который я использовала для несанкционированного проникновения на запретные территории. Экипирована полностью! По давно заведённому мной обычаю, я заглянула на пустынную в этот час Аллею Славы университета, чтобы посидеть у бюста Вознесенского.
Время белых ночей ещё не настало, и незаметно спустившийся вечер окутал город завесой лёгкого тумана. В этом сизо-алом мареве изваяния известных деятелей казались живыми и страшными. Я нерешительно шагнула вперёд. Туман почему-то сгущался у начала аллеи. Напомнив себе, что посвятила жизнь разоблачению разной мистики, я лихо подмигнула бюсту Даниила Гранина, каменно глядевшему на меня с постамента, и пошла вперёд, насвистывая весёлый мотивчик. Тишина стояла жуткая, и я, к своему стыду, никак не могла отделаться от ощущения, что кто-то смотрит мне в спину и идёт по пятам.
Оглядываться и тем более отправиться обратно было ниже моего достоинства, но я всё-таки пару раз зыркнула по сторонам – как бы случайно. И зареклась делать это снова! Бюст Жореса Алфёрова с ухмылкой глянул на меня из тумана, и я могла бы поклясться, что у него были разные глаза – фиолетовый и чёрный! Что это? Может быть, оптическое явление, возникшее от контакта лучей заходящего солнца с туманом? Какая-нибудь дифракция или интерференция, например. Я остановилась, чтобы перевести дух, а потом погрозила пальцем изваянию Нобелевского лауреата.
– Нет в жизни ничего такого, чего не объясняла бы наука, – неубедительно пробормотала я, и глаза исчезли, словно окаменев от приближения слабо подкованной в физике Медузы Горгоны, но ощущение постороннего присутствия за спиной осталось.
Я вскинула голову повыше и неуклонно двинулась вперёд, лихорадочно выискивая знакомый бюст, словно Вознесенский смог бы защитить меня от того, кто скрывался за туманом. Я уже подошла совсем близко к цели, когда приятный бархатный мужской голос заставил меня вздрогнуть:
– Запомни этот миг. И молодой шиповник. И на Твоем плече прививку от него. Я – вечный Твой поэт и вечный Твой …
– И больше ничего, – пробормотала я, закончив катрен раньше времени, а потом радостно выдохнула:
– Миха! Ты! А я тут думаю: кто это следит за мной?
Мой закадычный друг, рассекретив себя, вышел из-за постамента, на котором стоял бюст. Именно друг. По крайней мере, в этом я старалась убедить себя. «И больше ничего». Вот во что переросли те самые ухаживания. Если подумать, то Миша (или Миха, как звала его только я) был очень хорошим, но каким-то до крайности добрым, трогательно-внимательным, старомодно-романтичным и донельзя утончённым, причём и в прямом, и в переносном смысле: с мускулатурой как-то не сложилось. Ну, и стихи читал мне. Вознесенского (по причине отсутствия умения рифмовать свои, наверное). Читал вот у этого самого бюста!
И очень странно, с необыкновенным трепетом смотрел на меня. А мне – в прошлом первой хулиганке двора, заводиле и забияке – хотелось взрыва чувств, необыкновенных переживаний, риска. Для спектакля отношений, мне требовались декорации ещё более яркие, чем весь Питер и весь этот мир! Судьба свела нас слишком рано, потому что я ещё, наверное, не успела повзрослеть, взрастив в себе задатки степенной матроны, интуитивно избегающей эмоциональных встрясок. Мне наоборот хотелось искать их, окунувшись в приключения с головой.
– Радде рад, – улыбнулся он, раскрывая передо мной объятия.
Ответный каламбур мне в голову не пришёл, поэтому я обняла его молча, а потом отстранилась, чтобы получше рассмотреть. В тумане его образ тоже отдавал мистикой, словно мой давний друг был пришельцем из иных миров. В нём и впрямь было что-то нездешнее и волшебное – то, благодаря чему мы всё-таки по-прежнему встречались в Питере каждый мой приезд сюда, вместо того чтобы разойтись, как корабли в Финском заливе.
– Что ж ты на звонки не отвечала? Телефон отключила?
Я рассеянно кивнула, подумав, что не могу ни оттолкнуть его, ни приблизить к себе. В наших отношениях всегда и всё было очень странно, особенно сейчас.
– Как сам?
– Как в Польше. – Миха улыбнулся одними губами, как-то слишком внимательно глядя мне в глаза.
– То есть?
– А у кого картошки больше, тот и пан!
– Ну, тогда привет тебе, пан Миха. – Я хлопнула его по плечу и глянула на часы.
– Торопишься?
В его голосе послышалось сожаление.
– Я тут… понимаешь. В общем, договорилась, чтобы меня провели в один загадочный дом. Мне для статьи надо.
– Возьмёшь меня в оруженосцы? Обязуюсь носить твоего Nikonа.
Я задумалась на мгновение, вспомнив, что мы уже давно никуда не ходили вместе, а Миха стоял и ждал моего ответа. Я почему-то никак не могла отделаться от ощущения судьбоносности каждого мгновения – казалось, каждое слово, готовое слететь с моих уст, могло перевернуть жизнь.
– Что ж, тогда посвящаю тебя в оруженосцы, – сказала я, торжественно водрузив «зеркалку» на шею Михе, чем вызвала его радостную улыбку.
– И в лоцманы, – спохватившись, добавила я, вспомнив, что не представляю себе, где искать Кожевенную линию 27.
В первый мой приезд в Питер я купила карту, чтобы лучше ориентироваться в городе, и выбрала самую подробную. Сначала я не поняла причину снисходительной ухмылки продавца киоска, её смысл стал ясен мне позже, когда в поисках нужной улицы я развернула карту, которая оказалась метра два в ширину и столько же в длину. Недолго думая, я расстелила её прямо на траве Александровского сада и, встав на четвереньки, водила пальцем то там, то сям, в поисках нужного названия. Вот именно тогда ко мне и подошёл Миха.
– Привет! – сказал он, добродушно улыбаясь мне. – Составляешь план завоевания Питера?
– Угу. Озадачена масштабами укреплений и думаю, с чего бы начать его покорение, – кивнула я, привстав и подбоченившись, как истинный завоеватель.
– Предлагаю взять языка, который и поведает все тайны этого города, – предложил Миха.
– Тебя что ли? – хмыкнула я, оценивающе окинув его взглядом.
У меня были ухажёры и покрасивее, но Миха чем-то сразу мне приглянулся.
– Я готов сдаться без боя, – весело сказал он и подал мне руку, чтобы помочь подняться.
С тех пор мы стали неразлучны, и никакие карты оказались мне уже не нужны.
Вот и теперь Миха вёл меня за руку, ни на миг не прерывая рассказов об улицах, которые мы проходили, и связанных с ними интересных событиях, и мне почему-то очень хотелось, чтобы он меня не отпускал.
Особняк Брусницыных находился на Васильевском острове. Дальний край промышленного Питера имел довольно унылый и запущенный вид, но среди проржавевших складских ангаров и заброшенных заводских корпусов, словно бриллиант, обронённый в пыль, нам открылся необыкновенный двухэтажный старинный дом – цель наших поисков. Фасад, украшенный фризами с лепными гирляндами и эркерами в форме полукруга, выглядел обветшавшим, но всё ещё хранил следы былого великолепия, словно старый придворный фат, нарядившийся для бала, да так и уснувший где-то между жизнью и смертью.
– Вот! – Миха махнул рукой, показывая на особняк. – Дом купцов по кожевенной линии Брусницыных. Только кто ж тебя туда проведёт? Время уже позднее.
– Да вызывался один…
Я оглядывалась по сторонам, но вокруг было пусто и тихо, да туман заполнял окрестности, будто последовав за нами из Аллеи Славы.
– Может, вернёмся? – спросил Миха. – А завтра днём я договорюсь об экскурсии.
И меня снова охватило ощущение судьбоносности этого мгновения, сочившееся из каждого миллиметра существующей реальности.
– Ну…
Я уже готова была согласиться, когда у нас за спиной прозвучало вкрадчивое:
– Добрый вечер!
– Добрый!
Мы с Михой синхронно, словно пара фигуристов на выступлении, обернулись на звук. Перед нами, вырастая из сизо-алого марева, предстал мой разноглазый незнакомец.
– Ян Туманов, – представился он, протягивая Михе руку. – В сети – Ахриман.
– Михаил Чарский. Не в сети.
Миха взглянул на него недоверчиво, словно хотел спросить: «Ахри…Кто?» А я рассмеялась. Ну надо же! Ахриман! Сбежавшее из Древнего Ирана верховное злое божество, сильно отощавшее на местных харчах, пристаёт к начинающей акуле пера и её не менее тощему оруженосцу! А, впрочем… Тут мне неожиданно вспомнились хлёсткие критические статьи на мои опусы, подписанные «Ахриман», и я подозрительно взглянула на разноглазого. Как это у Пушкина: «Румяный критик мой, насмешник…» Не толстопузый, правда, наоборот даже, но почему-то решивший вдохновить меня на новую статью. Да ведь он не знает, что я и Радда Вор – один и тот же человек! Янус-Ахриманус… Всё это вихрем пронеслось у меня в голове, а вслух я сказала следующее:
– А каким образом, мосье Ахриман, вы планируете провести нас в особняк? Или это всё была шутка?
– Не. Я здесь сторожем подрабатываю, – пояснил разноглазый, умильно улыбаясь в ответ. – Ночным.
