ГЛАВА 1. Горечь
Тамила не любила вспоминать детство. Наверное, в нём было и что-то хорошее. Наверное. Но плохое помнилось яснее, отпечатавшись навсегда, словно клеймо. Первое воспоминание… Она хотела, чтобы её приняли в игру. Кажется, играли в прятки, а она так любила искать! И у неё это хорошо получалось. Вот… раз помнит, что получалось, значит память хранит и что-то ещё — глубже. И не такое болезненное. Значит, были игры. И была нежность матери. Она припоминала её…
"Ты у меня самая красивая. И самая умная девочка". Кажется, так. А любимая? Да, было и это… Но так редко. И так… мимолётно. Что и не знаешь — правда ли? Может, просто слова…
Отец? Равнодушный взгляд скользит мимо, но вдруг останавливается на дочери, красивое лицо хмурится. "Сегодня наставница Тари жаловалась на тебя! Говорит, ты невнимательна и отвлекаешь других. Чтобы я больше этого не слышал!" — И всё. А ведь она была невнимательна только потому, что уже давно усвоила то, что объясняла наставница, потому что была первой ученицей. Но похвалы, которую так ждала, не получала почти никогда.
Неужели это всё? Наверняка нет. Но расплывается то немногое, что было, растворяется, словно сахар или соль, брошенные в воду. Холодную воду равнодушия. Её почти не ругали и уж точно никогда не поднимали на неё руку. Она лишь лет в десять узнала, что других детей, случается, могут отшлёпать или ударить, и была этим поражена. С ней не были жестоки. На неё просто не обращали внимания.
"Иди, поиграй с детьми. Иди, поешь. Иди, позанимайся. Иди, погуляй". Всегда — иди. Куда-то. К другим детям, к учителям, к Роне, женщине, которая прислуживала у них в доме, к кому-нибудь. Только не путайся под ногами. Но это когда родители дома. Когда их нет, а их чаще всего нет, то никуда идти не нужно. Её предоставляли самой себе, а если она что-то портила или ломала, не ругали, только морщились досадливо. Впрочем, это случалось редко.
"Ты же умная девочка, найдёшь себе занятие. Ты же умница, поладишь с другими детьми. Ты же молодец, сама разберёшься с тем, кто тебя обидел. Только смотри, чтобы нам потом на тебя не жаловались!" Вот так… Оказывается, хвалили, а она и забыла…
Усмешка на красивых губах давно взрослой женщины совсем не весёлая. Горькая, как вода в Сером озере. Ей однажды довелось попробовать. Другие дети подговорили. Сказали, что вода там сладкая. Тогда она ещё верила тому, что ей говорили, верила, что её могут принять в игру, что с ней могут дружить, что её могут… любить. Но долго эта вера не прожила.
Вода в Сером озере горькая настолько, что её, доверчиво проглотившую полную горсть, тут же и вывернуло. Внутри всё свело, спазмы не отпускали, перед глазами поплыли круги. Прополоскать рот было нечем — только эта же горькая до слёз вода рядом. А другие дети смеялись. Они смеялись.
Наверное, не все. Кто-то смотрел осуждающе. Кто-то даже пошёл и позвал наставницу. Она прибежала, накричала на "шутников", довела Тамилу до дому. Вернее — донесла. Там Рона, ахая и охая, отпоила сначала водой, потом какими-то травами с мёдом.
Рона была… добра к ней? Нет. Просто добросовестно выполняла свои обязанности. Ничего больше. Своих детей и внуков она любила. А Тамила была для неё лишь частью работы, обязанностью. Она даже ахала и охала словно по долгу службы, а не от души. И волновалась лишь из-за того, как отреагируют хозяева — родители Тамилы. Или ей только теперь так кажется? Нет… Рона тоже была к ней равнодушна — в лучшем случае. Впрочем, любви к оборотням обычные люди вообще не испытывали.
Отец объяснил Тамиле, что они — оборотни — высшие существа. Они сильные, умные, они даже внешне красивее, намного дольше живут, почти никогда не болеют, им подчиняется магия. И уважительное обращение, "тей" к мужчине, "тея" — к женщине, может относиться только к оборотням. Иногда так обращаются и к людям, но лишь к тем, кто занимает особое положение, к человеческим предводителям во время переговоров, к примеру. Однако это делается не потому, что люди этого достойны, а для того, чтобы не создавать лишнего напряжения, когда не надо. Вполне можно назвать одного-двоих людей теями, если нужно добиться от них больших податей, не прибегая к грубой силе.
Однако всегда нужно помнить, что обычные люди… существа низшие. Слабые, годные лишь на то, чтобы прислуживать оборотням. Они влачат жалкую жизнь в своих посёлках, деревнях, городках, жизнь, полную невежества, страха, болезней. Если бы не магические кристаллы, другие изделия и зелья, которые продают им оборотни, и не помощь в поддержании порядка, за которую люди обязаны платить подати, они и вовсе впали бы в дикость. Потому-то многие из них считают за счастье наняться в услужение к оборотням. Относиться к ним, как к равным, недопустимо. "Всего лишь люди", — так говорил о них отец. Хотя впрямую никогда их не оскорблял. Это ниже достоинства воспитанного оборотня. Не стоит унижать никого. Каждый должен знать своё место — вот и всё.
И Рона, видимо, своё место знала. Тамила не видела от неё тепла, лишь заботу по обязанности. В тот день, вернувшись вечером домой, мать всё же заметила, что с дочерью что-то не так, расспросила и пожалела — погладила по голове, сказала, чтобы не обращала внимания на глупые шутки… "Они просто завидуют тебе", — сказала.
"Завидуют?" — удивилась Тамила. Она и предположить не могла, что есть, чему завидовать. Оборотни жили благополучно, почти богато, у всех — добротные дома и прислуга из обычных людей, у некоторых по нескольку человек, это у них только одна Рона. Почти все проводили много времени с родителями, с ними играли, занимались, читали им книги вслух. У Тамилы этого никогда не было. Так чему завидовать?
"Ну конечно завидуют, — мать снисходительно усмехнулась. — Ты красива". Потом пришёл отец, сухо поинтересовался, что случилось. Узнав, скривился. "Не позволяй над собой смеяться". После этого почему-то враждебно посмотрел на мать, та ответила не менее враждебным взглядом.
Это тоже было болью её детства… Тогда она ещё не понимала причин, ещё надеялась, что всё может измениться к лучшему, что надо лучше себя вести и больше радовать родителей успехами, тогда лёд между ними растает… Но он лишь креп. Ведь дело было совсем не в ней. И взрослой Тамиле было ещё больнее и обиднее, когда она понимала, насколько глупыми были её надежды.
Позже мать ещё не раз говорила ей про зависть. Вернее — она говорила про это каждый раз, когда Тамила пыталась поделиться своими бедами. А беды были одни и те же — её гнали, с ней не хотели знаться. Хотя бывало и так, что кто-то притворялся её другом, чтобы потом посмеяться над ней. История с Серым озером была только началом. И когда Тамила пробовала поговорить с матерью о том, как относятся к ней самой, всё тоже сводилось к этому. "Они мне просто завидуют! И хорошо! Пусть лучше завидуют, чем презирают". Да, эти слова Тамила запомнила на всю жизнь. Вот только ещё в детстве поняла, что одно другому не мешает… Могут и завидовать, и презирать.
Попытка вспомнить детство не приносила ничего, кроме боли… Хотя и вправду нашлось многое — забытое, похороненное, заметённое снегом…
Их северный край — земля клана полярных лис — весь был заметён снегом. Лето — короткое, отчаянно зелёное и цветущее, словно всё — порыв к теплу и яркости в пронзительной надежде, что этого тепла и яркости хватит на весь долгий холодный год. Какие глупые надежды…
Все надежды — глупы! Все они — обманные иллюзии, за которые приходится платить горечью и болью. И мучительным стыдом. Как в том воспоминании, что пришло ей на память первым. Именно оно было самым… ярким, да. Кровь ведь тоже ярка. Ярка боль.
Она хотела, чтобы её взяли в игру. "Ведь я же умею! Я хорошо умею искать! Ну не хотите, чтобы я искала… не надо. Я тоже стану прятаться! Ну пожалуйста!" Хотелось завыть от стыда. Хотя что ей та давняя сценка? Всё давно быльём поросло! Почему же до сих пор так больно… В тот день доверчивый ребёнок, надеявшийся на дружбу, на тепло, на любовь… В тот день он умер в ней. Вот почему.
Её не просто прогнали. Над ней не просто посмеялись. Именно тогда ей в глаза впервые сказали, что её мать — шлюха. "Иди лучше поищи свою мамашу! Под кого она легла сегодня? Разве тебе не интересно?" — и смех… Тот смех она слышит до сих пор.
Потом она многое узнала. Потом поняла, что тот мальчишка выместил на ней злобу из-за того, что его отец встречался с её матерью. Её мать разрушала его семейное гнездо, лишала его уюта, счастья, тепла, безопасности. Всего того, чего у Тамилы никогда и не было. А у него было. Ему было из-за чего злиться. Он ударил побольнее того, кого смог. Взрослых — не мог, а с ней — восьмилетним ребёнком — справился. Герой.
Потом она узнала, что все так поступают. Все. Бей того, кто слабее, обманывай того, кто ещё верит. Пользуйся глупостью окружающих. Только так выживешь. Только так не позволишь втоптать себя в грязь.
ГЛАВА 2. Холод
К двенадцати годам вопросов не осталось. Ну, почти. Тамила уже достаточно хорошо представляла себе, что происходит между мужчиной и женщиной и откуда берутся дети. Понимала, что брак её родителей сохраняется лишь потому, что так обоим удобнее или, может быть, привычнее.
Кто из них первым начал изменять, осталось неизвестным. Что послужило причиной — тоже. Хотя на этот счёт можно было строить достаточно обоснованные предположения. И мать, и отец были очень красивы и эгоистичны. Странно, что они вообще поженились, а не разбежались в разные стороны после непродолжительного романа.
У оборотней царили несколько более свободные нравы, чем у обычных людей. Хотя внебрачные связи не слишком поощрялись, но и не запрещались, на них смотрели сквозь пальцы. Однако к изменам супругов и разрушению семьи относились куда хуже. Хотя и такое бывало, что скрывать. А в клане северных лис, казалось, все эти измены происходили непременно с участием родителей Тамилы. И если к ним самим большинство относилось с молчаливым осуждением, то все грязные слова и оскорбления изливались на их единственную дочь.
Взрослые молчали, конечно, хотя и они косились на неё, словно она носительница заразной болезни. А дети… дети так часто произносят вслух то, что взрослые прячут под колючими взглядами и неискренними улыбками… Дети ещё не умеют скрывать своё истинное отношение и не считают это нужным. Взрослые их поругивали, если уж совсем перейдут границы, но всё это не всерьёз. Ведь дети лишь повторяли то, что слышали в семьях.
Не все, конечно… Остальные молчали. Никто не хотел вмешиваться, никто не желал стать отверженным, как она. Взрослая Тамила усмехнулась. И она бы не вмешалась. Сейчас. Тогда… была наивной девчонкой. Тогда могла бы. Неужели была? Да…
Всё надеялась на дружбу, всё хотела… тепла. Но холод окружал со всех сторон, давил, вымораживал всё внутри. И выморозил наконец. Только тогда и стало легче. Сразу стало лучше, как только поняла, что нет никакого тепла, для неё — уж точно нет, как только впустила холод, так, чтобы до самого нутра проник, проморозил всё насквозь!
Тогда согласилась с матерью: завидуют! Злятся, потому что на её мать все мужчины засматриваются! А на отца — женщины. А она сама? Она тоже злилась на них. Когда поняла наконец, что не в ней дело. Зачем им вообще был нужен ребёнок?! Да ни зачем. Просто — случился.
Повезло, что была в доме Рона. Иначе так и росла бы, как сорняк — ни покормить некому, ни обстирать. А так… свалили на прислугу и продолжили наслаждаться жизнью. Каждый сам по себе в их небольшой семье, которую и семьёй-то вряд ли можно было назвать. Просто двое чужих друг другу взрослых, одна прислуга, один ребёнок.
Сколько же глупых слёз она пролила, пока поняла, как надо жить, пока позволила оледенеть сердцу, чтобы не мучило болью и тоской… Много. Много слёз было в её детстве. А потом — как отрезало. Когда? После того, как ей впервые бросили в лицо те ужасные слова про мать? Нет… Хотелось бы думать, что тогда, убегая прочь от всех — сама не зная куда, мчась сломя голову, она плакала в последний раз.
Сначала бежала, обернувшись, она совсем недавно научилась — одной из первых, очень этим гордилась, ждала, что отношение окружающих станет хоть капельку лучше. Не стало. Скорее наоборот. Её успехи никого не могли порадовать, только раздражали, но поняла она это позже. Перекинулась, услышав обидное, хотя даже не вполне ещё понятное, слова такого она раньше не слышала, но сразу же осознала, что это что-то ужасное. Что-то такое… как липкая грязь, от которой не отмыться.
Она бежала прочь и казалось, что даже по морде песца, не умеющего плакать зверя, текут слёзы. Мир вокруг дрожал, расплывался, словно вот-вот исчезнет. И ей так хотелось этого… Чтобы исчез мир, чтобы она сама исчезла, и ушла эта боль и обида… Обиднее всего, кажется, было оттого, что она уже догадывалась — те слова правда.
Потом обернулась человеком. Долго брела по снегу, чтобы холод заглушил боль. Уже тогда ощутила, что холод — её союзник. Чуть совсем не вмёрзла в снег, но инстинкт выживания оказался сильнее. Снова обернулась, зарылась в сугроб, лежала, мелко дрожа. Мыслей не осталось, только усталость, только горечь, только желание, чтобы всё закончилось… Раз она никому не нужна, зачем тогда ей жить?
Её всё-таки пошли искать и нашли. Притащили домой, Рона отогрела, отпоила травами с мёдом. Матери не было. Её почти никогда не было… Отца — тем более. Мама пришла ночью, едва ли не под утро. И Рона, забеспокоившаяся, что с Тамилой может что-то случиться, рассказала, в каком состоянии принесли домой её дочь. В ту ночь мама пришла к ней, обнимала, жалела, кажется, даже поплакала немного вместе с ней. Всё спрашивала, что случилось. А Тамила только дрожала и не могла ничего сказать.
В конце концов мать рассердилась. "Ну, говори уже! Что молчишь? Я-то думала что-то серьёзное! А это… глупости всякие. Обидное что-то сказали? Я сто раз тебе говорила: не обращай внимания". И ушла.
После её ухода слова вернулись к Тамиле — много-много слов. Они сложились в целую речь. Они не давали ей спать до утра, выстраиваясь стройно. Хотелось спросить о многом. И впервые хотелось упрекнуть и обвинить. За что с ней так? И неужели мать в самом деле не понимает, как ей тяжело? Нет, просто не хочет понимать. Впервые она всерьёз обиделась на мать. И дальше эта обида только росла и ширилась, превращаясь в пропасть, в оледеневший разлом, который уже не преодолеть.
Мать пыталась… несколько раз. Уже много позже — через год, через два… Когда неожиданно обнаружила, что дочь больше ничем с ней не делится, что больше не льнёт к ней, держится почти как чужая. Заметила и попыталась "поговорить по душам". Поздно. Да и не хватило настойчивости тем попыткам. Каждая из них, не принося быстрого успеха, заканчивалась недоуменным раздражением со стороны матери, которая теперь едва ли не обижалась на дочь: отчего та замкнулась и отгородилась от неё?
Действительно… Отчего бы? — горькая усмешка. Очередная. Сколько их было. Потом уже — когда начала становиться девушкой. Но сначала, когда была подростком, её обида, тоска, непонимание переродились в злость, в ярость. Ледяную, обжигающую, но и приносящую облегчение. Если
