Она говорила с такой уверенностью в голосе, будто устройство Лизы было уже делом решенным.
— Но ведь он плохо меня знает, — несмело ответила она.
— Пустое! — махнула рукой Саша. — Он знает, что ты моя подруга. Этого достаточно. Я напишу ему так, что он сам захочет заполучить такую жемчужину как ты. Да и уровень образования в Смольном ему известен… А твои рекомендации от Екатерины Ивановны? Да он будет в восторге!
В ее словах слышалась детская, наивная уверенность в силе своего влияния на дедушку, но эта уверенность заражала и Лизу.
— Как ты думаешь, у меня получится? — почти неслышно прошептала она.
— Я не думаю, я знаю, — торжественно заявила Саша. — Ты будешь жить у нас, пока не найдешь свое жилье. Или, если захочешь, всегда будешь жить у нас. Мы будем гулять по набережной, есть мороженое и рахат-лукум и болтать обо всем на свете. А я… — ее голос снова стал мечтательным. — Я буду готовиться к представлению ко двору. И когда я получу место фрейлины, я буду приезжать к тебе в гости и рассказывать все-все-все придворные тайны!
Саша все так же грезила о дворе. Ее обожание Александры Федоровны переросло в настоящую, почти религиозную страсть. Она вышила ее миниатюрный портрет и носила его, спрятанным в складках платья, как святыню. Ее разговоры всегда сводились к тому, как она будет представлена ко двору, и она видела себя не просто фрейлиной, а преданной слугой своей августейшей покровительницы.
С Ольгой Арнаутовой у Лизы установились нейтральные, равнодушные отношения. Годы сгладили острые углы, детская вражда переросла во взрослое, отстраненное безразличие — во всяком случае, Лизе так казалось. Они могли вежливо поздороваться в коридоре или передать друг другу солонку за столом, не испытывая ни ненависти, ни желания общаться. Они просто стали разные людьми, и их жизненные дороги больше не пересекались.
А вот с Екатериной Ивановной Лиза крепко дружила. Правда, это была не легкая, беззаботная связь, как с Сашей. С Варсаевой Лиза говорила о серьезном: о книгах, о будущем, о сложности жизни, о выборе пути. Учительница стала для нее мудрой наставницей, тем человеком, с которым можно было обсудить самые сокровенные мысли и страхи.
Будущий выпуск витал в воздухе, будто вибрируя, с нетерпением ожидая своего часа. Он чувствовался в торопливых шагах и жестах девушек, в их взволнованном шепоте, в задумчивых, полных надежд взорах. Для Саши будущее представляло собой блеск двора, для Лизы — класс и исписанную белым мелом доску. Они стояли на пороге, держась за руки, но уже глядя в разные стороны.
Их ждал 1913 год — последний год старой, наивной России. И они и представить себе не могли, что всего через четыре года все — и Смольный институт, и императорский двор, и их собственные судьбы — перевернется с ног на голову.
Но пока они были просто двумя девушками в белых платьях, готовыми шагнуть во взрослую жизнь.
Глава VIII
Торжественный акт в честь выпуска воспитанниц Смольного института был событием, к которому готовились месяцами. Белоснежные залы были убраны цветами, воздух гудел от сдерживаемого напряжения и дорогих духов. А на экзамен должна было пожаловать сама императрица Александра Федоровна с великими княжнами.
Саша, стоя в строю в своем белом платье, задрожала, увидев, как они входят в зал. Побледнела так, что даже губы стали белыми, и крепко схватила Лизу за руку. Та едва слышно вскрикнула.
— Лиза, смотри… Это… Она! — прошептала Саша, и голос ее сорвался.
Лиза боялась, что подруга вот-вот рухнет в обморок, и незаметно поддерживала ее за локоть, сама оставаясь удивительно спокойной. Императрица была для нее просто красивой, статной женщиной, а не объектом поклонения и восхищения.
Церемония награждения шифрами прошла, как и ожидалось. Когда графиня Ливен назвала Сашино имя, та сделала венценосным особами такой глубокий, почтительный реверанс, что, казалось, вот-вот коснется коленями паркета. Александра Федоровна лично приколола к ее плечу золотой вензель на белом банте — знак отличия и высочайшего благоволения.
Саша вернулась в строй со слезами счастья на глазах — ее заветная мечта сбылась.
— Арнаутова Ольга, — громко произнесла Ливен.
Ольга приняла шифр с холодной, совершенной грацией, ее лицо выражало лишь спокойное удовлетворение. Лиза не вошла в число награжденных, но внутри не было и тени сожаления или зависти. Этот шифр был ей не нужен.
После награждения девушки вышли в сад, где их ожидали родители и родственники. Лиза отыскала отца и Елену Викторовну. Первым ее порывом было кинуться в объятия — как тогда, когда она была маленькой девочкой, соскучившейся по дому. Но она лишь сдержанно улыбнулась, приветствуя их. Рядом с отцом стоял молодой офицер с безупречной выправкой и в форме поручика лейб-гвардии.
Незнакомец поймал ее взгляд и улыбнулся — уверенно, обаятельно, чуть насмешливо. Лиза почувствовала, как ее щеки окрашиваются в пунцовый цвет. Она все поняла мгновенно. Это смотрины.
— Елизавета, позвольте представить вам сына моего хорошего друга, — сказал отец. — Поручик Кирилл Владимирович Кречетов. Кирилл Владимирович, моя дочь, Елизавета Антоновна.
Лиза с кивком протянула ему руку, и он склонился к ней, касаясь губами.
— Очень рад наконец-то познакомиться, Елизавета Антоновна. Надо отметить, ваш батюшка скромничал, описывая вас и вашу красоту.
Лиза покраснела еще сильнее. За все годы обучения она никогда не беседовала с мужчиной, никогда не получала комплиментов; и как себя правильно вести, знала лишь в теории. Отец выглядел довольным, Елена Викторовна явно скучала.
Кречетов предложил Лизе руку.
— Прогуляемся?
Лиза, поколебавшись, согласилась, и они двинулись вдоль тенистых аллей институтского сада.
Кирилл оказался блестящим собеседником. Он оказался остроумным и веселым, его рассказы о Петербурге, о службе, о книгах были полны жизни и легкой иронии. А еще он был невероятно хорош собой: высокий, широкоплечий и стройный, его обаяние было таким же естественным и мощным, как дыхание.
Он был воплощением всего, что так ценилось в аристократических кругах — благородства, богатства, блеска, безупречных манер и умения держать себя. И Лиза несколько раз ловила себя на мысли: это именно то, против чего она бунтовала все годы обучения в Смольном. Это тот самый мир, блестящий и легкомысленный, где женщине отведена роль украшения. Кирилл — плоть от плоти его. И она никогда, никогда не даст своего согласия на обручение, какие бы усилия отец ни прикладывал!
Но ее протест тонул в каких-то новых, непонятных ей пока чувствах. Лиза искренне смеялась над его шутками, краснела от его комплиментов и сама с непривычной легкостью поддерживала разговор, хотя впервые общалась с мужчиной так близко. Может быть, они будут друзьями? Но замуж выходить она не будет. Нет, нет и нет!
Она шла рядом, слушая его бархатистый голос, и чувствовала, как почва под ногами, которую она так тщательно выстраивала все эти годы, начинает уплывать. И почему-то ее охватывал не страх, а странное, восхитительное, сладкое головокружение.
***
Путь домой, в подмосковное имение, прошел в странной, двойственной атмосфере. Лиза и боялась возвращения, и жаждала его с неимоверной силой. А еще почему-то никак не могла выкинуть из головы мысли о поручике Кречетове.
Перед самым отъездом из Петербурга Саша, сияющая и взволнованная, сжимала руки Лизы.
— Дедушка обязательно напишет! — говорила она, и глаза ее горели уверенностью. — Он просто еще не успел ответить. Да и почта из Крыма идет долго… Как только все уладится, я сразу дам тебе телеграмму!
Лиза кивала, стараясь улыбаться так же радостно, но в душе у нее шевелилась тревога. Письмо от Андрея Кокораки так и не пришло. Возможно, он был занят обустройством гимназии, а возможно, не хотел брать на работу слишком юную учительницу. А может, сама судьба давала Лизе отсрочку. Отсрочку на принятие другого решения.
Автомобиль графа Белосветова покачивался на ухабах. За окнами мелькали пейзажи, казавшиеся Лизе чужими. Саша осталась в Петербурге — ее ждало представление ко двору, осуществление заветной мечты. Лиза же возвращалась в родное поместье, которое не видела много лет, и ее будущее висело в воздухе, такое же зыбкое, как утренний туман над полями.
Отец, обычно скупой на слова, на этот раз был особенно разговорчив.
— Кирилл Владимирович — блестящий офицер, — говорил он, глядя в окно. — Из древнего рода, состояние у Кречетовых колоссальное. Связи при дворе — самые лучшие. Для вас, Элизе, это была бы… ну очень удачная партия. Я считаю большим везением, что поручик проявляет к вашей персоне столь неподдельный интерес.
Лиза молчала, скромно сложив руки на коленях и сохраняя на лице ту самую безупречную, учтивую полуулыбку, которой ее научили в Смольном — маску, скрывающую любые чувства.
— Никто не должен догадаться о ваших истинных чувствах, — наставляла воспитанниц мадам Бертенева. — Запомните. Никто! Ваши переживания не должны доставлять неудобства другим. Вы должны быть образцом покорности и смирения!
Но внутри ее раздирали противоречия. Мысли о Кирилле вызывали в ней легкое, трепетное волнение, будто в животе порхали маленькие бабочки. Ведь он так красив, так обаятелен и умен!.. Но… выйти замуж? Принять эту «блестящую партию» и забыть обо всем, к чему стремилась, обо всех мечтах? Жить так, как указывает отец? Это казалось чудовищным предательством самой себя, своих идеалов, образа той сильной женщины, олицетворением которого была Екатерина Ивановна.
«Что бы она подумала? — мучительно размышляла Лиза. — Наверное, увидела бы во мне слабовольную дуру, что променяла свои принципы на замужество и правильное положение в свете. Ту, что все-таки стала покорной и смиренной, как овечка, и побоялась идти против».
Но почему-то ей до безумия, до потери рассудка хотелось поддаться этому течению, позволить ему увлечь себя в эту красивую, легкую жизнь.
***
По возвращению в Лазурный Холм ее ожидало письмо от Кирилла. Лиза тут же, с нетерпением вскрыла конверт и впилась глазами в ровные, написанные мелким почерком строчки. Он писал легко, остроумно, с юмором, вспоминал детали их прогулки в саду, шутил, задавал вопросы о ее настроении и самочувствии. Лиза ответила — сначала сдержанно, как того требовали правила эпистолярного искусства, потом все свободнее.
Между ними завязалась оживленная переписка. Каждое новое письмо от Кирилла становилось событием, заставлявшим сердце стучать быстрее. Лиза постоянно ловила себя на том, что думает о нем, снова и снова перечитывает строчки, представляет, что бы он ответил на то или иное ее замечание. И улыбалась, прижимая письма к груди.
Она была счастлива. По-новому, по-другому, не так, как мечтала раньше, но все же — по-настоящему.
Отец и Елена Викторовна переглядывались между собой, как два заговорщика, которые видели, что их план удается, но Лиза даже не замечала этого — она была полностью поглощена своими чувствами. Но краешком сознания она все же понимала: ее судьбу решили без ее участия и согласия, практически пообещав ее Кириллу Кречетову.
И странное дело — внутренний протест, некогда такой яростный, вдруг начал таять, как весенний снег под теплым солнцем. Его вытесняло сладкое, трепетное, такое приятное чувство, которое Лиза боялась назвать своим именем.
Однажды теплой летней ночью Лиза вышла в сад. Воздух был напоен ароматом цветущей липы и свежескошенной травы. Она села на деревянную скамейку, по привычке держа спину ровно, и подняла глаза к небу, усыпанному сияющими точками звезд.
Хотелось смеяться, ликовать, кричать, петь во все горло — в последнем письме Кирилл признался ей в любви. И вдруг, совершенно внезапно, ее озарило. Мысль пришла не как сложное умозаключение, а как простое, ясное и непреложное знание, наполнившее все ее существо теплом и сладостью.
Она влюблена!
Влюблена по-настоящему, безоглядно, по уши — в его смех, в его глаза, ум, насмешливый взгляд, письма, упрямый вихор на высоком лбу. Она влюблена в Кирилла Кречетова — не как в «блестящую партию», а как в человека.
Все ее идеалы и планы о независимости вдруг показались ей бледными и абстрактными по сравнению с этой живой, настоящей, всепоглощающей любовью. Она сидела одна в саду, сжимая в руке последнее письмо, и блаженно улыбалась звездам.
Бунт был окончен. На его месте расцветало новое, незнакомое, но такое желанное чувство.
***
Письма Кирилла были не просто учтивыми посланиями — они были диалогом. Он говорил с Лизой на равных: обсуждал книги, которые она любила, с легкой иронией отзывался о светских условностях, делился своими мыслями о службе и будущем. Его флирт был изящным и простым. Он восхищался ее умом, ее «смольновским» твердым характером, ее непохожестью на других.
И постепенно Лизе начало казаться, что он — тот самый исключительный человек. Не просто один из мужчин ее круга, а тот, кто понимает, кто видит в ней не только будущую жену и мать его детей, но и личность. С ним она будет не просто «украшением гостиной», обязанным улыбаться и молчать. С ним она сможет быть собой.
Ее фантазии, еще совсем недавно рисовавшие классы в женской гимназии, стали меняться. Теперь она представляла себе другую жизнь — жизнь рядом с Кириллом. Как они будут вместе выходить в свет — он, статный и красивый в своем мундире, она — в элегантном платье. Как он будет с гордостью говорить: «Позвольте представить, моя невеста, Елизавета Белосветова». Как они будут по вечерам читать друг другу вслух в уютной библиотеке их собственного дома, а потом говорить о прочитанном.
Она писала Саше, изливая на бумаге все свое смятение и восторг:
«…Я, кажется, безнадежно и совершенно потеряла голову. Он не такой, как все. Он пишет мне о Канте и Вольтере. Я ловлю себя на том, что с нетерпением жду каждое его письмо, а потом перечитываю по десятку раз. И, Саша, я так боюсь, что это всего лишь мираж, что я обманываю сама себя, предавая все свои мечты о другой жизни».
Ответ Саши был полон искреннего, неподдельного восторга.
«Лиза, да это же самая настоящая сказка! Та, о которой мы прежде только в книгах читали! Офицер, по уши влюбленный в выпускницу — это же прекрасно. Ты должна быть счастлива, а не мучиться сомнениями. Крым никуда не денется, а такая любовь бывает только раз в жизни. Я так рада за тебя!»
Поддержка подруги одновременно смущала Лизу и заставляла сердце бить чаще от радости. Саша не видела в ее этом предательства идеалов, а лишь красивую историю любви. И Лиза так хотела верить, что ее чувства — не слабость, а новый, не менее прекрасный путь. И что Кирилл и правда тот самый исключительный человек, который не загонит ее в рамки, а наоборот, откроет перед ней весь мир.
А что, если это и есть свобода? Свобода быть любимой таким человеком?
***
Кречетовы приехали в Лазурный Холм после Рождества — свататься. Имение укрывал снег, деревья спали под синеватым пушистым инеем. С зимнего неба то и дело срывался мелкий колючий снег; северный ветер подхватывал его и закручивал маленьким вихрем, мел поземку. Слуги большими деревянными лопатами расчищали дорожки, сметали снег с крыльца. Воздух казался льдистым и ломким.
