— Бабальон, — сказал кто-то.
— Боже, сколько их…
Лиза с другой сестрой подхватила очередные носилки. Тело было легким. Взгляд упал на лицо раненой, и Лиза вздрогнула, замерла; по спине пополз липкий холодок. Из-за слоя грязи, гари и запекшейся крови на виске на нее смотрела знакомые серые глаза, теперь мутные и невидящие.
Ольга.
— Жива! — крикнула сестра. — Скорее всего, в легкое! Быстрей!
Лиза, собрав все силы, понесла носилки внутрь, в операционную. Она шла, не чувствуя ног, глядя только на бледное, восковое лицо Ольги, на ее полуоткрытые губы, из которых с каждый хриплым выдохом выходила розовая пена.
Но когда они занесли носилки в госпиталь, хрипы вдруг прекратились. Дыхания не было. Тишина.
Ольга была мертва.
— Все, — выдохнула сестра, когда они опустили носилки на пол прямо в холле. Отерла со лба пот, тряхнула рукой. — Пойдем.
Но Лиза не сдвинулась с места. Все вокруг продолжало двигаться: бегали сестры, слышались приказы, стоны раненых, хлопанье дверей. Но для Лизы мир замолк. Звуки доносились до нее как сквозь толстую стену — приглушенно.
Она опустилась прямо на холодный мраморный пол. Руки тряслись, как тогда, в кафе. Она смотрела на Ольгу, на ее строгий профиль с заострившимся носом, на закрытые в вечности глаза — ее подруга, ее враг, ее одноклассница. Девушка, что так отчаянно махала ей рукой на прощание. Дерзкая, язвительная Ольга Арнаутова, всего три месяца назад такая живая и звонкая, что рушила строй, чтобы сказать ей «Прости».
И вот она лежит здесь, на жестких госпитальных носилках, легкая, как перо, с закрытыми навсегда глазами, с тишиной вместо сердца.
Война, безжалостная в своей жестокости, принялась пожирать и женщин.
Хоронили Ольгу на военном кладбище недалеко от госпиталя. Вдалеке выстроились ровным строем молоденькие тонкоствольные березки. Было серо, пусто и тихо. Родители не успели приехать — они жили в Астрахани, и телеграмма с горестным известием, скорее всего, еще не дошла до них.
Пришли всего несколько человек. Лиза и Саша стояли рядом, бледные и молчаливые. Какой-то юный солдатик на костылях, с перебинтованной головой — он, кажется, даже не знал Ольгу, но пришел отдать дань своей соратнице. И четыре ее подруги по батальону. Она стояли навытяжку в своих потрепанных формах, с прямыми спинами и глазами, полными не слез, а какой-то окаменевшей боли и ярости.
Гроб был простой, сосновый, ничем не обитый. Его опустили в сырую яму. Одна из девушек, с обветренным лицом и короткой гривой кудрявых волос, выступила вперед.
— Прощай, сестра-однополчанка! — Ее голос сорвался на крик. — Твоя гибель будет отмщена! За тебя! За Россию! Царствие небесное и вечная память герою!
Она резко вскинула винтовку. Три другие последовали ее примеру. Четыре сухих, оглушительных залпа разорвали сырой воздух, спугнув нескольких ворон с ближайшей березы. Эхо прокатилось по плоскому полю и затихло. Солдатик на костылях торопливо натянул фуражку, порывисто и как будто смущенно отдал могиле честь. Саша сжала руку Лизы так, что кости хрустнули. Она повернула к ней лицо, и в ее глазах, обычно полных восторженного огня, Лиза впервые увидела взрослое, неумолимое горе и страх.
— Ее Величество говорит, что смерть во имя Родины прекрасна, — прошептала она.
Девушки из батальона, отдав последние почести, развернулись и ушли твердым, строевым шагом, не оглядываясь. Солдатик неловко заковылял к госпиталю, подбирая раненую ногу и скользя костылями по мокрой земле. Лиза и Саша остались одни у свежего земляного холмика с простым деревянным крестом. Они молчали. Происходящее казалось неправдой, дурным сном. Ольга Арнаутова. Дочь прославленного генерала. Выпускница Смольного института. Теперь она лежала здесь, в земле, под туманным петроградским небом.
И словно в ответ на эту мысль небо вдруг раскололось и пространство разрезал ливень — густой, бурный, он смывал пыль с креста, стекал длинными каплями с перекладин, шумел в листве берез.
Они не побежали укрываться. Они просто стояли, промокая насквозь, чувствуя, как ледяные струи стекают за воротник. Крупные капли громко барабанили по земле, словно отбивая салют по той, чья молодая жизнь оборвалась так внезапно.
— Она была дура, — сквозь шум дождя сказала Саша. — Дура, что пошла туда. Зачем?
Лиза не ответила. Она смотрела на размывающийся холмик и думала, что Ольга, конечно же, знала, что может погибнуть, и сама выбрала этот путь. А почему — они уже никогда не узнают.
Дождь не утихал. Он смывал все — и пороховую гарь с мундиров, и слезы с лиц, и последние следы чьей-то короткой, яркой жизни.
***
Госпиталь жил своим привычным ритмом. Лиза перестилала постель на койках в палате, когда за спиной у нее раздался голос одной из сестер:
— Елизавета Антоновна, к вам… Вас спрашивают!
Она обернулась, смахивая тыльной стороной ладони пот со лба — и замерла. В проеме высокой двери, залитый солнцем, стоял Кирилл — в новой парадной форме, при сабле, с фуражкой под мышкой. Он был нестерпимо реальным, живым, красивым, улыбался той самой улыбкой, от которой у нее по спине бежали мурашки.
Сердце сперва подпрыгнуло, потом рухнуло вниз и снова поднялось, забилось где-то в горле. Комната поплыла. Лиза схватилась за железную спинку койки, чтобы не упасть.
— Кирилл Владимирович… — выдохнула она, полная неверия и счастья. — Почему же вы не предупредили?
Он шагнул к ней, его глаза смеялись.
— А вы не рады, Елизавета Антоновна?
Она прижала руку к груди, чувствуя, как дрожат колени. И тут, не думая, забыв обо всем на свете — о раненых, о строгом уставе, о сестрах — она выбежала в пустынный в обеденный час коридор. Кирилл поймал ее в объятия.
— Я бесконечно рада! — шепнула Лиза, глядя на его лицо.
Он одной рукой прижал ее к себе, а другой поднял за подбородок и поцеловал. Глубоко, стремительно, по-хозяйски, отчего Лиза на миг забыла, как дышать. В ушах стучало.
— Послушайте, — он отпустил ее, но продолжал держать за локти, его глаза горели. — У меня побывка всего на пару дней, и сегодня вечером я приглашен на бал в Офицерское собрание. Вы идете со мной?
Лиза растерянно глядела на него.
— Бал? Но как?.. Я не могу… Я в дежурстве сегодня… Василиса Никитична….
— Хотите, я упрошу ее? — с беззаботной уверенностью спросил Кирилл. — Не пристало офицеру появляться на балу без невесты. Пересуды пойдут.
Он говорил серьезно, но в глазах плясали веселые искорки.
— Я сама. Ждите здесь. Я скоро.
Он отпустил ее руки, и она, все еще дрожа от поцелуя и неожиданности, заторопилась в сторону кабинета старшей сестры. Башмаки отстукивали по полу ровную, быструю дробь.
У двери Лиза подняла руку и робко постучала костяшками пальцев.
— Да? — раздался голос Василисы Никитичны, и она толкнула ручку.
Старшая сестра, как обычно, сидела за дубовым столом в окружении кип бумаги и папок, толстые пальцы ее сжимали дымящуюся папиросу. Лиза коротко сообщила про приезд жениха и попросила разрешения отлучиться, почему-то чувствуя себя гимназисткой, вымаливающей позволения на вечерний променад.
— Всего на одну ночь, Василиса Никитична, — тараторила она. — Он уедет на фронт через два дня. Мы так давно не виделись!
Старшая сестра молчала, курила. Твердым, каким-то изломанным движением ткнула папиросой в жестяную пепельницу, и оттуда к потолку взвилась серая струйка. Лизе почему-то показалось, что Василиса Никитична сердится на нее, но за что?
— Вы работаете на износ, — резанула она. — Если уж на то пошло, вам бы лучше отдохнуть, чем на балах скакать.
Лиза молитвенно сложила перед собой руки, Василиса Никитична еще пару секунд без слов смотрела на нее, потом вздохнула.
— Идите. Но чтобы завтра к обеду были как штык! Иначе больше никаких побывок.
Лиза, счастливая, вылетела в коридор, Кирилл терпеливо ждал ее, вышагивая вдоль стены туда и обратно, и она побежала к нему, на ходу кивая и улыбаясь.
***
Офицерское собрание гудело множеством голосом. Золотые погоны, аксельбанты, шорох дамских платьев, раскрытые веера, ослепительное сверкание драгоценных камней и блеск шелка — все это слепило, кружило-дурманило голову. Разносили шампанское и красное вино, легкие закуски, воду, официанты ловко лавировали между гостей, держа круглые подносы на трех пальцах. Лиза взяла воды и наколотый на серебряную вилку кусочек персика. Как же давно она не ела свежих фруктов! Свежий запах персика дразняще щекотал ноздри, и ей безумно хотелось съесть всю дольку сразу, но она старалась есть медленно, откусывая по маленькому кусочку.
Война была еще молодой и дерзкой, манящей приключением и неизвестностью, рождала не страх, а упоение собственной отвагой и жаждой скорой славы. Бал пылал почти отчаянным весельем, словно каждый из собравшихся здесь офицеров в новеньких, ещё не пахнущих порохом мундирах, и каждая дама в бальном платье стремились наперегонки прогнать тень грядущих испытаний, о которых они знали, но никогда не признались бы в этом даже самим себе.
Звуки военного оркестра тонули в гуле молодых, возбужденных голосов, звоне шпор и беззаботном смехе; в вихре вальса мелькали разгоряченные лица, летела легкая ткань платьев, сверкали драгоценности и улыбки.
Лиза в своем бледно-желтом вечернем платье, пошитом для послесвадебных торжеств, сначала робела, но Кирилл не отходил на нее ни на шаг.
— Смотрите, поручик Кречетов, — услышала она краем уха. — А с ним невеста. Сияют!
— Вы знаете, что она работает в госпитале на Знаменской?
Кирилл, услышав эти слова, выпрямился еще больше. Он гордился ею, и даже не думал это скрывать. Лиза смущенно опустила глаза.
— Выбрал себе партию из благовоспитанных московских барышень, — сказал кто-то за ее спиной. — И правильно сделал! Столичные — те еще вертихвостки.
Они танцевали. Вальс. Мазурка. Полонез. Его рука была твердой опорой на спине, и Лиза забывала обо всем: о госпитальном смраде, о раненых, о страхе, который не отпускал ее порой целыми днями. Он здесь. Он рядом. Бояться больше нечего.
Бал кружился вихрем разноцветной ткани и военной формы под звонкие аккорды полкового оркестра. Лиза, еще не до конца пришедшая в себя после стремительного вальса-контрданса, опиралась на руку Кирилла, когда перед ней вдруг вырос незнакомец.
— Позвольте представиться, штабс-капитан Алексей Георгиевич Журагин! — отчеканил он. — Мадмуазель, позволите пригласить вас на богемскую польку?
На нее смотрел невысокий, коренастый мужчина в форме с багровым, испитым лицом. Его маленькие маслянистые глазки с жадным, липким блеском ощупывали ее с ног до головы. Лиза всеми силами попыталась скрыть отвращение. Да он же в стельку пьян! От него ощутимо несло хересом и дорогим табаком, вел он себя развязно, размашисто-небрежно.
— Благодарю вас, господин штабс-капитан, но я…
— Оставьте, мадмуазель! — перебил Журагин. — Ваш жених и без того вас ни на мгновение от себя не отпускает, неужели все танцы достанутся ему одному? Сие несправедливость! Вопиющая!
Он говорил громко, с широкой неприятной улыбкой, раскатисто, его рука, короткая и мясистая, уже тянулась к ее пальцам. Лиза попятилась, Кирилл сделал шаг вперед, сверля штабс-капитана стальным взглядом, тот усмехнулся.
— Ну-ну, господин поручик, оставьте свою ревность! Ничего я с вашей невестой не сделаю.
И, не дожидаясь ответа, он увлек Лизу в ровный круг начинающейся польки.
Танец стал для нее пыткой. Рука штабс-капитана ложилась не на спину, как было положено, а чуть ниже талии — нагло и отвратительно, он притягивал ее слишком близко, прижимал слишком сильно, нарушая все приличия, и Лиза чувствовала, как отчаянно пылает лицо от стыда и досады. Его маленькие глазенки не отрывались от ее декольте, а на губах играла отрыто похотливая ухмылка.
— Слыхал, вы в госпитале работаете? — спросил он, и его дыхание обожгло ей щеку, обдало тошнотворным хмельным смрадом. — Хрупкая такая… красивая… руки нежные… Сразу видно, что благородная смоляночка. Тут про вас... только лестное... говорят. Жаждал познакомиться с вами поближе!
Лиза не ответила, отвернулась, стараясь не встречаться с ним взглядом. Несмотря на изрядное опьянение, танцевал Журагин на удивление легко и уверенно. Кирилл стоял у белоснежной колонны, его правая рука лежала на эфесе парадной сабли, пальцы сжимали и разжимали рукоять. Он пристально следил за Лизой и штабс-капитаном, и в его позе, в напряженных плечах, в горящем темным огнем взгляде была готовность, абсолютная и мгновенная — ринуться в бой прямо здесь, среди блеска и музыки, чтобы вырвать невесту из этих мерзких лап.
Он поймал ее взгляд, и Лиза едва заметно мотнула головой: нет, пожалуйста, не нужно скандала. Она танцевала механически, считая шаги, молясь, чтобы эта бесконечная полька поскорее закончилась.
Голос распорядителя бала, громкий и размеренный, резал воздух, отбивая такт богемской польки:
— Кавалер идет на даму! Дама идет на кавалера! В центр! Кружимся!
Лизе эти команды были не нужны. Ритмичные шаги и заразительная мелодия жили в ее крови, отзываясь в мышцах долгими часами тренировок в Смольном.
Она с улыбкой вспомнила, как они, воспитанницы, разбивались на пары, чтобы разучивать фигуры, ее напарницей часто становилась Саша, и им приходилось по очереди исполнять роль кавалера. Лиза, изображая учтивого танцора, с комичной серьезностью подавала Саше руку, вела ее в танце, они тогда смеялись до слез, спотыкались о собственные юбки, но оттачивали каждое движение до автоматизма. Воспоминание это было таким живым и теплым, что на мгновение она забыла о навязчивом взгляде штабс-капитана. Внутри потеплело. Она ловила такт музыки, и ноги сами несли ее в нужном направлении, будто она снова была в огромной, гулкой бальной зале Смольного, а «кавалером» была хохочущая Саша Кокораки.
Когда прозвучали финальные аккорды, Журагин нехотя отпустил ее.
— Благодарю, мадмуазель.
Лиза не ответила, сделала шаг, потом другой, и почти бегом бросилась к Кириллу, ей казалось, что она стала грязной от прикосновений Журагина. Кирилл встретил ее, заслонив собой от всего зала, и его рука, сильная и крепкая, сжала ее локоть — по-хозяйски, по-своему.
— Хотите, уедем? — спросил он, угадав ее мысли.
Лиза без слов увлекла его к двери. Они вышли на набережную, ночной воздух был прохладен и свеж. Кирилл подозвал извозчика.
— Куда? — осведомился тот.
— Никуда. Прокатимся. Поколесим, — ответил Кирилл, усаживая Лизу в потертую пролетку и накидывая ей на плечи свою шинель, сам легко вскочил на подножку и опустился рядом, взяв ее за руку.
Экипаж тронулся, Петроград плыл мимо них — темные воды Невы, силуэты дворцов, огни фонарей и светящиеся окна. Они молчали, прижимаясь друг к другу плечами, мир сузился до скрипа колес по булыжнику, цокота копыт и теплого пространства между ними.
Лиза повернула к нему голову. Ей до боли хотелось ощутить его губы на своих, как тогда, в госпитальном коридоре — хотелось настолько сильно, что внутри все горело каким-то яростным, бешеным огнем. Кирилл тоже посмотрел на нее, в его глазах отражались городские огни и все небо сразу.
