Мало-помалу ноги сами привели меня к парадным воротам. Одинаковые до жути карлики маялись под огромными створками. Смешно, но на калитке действительно имелась личина - дверной молоток в виде гнуснейшей хари - не человек и не баран, а какой-то скотский нахал, мерзкий, кучерявый, с кольцом в носу.
Я пошевелил кольцо, подергал дверцу, потолкал. Она стояла, как каменная. Карлики что-то ковыряли в щелке между булыжников, полностью поглощенные этим занятием. Тогда, поддавшись порыву, скорее из озорства, я огляделся - не видит ли кто - протер рукавом кафтанчика надутую щеку образины и чмокнул прямо в собственное губастое отражение.
Послышался скрип и медленно, медленно калитка отворилась.
Свобода? Разве такое может быть?
Озираясь, ежесекундно ожидая подвоха, не веря себе, я переставил одну ногу через порог. Ничего ужасного не произошло. Тогда я переставил другую.
Вправо и влево за воротами шла пустынная улица.
Я прикрыл за собой калитку и со всех ног бросился куда глаза глядят. Не веря в освобождение.
Радости я не испытывал. Только страх.
Что-то здесь было не так. Никто не гнался за мной, одни собаки лаяли за глухими заборами. Пробежав несколько улиц, я пошел шагом, наугад, избегая редких прохожих, не спрашивая дороги, и вскоре уперся в городскую стену. По задворкам вдоль нее вышел к маленькой башне со сквозным проходом.
Один-единственный стражник откровенно спал, привалясь к стене на солнышке, косо держа секиру. Курица клевала в пыли у его ног.
Никто не помешал мне выйти из города, перейти по мостику через Красивую Вырь. Дорога уходила вдаль по чистому полю. Красивая Вырь играла с небом - кто синей. Вдали блестела березовая роща. Я набрал полную грудь воздуха, напоенного осенней горечью увядания. Счастья не было.
Я тяжело вздохнул. Я здоров, сыт, обут, одет. Свободен. Ушел от колдуна. Иду навстречу новым приключениям. Все.
Черная глухая карета, запряженная четверкой неброских, но крепких и резвых лошадок, заставила меня сойти на обочину, заслониться рукавом и несколько раз чихнуть от пыли.
Когда пыльный шлейф от кареты втянулся в маленькую башню, я продолжил свой путь. Но шаги мои делались все медленнее и медленнее.
В пути хорошо думается. А подумать мне было о чем. Дед, мой добрый любящий дед, отправил меня на страшное дело. Предположим, он сам этого не хотел. Он делал, как положено - исполнял волю предков. С ней не поспоришь. Не я, не он, и даже не его деды и прадеды придумали такой закон. Родичи, предки, корни нашей жизни не велят прощать обид. Долг мести появился в незапамятные времена. И надо его исполнить, иначе гнев Родичей падет на нас. На деда, на тетю Анеле, тетю Глусе, на Юраса и Ютаса, моих двоюродных братишек. Я представил себе ряд Родичей, уходящий вглубь времен. Все они получались какими-то одинаковыми, в доспехах, с тяжеленными мечами и копьями, и все сурово смотрели на меня. Сочувствия от них ждать не приходилось.
Тут требовалось поразмыслить. Я свернул к Красивой Выри и сел у воды.
Ракиты закрывали от меня город и колдунову башню. Долго сидел я и смотрел, как течение расчесывает подводные травы, как греются на мелководье мальки и улитки, как крохотные водоворотики морщат отражение небесного лика и волны нарезают отражения берегов.
Сидел и смотрел, без мыслей и чувств. Пригретый солнышком. Течение Выри словно вымыло и распрямило мою душу. Каким бы мир не казался мне плохим и страшным, другого нет. Я должен выполнять свой долг, вот и все - так просто. Я сделаю это, не потому, что я такой хороший и правильный. Просто, если жить беспутно, хребет у моей судьбы будет переломлен. Не самому же мне его ломать. Колдун учит меня. Хорошо ли, плохо ли - мне трудно судить. Впечатляюще - это точно.
Я выбрался на дорогу. Солнце уже клонилось к пасти Змея, светило без прежней силы.
Меня держали путы посильнее стен и засовов. Колдун, видно, это хорошо понимал.
Я вернулся в город.
Башня теперь вообще не охранялась. Обогнув спящую свинью, я пошел вдоль заборов, провожаемый разноголосым басовитым лаем. Что-то, а заборы строить в Жалицах умели, и псов держали знатных.
Дорогу я находил без труда: колдунова башня возвышалась среди домов, как пастух среди овец.
Снаружи колдуновской калитки красовалась такая же недочеловеческая рожа, но кольцо на этот раз она держала в зубах. Стрельнув глазами по сторонам - не видит ли кто - я проворно чмокнул эту мерзость в щечку. Калитка бесшумно отворилась. Наверное, братья-карлики перестали дурью маяться и смазали петли.
Перешагнув порог, уставился как баран на новые ворота, на черный бок кареты, той самой, что обогнала меня утром. Пыль с нее стерли, отдохнувшие лошади перебирали копытами, просясь в дорогу. (Такие же добрые кони несли сани по снежной равнине. Ветер, ночь, кровь. Я всюду носил ночную гонку с собой. Словно она стала моей неотьемлемой частью.)
Кто-то гостил у господина.
Не он ли прислал поутру почтового голубя? Я услышал разговор, мерные шаги по брусчатке и замер под прикрытием каретного бока.
Говорил колдун, любезно, непринужденно, как добрый хозяин:
- Материал превосходный. Мягкий как воск. Искусными пальцами можно вылепить все, что угодно. Но внутри у него имеется зернышко, потверже алмаза...
- Вот так его! - пробасил второй голос и забухал смехом, как в бочку.
- Нет, ломать нельзя, - возразил колдун, дождавшись, пока гость отсмеется, - только испортишь материал, ничего путного не выйдет, имел уже опыт. Мы его расшатаем и обойдем. Правда, потребуется время. Зато изделие получится - высшей пробы!
- Вам виднее, мудрейший, вам виднее, - прогудел бас, - только ведь время-то подпирает, дружинушка ждать не хочет.
- Я думаю, к холодам управимся, - пообещал мой колдун.
- Смотрите, не выдайте. Дело выгорит - озолочу.
Карета качнулась и просела под тяжестью влезшего в нее тела.
- Истинным наслаждением было принимать вас, - галантно проговорил колдун, свистнул, хлопнул в ладоши, карлики налегли на половинки ворот, невидимый мне кучер взмахнул кнутом, и карета, стуча по брусчатке, выехала со двора.
Колдун, обернувшись с середины крыльца, увидел меня, нахмурился, но ничего не сказал.
Я поскорее убрался восвояси, довольный, что отделался без нагоняя за подслушивание. Правда, из разговора я ничего не понял.
Поутру я стоял перед господином в высокой комнате внутри башни. События повторялись здесь с неотвратимостью восхода и захода солнца.
- Значит, Анзор, слушай, - я еще не привык к новой кличке и поежился, как от прикосновения холодных рук. - Я тебя недооценил. Надо было тебе сразу все объяснить. То, что ты видишь, происходит не в нашем мире. Я мог бы соврать, что это просто фантазия. Но ты все равно догадаешься, почувствуешь фальшь, а я не хочу, что бы между нами лежала хотя бы тень недоверия. То, что ты видишь - очень важно. Но девушка не гибнет на самом деле. Не гибнет в нашем понимании. В том мире другие законы. Ты же видишь, все в точности повторяется снова и снова. Сколько угодно раз. Это то же самое, что слушать сказку. Бабка твердит одно и тоже, а дитя в одних и тех же местах плачет от страха или заливается смехом. Так же и здесь. Разумеется, ты потрясен во много раз сильнее, чем малец на бабкиных коленях. Но только потому, что рассказчик из меня лучше, а еще потому, что сказка эта очень близко тебя касается, понимаешь? Это сказка твоей души.
Вроде как я понимал, а вроде и не очень.
- Этот волк, эта равнина, эта гибнущая девушка есть в тебе. Они всегда были в тебе, просто ты не знал. Хочешь ты смотреть или не хочешь, волк все равно настигнет девушку и порвет ей горло. Так продолжается вечно. Так имей же мужество и досмотри до конца. Не прячься, как младенец, под одеяло.
Я подумал, что несчастная девчонка в санях поступала именно так.
- Видишь ли, ты весь опутан дурацкими запретами. Надо снять некоторые из них, иначе они могут смешать расчеты, когда мы начнем работать с действительностью. Ты оказался посложней, чем я ожидал, Анзор. Это хорошо. Но любая палка о двух концах. От тебя можно ждать любых финтов. А непредсказуемое опасно. Особенно в нашем деле. Понял?
- Да.
- Запреты хороши для простолюдинов. Но для просвещенных людей, таких, как я и ты, Анзор, они не нужны.
Мурашки поползли по коже от его взгляда, но уж таким бальзамом пролилось на меня это "я и ты"! К тому же приятно, когда тебя считают «просвещенным». Правда, тут же я подумал, что жизнь среди недоумков не прошла для него даром.
Чуткие голубые глаза сторожили малейшую перемену в моем лице.
- Что-то не так?
- Я все понял.
- Значит, я не ошибся в тебе, - он обнял меня за плечи, увлек на сундук, усадил рядом. - Ты очень сметлив, Анзор. Мы с тобой многого добьемся.
Опять это "мы с тобой"! Временами я почти ненавидел господина, но сейчас готов был прыгать и лизаться по-щенячьи от радости.
- Вставай. Хватит разводить нежности и терять время.
- Я только хотел спросить до того, как начнется...
- Ну?
- То, что я вижу, тот мир, это вроде сна? Просто яркий сон?
- Любопытен ты, Анзор, не в меру, - он помолчал. - Нет, это не сон. Это особый мир, отличный от нашего, живущий по своим законам. Можно сказать, что он составлен из снов многих людей, тех, что живут сейчас, тех, что жили раньше и тех, что будут жить. Я сильно упрощаю.
Он прошелся по комнате мерными шагами.
- Важно, что этот мир обнимает все сущее, как вода реки омывает все камни и песчинки на своем ложе. Все происходящее в нем отзывается в других мирах, и наоборот. Это Мир меж мирами. Ну что, удовлетворил я твое любопытство?
- Боюсь, что ваш ученик недостаточно сметлив, господин мой!
Светлые глаза полыхнули весельем.
- Далеко пойдешь, парень, если не остановят!
Что-то не понравилось мне это «если не остановят»…
- Ну, - сказал он совершенно другим, деловым, тоном. - Хватит бездельничать. Повторяю: девушка не гибнет, как гибнут в нашем мире. Она гибнет и воскресает вновь. Так идет испокон веков, и будет идти вечно, пока мир стоит. Если это для тебя сложно, просто запомни: она не гибнет. Она не гибнет. Она вообще не человек. Это раз. Второе: когда окажешься внутри, сосредоточься на волке. Только на волке. Не отвлекайся на пустяки. Это все. Желаю удачи.
Он бережно взял меня за плечи, развернул лицом.
Не сразу, далеко не сразу, я проник в тот мир. Вначале мы долго смотрели в глаза друг другу. Это напоминало любовь. И поединок. Боролся с ним не я. Боролось что-то во мне.
Наконец, стены растворились во властной всеохватывающей голубизне...
... Снежная равнина расстилалась вокруг, степь улетала назад под моими лапами. Тройка стремительно приближалась. Бросок на сани меж свистящими арками бича, падение кучера, тряска саней, прыжок! Совсем рядом безумные глаза, нежное пульсирующее горло. Как противно бьет в нос запах благовоний, как щекочутся теплые волосы. Как близка под кожей кровь!
Я помню все до малейшей черточки. Каждая мелочь врезалась в память.
Отстраненно я смотрю, как этот якобы волк рвет горло будто бы девушке. Чувствую опьяняющий вкус крови во рту. Голова от него становится легкой, а брюхо - тяжелым. Нежные, как хрящики, косточки тают на зубах. Волк торжествует и наслаждается. Меня тошнит. Но я терплю и стараюсь смотреть на все как бы со стороны.
Я ничего не могу изменить. Я должен увидеть все до конца. У меня свой Путь. Я не младенец.
Густой ток крови иссяк. Волк - и я - облизываем морду сильным розовым языком. Там, где лежала девушка - ошметья кровавой плоти, покрывало с каймой из самоцветов стало красным. Голова откатилась в угол саней. Ее почти не видно под слипшимися от крови волосами. Прыжок с саней на снег. Обезумевшие лошади рвутся в ночь.
Я - и волк - неторопливо трусим к темнеющей на снегу кучке - скорченному телу ямщика. Он оглушен падением, но жив.
Мы с волком тычемся носом ему в лицо. Пахнет самогоном, немытой плотью, больными зубами и - страхом. Эту кровь противно пить.
Мы неторопливо трусим в ночь, темнота обступает нас, сулит покой. Задираю морду вверх, к венцу лун...
... венцом расположеных по кругу башни окошек. Я смотрю вверх, и мне хочется выть.
- Все, - говорит колдун. - Прошел.
Я смотрю на него и не понимаю. Странный звук: полу-стон полу-вой, вырывается у меня изо рта.
Я тут же давлю его и показываю зубы в улыбке: из вежливости и подхалимажа. Внутри у меня пусто.
То вечное, крепкое, светлое, доставшееся мне от деда и Родичей, что я, не подозревая, носил в груди, ушло. Погрузилось во мрак, в волны Реки Океан. Быть может, навсегда.
Я пуст. Теперь у меня ничего не осталось.
Только волчья сущность. На следующее утро я стоял в башне перед колдуном.
Он ходил вокруг, прощупывал меня голубыми глазищами со всех сторон и улыбался, как мастер, радующийся удачному заделу.
Я стоял перед ним, пустой сосуд, равнодушный к тому, чем его наполнят.
- Ну, Анзор, первый шаг сделан. Пойдем дальше. Посмотрим, чего ты стоишь наяву.
Я последовал за ним через дверь у очага, и мы оказались внутри каменного строения, примыкающего к башне, с занятными окнами из стеклянных кирпичиков. Свет сквозь них проходил, но ни изнутри, ни снаружи ничего не было видно.
В простенках стояли всякие шкафы и шкафчики. На обширном, покрытом въевшимися пятнами столе царствовали огромные, чрезвычайной сложности весы, с мудреным прибором вокруг стрелки.
- Туда садись.
Я сел, куда указал палец господина - у ног человеческого остова, такого старого, что кости его сделались темно-коричневыми и потрескались.
Возможно, он понадобится для моего превращения. При всей вялости мне сделалось немного не по себе. Одновременно я жаждал подвергнуть самым страшным наказаниям-испытаниям себя чужого, нынешнего - вдруг он развалится, и я вновь стану прежним - и заодно отплатить себе прошлому, так легко предавшему свою сущность.
Колдун зорко и насмешливо глянул на меня и ничего не сказал.
Он свистнул, девушка, с ног до головы закутанная в черное, внесла поднос. Мое сердце не дрогнуло при ее появлении, да и она, кажется, избегала замечать меня. Обошла место, где я сидел, много дальше, чем требовалось.
Я пошевелил кольцо, подергал дверцу, потолкал. Она стояла, как каменная. Карлики что-то ковыряли в щелке между булыжников, полностью поглощенные этим занятием. Тогда, поддавшись порыву, скорее из озорства, я огляделся - не видит ли кто - протер рукавом кафтанчика надутую щеку образины и чмокнул прямо в собственное губастое отражение.
Послышался скрип и медленно, медленно калитка отворилась.
Свобода? Разве такое может быть?
Озираясь, ежесекундно ожидая подвоха, не веря себе, я переставил одну ногу через порог. Ничего ужасного не произошло. Тогда я переставил другую.
Вправо и влево за воротами шла пустынная улица.
Я прикрыл за собой калитку и со всех ног бросился куда глаза глядят. Не веря в освобождение.
Радости я не испытывал. Только страх.
Что-то здесь было не так. Никто не гнался за мной, одни собаки лаяли за глухими заборами. Пробежав несколько улиц, я пошел шагом, наугад, избегая редких прохожих, не спрашивая дороги, и вскоре уперся в городскую стену. По задворкам вдоль нее вышел к маленькой башне со сквозным проходом.
Один-единственный стражник откровенно спал, привалясь к стене на солнышке, косо держа секиру. Курица клевала в пыли у его ног.
Никто не помешал мне выйти из города, перейти по мостику через Красивую Вырь. Дорога уходила вдаль по чистому полю. Красивая Вырь играла с небом - кто синей. Вдали блестела березовая роща. Я набрал полную грудь воздуха, напоенного осенней горечью увядания. Счастья не было.
Я тяжело вздохнул. Я здоров, сыт, обут, одет. Свободен. Ушел от колдуна. Иду навстречу новым приключениям. Все.
Черная глухая карета, запряженная четверкой неброских, но крепких и резвых лошадок, заставила меня сойти на обочину, заслониться рукавом и несколько раз чихнуть от пыли.
Когда пыльный шлейф от кареты втянулся в маленькую башню, я продолжил свой путь. Но шаги мои делались все медленнее и медленнее.
В пути хорошо думается. А подумать мне было о чем. Дед, мой добрый любящий дед, отправил меня на страшное дело. Предположим, он сам этого не хотел. Он делал, как положено - исполнял волю предков. С ней не поспоришь. Не я, не он, и даже не его деды и прадеды придумали такой закон. Родичи, предки, корни нашей жизни не велят прощать обид. Долг мести появился в незапамятные времена. И надо его исполнить, иначе гнев Родичей падет на нас. На деда, на тетю Анеле, тетю Глусе, на Юраса и Ютаса, моих двоюродных братишек. Я представил себе ряд Родичей, уходящий вглубь времен. Все они получались какими-то одинаковыми, в доспехах, с тяжеленными мечами и копьями, и все сурово смотрели на меня. Сочувствия от них ждать не приходилось.
Тут требовалось поразмыслить. Я свернул к Красивой Выри и сел у воды.
Ракиты закрывали от меня город и колдунову башню. Долго сидел я и смотрел, как течение расчесывает подводные травы, как греются на мелководье мальки и улитки, как крохотные водоворотики морщат отражение небесного лика и волны нарезают отражения берегов.
Сидел и смотрел, без мыслей и чувств. Пригретый солнышком. Течение Выри словно вымыло и распрямило мою душу. Каким бы мир не казался мне плохим и страшным, другого нет. Я должен выполнять свой долг, вот и все - так просто. Я сделаю это, не потому, что я такой хороший и правильный. Просто, если жить беспутно, хребет у моей судьбы будет переломлен. Не самому же мне его ломать. Колдун учит меня. Хорошо ли, плохо ли - мне трудно судить. Впечатляюще - это точно.
Я выбрался на дорогу. Солнце уже клонилось к пасти Змея, светило без прежней силы.
Меня держали путы посильнее стен и засовов. Колдун, видно, это хорошо понимал.
Я вернулся в город.
Башня теперь вообще не охранялась. Обогнув спящую свинью, я пошел вдоль заборов, провожаемый разноголосым басовитым лаем. Что-то, а заборы строить в Жалицах умели, и псов держали знатных.
Дорогу я находил без труда: колдунова башня возвышалась среди домов, как пастух среди овец.
Снаружи колдуновской калитки красовалась такая же недочеловеческая рожа, но кольцо на этот раз она держала в зубах. Стрельнув глазами по сторонам - не видит ли кто - я проворно чмокнул эту мерзость в щечку. Калитка бесшумно отворилась. Наверное, братья-карлики перестали дурью маяться и смазали петли.
Перешагнув порог, уставился как баран на новые ворота, на черный бок кареты, той самой, что обогнала меня утром. Пыль с нее стерли, отдохнувшие лошади перебирали копытами, просясь в дорогу. (Такие же добрые кони несли сани по снежной равнине. Ветер, ночь, кровь. Я всюду носил ночную гонку с собой. Словно она стала моей неотьемлемой частью.)
Кто-то гостил у господина.
Не он ли прислал поутру почтового голубя? Я услышал разговор, мерные шаги по брусчатке и замер под прикрытием каретного бока.
Говорил колдун, любезно, непринужденно, как добрый хозяин:
- Материал превосходный. Мягкий как воск. Искусными пальцами можно вылепить все, что угодно. Но внутри у него имеется зернышко, потверже алмаза...
- Вот так его! - пробасил второй голос и забухал смехом, как в бочку.
- Нет, ломать нельзя, - возразил колдун, дождавшись, пока гость отсмеется, - только испортишь материал, ничего путного не выйдет, имел уже опыт. Мы его расшатаем и обойдем. Правда, потребуется время. Зато изделие получится - высшей пробы!
- Вам виднее, мудрейший, вам виднее, - прогудел бас, - только ведь время-то подпирает, дружинушка ждать не хочет.
- Я думаю, к холодам управимся, - пообещал мой колдун.
- Смотрите, не выдайте. Дело выгорит - озолочу.
Карета качнулась и просела под тяжестью влезшего в нее тела.
- Истинным наслаждением было принимать вас, - галантно проговорил колдун, свистнул, хлопнул в ладоши, карлики налегли на половинки ворот, невидимый мне кучер взмахнул кнутом, и карета, стуча по брусчатке, выехала со двора.
Колдун, обернувшись с середины крыльца, увидел меня, нахмурился, но ничего не сказал.
Я поскорее убрался восвояси, довольный, что отделался без нагоняя за подслушивание. Правда, из разговора я ничего не понял.
Поутру я стоял перед господином в высокой комнате внутри башни. События повторялись здесь с неотвратимостью восхода и захода солнца.
- Значит, Анзор, слушай, - я еще не привык к новой кличке и поежился, как от прикосновения холодных рук. - Я тебя недооценил. Надо было тебе сразу все объяснить. То, что ты видишь, происходит не в нашем мире. Я мог бы соврать, что это просто фантазия. Но ты все равно догадаешься, почувствуешь фальшь, а я не хочу, что бы между нами лежала хотя бы тень недоверия. То, что ты видишь - очень важно. Но девушка не гибнет на самом деле. Не гибнет в нашем понимании. В том мире другие законы. Ты же видишь, все в точности повторяется снова и снова. Сколько угодно раз. Это то же самое, что слушать сказку. Бабка твердит одно и тоже, а дитя в одних и тех же местах плачет от страха или заливается смехом. Так же и здесь. Разумеется, ты потрясен во много раз сильнее, чем малец на бабкиных коленях. Но только потому, что рассказчик из меня лучше, а еще потому, что сказка эта очень близко тебя касается, понимаешь? Это сказка твоей души.
Вроде как я понимал, а вроде и не очень.
- Этот волк, эта равнина, эта гибнущая девушка есть в тебе. Они всегда были в тебе, просто ты не знал. Хочешь ты смотреть или не хочешь, волк все равно настигнет девушку и порвет ей горло. Так продолжается вечно. Так имей же мужество и досмотри до конца. Не прячься, как младенец, под одеяло.
Я подумал, что несчастная девчонка в санях поступала именно так.
- Видишь ли, ты весь опутан дурацкими запретами. Надо снять некоторые из них, иначе они могут смешать расчеты, когда мы начнем работать с действительностью. Ты оказался посложней, чем я ожидал, Анзор. Это хорошо. Но любая палка о двух концах. От тебя можно ждать любых финтов. А непредсказуемое опасно. Особенно в нашем деле. Понял?
- Да.
- Запреты хороши для простолюдинов. Но для просвещенных людей, таких, как я и ты, Анзор, они не нужны.
Мурашки поползли по коже от его взгляда, но уж таким бальзамом пролилось на меня это "я и ты"! К тому же приятно, когда тебя считают «просвещенным». Правда, тут же я подумал, что жизнь среди недоумков не прошла для него даром.
Чуткие голубые глаза сторожили малейшую перемену в моем лице.
- Что-то не так?
- Я все понял.
- Значит, я не ошибся в тебе, - он обнял меня за плечи, увлек на сундук, усадил рядом. - Ты очень сметлив, Анзор. Мы с тобой многого добьемся.
Опять это "мы с тобой"! Временами я почти ненавидел господина, но сейчас готов был прыгать и лизаться по-щенячьи от радости.
- Вставай. Хватит разводить нежности и терять время.
- Я только хотел спросить до того, как начнется...
- Ну?
- То, что я вижу, тот мир, это вроде сна? Просто яркий сон?
- Любопытен ты, Анзор, не в меру, - он помолчал. - Нет, это не сон. Это особый мир, отличный от нашего, живущий по своим законам. Можно сказать, что он составлен из снов многих людей, тех, что живут сейчас, тех, что жили раньше и тех, что будут жить. Я сильно упрощаю.
Он прошелся по комнате мерными шагами.
- Важно, что этот мир обнимает все сущее, как вода реки омывает все камни и песчинки на своем ложе. Все происходящее в нем отзывается в других мирах, и наоборот. Это Мир меж мирами. Ну что, удовлетворил я твое любопытство?
- Боюсь, что ваш ученик недостаточно сметлив, господин мой!
Светлые глаза полыхнули весельем.
- Далеко пойдешь, парень, если не остановят!
Что-то не понравилось мне это «если не остановят»…
- Ну, - сказал он совершенно другим, деловым, тоном. - Хватит бездельничать. Повторяю: девушка не гибнет, как гибнут в нашем мире. Она гибнет и воскресает вновь. Так идет испокон веков, и будет идти вечно, пока мир стоит. Если это для тебя сложно, просто запомни: она не гибнет. Она не гибнет. Она вообще не человек. Это раз. Второе: когда окажешься внутри, сосредоточься на волке. Только на волке. Не отвлекайся на пустяки. Это все. Желаю удачи.
Он бережно взял меня за плечи, развернул лицом.
Не сразу, далеко не сразу, я проник в тот мир. Вначале мы долго смотрели в глаза друг другу. Это напоминало любовь. И поединок. Боролся с ним не я. Боролось что-то во мне.
Наконец, стены растворились во властной всеохватывающей голубизне...
... Снежная равнина расстилалась вокруг, степь улетала назад под моими лапами. Тройка стремительно приближалась. Бросок на сани меж свистящими арками бича, падение кучера, тряска саней, прыжок! Совсем рядом безумные глаза, нежное пульсирующее горло. Как противно бьет в нос запах благовоний, как щекочутся теплые волосы. Как близка под кожей кровь!
Я помню все до малейшей черточки. Каждая мелочь врезалась в память.
Отстраненно я смотрю, как этот якобы волк рвет горло будто бы девушке. Чувствую опьяняющий вкус крови во рту. Голова от него становится легкой, а брюхо - тяжелым. Нежные, как хрящики, косточки тают на зубах. Волк торжествует и наслаждается. Меня тошнит. Но я терплю и стараюсь смотреть на все как бы со стороны.
Я ничего не могу изменить. Я должен увидеть все до конца. У меня свой Путь. Я не младенец.
Густой ток крови иссяк. Волк - и я - облизываем морду сильным розовым языком. Там, где лежала девушка - ошметья кровавой плоти, покрывало с каймой из самоцветов стало красным. Голова откатилась в угол саней. Ее почти не видно под слипшимися от крови волосами. Прыжок с саней на снег. Обезумевшие лошади рвутся в ночь.
Я - и волк - неторопливо трусим к темнеющей на снегу кучке - скорченному телу ямщика. Он оглушен падением, но жив.
Мы с волком тычемся носом ему в лицо. Пахнет самогоном, немытой плотью, больными зубами и - страхом. Эту кровь противно пить.
Мы неторопливо трусим в ночь, темнота обступает нас, сулит покой. Задираю морду вверх, к венцу лун...
... венцом расположеных по кругу башни окошек. Я смотрю вверх, и мне хочется выть.
- Все, - говорит колдун. - Прошел.
Я смотрю на него и не понимаю. Странный звук: полу-стон полу-вой, вырывается у меня изо рта.
Я тут же давлю его и показываю зубы в улыбке: из вежливости и подхалимажа. Внутри у меня пусто.
То вечное, крепкое, светлое, доставшееся мне от деда и Родичей, что я, не подозревая, носил в груди, ушло. Погрузилось во мрак, в волны Реки Океан. Быть может, навсегда.
Я пуст. Теперь у меня ничего не осталось.
Только волчья сущность. На следующее утро я стоял в башне перед колдуном.
Он ходил вокруг, прощупывал меня голубыми глазищами со всех сторон и улыбался, как мастер, радующийся удачному заделу.
Я стоял перед ним, пустой сосуд, равнодушный к тому, чем его наполнят.
- Ну, Анзор, первый шаг сделан. Пойдем дальше. Посмотрим, чего ты стоишь наяву.
Я последовал за ним через дверь у очага, и мы оказались внутри каменного строения, примыкающего к башне, с занятными окнами из стеклянных кирпичиков. Свет сквозь них проходил, но ни изнутри, ни снаружи ничего не было видно.
В простенках стояли всякие шкафы и шкафчики. На обширном, покрытом въевшимися пятнами столе царствовали огромные, чрезвычайной сложности весы, с мудреным прибором вокруг стрелки.
- Туда садись.
Я сел, куда указал палец господина - у ног человеческого остова, такого старого, что кости его сделались темно-коричневыми и потрескались.
Возможно, он понадобится для моего превращения. При всей вялости мне сделалось немного не по себе. Одновременно я жаждал подвергнуть самым страшным наказаниям-испытаниям себя чужого, нынешнего - вдруг он развалится, и я вновь стану прежним - и заодно отплатить себе прошлому, так легко предавшему свою сущность.
Колдун зорко и насмешливо глянул на меня и ничего не сказал.
Он свистнул, девушка, с ног до головы закутанная в черное, внесла поднос. Мое сердце не дрогнуло при ее появлении, да и она, кажется, избегала замечать меня. Обошла место, где я сидел, много дальше, чем требовалось.
