РАССКАЗЫ, ПОСВЯЩЕННЫЕ ПАМЯТИ РЭЯ БРЭДБЕРИ
КАТАРИНА
Ты слышишь?..
Кастаньеты в руках Смерти звенят, словно кости, что катятся по булыжникам, а каблуки танцовщицы, наряженной в яркое платье с воланами, цокают, как копыта горной козочки по скалистым останцам, и ветер доносит рев труб, шум толпы, что льется змеей по узкой улочке.
Люди радуются этому дню, люди едят сахарные черепа и несут их на кладбища, люди верят – сейчас рядом с ними танцуют и веселятся их мертвые. Все те, кого им не хватает. Все те, кого они потеряли…
Но тебе ведь этого мало?..
Зеленые кактусы в кадках, белоснежные и розово-лиловые орхидеи, запах специй и пряностей – и осень уже идет неслышно по миру, осень несет с собой Санта Муэрте. Юбки Черной Госпожи широки и красны – как кровь, что течет из отворенных вен раненого кабальеро, ее руки тонки, словно веточки мирта, ее ладони узки, как лезвия опасных стилетов, ее глаза в прорезях маски – черны, как сажа, как деготь, как беззвездная ночь, как ядовитые соки ягод, растущих на пустырях. Ее голос – хриплое карканье вороны, ее волосы – седая паутина, которую сплетет паук в старом склепе, ее губы – гранат, разверстая рана, ее кожа – золото монет и закатный янтарный свет на стенах домов, оплетенных плющом, ее язык – танцующая змейка.
Диа де лос Муэртос шелестит опахалами пальм и развевает волосы плясуньи, скрывшей лицо. Диа де лос Муэртос шепчет тебе, оставленному и потерянному, покинутому неверной возлюбленной… шепчет тебе о том, что все еще может сбыться.
Она ушла – во тьму. В бездонную пропасть. За грань.
Диа де лос Муэртос – единственный день в году, когда ты можешь встретить свою Катарину.
И ты бредешь площадями и переулками, входишь под цветочные арки, заглядываешь в глаза девушек, скрывающихся под масками, чтобы снова поймать взгляд своей Катарины – только что она была здесь! Ты слышал аромат ее тела – могильный тлен и кладбищенские лилии. Ты видел ее глаза – патока и черный деготь, смола и океан в ночи. Ты слышал ее кастаньеты – словно череп катился по каменным ступенькам…
И ты идешь, как безумный, то и дело хватая девушек за запястья, разворачивая к себе, срывая маски, и надеешься, что вот сейчас, в эту минуту увидишь свою Катарину.
Ведь только в этот день можно встретить посреди улицы своего умершего. Так сказал Хуан, старый индеец, ему можно верить. И снова ты мчишься наперегонки с ветром, пытаясь уловить запах тления и смрад гниющего тела.
- Забери меня с собой!
Мольба, стон, плач оставленного возлюбленного несется по улицам, украшенным гирляндами ярких цветов. Ты не боишься встретить Санта Муэрте – Святую Смерть. Ты жаждешь этого так, как никогда и ничего не желал.
Музыканты в костюмах скелетов играют у старого фонтана посреди площади – сетка трещин, зеленая тухлая вода в мраморных чашах… Кто-то протянул тебе кусок Хлеба мертвых, ты разломил, приостановившись у арки, в тени старого платана, и увидел сувенир, запеченный в тесте – маленький черепок. Символ счастья и удачи.
И ты улыбаешься, с надеждой вглядываясь в танцовщиц с кастаньетами, что идут мимо тебя. Ты знаешь – ты обязательно увидишь глаза Катарины.
Скоро факельное шествие – и нужно поспешить, ведь потом останется так мало времени до рассвета!
И ты снова несешься осенним ветром по мостовым. И снова вглядываешься в маски. Твои волосы посыпаны пеплом, в твоей крови – вера и любовь.
Из-за угла выходит, танцуя, твоя Катарина.
На ее лице нарисован череп, возле рта – линии, что напоминают швы, в ушах блестят серьги в виде крестов, а в черные волосы вплетены розы, среди них переливается рубинами и жемчугом корона. Нос и глаза Катарины зачернены, на лбу – вязь паутины. Платье ее алое, будто свежая кровь, на шее – гирлянда цветов.
Хороша, ах, как хороша!
И ты улыбаешься, шагнув навстречу Черной Госпоже…
__________________
Турист из Калифорнии с ужасом вывернул руль влево, увидев какого-то местного сумасшедшего, с блаженной улыбкой бросившегося под колеса его автомобиля. Визг тормозов, удар тела о лобовое стекло – оно подпрыгнуло, будто тряпичная кукла… Сетка трещин – будто паутина – на стекле… и брызги алой крови.
- Это был самоубийца! Вы же видели? Видели? Я не виноват! – американец выскочил из машины, громко хлопнув дверцей.
ЛЕТО
Лето врывалось в мой мир детства, раскрашивая его яркими красками – синее небо, красные маки среди пышной зелени трав, синяя россыпь незабудок… Всегда, приезжая в деревню, я чувствовал, что именно в эти дни случится что-то необычное, распахнется дверь в чудо.
Скользили по утрам золотые лучи по выбеленному потолку, ветер врывался в открытые окна и тихо скрипели ставни. Лето в деревне… Неужели когда-то я думал, что буду скучать среди цветущих лугов? Неужели я не хотел купаться в реке, что синей лентой вьется среди скал? Оказалось, для полноты счастья мне не хватало хороших друзей. И именно тем летом я нашел их – вихрастых, тонконогих, готовых участвовать во всех моих авантюрах и вылазках.
Тонька в ее неизменной шляпе с зеленой лентой – рыжая девчонка с россыпью веснушек на белом, вечно обгорающем лице. Лешка – долговязый и серьезный не по годам, бросивший книги и альбом с рисунками ради приключений. И Данька – сорвиголова и бунтарь, он не раз убегал из дому и ночевал на сеновале, за что и получал лозиной от деда.
Каждый день, оседлав велосипеды, мы ехали к дальней горе, что нависала над рекой словно огромная черная птица. Тропинка заканчивалась перед дикотравным лугом, там мы бросали велики и уже пешком шли в лес или пещеры. О том, что в горах часто бывают обвалы и о том, что пещеры закрыты для туристов мы, конечно, знали. Но кто в детстве соблюдает правила? И мы взбирались по козьим тропам на вершину, цепляясь за кривые карликовые сосенки, чьи корни змеились по камням, оплетая его плотной сетью. И мы ныряли в прохладный сумрак пещер, и уходили во тьме далеко-далеко, не боясь потеряться. Однажды мы нашли сростки кварца – нежно-розового, похожего на остекленевшие рассветное солнце, и наша Тонька забрала кристаллы, чтобы потом сделать их них подвески.
Это было роскошное лето!.. Прошли годы, пролетели листьями на ветру, но до сих пор я мечтаю сесть на велосипед и помчаться навстречу приключениям по узкой тропе, вьющейся между высоких трав…
- Папа, папа! – звонкий голос сына отрывает меня от воспоминаний. Я оглядываюсь - рыжие вихры Артема и веснушки на лице достались ему от матери. – Папа, мы поедем к бабушке? Я хочу в деревню!
- Конечно, поедем, - улыбаюсь я. Это лето принадлежит ему – тонконогому угловатому подростку.
МЕЧТЫ
После суматохи Нью-Йорка восточное побережье казалось болотом, пустошью, овеваемой ветрами, хотя Кларк Стоун всегда полагал, что не любит вечноспешащий город, город, в котором не видно неба, не слышно щебетания птиц. Город-клетка – вот каким был Нью-Йорк для Кларка.
Всю жизнь он мечтал слушать рокот волн, сидя вечером на прогретых солнцем камнях пляжа, вдыхать соленый воздух, пропахший водорослями, жить в небольшом домике возле пирса, и чтобы в окно была видна стальная гладь океана. Кларк бы встречал там рассветы, провожал закаты - и все это сидя над старой, доставшейся от брата, пишущей машинкой. Пусть она слишком громко стучит, раздражая окружающих, пусть работается на ней медленнее, чем на современных машинках – но это память. Память о том, кем Кларк восхищался с детства. Память о том, на кого он стремился быть похожим.
Его брат погиб в автокатастрофе год назад – и с тех пор Кларк сходил с ума от тоски и отчаяния. Ничто не радовало, не согревало… Брат воспитал его, когда родители умерли, и стал для него всем.
Известный писатель, чьи рассказы печатались в лучших журналах страны, он был талантлив и удачлив.
Кларк долгие годы пытался стать таким, как брат, но пока что все усилия были бесплодны – рассказы его никуда не годились, их не принял ни один журнал. С девушками Кларку тоже никогда не везло, в отличие от брата, который всегда был окружен длинноногими красавицами.
И переезд из Нью-Йорка мог изменить все – так считал Кларк Стоун. Новые места подарят вдохновение и идеи, и, возможно, он сможет познакомиться с той, кто станет его мечтой.
* * *
- Почему же вы переехали в нашу глушь? – насмешливый голос Дженни вырвал Кларка из задумчивости. Ему показалось, что он сейчас находился под водой и вдруг вынырнул на поверхность – звуки обычной жизни взорвались вокруг него шумной какофонией, на миг оглушив. Он растеряно оглянулся, будто забыв, где находится.
Лейктаун – город на берегу океана, город, о котором Кларк так долго мечтал, разочаровал его. Воздух пах гниющей на солнце рыбой и тиной в каналах, ночи были холодными, а камни днем – слишком горячими.
И девушка, с которой он познакомился, вовсе не была длинноногой красавицей. Широкоскулая, с узкими твердыми губами, приземистая – в ней явно текла индейская кровь.
Но дело даже не в этом… тоска пронизывала все и в этой жизни.
В том числе и страницы рукописи, которую отвергли все издательства, куда он ее отправлял.
- Я переехал, чтобы стать настоящим писателем, - глухо отозвался он. Про то, что еще он мечтал наконец-то обзавестись семьей, Кларк умолчал – не хватало еще, чтобы Дженни решила, что это намек. Она и так слишком привязалась к нему. И это мешает. К тому же вчера вечером он встретил на пляже Донну Лэнд, загорелую и прекрасную манекенщицу – ее фото украшали обложки модных журналов, и часто она была ведущей моделью на миланских показах. Вот таких женщин любил его брат. Такую женщину хотел Кларк.
* * *
- Когда вы видели мистера Стоуна в последний раз? – строгий голос детектива показался Дженни звоном колоколов. Она подняла испуганный взгляд на Стэна Доусона, которого знала с детства и впервые видела таким серьезным и… страшным? Да, ей почему-то было боязно сидеть перед ним.
- Я же говорила – позавчера, в кафе. Он показался мне странным… почти не слышал, что я говорила. Он будто задумал что-то! Да-да! Это он…
И Дженни заплакала. А потом начала сбивчивый рассказ.
* * *
- Откуда она узнала про Донну, детектив? – горькая складка у рта, потухший взгляд, мятая рубашка – Кларк почти не спал вторую ночь, все думал о своей несбывшейся мечте. Теперь у него осталась только его печатная машинка. И дом у пирса. Не так уж и мало. И больше не воняло ему рыбой… пахло океаном – соленый привкус брызг оставался на губах, иссушивая их.
- Я не знаю. Возможно, Дженни следила за вами, мистер Стоун… Мне жаль, что все так вышло. Донна была так красива! – детектив вздрогнул, вспомнив изуродованное лицо манекенщицы, чье тело нашли в одном из каналов городка.
- Следила… То есть все же косвенно я виновен.
- Она призналась. Знаете, я думаю, у нее какое-то психическое расстройство. Со школы она была неуравновешенной и злой… помню, когда-то она выстрелила из двустволки в кошку только потому, что та слишком громко орала у нее под окнами. Сестре от нее в детстве доставалось – и крепко… все время ходила в синяках. Косвенно – и я виновен… Знаете, а ведь у вас теперь есть история. Возможно, именно этот роман подарит вам славу?
Ветер нес песок и обрывки старых газет, а под свинцовыми небесами катились огромные волны.
* Лейктаун – выдуманный городок на восточном побережье США
ПУСТЫННАЯ ДОРОГА
Когда я ехал в своем старом бьюике к Западному побережью пыльными дорогами Оклахомы, которыми во времена Великой Депрессии шли изможденные голодом люди, я радовался этому, как ребенок, как юный Рэй новым теннисным туфлям, которые помогут ему обежать все дорожки Гринтауна*.
Из радиолы доносился хриплый баритон Коэна, и я время от времени принимался подпевать, и по салону разносилось эхо моего голоса. Я не любил ездить по пустыне сам, но в этот раз не было мне компании – красная потрескавшаяся земля и кактусы, редкие городки, заключенные в дымное марево, как в броню, подаренную им злыми ведьмами Оз, желтые ленты дорог, по которым прошла не одна Дороти… и конечно, выцветшее небо, помнящее не один унесенный домик.
Мой отец когда-то пропал в одной из пыльных бурь, и да, мне было легче представить его в стране Оз, чем… впрочем, я не хочу вспоминать. Я лучше напишу об этом рассказ.
А сейчас я хочу на Западное побережье. Там море, что с шелестом лижет скалы, там серфингисты и голливудские звезды, там Санта-Моника с ее цветочными бульварами и бунгало на пляжах. Я сниму такое – на одну комнату – и поставлю там свою пишущую машинку, и буду лунными ночами пить вдохновение серебристого тумана, что ползет по набережной, а днем буду шляться по киностудиям в попытке пристроить свой новый сценарий.
Это была бы отличная жизнь! Жизнь Брэдбери и его героев, жизнь лучшая, чем я когда-либо мог бы представить!
Нью-Мексико и Аризона… и вот она – цветущая райская Калифорния, лучшее место для мечтателя и писателя, место, где я напишу лучшие свои романы, лучшие сценарии!
На одной из дорог я едва не вылетел в кювет, еле успел притормозить – прямо посередине трассы сидел пес. Он был лохмат и грязен, испачкал мне салон, но почему-то я не смог оставить его там, среди ночных теней. И луна танцевала и радовалась, и пес заливисто лаял, словно тоже подпевал Коэну.
Новая жизнь начиналась, и в этой новой жизни мне хотелось найти свою страну Оз. А этот пес станет верным другом.
* Гринтаун – город, описанный Рэем Брэдбери в его «Вине из одуванчиках» и других рассказах, город его детства.
ПЕЧАТНАЯ МАШИНКА
Воздух раскален и дрожит знойным маревом, топот окапи и шелест ветра отвлекают, сбивают с мысли… Видится замерзший леопард на вершине – как он попал туда, никто не знает. И видится машина времени, в котором мчится наперегонки с секундами и годами юный Рэй в надежде забрать с собой бородатого старика.
…Кажется, Сальма начала понимать, отчего Гарри Смит потерял интерес к жизни. Кажется, она даже поняла, отчего он больше не писал. Но у него хотя бы была Элен. И у него было его небо, и были снега Килиманджаро… и был леопард.
Но пальцы ее выстукивали марш на старой печатной машинке с разболтанной лентой, и все, что было за пределами палатки, исчезло, развеялось дымом по саванне, убежало вместе с окапи, улетело на широких крыльях орла. Осталась лишь она, Сальма, сгорбившаяся машинкой. Она не уподобилась Гарри Смиту… И она печатала, печатала не останавливаясь, словно боялась, что что-то забудет, что-то упустит, будто что-то ускользнет от нее и никогда она уже не найдет это – ни здесь, ни в любом другом месте. Сальма проживала сейчас над своей машинкой другую жизнь – ту, в которой еще помнила лицо своего мужа.
Самое страшное – это не помнить лица, поняла она вчера. Не помнить цвета глаз… Зажмуришься – а во тьме, пронизанной серебристой паутинкой созвездий, только пятно. Смытое, будто старая фотография со сбившимся фокусом.
И Сальма выстукивает на своей машинке рассказ за рассказом – и оживает леопард, и машина времени несется сквозь года, найдя бородатого старика. И вот уже черты ее мужа четко вычерчены в памяти, будто знаменитые лица президентов в скале. Образы и метафоры танцуют на клавишах печатной машинки – то джигу, то вальс, а то и безумную тарантеллу. Они толкаются, хохоча, и каждый из этих образов пытается как можно скорее отпечататься на белом листе бумаге. И реальность растворяется в потоке иллюзий, и видения толпятся вокруг Сальмы.
КАТАРИНА
Ты слышишь?..
Кастаньеты в руках Смерти звенят, словно кости, что катятся по булыжникам, а каблуки танцовщицы, наряженной в яркое платье с воланами, цокают, как копыта горной козочки по скалистым останцам, и ветер доносит рев труб, шум толпы, что льется змеей по узкой улочке.
Люди радуются этому дню, люди едят сахарные черепа и несут их на кладбища, люди верят – сейчас рядом с ними танцуют и веселятся их мертвые. Все те, кого им не хватает. Все те, кого они потеряли…
Но тебе ведь этого мало?..
Зеленые кактусы в кадках, белоснежные и розово-лиловые орхидеи, запах специй и пряностей – и осень уже идет неслышно по миру, осень несет с собой Санта Муэрте. Юбки Черной Госпожи широки и красны – как кровь, что течет из отворенных вен раненого кабальеро, ее руки тонки, словно веточки мирта, ее ладони узки, как лезвия опасных стилетов, ее глаза в прорезях маски – черны, как сажа, как деготь, как беззвездная ночь, как ядовитые соки ягод, растущих на пустырях. Ее голос – хриплое карканье вороны, ее волосы – седая паутина, которую сплетет паук в старом склепе, ее губы – гранат, разверстая рана, ее кожа – золото монет и закатный янтарный свет на стенах домов, оплетенных плющом, ее язык – танцующая змейка.
Диа де лос Муэртос шелестит опахалами пальм и развевает волосы плясуньи, скрывшей лицо. Диа де лос Муэртос шепчет тебе, оставленному и потерянному, покинутому неверной возлюбленной… шепчет тебе о том, что все еще может сбыться.
Она ушла – во тьму. В бездонную пропасть. За грань.
Диа де лос Муэртос – единственный день в году, когда ты можешь встретить свою Катарину.
И ты бредешь площадями и переулками, входишь под цветочные арки, заглядываешь в глаза девушек, скрывающихся под масками, чтобы снова поймать взгляд своей Катарины – только что она была здесь! Ты слышал аромат ее тела – могильный тлен и кладбищенские лилии. Ты видел ее глаза – патока и черный деготь, смола и океан в ночи. Ты слышал ее кастаньеты – словно череп катился по каменным ступенькам…
И ты идешь, как безумный, то и дело хватая девушек за запястья, разворачивая к себе, срывая маски, и надеешься, что вот сейчас, в эту минуту увидишь свою Катарину.
Ведь только в этот день можно встретить посреди улицы своего умершего. Так сказал Хуан, старый индеец, ему можно верить. И снова ты мчишься наперегонки с ветром, пытаясь уловить запах тления и смрад гниющего тела.
- Забери меня с собой!
Мольба, стон, плач оставленного возлюбленного несется по улицам, украшенным гирляндами ярких цветов. Ты не боишься встретить Санта Муэрте – Святую Смерть. Ты жаждешь этого так, как никогда и ничего не желал.
Музыканты в костюмах скелетов играют у старого фонтана посреди площади – сетка трещин, зеленая тухлая вода в мраморных чашах… Кто-то протянул тебе кусок Хлеба мертвых, ты разломил, приостановившись у арки, в тени старого платана, и увидел сувенир, запеченный в тесте – маленький черепок. Символ счастья и удачи.
И ты улыбаешься, с надеждой вглядываясь в танцовщиц с кастаньетами, что идут мимо тебя. Ты знаешь – ты обязательно увидишь глаза Катарины.
Скоро факельное шествие – и нужно поспешить, ведь потом останется так мало времени до рассвета!
И ты снова несешься осенним ветром по мостовым. И снова вглядываешься в маски. Твои волосы посыпаны пеплом, в твоей крови – вера и любовь.
Из-за угла выходит, танцуя, твоя Катарина.
На ее лице нарисован череп, возле рта – линии, что напоминают швы, в ушах блестят серьги в виде крестов, а в черные волосы вплетены розы, среди них переливается рубинами и жемчугом корона. Нос и глаза Катарины зачернены, на лбу – вязь паутины. Платье ее алое, будто свежая кровь, на шее – гирлянда цветов.
Хороша, ах, как хороша!
И ты улыбаешься, шагнув навстречу Черной Госпоже…
__________________
Турист из Калифорнии с ужасом вывернул руль влево, увидев какого-то местного сумасшедшего, с блаженной улыбкой бросившегося под колеса его автомобиля. Визг тормозов, удар тела о лобовое стекло – оно подпрыгнуло, будто тряпичная кукла… Сетка трещин – будто паутина – на стекле… и брызги алой крови.
- Это был самоубийца! Вы же видели? Видели? Я не виноват! – американец выскочил из машины, громко хлопнув дверцей.
ЛЕТО
Лето врывалось в мой мир детства, раскрашивая его яркими красками – синее небо, красные маки среди пышной зелени трав, синяя россыпь незабудок… Всегда, приезжая в деревню, я чувствовал, что именно в эти дни случится что-то необычное, распахнется дверь в чудо.
Скользили по утрам золотые лучи по выбеленному потолку, ветер врывался в открытые окна и тихо скрипели ставни. Лето в деревне… Неужели когда-то я думал, что буду скучать среди цветущих лугов? Неужели я не хотел купаться в реке, что синей лентой вьется среди скал? Оказалось, для полноты счастья мне не хватало хороших друзей. И именно тем летом я нашел их – вихрастых, тонконогих, готовых участвовать во всех моих авантюрах и вылазках.
Тонька в ее неизменной шляпе с зеленой лентой – рыжая девчонка с россыпью веснушек на белом, вечно обгорающем лице. Лешка – долговязый и серьезный не по годам, бросивший книги и альбом с рисунками ради приключений. И Данька – сорвиголова и бунтарь, он не раз убегал из дому и ночевал на сеновале, за что и получал лозиной от деда.
Каждый день, оседлав велосипеды, мы ехали к дальней горе, что нависала над рекой словно огромная черная птица. Тропинка заканчивалась перед дикотравным лугом, там мы бросали велики и уже пешком шли в лес или пещеры. О том, что в горах часто бывают обвалы и о том, что пещеры закрыты для туристов мы, конечно, знали. Но кто в детстве соблюдает правила? И мы взбирались по козьим тропам на вершину, цепляясь за кривые карликовые сосенки, чьи корни змеились по камням, оплетая его плотной сетью. И мы ныряли в прохладный сумрак пещер, и уходили во тьме далеко-далеко, не боясь потеряться. Однажды мы нашли сростки кварца – нежно-розового, похожего на остекленевшие рассветное солнце, и наша Тонька забрала кристаллы, чтобы потом сделать их них подвески.
Это было роскошное лето!.. Прошли годы, пролетели листьями на ветру, но до сих пор я мечтаю сесть на велосипед и помчаться навстречу приключениям по узкой тропе, вьющейся между высоких трав…
- Папа, папа! – звонкий голос сына отрывает меня от воспоминаний. Я оглядываюсь - рыжие вихры Артема и веснушки на лице достались ему от матери. – Папа, мы поедем к бабушке? Я хочу в деревню!
- Конечно, поедем, - улыбаюсь я. Это лето принадлежит ему – тонконогому угловатому подростку.
МЕЧТЫ
После суматохи Нью-Йорка восточное побережье казалось болотом, пустошью, овеваемой ветрами, хотя Кларк Стоун всегда полагал, что не любит вечноспешащий город, город, в котором не видно неба, не слышно щебетания птиц. Город-клетка – вот каким был Нью-Йорк для Кларка.
Всю жизнь он мечтал слушать рокот волн, сидя вечером на прогретых солнцем камнях пляжа, вдыхать соленый воздух, пропахший водорослями, жить в небольшом домике возле пирса, и чтобы в окно была видна стальная гладь океана. Кларк бы встречал там рассветы, провожал закаты - и все это сидя над старой, доставшейся от брата, пишущей машинкой. Пусть она слишком громко стучит, раздражая окружающих, пусть работается на ней медленнее, чем на современных машинках – но это память. Память о том, кем Кларк восхищался с детства. Память о том, на кого он стремился быть похожим.
Его брат погиб в автокатастрофе год назад – и с тех пор Кларк сходил с ума от тоски и отчаяния. Ничто не радовало, не согревало… Брат воспитал его, когда родители умерли, и стал для него всем.
Известный писатель, чьи рассказы печатались в лучших журналах страны, он был талантлив и удачлив.
Кларк долгие годы пытался стать таким, как брат, но пока что все усилия были бесплодны – рассказы его никуда не годились, их не принял ни один журнал. С девушками Кларку тоже никогда не везло, в отличие от брата, который всегда был окружен длинноногими красавицами.
И переезд из Нью-Йорка мог изменить все – так считал Кларк Стоун. Новые места подарят вдохновение и идеи, и, возможно, он сможет познакомиться с той, кто станет его мечтой.
* * *
- Почему же вы переехали в нашу глушь? – насмешливый голос Дженни вырвал Кларка из задумчивости. Ему показалось, что он сейчас находился под водой и вдруг вынырнул на поверхность – звуки обычной жизни взорвались вокруг него шумной какофонией, на миг оглушив. Он растеряно оглянулся, будто забыв, где находится.
Лейктаун – город на берегу океана, город, о котором Кларк так долго мечтал, разочаровал его. Воздух пах гниющей на солнце рыбой и тиной в каналах, ночи были холодными, а камни днем – слишком горячими.
И девушка, с которой он познакомился, вовсе не была длинноногой красавицей. Широкоскулая, с узкими твердыми губами, приземистая – в ней явно текла индейская кровь.
Но дело даже не в этом… тоска пронизывала все и в этой жизни.
В том числе и страницы рукописи, которую отвергли все издательства, куда он ее отправлял.
- Я переехал, чтобы стать настоящим писателем, - глухо отозвался он. Про то, что еще он мечтал наконец-то обзавестись семьей, Кларк умолчал – не хватало еще, чтобы Дженни решила, что это намек. Она и так слишком привязалась к нему. И это мешает. К тому же вчера вечером он встретил на пляже Донну Лэнд, загорелую и прекрасную манекенщицу – ее фото украшали обложки модных журналов, и часто она была ведущей моделью на миланских показах. Вот таких женщин любил его брат. Такую женщину хотел Кларк.
* * *
- Когда вы видели мистера Стоуна в последний раз? – строгий голос детектива показался Дженни звоном колоколов. Она подняла испуганный взгляд на Стэна Доусона, которого знала с детства и впервые видела таким серьезным и… страшным? Да, ей почему-то было боязно сидеть перед ним.
- Я же говорила – позавчера, в кафе. Он показался мне странным… почти не слышал, что я говорила. Он будто задумал что-то! Да-да! Это он…
И Дженни заплакала. А потом начала сбивчивый рассказ.
* * *
- Откуда она узнала про Донну, детектив? – горькая складка у рта, потухший взгляд, мятая рубашка – Кларк почти не спал вторую ночь, все думал о своей несбывшейся мечте. Теперь у него осталась только его печатная машинка. И дом у пирса. Не так уж и мало. И больше не воняло ему рыбой… пахло океаном – соленый привкус брызг оставался на губах, иссушивая их.
- Я не знаю. Возможно, Дженни следила за вами, мистер Стоун… Мне жаль, что все так вышло. Донна была так красива! – детектив вздрогнул, вспомнив изуродованное лицо манекенщицы, чье тело нашли в одном из каналов городка.
- Следила… То есть все же косвенно я виновен.
- Она призналась. Знаете, я думаю, у нее какое-то психическое расстройство. Со школы она была неуравновешенной и злой… помню, когда-то она выстрелила из двустволки в кошку только потому, что та слишком громко орала у нее под окнами. Сестре от нее в детстве доставалось – и крепко… все время ходила в синяках. Косвенно – и я виновен… Знаете, а ведь у вас теперь есть история. Возможно, именно этот роман подарит вам славу?
Ветер нес песок и обрывки старых газет, а под свинцовыми небесами катились огромные волны.
* Лейктаун – выдуманный городок на восточном побережье США
ПУСТЫННАЯ ДОРОГА
Когда я ехал в своем старом бьюике к Западному побережью пыльными дорогами Оклахомы, которыми во времена Великой Депрессии шли изможденные голодом люди, я радовался этому, как ребенок, как юный Рэй новым теннисным туфлям, которые помогут ему обежать все дорожки Гринтауна*.
Из радиолы доносился хриплый баритон Коэна, и я время от времени принимался подпевать, и по салону разносилось эхо моего голоса. Я не любил ездить по пустыне сам, но в этот раз не было мне компании – красная потрескавшаяся земля и кактусы, редкие городки, заключенные в дымное марево, как в броню, подаренную им злыми ведьмами Оз, желтые ленты дорог, по которым прошла не одна Дороти… и конечно, выцветшее небо, помнящее не один унесенный домик.
Мой отец когда-то пропал в одной из пыльных бурь, и да, мне было легче представить его в стране Оз, чем… впрочем, я не хочу вспоминать. Я лучше напишу об этом рассказ.
А сейчас я хочу на Западное побережье. Там море, что с шелестом лижет скалы, там серфингисты и голливудские звезды, там Санта-Моника с ее цветочными бульварами и бунгало на пляжах. Я сниму такое – на одну комнату – и поставлю там свою пишущую машинку, и буду лунными ночами пить вдохновение серебристого тумана, что ползет по набережной, а днем буду шляться по киностудиям в попытке пристроить свой новый сценарий.
Это была бы отличная жизнь! Жизнь Брэдбери и его героев, жизнь лучшая, чем я когда-либо мог бы представить!
Нью-Мексико и Аризона… и вот она – цветущая райская Калифорния, лучшее место для мечтателя и писателя, место, где я напишу лучшие свои романы, лучшие сценарии!
На одной из дорог я едва не вылетел в кювет, еле успел притормозить – прямо посередине трассы сидел пес. Он был лохмат и грязен, испачкал мне салон, но почему-то я не смог оставить его там, среди ночных теней. И луна танцевала и радовалась, и пес заливисто лаял, словно тоже подпевал Коэну.
Новая жизнь начиналась, и в этой новой жизни мне хотелось найти свою страну Оз. А этот пес станет верным другом.
* Гринтаун – город, описанный Рэем Брэдбери в его «Вине из одуванчиках» и других рассказах, город его детства.
ПЕЧАТНАЯ МАШИНКА
Воздух раскален и дрожит знойным маревом, топот окапи и шелест ветра отвлекают, сбивают с мысли… Видится замерзший леопард на вершине – как он попал туда, никто не знает. И видится машина времени, в котором мчится наперегонки с секундами и годами юный Рэй в надежде забрать с собой бородатого старика.
…Кажется, Сальма начала понимать, отчего Гарри Смит потерял интерес к жизни. Кажется, она даже поняла, отчего он больше не писал. Но у него хотя бы была Элен. И у него было его небо, и были снега Килиманджаро… и был леопард.
Но пальцы ее выстукивали марш на старой печатной машинке с разболтанной лентой, и все, что было за пределами палатки, исчезло, развеялось дымом по саванне, убежало вместе с окапи, улетело на широких крыльях орла. Осталась лишь она, Сальма, сгорбившаяся машинкой. Она не уподобилась Гарри Смиту… И она печатала, печатала не останавливаясь, словно боялась, что что-то забудет, что-то упустит, будто что-то ускользнет от нее и никогда она уже не найдет это – ни здесь, ни в любом другом месте. Сальма проживала сейчас над своей машинкой другую жизнь – ту, в которой еще помнила лицо своего мужа.
Самое страшное – это не помнить лица, поняла она вчера. Не помнить цвета глаз… Зажмуришься – а во тьме, пронизанной серебристой паутинкой созвездий, только пятно. Смытое, будто старая фотография со сбившимся фокусом.
И Сальма выстукивает на своей машинке рассказ за рассказом – и оживает леопард, и машина времени несется сквозь года, найдя бородатого старика. И вот уже черты ее мужа четко вычерчены в памяти, будто знаменитые лица президентов в скале. Образы и метафоры танцуют на клавишах печатной машинки – то джигу, то вальс, а то и безумную тарантеллу. Они толкаются, хохоча, и каждый из этих образов пытается как можно скорее отпечататься на белом листе бумаге. И реальность растворяется в потоке иллюзий, и видения толпятся вокруг Сальмы.
