- Эдди и в самом деле сделал это с тобой? – спросил граф Айлен прежде, чем Венди успела всерьёз обдумать его предыдущие слова.
- Я предложила цену, которую готова была заплатить. Он счёл её справедливой.
Понять, о чём речь, было нетрудно. Как и прочесть вызов в её голосе и лице.
- Надо же. – Граф Айлен ловко откинув большим пальцем крышку табакерки, инкрустированную сапфирами и лазурной эмалью: синий был любимым его цветом. – Быть может, я его недооценил. Годы идут, люди меняются… Так что думаешь о мемуарах твоей матушки?
- Вы соблазнили её. Или опоили. Не думаю, что вам трудно приготовить приворотное зелье. – Это Венди почти выпалила, несмотря на всё старание не терять выдержку. – Мама бы никогда…
- О, нет. Нет, нет. Это было бы совершенно не интересно. – Достав понюшку табака, он вдохнул мелкую коричневую пыль, и Венди издали ощутила запах апельсина. – Так же неинтересно, как сломать маленькую девочку, которая даже не может толком сопротивляться.
Она много раз вдыхала эту цитрусовую отдушку, смешанную с табачной горечью, когда её целовали в лоб на сон грядущий – ещё на правах отчима. Сколько раз ей хотелось, чтобы Кристиан Ройс чихнул после табака, как смешные старики с испачканными носами, которых Венди видела на званых вечерах; это позволило бы ей по праву смеяться над ним, найти в этом человеке, который покорил её мать, хоть что-то человечное, что-то настоящее. Но он всегда оставался безукоризненно элегантным, выверенным до малейшего поворота головы, до мельчайшего жеста – ожившая скульптура античного бога, представление имени самого себя, разыгрываемое ежесекундно на протяжении всей жизни. Кристиан Ройс исполнял его настолько естественно, что в это представление верили все без исключения: так, глядя на гениального актёра на сцене, ты рыдаешь над его смертью, забыв, что как только закроется занавес, он вытащит кинжал из подмышки и с улыбкой пойдёт на поклон, торжествуя, что ещё сотня глупцов сейчас оплакивает человека, которого никогда не существовало.
«Мне кажется, или тебе не слишком нравится мистер Ройс?» - как-то спросила мама, заглянув к Венди перед сном, пока отец, Кристиан Ройс и другие джентльмены, наведавшиеся в гости к лорду и леди Морнэй, вели беседу в курительной комнате.
«Он похож на куклу», - ответила Венди честно, натянув одеяло до самого подбородка.
Мамину недоуменную улыбку она отчётливо помнила и сейчас.
«Куклу?..»
«На мою мадемуазель Бернадет. Она была такая красивая, пока не разбилась… слишком красивая, чтобы быть живой. Живые люди такими не бывают. – Венди грустно посмотрела на опустевшую полку застеклённого шкафа, где до недавних пор восседала белокурая принцесса в розовом платье, ростом в руку хозяйки. Короны у куклы не было, но когда её вытащили из подарочной коробки, отец сказал, что это принцесса, и Венди охотно поверила. – Иногда мне чудится, что если мистер Ройс неосторожно оступится, он тоже рассыпется фарфоровыми осколками, а внутри не будет ни души, ни сердца, ничего».
Мама тогда, кажется, попрощалась чуть холоднее обычного (теперь это воспоминание играло другими красками). Кристиан Ройс приручил её, отца, даже Кенни; лишь Венди сразу увидела пугающую, чёрную, как беззвёздное небо, пустоту, что таилась под маской истинного джентльмена, идеального мужа, брата, сына.
- И чего же в таком случае вы добивались, милорд, когда пришли в мою спальню?
В ответ на издёвку в её голосе он слегка пожал плечами; синее домино при движении всколыхнулось, бархат блеснул на свету, отливая незабудками в тон инкрустации на табакерке.
- Мне было интересно, что ты будешь делать. Как поступишь. Как сбежишь из моей ловушки – и сможешь ли. Приятно, что я в тебе не ошибся. – Небрежно щёлкнув крышкой, он вернул табакерку в карман: лишь на белой перчатке остался след, словно от засохшей крови. – Мы с тобой – два яблока с одного древа, милая моя. Я понял это, как только впервые тебя увидел, так же, как ты с лёгкостью заглянула в мою душу глубже остальных. Но чтобы стать свободной, вначале нужно познать клетку. Я хотел дать тебе возможность расправить крылья – и вот она ты. Взгляни на себя… – В том, как её оглядели с ног до головы, читалось любование: так, должно быть, на Венди смотрел бы отец перед её первым балом. – Только представить тебя той, кем тебя хотели видеть твои невыносимо достопочтенные родители – примерной женой, милой скучной девочкой, поющей романсы, готовящей себя исключительно к тому, чтобы однажды лечь под юного скучного болвана…
- О, так вы, стало быть, обо мне заботились.
- Как умею. – Граф Айлен кивнул на сложенный вчетверо бумажный листок: Венди смахнула его на столешницу, чтобы увидеть мамины откровения, которые предпочла бы не видеть. – Письмо. Прочти его.
Подчиняться Венди не хотелось. Отчасти потому, что подозревала: то, что ждёт её под взломанной сургучной печатью, ещё страшнее написанного в дневнике. Иначе Кристиан Ройс, как опытный постановщик, не стал бы смазывать впечатление от предыдущего шокирующего откровения. Но она пришла в этот дом, ставший ей чужим, потому что им с Эдвардом нужны неопровержимые доказательства вины его владельца: такие, на которые не смогут закрыть глаза ни в страже, ни в Инквизиции – даже друзья Кристиана Ройса. И чтобы добыть доказательства его вины, Венди тоже придётся сыграть с Кристианом Ройсом в игру – по тем правилам, которые он предложит.
На случай, если игра в какой-то момент зайдет слишком далеко, на балу присутствует Инквизитор, но шанс подобного исхода по некоторым причинам был ничтожно мал.
Не отводя взгляда, Венди нащупала бумажный листок, желтевший рядом с дневником. Встряхнула его одной рукой, разворачивая перед собой: опускать ладонь с магической печатью было бы величайшей глупостью, даже если принять во внимание, что нападать на неё сейчас не в интересах врага.
Венди хватило нескольких строчек по центру, на которые упал её взгляд, чтобы отшвырнуть письмо, как ядовитую гадюку.
- Нет, - сказала она, ненавидя себя за беспомощный холод, ползущий по рукам от колотящегося сердца; он проникал в самые кончики пальцев, заползал под ногти, тянул безвольные ладони книзу.
- Увы, - почти лениво ответил граф Айлен.
- Это ложь. Подделка. Вы…
- Я знаю, как тебе хотелось бы винить меня во всех своих бедах. Но ирония в том, что кровь твоей семьи заливает не мои руки. – Он стоял неподвижно, не пытаясь приблизиться: не то боялся её спугнуть, не то ценил открывавшийся издали обзор на зрелище, что Венди сейчас собой являла. – Твоя мать отравила твоего отца, чтобы быть со мной, и поняла, что не может жить с таким грузом на душе. Она не думала, что пожар вспыхнет с такой силой, когда роняла ту свечу… надеялась просто скрыть истинную причину своей смерти, чтобы не вызывать подозрений и не бросить тень на своих детей. В конце концов, благопристойные леди не обрывают свою жизнь дозой опиума, которой хватило бы, чтобы усыпить слона. Правду должен был узнать только я, ведь её прощальное письмо, как и дневник, оставили в моём кабинете. Так оно и вышло, по сути… если не считать того, что своей слабостью помимо мужа она убила ещё и сына. – В словах звучала задумчивая досада, какую может испытывать художник, оценивая работу когда-то многообещающего новичка, который не оправдал его надежд. – О том, что её гибель можно было бы списать на тоску по мужу или случайное превышение дозы, она не подумала. Рад, что умом ты явно пошла не в мать.
Венди струной вытянулась над листком, опавшим к её ногам, льнувшим к зелёному домино – словно просил прощения за то, что содержал в себе слова, которые обратили пеплом и пустили по ветру всё, что она знала, что любила, во что верила.
Ей хотелось зажать уши, зажмуриться и кричать. Плакать. Отрицать. И всё это доставило бы слишком большое удовольствие тому, кто наблюдал за каждым движением её ресниц, за тем, как тяжело вздымается её грудь под шёлком цвета мая и незрелых яблок. Поэтому все мысли, метавшиеся в сознании, и все слёзы, задушенные в горле, она перевела в ярость, выместившую из разума всё, о чём сейчас Венди думать не хотела и не могла – и выплеснула её одним холодным вопросом:
- Даже если это правда, вы всерьёз утверждаете, что всё это – не ваша вина?
- Не только моя. Зерно не взрастёт на бесплодной почве. Впрочем, отрицать, что посеял его я, не буду. – Она не успела удивиться, как легко Кристиан Ройс дал ей то, что Венди ожидала выбивать обличительными тирадами, когда в его руке возник револьвер. – Ты ведь пришла воздать мне по справедливости, верно?
Она развернула щит ещё прежде, чем он произнёс последнее слово. Моментально, как на уроках – Эдвард бы ею гордился.
Надёжно прикрытая барьером, Венди наблюдала, как вместо того, чтобы целиться в строптивую падчерицу, граф Айлен зачем-то идёт к ней через всю комнату с оружием в опущенной руке; глаза её непроизвольно расширились, когда, почти уткнувшись в мерцающую преграду, он взвёл курок – и перехватил револьвер за дуло, чтобы протянуть ей.
- Так воздай. – Граф Айлен разжал пальцы: оружие повисло в воздухе прямо напротив её свободной руки. Опустился на колени – изящно, точно в ландэнском храме Великой Дану, где на обрядах в честь поворота Колеса на тебя смотрит весь высший свет. – Стреляй, Венди.
Она посмотрела на револьвер. На человека, разрушившего её жизнь: коленопреклонённого, глядевшего на неё снизу вверх спокойными глазами синевы пронзительнее и глубже, чем облекавший его бархат.
Снова на револьвер – зрением мага.
Никаких заклятий, призванных усыпить её или навредить любым иным способом. Лишь дерево да железо, лишь курок, молящий быть спущенным, и рукоять, просившаяся в ладонь.
- Он не заряжен, - сказала она.
- Можешь проверить.
- А если и заряжен, ты поставишь щит.
- Не воспрещаю тебе убедиться в обратном.
Её пальцы скользнули сквозь барьер быстро, как рыбка в серебристой воде. Венди ожидала, что кисть попробуют перехватить, но граф равнодушно смотрел, как она хватает оружие и тут же отдёргивает руку: так, чтобы за щит выглядывало только дуло.
- Стреляй, - повторил он, подаваясь вперёд, подставляя под пулю высокий чистый лоб.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ОТ 31.08:
Соблазн сводил с ума. Спусковой крючок манил палец, тянул его к себе, словно они были частью разъединённого целого, стремившейся вернуть единство. Венди догадывалась, что её отчим изобретателен на пытки, но не знала, что они могут быть такими изощрёнными.
Осознавать, как легко было бы сейчас убить Кристиана Ройса, просящего об этом – и насколько это неосуществимо, если хоть немножко заглушить голос ненависти, кричавший «давай», и прислушаться к голосу разума, было невыносимо.
- Ты же знаешь, что я этого не сделаю, - облизнув вновь пересохшие губы, сказала Венди.
- Почему?
- Здесь Инквизитор. – Ей снова хотелось плакать, только теперь – от того, с какой лёгкостью враг воспользовался обстоятельством, которым она так старалась обеспечить собственную безопасность. – Твои охранные чары не оставят гибель хозяина без внимания. Мне отсюда не уйти. Меня поймают и повесят как умалишённую убийцу, застрелившую прекрасного, всеми любимого графа Айлена… после всего хорошего, что он для неё сделал.
- А если бы не поймали, ты бы спустила курок?
- Без раздумий.
Улыбка, заигравшая на его губах, когда он наклонился ещё чуть вперёд, была нежна до издевки.
- Ах, Венди. – Сталь, что таила в себе гибельную пустоту, ждущую, когда её заполнит рвущаяся наружу пуля, уткнулась ему в кожу. – Милые юные леди и мысли не допустят о том, чтобы лишить жизни безоружного. Милых юных леди не удерживает от убийства лишь страх наказания. Милые юные леди не предлагают себя врагам своего врага. Мы одной крови – теперь-то ты это видишь?
Венди закрыла глаза, перед которыми плыло белое марево бешенства, когда палец её всё же лёг на холодную стальную дугу.
Выстрел отозвался звонкой болью в ушах.
Она не ожидала услышать звук, с каким отражённая пуля упадёт на пол; но, разжимая веки, была уверена, что увидит её на узорчатом персидском ковре, где-нибудь под рукой с револьвером, которую за секунду до выстрела она отвела чуть в сторону и опустила чуть ниже. Поэтому пятно, стремительно расползавшееся по синему домино – на плече, окрашивая тёмным бархат, кружево и золотую вышивку – почти её напугало.
- Вижу, стрелять тебя тоже учили, - сказал граф Айлен.
Простреленное плечо, казалось, не причиняло ему никакого неудобства. Даже поморщиться не заставило.
- Ты же… - опустив револьвер, Венди попятилась, - почему ты не поставил щит?
- А почему ты не выстрелила в голову?
Призрак улыбки на его лице ответил на её вопрос куда лучше слов.
Её ненависть, её боль, её хитрые планы и желание отомстить – всё стало лишь частью его очередного представления. Красивой сцены, поставленной для двоих, достойной лучших театров, отточенной до мелочей несмотря на то, что она родилась экспромтом. Такой она и осталась бы, что бы Венди ни сделала: убежала в слезах – или осуществила то, о чём её просили, подарив достойный драматичный финал той трагедии, в которую Кристиан Ройс превратил сплетение их судеб.
- Потому что ты прав. – Рукоять револьвера врезалась в ладонь почти до боли, пока она не ослабила хватку, позволив разряженному оружию глухо звякнуть о пол. – Я не хочу гнить в тюрьме из-за такого, как ты. И не хочу, чтобы ты умер так – хозяином положения, кошкой, играющей с мышью. – Она расправила плечи; чуть вздёрнула подбородок, так и норовивший опуститься и утянуть лицо куда-нибудь в сторону, чтобы ей не пришлось больше выдерживать его испытующий взгляд. – Ты будешь умирать жалким, растерявшим весь свой лоск, умоляя о пощаде.
Кристиан Ройс кивнул так, словно она дала верный ответ на экзамене. Прижал ладонь к ране: синий свет магической печати пробился даже сквозь белый атлас перчаток.
Когда он поднялся с колен, не осталось ни крови, ни раны, ни прорехи в бархате: лишь та же улыбка, которая угадывалась в самых уголках губ.
- Ты – дикое пламя, ты – сталь, ты – острый клинок, несущий смерть, - сказал граф. – Это ты – настоящая. – Пройдя мимо неё той же неторопливой фланирующей походкой, какой он скользил по танцевальному залу, он взял со стола дневник. На лету поймав письмо, голубиным крылом порхнувшее к нему с пола, вложил его куда-то в середину, прежде чем протянуть Венди кожаную книжицу. – Держи. Считай это подарком на дебют в свете.
Рука потянулась к дневнику сама. Венди почти не осознавала, что делает: думала лишь о том, как продержаться финальные секунды, отделявшие их безумное представление от занавеса.
Это было ошибкой.
Пальцы в белом атласе сжались на запястье молниеносно и непреклонно – так, должно быть, защёлкиваются наручники. Удар по щиту был таким же молниеносным; Венди так и не поняла, каким заклятием его разрушили – лишь в момент, когда её притянули к себе, осознала, что прозрачного купола, её эфемерной хрупкой защиты, её невесомой брони, что крепче алмаза и стали, больше нет.
Граф отпустил дневник, застывший в воздухе, точно в бесцветном янтаре. Скользнул ладонью по скуле падчерицы, убирая выбившуюся из причёски рыжую прядь.
Скованная чарами – а, может, смеющимся взглядом ненавистных синих глаз, что за секунду
- Я предложила цену, которую готова была заплатить. Он счёл её справедливой.
Понять, о чём речь, было нетрудно. Как и прочесть вызов в её голосе и лице.
- Надо же. – Граф Айлен ловко откинув большим пальцем крышку табакерки, инкрустированную сапфирами и лазурной эмалью: синий был любимым его цветом. – Быть может, я его недооценил. Годы идут, люди меняются… Так что думаешь о мемуарах твоей матушки?
- Вы соблазнили её. Или опоили. Не думаю, что вам трудно приготовить приворотное зелье. – Это Венди почти выпалила, несмотря на всё старание не терять выдержку. – Мама бы никогда…
- О, нет. Нет, нет. Это было бы совершенно не интересно. – Достав понюшку табака, он вдохнул мелкую коричневую пыль, и Венди издали ощутила запах апельсина. – Так же неинтересно, как сломать маленькую девочку, которая даже не может толком сопротивляться.
Она много раз вдыхала эту цитрусовую отдушку, смешанную с табачной горечью, когда её целовали в лоб на сон грядущий – ещё на правах отчима. Сколько раз ей хотелось, чтобы Кристиан Ройс чихнул после табака, как смешные старики с испачканными носами, которых Венди видела на званых вечерах; это позволило бы ей по праву смеяться над ним, найти в этом человеке, который покорил её мать, хоть что-то человечное, что-то настоящее. Но он всегда оставался безукоризненно элегантным, выверенным до малейшего поворота головы, до мельчайшего жеста – ожившая скульптура античного бога, представление имени самого себя, разыгрываемое ежесекундно на протяжении всей жизни. Кристиан Ройс исполнял его настолько естественно, что в это представление верили все без исключения: так, глядя на гениального актёра на сцене, ты рыдаешь над его смертью, забыв, что как только закроется занавес, он вытащит кинжал из подмышки и с улыбкой пойдёт на поклон, торжествуя, что ещё сотня глупцов сейчас оплакивает человека, которого никогда не существовало.
«Мне кажется, или тебе не слишком нравится мистер Ройс?» - как-то спросила мама, заглянув к Венди перед сном, пока отец, Кристиан Ройс и другие джентльмены, наведавшиеся в гости к лорду и леди Морнэй, вели беседу в курительной комнате.
«Он похож на куклу», - ответила Венди честно, натянув одеяло до самого подбородка.
Мамину недоуменную улыбку она отчётливо помнила и сейчас.
«Куклу?..»
«На мою мадемуазель Бернадет. Она была такая красивая, пока не разбилась… слишком красивая, чтобы быть живой. Живые люди такими не бывают. – Венди грустно посмотрела на опустевшую полку застеклённого шкафа, где до недавних пор восседала белокурая принцесса в розовом платье, ростом в руку хозяйки. Короны у куклы не было, но когда её вытащили из подарочной коробки, отец сказал, что это принцесса, и Венди охотно поверила. – Иногда мне чудится, что если мистер Ройс неосторожно оступится, он тоже рассыпется фарфоровыми осколками, а внутри не будет ни души, ни сердца, ничего».
Мама тогда, кажется, попрощалась чуть холоднее обычного (теперь это воспоминание играло другими красками). Кристиан Ройс приручил её, отца, даже Кенни; лишь Венди сразу увидела пугающую, чёрную, как беззвёздное небо, пустоту, что таилась под маской истинного джентльмена, идеального мужа, брата, сына.
- И чего же в таком случае вы добивались, милорд, когда пришли в мою спальню?
В ответ на издёвку в её голосе он слегка пожал плечами; синее домино при движении всколыхнулось, бархат блеснул на свету, отливая незабудками в тон инкрустации на табакерке.
- Мне было интересно, что ты будешь делать. Как поступишь. Как сбежишь из моей ловушки – и сможешь ли. Приятно, что я в тебе не ошибся. – Небрежно щёлкнув крышкой, он вернул табакерку в карман: лишь на белой перчатке остался след, словно от засохшей крови. – Мы с тобой – два яблока с одного древа, милая моя. Я понял это, как только впервые тебя увидел, так же, как ты с лёгкостью заглянула в мою душу глубже остальных. Но чтобы стать свободной, вначале нужно познать клетку. Я хотел дать тебе возможность расправить крылья – и вот она ты. Взгляни на себя… – В том, как её оглядели с ног до головы, читалось любование: так, должно быть, на Венди смотрел бы отец перед её первым балом. – Только представить тебя той, кем тебя хотели видеть твои невыносимо достопочтенные родители – примерной женой, милой скучной девочкой, поющей романсы, готовящей себя исключительно к тому, чтобы однажды лечь под юного скучного болвана…
- О, так вы, стало быть, обо мне заботились.
- Как умею. – Граф Айлен кивнул на сложенный вчетверо бумажный листок: Венди смахнула его на столешницу, чтобы увидеть мамины откровения, которые предпочла бы не видеть. – Письмо. Прочти его.
Подчиняться Венди не хотелось. Отчасти потому, что подозревала: то, что ждёт её под взломанной сургучной печатью, ещё страшнее написанного в дневнике. Иначе Кристиан Ройс, как опытный постановщик, не стал бы смазывать впечатление от предыдущего шокирующего откровения. Но она пришла в этот дом, ставший ей чужим, потому что им с Эдвардом нужны неопровержимые доказательства вины его владельца: такие, на которые не смогут закрыть глаза ни в страже, ни в Инквизиции – даже друзья Кристиана Ройса. И чтобы добыть доказательства его вины, Венди тоже придётся сыграть с Кристианом Ройсом в игру – по тем правилам, которые он предложит.
На случай, если игра в какой-то момент зайдет слишком далеко, на балу присутствует Инквизитор, но шанс подобного исхода по некоторым причинам был ничтожно мал.
Не отводя взгляда, Венди нащупала бумажный листок, желтевший рядом с дневником. Встряхнула его одной рукой, разворачивая перед собой: опускать ладонь с магической печатью было бы величайшей глупостью, даже если принять во внимание, что нападать на неё сейчас не в интересах врага.
Венди хватило нескольких строчек по центру, на которые упал её взгляд, чтобы отшвырнуть письмо, как ядовитую гадюку.
- Нет, - сказала она, ненавидя себя за беспомощный холод, ползущий по рукам от колотящегося сердца; он проникал в самые кончики пальцев, заползал под ногти, тянул безвольные ладони книзу.
- Увы, - почти лениво ответил граф Айлен.
- Это ложь. Подделка. Вы…
- Я знаю, как тебе хотелось бы винить меня во всех своих бедах. Но ирония в том, что кровь твоей семьи заливает не мои руки. – Он стоял неподвижно, не пытаясь приблизиться: не то боялся её спугнуть, не то ценил открывавшийся издали обзор на зрелище, что Венди сейчас собой являла. – Твоя мать отравила твоего отца, чтобы быть со мной, и поняла, что не может жить с таким грузом на душе. Она не думала, что пожар вспыхнет с такой силой, когда роняла ту свечу… надеялась просто скрыть истинную причину своей смерти, чтобы не вызывать подозрений и не бросить тень на своих детей. В конце концов, благопристойные леди не обрывают свою жизнь дозой опиума, которой хватило бы, чтобы усыпить слона. Правду должен был узнать только я, ведь её прощальное письмо, как и дневник, оставили в моём кабинете. Так оно и вышло, по сути… если не считать того, что своей слабостью помимо мужа она убила ещё и сына. – В словах звучала задумчивая досада, какую может испытывать художник, оценивая работу когда-то многообещающего новичка, который не оправдал его надежд. – О том, что её гибель можно было бы списать на тоску по мужу или случайное превышение дозы, она не подумала. Рад, что умом ты явно пошла не в мать.
Венди струной вытянулась над листком, опавшим к её ногам, льнувшим к зелёному домино – словно просил прощения за то, что содержал в себе слова, которые обратили пеплом и пустили по ветру всё, что она знала, что любила, во что верила.
Ей хотелось зажать уши, зажмуриться и кричать. Плакать. Отрицать. И всё это доставило бы слишком большое удовольствие тому, кто наблюдал за каждым движением её ресниц, за тем, как тяжело вздымается её грудь под шёлком цвета мая и незрелых яблок. Поэтому все мысли, метавшиеся в сознании, и все слёзы, задушенные в горле, она перевела в ярость, выместившую из разума всё, о чём сейчас Венди думать не хотела и не могла – и выплеснула её одним холодным вопросом:
- Даже если это правда, вы всерьёз утверждаете, что всё это – не ваша вина?
- Не только моя. Зерно не взрастёт на бесплодной почве. Впрочем, отрицать, что посеял его я, не буду. – Она не успела удивиться, как легко Кристиан Ройс дал ей то, что Венди ожидала выбивать обличительными тирадами, когда в его руке возник револьвер. – Ты ведь пришла воздать мне по справедливости, верно?
Она развернула щит ещё прежде, чем он произнёс последнее слово. Моментально, как на уроках – Эдвард бы ею гордился.
Надёжно прикрытая барьером, Венди наблюдала, как вместо того, чтобы целиться в строптивую падчерицу, граф Айлен зачем-то идёт к ней через всю комнату с оружием в опущенной руке; глаза её непроизвольно расширились, когда, почти уткнувшись в мерцающую преграду, он взвёл курок – и перехватил револьвер за дуло, чтобы протянуть ей.
- Так воздай. – Граф Айлен разжал пальцы: оружие повисло в воздухе прямо напротив её свободной руки. Опустился на колени – изящно, точно в ландэнском храме Великой Дану, где на обрядах в честь поворота Колеса на тебя смотрит весь высший свет. – Стреляй, Венди.
Она посмотрела на револьвер. На человека, разрушившего её жизнь: коленопреклонённого, глядевшего на неё снизу вверх спокойными глазами синевы пронзительнее и глубже, чем облекавший его бархат.
Снова на револьвер – зрением мага.
Никаких заклятий, призванных усыпить её или навредить любым иным способом. Лишь дерево да железо, лишь курок, молящий быть спущенным, и рукоять, просившаяся в ладонь.
- Он не заряжен, - сказала она.
- Можешь проверить.
- А если и заряжен, ты поставишь щит.
- Не воспрещаю тебе убедиться в обратном.
Её пальцы скользнули сквозь барьер быстро, как рыбка в серебристой воде. Венди ожидала, что кисть попробуют перехватить, но граф равнодушно смотрел, как она хватает оружие и тут же отдёргивает руку: так, чтобы за щит выглядывало только дуло.
- Стреляй, - повторил он, подаваясь вперёд, подставляя под пулю высокий чистый лоб.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ОТ 31.08:
Соблазн сводил с ума. Спусковой крючок манил палец, тянул его к себе, словно они были частью разъединённого целого, стремившейся вернуть единство. Венди догадывалась, что её отчим изобретателен на пытки, но не знала, что они могут быть такими изощрёнными.
Осознавать, как легко было бы сейчас убить Кристиана Ройса, просящего об этом – и насколько это неосуществимо, если хоть немножко заглушить голос ненависти, кричавший «давай», и прислушаться к голосу разума, было невыносимо.
- Ты же знаешь, что я этого не сделаю, - облизнув вновь пересохшие губы, сказала Венди.
- Почему?
- Здесь Инквизитор. – Ей снова хотелось плакать, только теперь – от того, с какой лёгкостью враг воспользовался обстоятельством, которым она так старалась обеспечить собственную безопасность. – Твои охранные чары не оставят гибель хозяина без внимания. Мне отсюда не уйти. Меня поймают и повесят как умалишённую убийцу, застрелившую прекрасного, всеми любимого графа Айлена… после всего хорошего, что он для неё сделал.
- А если бы не поймали, ты бы спустила курок?
- Без раздумий.
Улыбка, заигравшая на его губах, когда он наклонился ещё чуть вперёд, была нежна до издевки.
- Ах, Венди. – Сталь, что таила в себе гибельную пустоту, ждущую, когда её заполнит рвущаяся наружу пуля, уткнулась ему в кожу. – Милые юные леди и мысли не допустят о том, чтобы лишить жизни безоружного. Милых юных леди не удерживает от убийства лишь страх наказания. Милые юные леди не предлагают себя врагам своего врага. Мы одной крови – теперь-то ты это видишь?
Венди закрыла глаза, перед которыми плыло белое марево бешенства, когда палец её всё же лёг на холодную стальную дугу.
Выстрел отозвался звонкой болью в ушах.
Она не ожидала услышать звук, с каким отражённая пуля упадёт на пол; но, разжимая веки, была уверена, что увидит её на узорчатом персидском ковре, где-нибудь под рукой с револьвером, которую за секунду до выстрела она отвела чуть в сторону и опустила чуть ниже. Поэтому пятно, стремительно расползавшееся по синему домино – на плече, окрашивая тёмным бархат, кружево и золотую вышивку – почти её напугало.
- Вижу, стрелять тебя тоже учили, - сказал граф Айлен.
Простреленное плечо, казалось, не причиняло ему никакого неудобства. Даже поморщиться не заставило.
- Ты же… - опустив револьвер, Венди попятилась, - почему ты не поставил щит?
- А почему ты не выстрелила в голову?
Призрак улыбки на его лице ответил на её вопрос куда лучше слов.
Её ненависть, её боль, её хитрые планы и желание отомстить – всё стало лишь частью его очередного представления. Красивой сцены, поставленной для двоих, достойной лучших театров, отточенной до мелочей несмотря на то, что она родилась экспромтом. Такой она и осталась бы, что бы Венди ни сделала: убежала в слезах – или осуществила то, о чём её просили, подарив достойный драматичный финал той трагедии, в которую Кристиан Ройс превратил сплетение их судеб.
- Потому что ты прав. – Рукоять револьвера врезалась в ладонь почти до боли, пока она не ослабила хватку, позволив разряженному оружию глухо звякнуть о пол. – Я не хочу гнить в тюрьме из-за такого, как ты. И не хочу, чтобы ты умер так – хозяином положения, кошкой, играющей с мышью. – Она расправила плечи; чуть вздёрнула подбородок, так и норовивший опуститься и утянуть лицо куда-нибудь в сторону, чтобы ей не пришлось больше выдерживать его испытующий взгляд. – Ты будешь умирать жалким, растерявшим весь свой лоск, умоляя о пощаде.
Кристиан Ройс кивнул так, словно она дала верный ответ на экзамене. Прижал ладонь к ране: синий свет магической печати пробился даже сквозь белый атлас перчаток.
Когда он поднялся с колен, не осталось ни крови, ни раны, ни прорехи в бархате: лишь та же улыбка, которая угадывалась в самых уголках губ.
- Ты – дикое пламя, ты – сталь, ты – острый клинок, несущий смерть, - сказал граф. – Это ты – настоящая. – Пройдя мимо неё той же неторопливой фланирующей походкой, какой он скользил по танцевальному залу, он взял со стола дневник. На лету поймав письмо, голубиным крылом порхнувшее к нему с пола, вложил его куда-то в середину, прежде чем протянуть Венди кожаную книжицу. – Держи. Считай это подарком на дебют в свете.
Рука потянулась к дневнику сама. Венди почти не осознавала, что делает: думала лишь о том, как продержаться финальные секунды, отделявшие их безумное представление от занавеса.
Это было ошибкой.
Пальцы в белом атласе сжались на запястье молниеносно и непреклонно – так, должно быть, защёлкиваются наручники. Удар по щиту был таким же молниеносным; Венди так и не поняла, каким заклятием его разрушили – лишь в момент, когда её притянули к себе, осознала, что прозрачного купола, её эфемерной хрупкой защиты, её невесомой брони, что крепче алмаза и стали, больше нет.
Граф отпустил дневник, застывший в воздухе, точно в бесцветном янтаре. Скользнул ладонью по скуле падчерицы, убирая выбившуюся из причёски рыжую прядь.
Скованная чарами – а, может, смеющимся взглядом ненавистных синих глаз, что за секунду
