Иногда – как сейчас – она всё же задавалась вопросом, почему Эдвард поставил ей это странное условие. Почему так непреклонно говорил о том, что ему нет места в её будущем. Спрашивать его откровенно казалось неудобным, однако стоило вспомнить его репутацию и слова о том, что он предпочитает зрелых дам, чтобы понять: жениться Эдвард в принципе не собирается, в качестве любовницы Венди нисколечко его не привлекает, а дружба их, наверное, будет выглядеть странно. Венди пока не представляла, каким образом по достижении их цели лорд Мефистофель собирается очистить её репутацию в глазах света, но верила, что очистит. Должно быть, их расставание – часть плана по этому самому очищению…
Во всяком случае, то было единственное логичное объяснение, которое она могла найти.
Закусив губу, Венди потёрла ладони друг об дружку, втирая в кожу остатки мази. Скинула с плеч шаль, прежде чем разоблачиться для сна.
Она действительно никогда не забывала о своей клятву. И, несмотря на это, при мысли о грядущем расставании сердце её всё же сжималось. Но пока они с Эдвардом лишь начали осуществлять то, к чему шли почти два года, и о грядущем думать было безнадёжно рано; пока они должны уничтожить графа Айлена – вместе, а там…
Венди задула свечу и легла, натянув одеяло до самого подбородка. Мысленно проиграв в голове возможные варианты того, что Эдвард поведает ей завтра утром, и важного разговора, который предстоит ей завтра вечером, закрыла глаза.
…а там будет видно.
- И всё же, - спросила Венди утром, когда они удалились в кабинет Эдварда для ежедневной магической практики – после завтрака, за которым лорд Мефистофель поведал ученице о приятной беседе, случившейся у них с братом за карточным столом. – Ты уверен, что мы не можем привлечь к этому Инквизицию… официально? Это решило бы много проблем.
Откровенно говоря, Венди не терпелось спросить об этом ещё за завтраком, но этот разговор лучше было провести там, где его точно не услышат лишние уши. То, что на слуг наложили гейс, значило лишь то, что те никогда добровольно не расскажут посторонним обо всём, что увидели или услышали в этом доме – и не отменяло того, что у них могли выпытать информацию более изощрёнными способами. А ум Кристиана Ройса отличался особой изощрённостью в том, что касалось не самых добрых дел.
Пусть план Эдварда не исключал того, что его брат в конце концов узнает, о чём они говорят под крышей Вардтона – они собирались строго ограничить ту информацию, которую ему дозволено будет узнать.
- У Кристиана много друзей. К сожалению, куда больше, чем у меня. – Эдвард прикрыл дверь: порог блеснул синими искрами защитного контура, лишив слуг возможности подглядеть и подслушать, что творится за ним. Направился прямиком к столу, подле которого ждали два кресла с гобеленовой обивкой. – В Инквизиции в том числе.
Сев в кресло, не касаясь спинки, на которой играл на лире Орфей под влюблённым взором Эвридики, Венди следила, как Эдвард достаёт из ящика стола кинжал, который она успела возненавидеть: огромный кинжал шотландских горцев с роговой рукояткой и острым лезвием в восемнадцать дюймов длиной, триумфально завоёванный кем-то из предков нынешних братьев Ройсов.
Она знала, что сейчас будет. И это (даже несмотря на самостоятельную практику, стоившую ей отменённой беседы у камина, но должную облегчить сегодняшнее занятие) её совершенно не радовало. А ещё она знала, что Эдвард прав – и знала это ещё два года назад; и это было той причиной, по которой Венди решила искать защиту в обители лорда Мефистофеля, а не в штаб-квартире ландэнской стражи или Инквизиции.
У Кристиана Ройса действительно было много влиятельных друзей. Стража с Инквизицией фактически бессильны, когда преступление совершает пэр, да к тому же Венди знала, что ей никто не поверит. Поверят новому графу Айлену, не ей: детей никогда не слушают. Особенно если родитель зарекомендовал себя самым лучшим образом, а Кристиан Ройс озаботился создать себе репутацию, о блеск которой бессильно разбивались любые грязные слухи. Венди и сама долго не решалась поверить собственным подозрениям, пока граф Айлен услужливо не поставил её перед фактами, от которых уже нельзя было отмахнуться тем, что всему виной твоя собственная бурная фантазия.
Но потому, что к предвкушению близкой мести всё же примешивалась капелька нервозности, и ещё больше потому, что она очень хотела оттянуть момент начала урока, Венди произнесла:
- Эдвард, ты уверен, что всё пройдёт по п-плану?
- Абсолютно. Я уверен в тебе. Я знаю Кристиана. И, к счастью, лучше, чем он знает меня и тебя. – Отложив кинжал на дубовую столешницу, чтобы закатать рукав рубашки, Эдвард поднял глаза; спокойная уверенность в его взгляде развеяла её сомнения. – Видишь ли, едва ли не единственная ошибка моего дорогого брата состоит в том, что он привык судить всех по себе. Кристиан уверен, что каждый человек – с гнильцой, с червоточиной, которую при умелом обращении можно обратить в чёрную пропасть, что поглотит его целиком. Увы, большая часть рода людского подтвердит это нелестное мнение, но встречаются и приятные исключения. А ещё мой брат привык всегда получать то, чего хочет… особенно если это принадлежит мне.
- Но если он решит п-получить от меня… не то, что ты думаешь?
- О, нет. Получить лишь твоё тело – это ему будет совершенно не интересно. Не теперь. Он захочет получить твою душу. Отнять тебя у меня, но не силой. Чтобы ты стала его – добровольно.
- П-после всего, что он со мной сделал? – Венди фыркнула. – По-моему, с его стороны была бы абсурдна одна мысль о том, что такое возможно.
- Малютка Венди, ты не знаешь моего брата так, как я. Пока ещё нет. Кристиан с детства обладал способностью… порабощать людей. Очаровывать, подчинять себе, находить их слабости. Давить на уязвимые душевные точки с ювелирной точностью умелого палача.
- И почему же он не попытался подчинить меня сразу? П-прежде, чем…
Она недоговорила, отведя глаза на дубовые панели, которыми были отделаны стены, и резную мебель тёмного дерева. Интерьеры Вардтона остались почти неизменными со времён Тюдоров, в которые он был построен, и от обстановки кабинета веяло мрачным средневековым романтизмом.
- Тогда он хотел насладиться твоими страданиями. Если б он очаровал тебя, боль твоя оказалась бы не столь велика. Он был уверен, что ты в полной его власти, а раз так, он имеет право делать с тобой всё, что заблагорассудится. Он недооценил тебя. Недооценит и теперь. – Положив руку на стол внутренней стороной вверх, словно перед инъекцией в вену, Эдвард взял в руки кинжал. – Я назову едва ли пару имён взрослых мужчин, которым под силу выдержать то, что предстоит выдержать тебе. Но то, что мы собираемся сделать, целиком и полностью основано на том, что я верю в тебя. Верю в твою силу, в твой ум. В твою чистоту, о которой он иного мнения – не без моей помощи.
Это Венди тоже знала. План, который придумал Эдвард, с самого начала подразумевал, что он доверяет ей, её способности к притворству, интеллекту и талантам – и доверяет себе, сумевшему за эти два года развить и огранить эти таланты, заставив их засверкать всеми своими гранями. Однако слышать это высказанным из его уст было более чем приятно.
Лорд Мефистофель хвалил свою ученицу не столь редко, чтобы она могла тосковать по его одобрению, но и не столь часто, чтобы похвала успела ей приесться. Да и комплименты его – кому бы то ни было – чаще носили оттенок ироничной шутки, тогда как сейчас он был предельно серьёзен.
- Значит, п-послезавтра мы отправляемся в мышеловку, - резюмировала Венди, стараясь выглядеть не слишком польщённой.
- Именно.
- Прекрасно.
- Рад, что ты так к этому относишься. – Когда Эдвард поднял кинжал, улыбка с его губ исчезла. – Начнём.
Ещё прежде, чем лезвие вошло под кожу, Венди прикрыла глаза, перестраивая зрение с обычного на магическое. И когда Эдвард глубоко взрезал кинжалом свою левую руку (поперёк, чуть пониже локтевого сгиба), уже видела перед собой не человека, а золотой сгусток энергии в форме человека, и вместо кровавой раны – чёрную полосу. Но даже так, даже несмотря на то, что это был не первый и даже не сотый их урок, она ощутила дрожь в пальцах и рваный ритм собственного дыхания, сбившегося от мысли, как больно её учителю сейчас.
Вид чужих ран или ссадин всегда вызывал у неё больше страданий, чем собственные.
Эдвард не вздрогнул и не издал ни звука, как всегда. Он ещё не опустил руку с кинжалом, когда Венди накрыла рану обеими ладонями, чувствуя под пальцами тошнотворное тепло льющейся крови. Бормоча слова исцеляющего заклятия, она сосредоточенно перенаправляла потоки энергии; сейчас действия, когда-то казавшиеся мучительно трудными, давались почти без усилий. Сперва – обезболить. Следом – заставить кровь вернуться обратно в рану, чтобы тут же срастить рассечённые мускулы, вену, сосуды, кожу. Это заняло у неё считанные секунды, и шрам, получившийся в результате, больше не был грубым рубцом: такие она оставляла ещё пару месяцев назад, вынуждая Эдварда убирать их самостоятельно.
Вернув излеченной руке чувствительность, Венди моргнула. Мир перед глазами обрёл настоящие краски; вместо радужной яркой пелены потоков энергии, разлитых в воздухе вокруг, струящихся в теле Эдварда, ей вновь предстало его лицо и панели на стенах кабинета.
Её учитель кивнул, но не улыбнулся.
- И сколько ты упражнялась вчера?
- Достаточно, - уклончиво откликнулась Венди, отняв пальцы от его руки, чистой и сухой. На сей раз ей даже не понадобился платок, услужливо приготовленный на краю стола: кровь вернулась в рану вся, без остатка, и с её пальцев – тоже. Осталось лишь немного на лезвии, лежавшем на столе, будто выпачкавшемся в вишнёвом соке.
Из всех уроков, что давал своей ученице лорд Мефистофель, исцеление сразу сделалось для Венди самым ненавистным. Хорошо ещё, что его устраивали далеко не каждый день.
Они начали с мышей, и пока Венди не достигла успехов в этой области, ей пришлось не раз поплакать над очередным безвинным существом, умершим под её пальцами: порой даже Эдвард не успевал излечить неудавшиеся результаты её тщетных стараний. Она старалась, как могла, чтобы после их уроков не пришлось хоронить очередного хвостатого малыша, и год спустя успешно могла исцелять мышей от мудрёных проклятий, сращивать сломанные позвоночники и восстанавливать работу внутренних органов. Когда Эдвард объявил, что настало время перейти от мышей к людям, Венди с неодобрением и страхом подумала, что теперь подопытными станут слуги – но на следующем уроке этим самым кинжалом Эдвард слегка полоснул по своей ладони.
Вчера, когда Венди упорно лечила собственные пальцы, поочерёдно взрезая каждый ножом настолько глубоко, насколько могла, пока не поняла, что исцеляет их почти молниеносно, а капельки крови ползут по коже обратно в рану, едва успевая вытекать – она делала это для того, чтобы сегодня её учителю, категорически запрещавшему ей подобные упражнения, не пришлось страдать.
«Исцелить себя проще, чем другого, - сказал Эдвард, когда она спросила, почему в качестве учебного пособия он использует себя; ведь план их подразумевал, что Венди скорее придётся практиковать самоисцеление – в крайнем случае. – Научишься чувствовать потоки силы в чужом теле, и в своём сделать это будет проще простого. Если выведешь владение обезболиванием на должный уровень, проблем с концентрацией при ранении не возникнет. Главное – наработать навык, и нарабатывать его ты будешь не на себе».
Позднее Венди убедилась в правоте этих его слов. Как и многих других.
Тот первый порез Эдвард заживил себе сам, как и десятки следующих, с которыми Венди не справилась: человек куда больше и сложнее мыши, и даже пустяковые раны она научилась залечивать не сразу. На всякий случай на столе всегда стояли наготове склянки с лечебными зельями, но целитель из лорда Мефистофеля был лишь немногим хуже, чем алхимик.
Однажды Венди узнала, почему.
«Исцелению, как и многому другому, меня учил Кристиан. – Он рассказал об этом во время очередной их беседы у камина; Венди до сих пор помнила его рассеянный взгляд поверх очков, обращённый на страницы книги, которую он отложил на колени. – Он всегда был впереди меня. Потому что старше. Потому что сильнее. Отец нанял нам мага для обучения, но я видел, что Кристиан ушёл далеко вперёд. Я попросил брата помочь. Он согласился, и на первом же нашем уроке ножом проткнул мне ладонь насквозь. Когда я научился заживлять открытые раны, ломал мне пальцы. Лечить меня в случае неудачи милый Кристиан не собирался, но уже первую рану я кое-как залечил сам, пускай это и заняло у меня целую ночь. Так что способ и правда оказался действенным. – Глядя в глаза своей ученицы, расширенные ужасом, Эдвард лишь усмехнулся. – Моё желание не испытывать боль было слишком сильно. Привлекать семейного лекаря я не мог: знал, что ни отец, ни учитель не одобрят подобных методов обучения, если узнают».
Эдвард был слегка близорук, но очки надевал только для чтения – и в тот вечер как раз читал Венди вслух. Время от времени лорд Мефистофель подлечивал себе глаза, но потом зрение падало вновь, а все лекари сходились во мнении, что часто воздействовать магией на столь хрупкий орган не рекомендуется.
«Но почему ты п-позволил ему? – одна мысль о подобных уроках заставила Венди содрогнуться. – П-почему пошёл на это?»
«Кристиан сказал, что учит меня так же, как учился самостоятельно. Что сам резал себе руки и ломал себе кости. И много позже я узнал, что упражнялся он вовсе не на себе. – По устремлённому в камин взгляду Венди поняла, сколь глубоко Эдвард погрузился в свою память. – Сначала на животных – уходил в лес и подманивал их магией. После, когда сумел срастить оленю собственноручно перерезанное горло – на слугах. К тому моменту он овладел исцелением почти в совершенстве, а пару его неудачных экспериментов сами жертвы объяснили несчастным случаем. – Он улыбнулся, но трудно было представить себе более невесёлую улыбку. – Крис уже тогда прекрасно умел шантажировать и запугивать».
Позже Венди думала, что в её случае Эдвард выбрал не только щадящий, но и самый правильный метод обучения. Собственная боль служила бы ей не столь мощным стимулом к совершенствованию, как наблюдение мучений того, кто стал её единственным близким.
Пусть даже тот почти ничем их не выдавал.
- Ты знаешь моё отношение к тому, что ты увечишь себя, но не могу не признать, что результат впечатляет. – Выдернув её из воспоминаний, Эдвард потянулся за тяжёлым пресс-папье из бронзы и красного дерева. – В таком случае с открытыми ранами на сегодня всё.
Как бы Венди ни ненавидела кинжал, пресс-папье она ненавидела больше.
- Как зовут того инквизитора, с к-которым у меня скоро свидание? – спросила она, снова оттягивая момент экзекуции. – Вылетело из головы.
Судя по взгляду Эдварда, он прекрасно понял: ничего она не забыла. У его ученицы была слишком хорошая память на всё, что относилось к делу.
- Форбиден. Гэбриэл Джаред Форбиден.
- Занятная фамилия. Очень п-подходящая для инквизитора.
- В таком случае надеюсь, что до вечера ты выучишь её достаточно надёжно, чтобы не забыть при встрече.
Во всяком случае, то было единственное логичное объяснение, которое она могла найти.
Закусив губу, Венди потёрла ладони друг об дружку, втирая в кожу остатки мази. Скинула с плеч шаль, прежде чем разоблачиться для сна.
Она действительно никогда не забывала о своей клятву. И, несмотря на это, при мысли о грядущем расставании сердце её всё же сжималось. Но пока они с Эдвардом лишь начали осуществлять то, к чему шли почти два года, и о грядущем думать было безнадёжно рано; пока они должны уничтожить графа Айлена – вместе, а там…
Венди задула свечу и легла, натянув одеяло до самого подбородка. Мысленно проиграв в голове возможные варианты того, что Эдвард поведает ей завтра утром, и важного разговора, который предстоит ей завтра вечером, закрыла глаза.
…а там будет видно.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ, в которой мы узнаём о нестандартных методах обучения
- И всё же, - спросила Венди утром, когда они удалились в кабинет Эдварда для ежедневной магической практики – после завтрака, за которым лорд Мефистофель поведал ученице о приятной беседе, случившейся у них с братом за карточным столом. – Ты уверен, что мы не можем привлечь к этому Инквизицию… официально? Это решило бы много проблем.
Откровенно говоря, Венди не терпелось спросить об этом ещё за завтраком, но этот разговор лучше было провести там, где его точно не услышат лишние уши. То, что на слуг наложили гейс, значило лишь то, что те никогда добровольно не расскажут посторонним обо всём, что увидели или услышали в этом доме – и не отменяло того, что у них могли выпытать информацию более изощрёнными способами. А ум Кристиана Ройса отличался особой изощрённостью в том, что касалось не самых добрых дел.
Пусть план Эдварда не исключал того, что его брат в конце концов узнает, о чём они говорят под крышей Вардтона – они собирались строго ограничить ту информацию, которую ему дозволено будет узнать.
- У Кристиана много друзей. К сожалению, куда больше, чем у меня. – Эдвард прикрыл дверь: порог блеснул синими искрами защитного контура, лишив слуг возможности подглядеть и подслушать, что творится за ним. Направился прямиком к столу, подле которого ждали два кресла с гобеленовой обивкой. – В Инквизиции в том числе.
Сев в кресло, не касаясь спинки, на которой играл на лире Орфей под влюблённым взором Эвридики, Венди следила, как Эдвард достаёт из ящика стола кинжал, который она успела возненавидеть: огромный кинжал шотландских горцев с роговой рукояткой и острым лезвием в восемнадцать дюймов длиной, триумфально завоёванный кем-то из предков нынешних братьев Ройсов.
Она знала, что сейчас будет. И это (даже несмотря на самостоятельную практику, стоившую ей отменённой беседы у камина, но должную облегчить сегодняшнее занятие) её совершенно не радовало. А ещё она знала, что Эдвард прав – и знала это ещё два года назад; и это было той причиной, по которой Венди решила искать защиту в обители лорда Мефистофеля, а не в штаб-квартире ландэнской стражи или Инквизиции.
У Кристиана Ройса действительно было много влиятельных друзей. Стража с Инквизицией фактически бессильны, когда преступление совершает пэр, да к тому же Венди знала, что ей никто не поверит. Поверят новому графу Айлену, не ей: детей никогда не слушают. Особенно если родитель зарекомендовал себя самым лучшим образом, а Кристиан Ройс озаботился создать себе репутацию, о блеск которой бессильно разбивались любые грязные слухи. Венди и сама долго не решалась поверить собственным подозрениям, пока граф Айлен услужливо не поставил её перед фактами, от которых уже нельзя было отмахнуться тем, что всему виной твоя собственная бурная фантазия.
Но потому, что к предвкушению близкой мести всё же примешивалась капелька нервозности, и ещё больше потому, что она очень хотела оттянуть момент начала урока, Венди произнесла:
- Эдвард, ты уверен, что всё пройдёт по п-плану?
- Абсолютно. Я уверен в тебе. Я знаю Кристиана. И, к счастью, лучше, чем он знает меня и тебя. – Отложив кинжал на дубовую столешницу, чтобы закатать рукав рубашки, Эдвард поднял глаза; спокойная уверенность в его взгляде развеяла её сомнения. – Видишь ли, едва ли не единственная ошибка моего дорогого брата состоит в том, что он привык судить всех по себе. Кристиан уверен, что каждый человек – с гнильцой, с червоточиной, которую при умелом обращении можно обратить в чёрную пропасть, что поглотит его целиком. Увы, большая часть рода людского подтвердит это нелестное мнение, но встречаются и приятные исключения. А ещё мой брат привык всегда получать то, чего хочет… особенно если это принадлежит мне.
- Но если он решит п-получить от меня… не то, что ты думаешь?
- О, нет. Получить лишь твоё тело – это ему будет совершенно не интересно. Не теперь. Он захочет получить твою душу. Отнять тебя у меня, но не силой. Чтобы ты стала его – добровольно.
- П-после всего, что он со мной сделал? – Венди фыркнула. – По-моему, с его стороны была бы абсурдна одна мысль о том, что такое возможно.
- Малютка Венди, ты не знаешь моего брата так, как я. Пока ещё нет. Кристиан с детства обладал способностью… порабощать людей. Очаровывать, подчинять себе, находить их слабости. Давить на уязвимые душевные точки с ювелирной точностью умелого палача.
- И почему же он не попытался подчинить меня сразу? П-прежде, чем…
Она недоговорила, отведя глаза на дубовые панели, которыми были отделаны стены, и резную мебель тёмного дерева. Интерьеры Вардтона остались почти неизменными со времён Тюдоров, в которые он был построен, и от обстановки кабинета веяло мрачным средневековым романтизмом.
- Тогда он хотел насладиться твоими страданиями. Если б он очаровал тебя, боль твоя оказалась бы не столь велика. Он был уверен, что ты в полной его власти, а раз так, он имеет право делать с тобой всё, что заблагорассудится. Он недооценил тебя. Недооценит и теперь. – Положив руку на стол внутренней стороной вверх, словно перед инъекцией в вену, Эдвард взял в руки кинжал. – Я назову едва ли пару имён взрослых мужчин, которым под силу выдержать то, что предстоит выдержать тебе. Но то, что мы собираемся сделать, целиком и полностью основано на том, что я верю в тебя. Верю в твою силу, в твой ум. В твою чистоту, о которой он иного мнения – не без моей помощи.
Это Венди тоже знала. План, который придумал Эдвард, с самого начала подразумевал, что он доверяет ей, её способности к притворству, интеллекту и талантам – и доверяет себе, сумевшему за эти два года развить и огранить эти таланты, заставив их засверкать всеми своими гранями. Однако слышать это высказанным из его уст было более чем приятно.
Лорд Мефистофель хвалил свою ученицу не столь редко, чтобы она могла тосковать по его одобрению, но и не столь часто, чтобы похвала успела ей приесться. Да и комплименты его – кому бы то ни было – чаще носили оттенок ироничной шутки, тогда как сейчас он был предельно серьёзен.
- Значит, п-послезавтра мы отправляемся в мышеловку, - резюмировала Венди, стараясь выглядеть не слишком польщённой.
- Именно.
- Прекрасно.
- Рад, что ты так к этому относишься. – Когда Эдвард поднял кинжал, улыбка с его губ исчезла. – Начнём.
Ещё прежде, чем лезвие вошло под кожу, Венди прикрыла глаза, перестраивая зрение с обычного на магическое. И когда Эдвард глубоко взрезал кинжалом свою левую руку (поперёк, чуть пониже локтевого сгиба), уже видела перед собой не человека, а золотой сгусток энергии в форме человека, и вместо кровавой раны – чёрную полосу. Но даже так, даже несмотря на то, что это был не первый и даже не сотый их урок, она ощутила дрожь в пальцах и рваный ритм собственного дыхания, сбившегося от мысли, как больно её учителю сейчас.
Вид чужих ран или ссадин всегда вызывал у неё больше страданий, чем собственные.
Эдвард не вздрогнул и не издал ни звука, как всегда. Он ещё не опустил руку с кинжалом, когда Венди накрыла рану обеими ладонями, чувствуя под пальцами тошнотворное тепло льющейся крови. Бормоча слова исцеляющего заклятия, она сосредоточенно перенаправляла потоки энергии; сейчас действия, когда-то казавшиеся мучительно трудными, давались почти без усилий. Сперва – обезболить. Следом – заставить кровь вернуться обратно в рану, чтобы тут же срастить рассечённые мускулы, вену, сосуды, кожу. Это заняло у неё считанные секунды, и шрам, получившийся в результате, больше не был грубым рубцом: такие она оставляла ещё пару месяцев назад, вынуждая Эдварда убирать их самостоятельно.
Вернув излеченной руке чувствительность, Венди моргнула. Мир перед глазами обрёл настоящие краски; вместо радужной яркой пелены потоков энергии, разлитых в воздухе вокруг, струящихся в теле Эдварда, ей вновь предстало его лицо и панели на стенах кабинета.
Её учитель кивнул, но не улыбнулся.
- И сколько ты упражнялась вчера?
- Достаточно, - уклончиво откликнулась Венди, отняв пальцы от его руки, чистой и сухой. На сей раз ей даже не понадобился платок, услужливо приготовленный на краю стола: кровь вернулась в рану вся, без остатка, и с её пальцев – тоже. Осталось лишь немного на лезвии, лежавшем на столе, будто выпачкавшемся в вишнёвом соке.
Из всех уроков, что давал своей ученице лорд Мефистофель, исцеление сразу сделалось для Венди самым ненавистным. Хорошо ещё, что его устраивали далеко не каждый день.
Они начали с мышей, и пока Венди не достигла успехов в этой области, ей пришлось не раз поплакать над очередным безвинным существом, умершим под её пальцами: порой даже Эдвард не успевал излечить неудавшиеся результаты её тщетных стараний. Она старалась, как могла, чтобы после их уроков не пришлось хоронить очередного хвостатого малыша, и год спустя успешно могла исцелять мышей от мудрёных проклятий, сращивать сломанные позвоночники и восстанавливать работу внутренних органов. Когда Эдвард объявил, что настало время перейти от мышей к людям, Венди с неодобрением и страхом подумала, что теперь подопытными станут слуги – но на следующем уроке этим самым кинжалом Эдвард слегка полоснул по своей ладони.
Вчера, когда Венди упорно лечила собственные пальцы, поочерёдно взрезая каждый ножом настолько глубоко, насколько могла, пока не поняла, что исцеляет их почти молниеносно, а капельки крови ползут по коже обратно в рану, едва успевая вытекать – она делала это для того, чтобы сегодня её учителю, категорически запрещавшему ей подобные упражнения, не пришлось страдать.
«Исцелить себя проще, чем другого, - сказал Эдвард, когда она спросила, почему в качестве учебного пособия он использует себя; ведь план их подразумевал, что Венди скорее придётся практиковать самоисцеление – в крайнем случае. – Научишься чувствовать потоки силы в чужом теле, и в своём сделать это будет проще простого. Если выведешь владение обезболиванием на должный уровень, проблем с концентрацией при ранении не возникнет. Главное – наработать навык, и нарабатывать его ты будешь не на себе».
Позднее Венди убедилась в правоте этих его слов. Как и многих других.
Тот первый порез Эдвард заживил себе сам, как и десятки следующих, с которыми Венди не справилась: человек куда больше и сложнее мыши, и даже пустяковые раны она научилась залечивать не сразу. На всякий случай на столе всегда стояли наготове склянки с лечебными зельями, но целитель из лорда Мефистофеля был лишь немногим хуже, чем алхимик.
Однажды Венди узнала, почему.
«Исцелению, как и многому другому, меня учил Кристиан. – Он рассказал об этом во время очередной их беседы у камина; Венди до сих пор помнила его рассеянный взгляд поверх очков, обращённый на страницы книги, которую он отложил на колени. – Он всегда был впереди меня. Потому что старше. Потому что сильнее. Отец нанял нам мага для обучения, но я видел, что Кристиан ушёл далеко вперёд. Я попросил брата помочь. Он согласился, и на первом же нашем уроке ножом проткнул мне ладонь насквозь. Когда я научился заживлять открытые раны, ломал мне пальцы. Лечить меня в случае неудачи милый Кристиан не собирался, но уже первую рану я кое-как залечил сам, пускай это и заняло у меня целую ночь. Так что способ и правда оказался действенным. – Глядя в глаза своей ученицы, расширенные ужасом, Эдвард лишь усмехнулся. – Моё желание не испытывать боль было слишком сильно. Привлекать семейного лекаря я не мог: знал, что ни отец, ни учитель не одобрят подобных методов обучения, если узнают».
Эдвард был слегка близорук, но очки надевал только для чтения – и в тот вечер как раз читал Венди вслух. Время от времени лорд Мефистофель подлечивал себе глаза, но потом зрение падало вновь, а все лекари сходились во мнении, что часто воздействовать магией на столь хрупкий орган не рекомендуется.
«Но почему ты п-позволил ему? – одна мысль о подобных уроках заставила Венди содрогнуться. – П-почему пошёл на это?»
«Кристиан сказал, что учит меня так же, как учился самостоятельно. Что сам резал себе руки и ломал себе кости. И много позже я узнал, что упражнялся он вовсе не на себе. – По устремлённому в камин взгляду Венди поняла, сколь глубоко Эдвард погрузился в свою память. – Сначала на животных – уходил в лес и подманивал их магией. После, когда сумел срастить оленю собственноручно перерезанное горло – на слугах. К тому моменту он овладел исцелением почти в совершенстве, а пару его неудачных экспериментов сами жертвы объяснили несчастным случаем. – Он улыбнулся, но трудно было представить себе более невесёлую улыбку. – Крис уже тогда прекрасно умел шантажировать и запугивать».
Позже Венди думала, что в её случае Эдвард выбрал не только щадящий, но и самый правильный метод обучения. Собственная боль служила бы ей не столь мощным стимулом к совершенствованию, как наблюдение мучений того, кто стал её единственным близким.
Пусть даже тот почти ничем их не выдавал.
- Ты знаешь моё отношение к тому, что ты увечишь себя, но не могу не признать, что результат впечатляет. – Выдернув её из воспоминаний, Эдвард потянулся за тяжёлым пресс-папье из бронзы и красного дерева. – В таком случае с открытыми ранами на сегодня всё.
Как бы Венди ни ненавидела кинжал, пресс-папье она ненавидела больше.
- Как зовут того инквизитора, с к-которым у меня скоро свидание? – спросила она, снова оттягивая момент экзекуции. – Вылетело из головы.
Судя по взгляду Эдварда, он прекрасно понял: ничего она не забыла. У его ученицы была слишком хорошая память на всё, что относилось к делу.
- Форбиден. Гэбриэл Джаред Форбиден.
- Занятная фамилия. Очень п-подходящая для инквизитора.
- В таком случае надеюсь, что до вечера ты выучишь её достаточно надёжно, чтобы не забыть при встрече.
