По дороге из магазина наступила на подножие Памятника Великой Утраты. Испугалась. Хотя… Ну идёт немолодая тетка, ну сбилась с ноги, свернула зачем-то влево. Надо было - вправо. Ну наступила не туда. Так ведь подножие почти утоплено в землю. Смотрела себе под ноги, да чуть не стукнулась башкой об обелиск, дура. Приостановилась. Огляделась.
День был ветреный, и облака бросали на землю тени, как дирижабли, но никаких дирижаблей в небе не было, они обычно летят чуть правее. К нам в сад - да, там иногда падает тень. Путь на эллинг проходит над нашим домом.
А на месте памяти сегодня никого не было, как и всегда. Только охапка вялых горецветов у обелиска. Вокруг несколько многоэтажных домов, окна-глаза, по дороге ехали машины, и чуть-чуть пахло аромаплатьем - какая-то модница проходила мимо с утра.
Перешла перекресток, вправо, еще раз вправо, площадь осталась далеко за спиной, вот наш узенький переулок, голубые дощатые ворота, я дома. Васса возится в своей пристройке, как всегда. Разложила покупки - хлеб (для двоих печь - только время терять и продукты переводить), апельсины в тарелку. Поставила мясо, суп сварю к вечеру. Муж ест мало, да и сама я.
Вечером встретила коров - пастух пригоняет их на окраину. У меня их четыре. Брюнетка, Конфетка, Зараза (ранее - Красотка) и Гизель. Подоила, загнала в сарай. Насыпала сена в кормушки. Свежее молоко разлила по бутылкам. Легла спать одна. Васса иногда спит в своей пристройке, а может, и придет еще. Но мне вставать в пять, я ложусь рано. Обычный день. Начало.
Утром. Отгоняла коров в стадо. На воротах написано стыдное слово “ШЫДА”, огромными фиолетовыми буквами. Такой оттенок у горецветов. Краска на воротах свежая, не высохла. Мне стало нехорошо, оперлась о калитку, - Брюнетка обернулась и посмотрела на меня печальными глазами, хвост туда-сюда. Остальные коровы шли, не оглядываясь. Светало. Что подумают люди. Разбудила Вассу. Отогнала коров. Когда вернулась, он надпись отмыл. К обеду перекрасил ворота из голубых в зеленые.
Ну, что ты натворила, жена? - смеется.
С ума сошел вообще, - притворно замахиваюсь на него тряпкой. - А почему зеленые? - это я про ворота.
А почему нет? - смеется Вассо.
Это был, кажется, последний раз,когда мы еще разговаривали и смеялись. Или последний раз, что я запомнила.
На следующий день постоянные покупатели отказались брать мое молоко.
Молоко я продаю по соседям, доставляю сама. Есть книжечка, все записано. Есть удобная тележка, Васса сработал. С некоторыми заказчиками я общаюсь и даже чай пью, а некоторым просто оставляю молоко и все. Платят, кому как удобно.
Старики напротив берут литр через день. Вышла угрюмая старуха, свежее молоко взяла и сказала - последний раз, больше не надо. Семье на углу, пятеро детей, я ношу по 2 литра каждый день. Дети пьют много молока. И тоже вышел хмурый муж, и тоже сказал - больше не надо. Торговка Зиса облаяла меня сквозь решетку, как собака.
Не надо мне твоего молока, - завизжала, - убери свое молоко, не приноси его никогда! Убирайся от моего дома, Илиса, убирайся со своим молоком, видеть тебя не могу! Думаешь, после того, что ты сделала, кто-то будет пить твое сраное молоко!
Что я сделала?
Выяснять у Зисы напрямую бесполезно, она сумасшедшая. От молочки отказались все покупатели. Вообще все.
Надо было решать, что делать с молоком. Никогда раньше не оставалось так много. Бывало, люди уезжали в отпуск, а то и насовсем, отказывались, конечно, от доставки. Но всегда находились другие покупатели. Особенно если в семье есть дети.
Когда я была моложе, я делала творог, сепарировала сливки, сбивала масло, покушалась на сыры. Домашний творог очень нежный, его не сравнить с покупным. А вот сыр у меня получался не очень - делала только для себя.
Теперь, когда доставка отменилась, появилось время. Развесила творог по марлевым мешочкам. Достала книгу с рецептами, бабушкину маслобойку, подключила морозильник. Наделать сливочного масла - оно может храниться годами. Наделать творога. Наделать сыра. Как болят руки от маслобойки, - я-то думала, за столько лет дойки мои бедные руки ко всему привыкли, а нет.
Когда-нибудь это кончится, вот что ещё думала я.
В считанные дни у меня остался один покупатель - 16-летняя Злата, дочка мясника. Она покупала сыворотку. Стала приходить за ней сама, проскальзывала, как стемнеет. Сыворотка ей нужна была для волос, полоскать золотисто-рыжую гриву, гордость отца. Раньше сыворотки у меня было мало, потому что я продавала молоко. Теперь сыворотки у меня стало много, потому что молоко не хранится долго.
Я стала перерабатывать молоко в сливки, сметану, творог, масло. Оставалась сыворотка - самый никчемный, по сути, продукт. Хотя некоторые его любят. И пьют. Используют для холодных супов. Или вот для полосканий.
Но никто у меня не покупал теперь. Избыток сыворотки я выливала за сараем.
Какое-то время все шло почти как обычно. Только я совсем перестала говорить вслух. Васса ночевал в пристройке. Там, в пристройке, он день-ночь гнал легкую фруктовую водку, вишнеевку, да мастерил свои штучки. Выпивал с соседями, то с одним, то с другим.
Соседи перестали заходить к нам в гости.
Однажды Вассо ушел с бутылкой вишнеевки, а пришел с синяком под глазом. Совсем перестал разговаривать со мной. Я не сразу заметила. Он и не был особо разговорчив.
Был еще человек, с которым моя дорога пересекалась в самом прямом смысле два раза в день, утром и вечером: пастух Нор. Утром я отгоняла коров, махала ему рукой. Вечером встречала коров, снова махала. Нор улыбался, как всегда. Он глухонемой. Ему, наверное, трудно объяснить, о чём шепчутся все вокруг.
Было жаль молоко, как живое. В среднем мои коровы дают около 60 литров молока в день. Если не продавать - это очень много, несколько больших ведер. У Брюнетки, она самая добрая и самая старая из моих коров, молоко очень жирное. Раньше я его помечала для себя и продавала той семье, где дети. Детям для роста хорошо. Зараза, она же Красотка, - самая молодая. Она дочка Брюнетки, не стали продавать - надеялись, пойдет в мать. Телка была дурная. Тяжело раздаивалась. И молоко жидкое, голубоватое.
Теперь мне каждый день нужно было что-то придумывать с молоком. Мне просто не в чем было его хранить. А хотелось просто выливать его в огород, и все. Я же шыда.
Придумала: буду продавать молоко на рынке. Закупила новых бутылок, в одном месте, там меня не знали. Мои-то все потертые уже, в обороте были. Бутылки с молоком привожу - пустые забираю, иногда мытые, иногда нет. Это очень важно, чтобы бутылки были чистые, поэтому я перед тем, как налить свежее молоко, все бутылки мыла сама с содой и кипятком еще полоскала. Если бутылка плохо помыта, молоко скисает быстро. Как будто коровница продала несвежее молоко. Свежее молоко в чистой бутылке стоит долго.
На рынке я когда-то начинала свою “карьеру”, ничего страшного. Это потом насобирала постоянных покупателей и стала развозить по домам. Людей (и продавщиц молока) на рынке много, кто там меня знает, - думала я. Конечно, придется платить за место.
Но в четверг в газете вышла небольшая заметка, даже без названия, одной строкой: “В городе обсуждают проступок местного предпринимателя И., которая, возможно, причастна к осквернению Памятника Утраты”.
Не придерешься. Возможно, причастна. Возможно. Возможно, нет. Какое осквернение? Я же просто … просто мимо шла.
Газету я не покупала, ее бросили нам в почтовый ящик. На свежепокрашенном ящике написали, конечно: “шыда”. Васса смыл, ворота красить больше не стал.
Идти торговать молоком на рынке мне было страшно. Свободные деньги заканчивались, - да ведь надо же было отложить на сено и корм коров зимой, иначе как жить. Продавать коров - кто их купит. А если не продавать - что делать с молоком? А что делать мне самой?
На дороге кто-то нарисовал стрелочку в сторону ворот. По нашей тихой улице на окраине стали прогуливаться посторонние люди. В любое время. Прям под ручку, как по парку. Гуляют и смотрят на наш дом. И парочки и группы подростков. Люди разного возраста. Хихикают, разговаривают между собой, заглядывают в окна. Не жалко, потому что окнами на дорогу у нас как раз детская, которая стоит пустая, и наша с Вассой спальня - а в ней днем тоже никого не бывает. Да и занавески, что там увидишь. Но заглядывали.
Когда мы с Вассой еще разговаривали, он сказал:
Ну я не знаю, что там у тебя произошло.
Два раза ему рассказала, а потом перестала. Я ведь и сама не знаю, что произошло. Что у меня произошло. Я наступила на памятник. Наверное, кто-то меня видел. Вспомнили про мою семью, - полвека прошло! - не думала, что кто-то еще помнит такие вещи. Я и сама не знаю, что правда, а что нет. Это повод? Я не знаю. На воротах написали “шыда”. Покупатели отказались покупать молоко. В газете вышла заметка. Что у меня произошло?
Дети - у нас с Вассой их трое - уже выросли, уехали учиться в большой город и, разумеется, не вернулись.
Старшая, Меласа, адвокат, живет с подругой. О браке не заговаривает. Просто живет с подругой. Или непросто. Мы даже с Вассой не обсуждали. Замуж Меласа не собирается, да мы и не спрашиваем. Она карьеристка. С азартом стремится к высотам. Стать начальником. Это ей нравится. А дети - не очень. Пока, по крайней мере.
Мы-то, конечно, думали, что дети вырастут, поженятся, будут привозить к нам внуков. Но не сложилось пока.
Средний, Риван, живет с девушкой. Он актер. Не очень востребованный. Пока. Поэтому работает в ночном клубе. Снимается в рекламе. Хороший мальчик. Если честно, на него у меня была надежда: вот женится на своей Зире и родят. Ну, поживем-увидим.
Мой младшенький - Окан. Самый любимый, конечно. Или просто самый младший. Дети, вроде бы, никогда не ревновали друг к другу. Но Окан был младший, тяжесть, по которой скучают мои руки. Окан в детстве сильно болел. До трех лет кормила его грудью. До семи лет укладывала с собой, в нашей родительской спальне, прислушивалась к дыханию по ночам - он по ночам несколько раз переставал дышать, аж синел, потом, правда, все наладилось. Перерос. Когда старшие уже уехали, он еще оставался с нами, красивый мальчик, кудри крупными кольцами. Все трое кудрявые, но Меласа волосы стрижет коротко, кудряшкам не хватает длины, чтобы виться. Окан, сердце мое, учится на последнем курсе и работает по ночам, вот кого тревожить вообще не надо бы. Так устает. И тоже уже живет с девушкой. Дети, дети. Дети.
На следующий день, утром, - я была в сарае, - нам перебили все стекла, выходящие на улицу.
Кто это сделал, я не видела. Вместе с осколками стекла в комнатах валялись камни и обломки кирпичей. Били тщательно, не спеша. Да видать, еще подошли потом, вытащили торчащие осколки и раздавили их ногами.
Пока я собирала осколки, думая, что могло быть хуже, Васса, сгорбившись, ушел за новыми стеклами. Собрала в доме - вышла с помойным ведром на улицу. На дороге стояли какие-то люди, но я не обратила на них внимания. Когда я наклонилась, чтобы поднять стекло, кто-то сбил меня с ног. Он - или это была она? - молниеносно задрал юбку мне на голову, сунул руку между ног, ущипнул меня и сильно толкнул вперед. Или это смеялись люди, которые стояли на дороге? Я упала в стекла, успев неловко вытянуть перед собой руки. Сжалась, ожидая еще ударов. Но было тихо. Я встала. Поправила одежду. Порезалась, конечно. Не могла смотреть на людей на дороге. Что это были за люди? Молодые или старые? Среди них были мои соседи? Руки были в крови и я продолжала собирать осколки и кровь падала на дорожку под окнами. Какие я надела с утра трусы? Я не помнила. Наверняка я ужасно выгляжу сзади. Я трижды рожала. Я давно не смотрела на себя в зеркало. Я вообще не смотрела на себя в зеркало. Я же уже старая. Я думала об этом и думала, зачем я об этом думаю и думала, как мне жить дальше, и это было нестерпимо, но я собирала стекла, пачкая их своей кровью, и с каждой каплей становилось немного легче, почему-то, почему-то.
В этом году будет 30 лет, как мы с Вассой вместе. Он молодец, не побоялся слухов о моей семье. Сказал, - как же он тогда сказал? - что всегда мечтал о сироте. Мама говорила ему: “Женись на сироте, сынок”. Мать Вассы давно умерла. Но Васса встретил меня, правнучку шыды, сироту. Не побоялся, женился, и мы родили детей, и все было хорошо долгие годы, а теперь я собираю стекла окон своего дома и по рукам у меня течет кровь и какие-то люди смеются, а я все не могу понять - над кем? Над чем они смеются? Над чем и за что?
К приходу мужа я все убрала, забинтовала порезы. Если он видел следы крови, то ничего не сказал. Были еще письма, забыла про них. Записочки и конверты. Я не прочла ни одного. Я их выбрасывала.
Молоко я стала выливать в ливневку.
Я не знала, что мне с ним еще делать.
Коров было жалко, - если не доить, вымя болит. Я их доила.
Васса пил каждый день, не разговаривал со мной. Пил и спал в своей пристройке. Там у него неплохая такая мастерская. Уютно. Тепло. Телевизор на минимуме бубнит целый день. Верстак завален инструментами и мусором. Булькает аппарат. Полный шкаф уже готовой вишнеевки в темных бутылках. Ночью он открывает окна в сад. Там поют сверчки и ночные птицы. Если дождь - пахнет свежестью, мокрыми листьями, немного - землей. Но даже если дождя давно уже нет, свежестью пахнет все равно. Васса поливает сад каждый день, хотя урожай мы собираем не каждый год и урожай этот невелик, ведь и сад мал. Но у соседей тоже сады. Ночью эта земля, щедро ухоженная и политая, живет своей жизнью. К нам приходят ежи. Одна ежиха жила у нас в саду, - раз мы нашли крошечных ежат в ямке рядом с забором, гнездо было лишь немного прикрыто травой. Не знаю, действительно ежи так и живут, или нашу ежиху вынудили к тому обстоятельства. Мы подкармливали ежиную семью, ставили недалеко от их жилища блюдце с кусочками мяса. Ежи - хищники. Иногда видели мать - ежиха была старая, крупная. Я запрещала детям ходить в тот край сада. Мать почувствует чужой запах, может бросить ежат или сожрать их. А они - случайно найденные нами в той ямке - были такие трогательные - такие маленькие и милые. Потом ежата выросли. Ежиная семья ушла. И мои дети выросли и ушли. И мой муж отдалился от меня. И я не знаю, что мне делать, я просто плачу каждый день.
Сад и пристройка - это мир Вассы. А мой - кухня и сарай, и двор, где я дою коров. В сарае темно. Свет есть, но я экономлю. Во дворе свет бесплатный. Здесь, во дворе, Васса установил кран с теплой водой. Всегда нужно много всего мыть. Прежде всего, бутылки. Ведра - обязательно. Руки - обязательно. Вымя коровам - перед каждой дойкой. Если молоко чем-то пахнет, кроме молока, значит, коровница грязнуха. Я продавала молоко, которое пахло только молоком.
Здесь, под навесом, большой холодильник. Редко использовала его, продавала молоко свежим. Иногда даже парным. Сейчас он забит битком. В морозилке масло. А творог, наверное, пора выкидывать.
Потом вход на кухню со двора. Тут большой круглый стол, как я люблю его… как любила. И плита. И еще один холодильник. Шкафы с посудой. Дверь в пристройку, где любит проводить время Васса. Дверь в ванную. Дверь в дом, на ней висит поющий ветер, все проходящие задевают его, звенят, звенят колокольчики.
День был ветреный, и облака бросали на землю тени, как дирижабли, но никаких дирижаблей в небе не было, они обычно летят чуть правее. К нам в сад - да, там иногда падает тень. Путь на эллинг проходит над нашим домом.
А на месте памяти сегодня никого не было, как и всегда. Только охапка вялых горецветов у обелиска. Вокруг несколько многоэтажных домов, окна-глаза, по дороге ехали машины, и чуть-чуть пахло аромаплатьем - какая-то модница проходила мимо с утра.
Перешла перекресток, вправо, еще раз вправо, площадь осталась далеко за спиной, вот наш узенький переулок, голубые дощатые ворота, я дома. Васса возится в своей пристройке, как всегда. Разложила покупки - хлеб (для двоих печь - только время терять и продукты переводить), апельсины в тарелку. Поставила мясо, суп сварю к вечеру. Муж ест мало, да и сама я.
Вечером встретила коров - пастух пригоняет их на окраину. У меня их четыре. Брюнетка, Конфетка, Зараза (ранее - Красотка) и Гизель. Подоила, загнала в сарай. Насыпала сена в кормушки. Свежее молоко разлила по бутылкам. Легла спать одна. Васса иногда спит в своей пристройке, а может, и придет еще. Но мне вставать в пять, я ложусь рано. Обычный день. Начало.
Утром. Отгоняла коров в стадо. На воротах написано стыдное слово “ШЫДА”, огромными фиолетовыми буквами. Такой оттенок у горецветов. Краска на воротах свежая, не высохла. Мне стало нехорошо, оперлась о калитку, - Брюнетка обернулась и посмотрела на меня печальными глазами, хвост туда-сюда. Остальные коровы шли, не оглядываясь. Светало. Что подумают люди. Разбудила Вассу. Отогнала коров. Когда вернулась, он надпись отмыл. К обеду перекрасил ворота из голубых в зеленые.
Ну, что ты натворила, жена? - смеется.
С ума сошел вообще, - притворно замахиваюсь на него тряпкой. - А почему зеленые? - это я про ворота.
А почему нет? - смеется Вассо.
Это был, кажется, последний раз,когда мы еще разговаривали и смеялись. Или последний раз, что я запомнила.
На следующий день постоянные покупатели отказались брать мое молоко.
Молоко я продаю по соседям, доставляю сама. Есть книжечка, все записано. Есть удобная тележка, Васса сработал. С некоторыми заказчиками я общаюсь и даже чай пью, а некоторым просто оставляю молоко и все. Платят, кому как удобно.
Старики напротив берут литр через день. Вышла угрюмая старуха, свежее молоко взяла и сказала - последний раз, больше не надо. Семье на углу, пятеро детей, я ношу по 2 литра каждый день. Дети пьют много молока. И тоже вышел хмурый муж, и тоже сказал - больше не надо. Торговка Зиса облаяла меня сквозь решетку, как собака.
Не надо мне твоего молока, - завизжала, - убери свое молоко, не приноси его никогда! Убирайся от моего дома, Илиса, убирайся со своим молоком, видеть тебя не могу! Думаешь, после того, что ты сделала, кто-то будет пить твое сраное молоко!
Что я сделала?
Выяснять у Зисы напрямую бесполезно, она сумасшедшая. От молочки отказались все покупатели. Вообще все.
Надо было решать, что делать с молоком. Никогда раньше не оставалось так много. Бывало, люди уезжали в отпуск, а то и насовсем, отказывались, конечно, от доставки. Но всегда находились другие покупатели. Особенно если в семье есть дети.
Когда я была моложе, я делала творог, сепарировала сливки, сбивала масло, покушалась на сыры. Домашний творог очень нежный, его не сравнить с покупным. А вот сыр у меня получался не очень - делала только для себя.
Теперь, когда доставка отменилась, появилось время. Развесила творог по марлевым мешочкам. Достала книгу с рецептами, бабушкину маслобойку, подключила морозильник. Наделать сливочного масла - оно может храниться годами. Наделать творога. Наделать сыра. Как болят руки от маслобойки, - я-то думала, за столько лет дойки мои бедные руки ко всему привыкли, а нет.
Когда-нибудь это кончится, вот что ещё думала я.
В считанные дни у меня остался один покупатель - 16-летняя Злата, дочка мясника. Она покупала сыворотку. Стала приходить за ней сама, проскальзывала, как стемнеет. Сыворотка ей нужна была для волос, полоскать золотисто-рыжую гриву, гордость отца. Раньше сыворотки у меня было мало, потому что я продавала молоко. Теперь сыворотки у меня стало много, потому что молоко не хранится долго.
Я стала перерабатывать молоко в сливки, сметану, творог, масло. Оставалась сыворотка - самый никчемный, по сути, продукт. Хотя некоторые его любят. И пьют. Используют для холодных супов. Или вот для полосканий.
Но никто у меня не покупал теперь. Избыток сыворотки я выливала за сараем.
Какое-то время все шло почти как обычно. Только я совсем перестала говорить вслух. Васса ночевал в пристройке. Там, в пристройке, он день-ночь гнал легкую фруктовую водку, вишнеевку, да мастерил свои штучки. Выпивал с соседями, то с одним, то с другим.
Соседи перестали заходить к нам в гости.
Однажды Вассо ушел с бутылкой вишнеевки, а пришел с синяком под глазом. Совсем перестал разговаривать со мной. Я не сразу заметила. Он и не был особо разговорчив.
Был еще человек, с которым моя дорога пересекалась в самом прямом смысле два раза в день, утром и вечером: пастух Нор. Утром я отгоняла коров, махала ему рукой. Вечером встречала коров, снова махала. Нор улыбался, как всегда. Он глухонемой. Ему, наверное, трудно объяснить, о чём шепчутся все вокруг.
Было жаль молоко, как живое. В среднем мои коровы дают около 60 литров молока в день. Если не продавать - это очень много, несколько больших ведер. У Брюнетки, она самая добрая и самая старая из моих коров, молоко очень жирное. Раньше я его помечала для себя и продавала той семье, где дети. Детям для роста хорошо. Зараза, она же Красотка, - самая молодая. Она дочка Брюнетки, не стали продавать - надеялись, пойдет в мать. Телка была дурная. Тяжело раздаивалась. И молоко жидкое, голубоватое.
Теперь мне каждый день нужно было что-то придумывать с молоком. Мне просто не в чем было его хранить. А хотелось просто выливать его в огород, и все. Я же шыда.
Придумала: буду продавать молоко на рынке. Закупила новых бутылок, в одном месте, там меня не знали. Мои-то все потертые уже, в обороте были. Бутылки с молоком привожу - пустые забираю, иногда мытые, иногда нет. Это очень важно, чтобы бутылки были чистые, поэтому я перед тем, как налить свежее молоко, все бутылки мыла сама с содой и кипятком еще полоскала. Если бутылка плохо помыта, молоко скисает быстро. Как будто коровница продала несвежее молоко. Свежее молоко в чистой бутылке стоит долго.
На рынке я когда-то начинала свою “карьеру”, ничего страшного. Это потом насобирала постоянных покупателей и стала развозить по домам. Людей (и продавщиц молока) на рынке много, кто там меня знает, - думала я. Конечно, придется платить за место.
Но в четверг в газете вышла небольшая заметка, даже без названия, одной строкой: “В городе обсуждают проступок местного предпринимателя И., которая, возможно, причастна к осквернению Памятника Утраты”.
Не придерешься. Возможно, причастна. Возможно. Возможно, нет. Какое осквернение? Я же просто … просто мимо шла.
Газету я не покупала, ее бросили нам в почтовый ящик. На свежепокрашенном ящике написали, конечно: “шыда”. Васса смыл, ворота красить больше не стал.
Идти торговать молоком на рынке мне было страшно. Свободные деньги заканчивались, - да ведь надо же было отложить на сено и корм коров зимой, иначе как жить. Продавать коров - кто их купит. А если не продавать - что делать с молоком? А что делать мне самой?
На дороге кто-то нарисовал стрелочку в сторону ворот. По нашей тихой улице на окраине стали прогуливаться посторонние люди. В любое время. Прям под ручку, как по парку. Гуляют и смотрят на наш дом. И парочки и группы подростков. Люди разного возраста. Хихикают, разговаривают между собой, заглядывают в окна. Не жалко, потому что окнами на дорогу у нас как раз детская, которая стоит пустая, и наша с Вассой спальня - а в ней днем тоже никого не бывает. Да и занавески, что там увидишь. Но заглядывали.
Когда мы с Вассой еще разговаривали, он сказал:
Ну я не знаю, что там у тебя произошло.
Два раза ему рассказала, а потом перестала. Я ведь и сама не знаю, что произошло. Что у меня произошло. Я наступила на памятник. Наверное, кто-то меня видел. Вспомнили про мою семью, - полвека прошло! - не думала, что кто-то еще помнит такие вещи. Я и сама не знаю, что правда, а что нет. Это повод? Я не знаю. На воротах написали “шыда”. Покупатели отказались покупать молоко. В газете вышла заметка. Что у меня произошло?
Дети - у нас с Вассой их трое - уже выросли, уехали учиться в большой город и, разумеется, не вернулись.
Старшая, Меласа, адвокат, живет с подругой. О браке не заговаривает. Просто живет с подругой. Или непросто. Мы даже с Вассой не обсуждали. Замуж Меласа не собирается, да мы и не спрашиваем. Она карьеристка. С азартом стремится к высотам. Стать начальником. Это ей нравится. А дети - не очень. Пока, по крайней мере.
Мы-то, конечно, думали, что дети вырастут, поженятся, будут привозить к нам внуков. Но не сложилось пока.
Средний, Риван, живет с девушкой. Он актер. Не очень востребованный. Пока. Поэтому работает в ночном клубе. Снимается в рекламе. Хороший мальчик. Если честно, на него у меня была надежда: вот женится на своей Зире и родят. Ну, поживем-увидим.
Мой младшенький - Окан. Самый любимый, конечно. Или просто самый младший. Дети, вроде бы, никогда не ревновали друг к другу. Но Окан был младший, тяжесть, по которой скучают мои руки. Окан в детстве сильно болел. До трех лет кормила его грудью. До семи лет укладывала с собой, в нашей родительской спальне, прислушивалась к дыханию по ночам - он по ночам несколько раз переставал дышать, аж синел, потом, правда, все наладилось. Перерос. Когда старшие уже уехали, он еще оставался с нами, красивый мальчик, кудри крупными кольцами. Все трое кудрявые, но Меласа волосы стрижет коротко, кудряшкам не хватает длины, чтобы виться. Окан, сердце мое, учится на последнем курсе и работает по ночам, вот кого тревожить вообще не надо бы. Так устает. И тоже уже живет с девушкой. Дети, дети. Дети.
На следующий день, утром, - я была в сарае, - нам перебили все стекла, выходящие на улицу.
Кто это сделал, я не видела. Вместе с осколками стекла в комнатах валялись камни и обломки кирпичей. Били тщательно, не спеша. Да видать, еще подошли потом, вытащили торчащие осколки и раздавили их ногами.
Пока я собирала осколки, думая, что могло быть хуже, Васса, сгорбившись, ушел за новыми стеклами. Собрала в доме - вышла с помойным ведром на улицу. На дороге стояли какие-то люди, но я не обратила на них внимания. Когда я наклонилась, чтобы поднять стекло, кто-то сбил меня с ног. Он - или это была она? - молниеносно задрал юбку мне на голову, сунул руку между ног, ущипнул меня и сильно толкнул вперед. Или это смеялись люди, которые стояли на дороге? Я упала в стекла, успев неловко вытянуть перед собой руки. Сжалась, ожидая еще ударов. Но было тихо. Я встала. Поправила одежду. Порезалась, конечно. Не могла смотреть на людей на дороге. Что это были за люди? Молодые или старые? Среди них были мои соседи? Руки были в крови и я продолжала собирать осколки и кровь падала на дорожку под окнами. Какие я надела с утра трусы? Я не помнила. Наверняка я ужасно выгляжу сзади. Я трижды рожала. Я давно не смотрела на себя в зеркало. Я вообще не смотрела на себя в зеркало. Я же уже старая. Я думала об этом и думала, зачем я об этом думаю и думала, как мне жить дальше, и это было нестерпимо, но я собирала стекла, пачкая их своей кровью, и с каждой каплей становилось немного легче, почему-то, почему-то.
В этом году будет 30 лет, как мы с Вассой вместе. Он молодец, не побоялся слухов о моей семье. Сказал, - как же он тогда сказал? - что всегда мечтал о сироте. Мама говорила ему: “Женись на сироте, сынок”. Мать Вассы давно умерла. Но Васса встретил меня, правнучку шыды, сироту. Не побоялся, женился, и мы родили детей, и все было хорошо долгие годы, а теперь я собираю стекла окон своего дома и по рукам у меня течет кровь и какие-то люди смеются, а я все не могу понять - над кем? Над чем они смеются? Над чем и за что?
К приходу мужа я все убрала, забинтовала порезы. Если он видел следы крови, то ничего не сказал. Были еще письма, забыла про них. Записочки и конверты. Я не прочла ни одного. Я их выбрасывала.
Молоко я стала выливать в ливневку.
Я не знала, что мне с ним еще делать.
Коров было жалко, - если не доить, вымя болит. Я их доила.
Васса пил каждый день, не разговаривал со мной. Пил и спал в своей пристройке. Там у него неплохая такая мастерская. Уютно. Тепло. Телевизор на минимуме бубнит целый день. Верстак завален инструментами и мусором. Булькает аппарат. Полный шкаф уже готовой вишнеевки в темных бутылках. Ночью он открывает окна в сад. Там поют сверчки и ночные птицы. Если дождь - пахнет свежестью, мокрыми листьями, немного - землей. Но даже если дождя давно уже нет, свежестью пахнет все равно. Васса поливает сад каждый день, хотя урожай мы собираем не каждый год и урожай этот невелик, ведь и сад мал. Но у соседей тоже сады. Ночью эта земля, щедро ухоженная и политая, живет своей жизнью. К нам приходят ежи. Одна ежиха жила у нас в саду, - раз мы нашли крошечных ежат в ямке рядом с забором, гнездо было лишь немного прикрыто травой. Не знаю, действительно ежи так и живут, или нашу ежиху вынудили к тому обстоятельства. Мы подкармливали ежиную семью, ставили недалеко от их жилища блюдце с кусочками мяса. Ежи - хищники. Иногда видели мать - ежиха была старая, крупная. Я запрещала детям ходить в тот край сада. Мать почувствует чужой запах, может бросить ежат или сожрать их. А они - случайно найденные нами в той ямке - были такие трогательные - такие маленькие и милые. Потом ежата выросли. Ежиная семья ушла. И мои дети выросли и ушли. И мой муж отдалился от меня. И я не знаю, что мне делать, я просто плачу каждый день.
Сад и пристройка - это мир Вассы. А мой - кухня и сарай, и двор, где я дою коров. В сарае темно. Свет есть, но я экономлю. Во дворе свет бесплатный. Здесь, во дворе, Васса установил кран с теплой водой. Всегда нужно много всего мыть. Прежде всего, бутылки. Ведра - обязательно. Руки - обязательно. Вымя коровам - перед каждой дойкой. Если молоко чем-то пахнет, кроме молока, значит, коровница грязнуха. Я продавала молоко, которое пахло только молоком.
Здесь, под навесом, большой холодильник. Редко использовала его, продавала молоко свежим. Иногда даже парным. Сейчас он забит битком. В морозилке масло. А творог, наверное, пора выкидывать.
Потом вход на кухню со двора. Тут большой круглый стол, как я люблю его… как любила. И плита. И еще один холодильник. Шкафы с посудой. Дверь в пристройку, где любит проводить время Васса. Дверь в ванную. Дверь в дом, на ней висит поющий ветер, все проходящие задевают его, звенят, звенят колокольчики.
