— Хороший мальчик, — ведьма улыбнулась, видя, как я допил до последней капли.
Я жадно втянул воздух ртом, стараясь отдышаться после напитка.
— Я чувствую, тебе жарко, — она поставила кубок на стол и провела рукой по моей шее, словно стирая капельки пота.
Не убирая рук, обошла стул и встала за моей спиной. Осторожно прижала мою голову затылком к своей груди.
— Ты всё ещё напряжён… тебе нужно расслабиться, — её голос звучал как мурлыканье кошки — тёплый, ласковый, едва слышный.
— Я… я не напряжён, — пробормотал я, неуверенно пытаясь повернуть голову, чтобы хоть краем глаза увидеть её руки, ласкающие мою голову.
От её слов становилось тепло на душе. Она гладила сначала мои волосы, затем шею, мягко переходя к плечам.
— Ты очень сильный… и очень напряжённый… — её голос стал шёпотом. Я чувствовал биение её сердца, такое же быстрое, как и моё.
Пальцы скользнули вниз, к груди, затем к животу. Она наклонилась. Пухлые губы замерли у самого моего уха. Я ощущал её горячее дыхание.
— Тебе жарко? — прошептала она. Её губы едва касались уха.
— Да… очень, — еле слышно выдохнул я.
Её пальцы ухватили низ моей рубахи.
— Тогда… одежду долой, — прошептала она и начала тянуть рубаху вверх.
Я не сопротивлялся. Послушно поддался её движениям. Во мне не осталось ни страха, ни сомнений. Только её тепло, её прикосновения, только это было в моих мыслях.
Рубашка упала на пол. Ведьма снова обошла стол и, оказавшись сбоку, положила ладонь на мою щёку, направляя взгляд на своё тело. Второй рукой она дёрнула за верёвку на платье, и оно, ослабнув, медленно сползло с её стройного тела, обнажая округлые формы, мерцающие в свете огня. Кожа была влажной от жара, пахла мятой.
Я прикусил губу. Её грудь тяжело вздымалась от дыхания.
Её ладонь с моей щеки скользнула к подбородку и, чуть потянув, прижала мои губы к своей груди. Я, не колеблясь, впился в её сосок, нежно лаская губами. Второй рукой обхватил её талию, прижал ближе, уткнулся лицом в грудь. Вкус соли и тепла, были для меня слаще чем мёд.
Я упивался ласками, словно купаясь в наслаждении, я чувствовал невероятное влечение и не мог сдерживать себя. Мне хотелось быть ещё ближе к ней чем я мог, хотелось слиться с ней воедино, раствориться в общем страстном порыве.
Ведьма запрокинула голову, и из её губ вырвался лёгкий стон. Одна рука ласкала моё лицо, другая — запуталась в волосах, сжимая и разжимая кулак.
— Да… — прошептала она с дрожью в голосе.
Стопа легла на бедро, скользнула вверх по внутренней стороне. Ее движение – намеренное, медленное. Пальцы ноги коснулись… Жар, острый и влажный, ударил в ответ. Ее бедро прижалось, кожей к коже. Сладкий вкус во рту смешался с мятным запахом, с гулом в висках. Ее прикосновения везде – плетень огня по нервам.
Трепет и похоть накрыли меня, я прижался к ней сильнее, желая раствориться в её теле. Обе руки обвили её талию.
Она чувствовала моё возбуждение. Новый стон сорвался с её губ. Вырвав сосок из моего рта, она, сжав мою голову, страстно поцеловала меня.
Наши губы слились в поцелуе. Я ощущал её горячее дыхание, её язык легко скользил по моему. Пальцы крепко сжимали мою голову, не давая отстраниться. От этого поцелуя в глазах словно темнело, весь мир вокруг растворялся, и был больше не важен, и единственное, что я ощущал тепло её уст.
Вырвавшись из поцелуя, она прикусила нижнюю губу и посмотрела на меня сверху вниз. В её глазах я увидел то же, что чувствовал сам: жгучее желание и страсть.
— На пол! — вдруг скомандовала она и резко потянула меня со стула.
Я не успел среагировать — потерял равновесие и распластался на полу. Комната вращалась, и даже пол казался зыбким. Надо мной стояла ведьма — полностью обнажённая, освещённая огнём из печи. Казалось, её кожа сама пылала.
Поставив ногу мне на грудь, она провела ступнёй вниз и с ловкостью стянула мои штаны. Похотливый взгляд скользнул по моему телу. Она закусила губу, затем, перешагнув меня, аккуратно опустилась сверху.
И вдруг – граница пала. Не просто вхождение, а растворение некоего барьера между нашими мирами. Ее тепло, влажное и плотное, обняло меня целиком, сжалось, приняло. Каждая клетка сфокусировалась на этом единственном ощущении – точке невероятного контакта, там, где заканчивалась она и начинался я, стирая саму эту грань. Ее тело выгнулось, словно тетива, натянутая этим внезапным соединением. Стон вырвался из ее губ – звук одновременно удивления, принятия и власти. Ее пальцы впились в мою грудь, ставшую якорем в этом водовороте ощущений.
— Ах... — боль на мгновение заставила меня вздрогнуть.
Она тут же прижала ладонь к моим губам.
— Молчи… — прошептала. — Ничего… не… говори.
Она двигалась медленно, плавно, будто знала каждое своё движение. Её дыхание становилось всё прерывистей, срываясь на стоны. Она не давала мне даже подняться — полностью контролировала процесс. Мои руки держали её за бёдра, в то время как её грудь качалась перед моим лицом. Я чувствовал, как сливался с ней в одно целое, как её движения отзывались в каждом моём нерве. Её гибкое, прекрасное тело изгибалось надо мной.
С закрытыми глазами, прикусывая губу, она всё ускорялась. Её дыхание учащалось, стоны становились громче, движения — отчаяннее. Она больше не скрывала своего желания. Я чувствовал, как по телу прокатываются волны удовольствия. Её пальцы вдруг обхватили мою шею, сжали.
— Да… да… — шептала она, не останавливаясь.
В глазах потемнело. Всё, что осталось – это нарастающий гул в ушах, слепящая вспышка за веками и чудовищное давление внизу живота, рвущееся наружу. Я вцепился в ее бедра так, что пальцы онемели, пытаясь хоть что-то удержать в этом водовороте. Но это было сильнее меня. Оно прорвалось волна за волной – не просто удовольствие, а чистая, необузданная стихия, сотрясающея до костей. Каждый спазм выбивал из меня воздух, заставлял тело выгибаться в немой мольбе или проклятии – я уже не понимал. Ее власть надо мной в этот миг достигла апогея: я был лишь сосудом, разбитым и опустошённым.
Ведьма открыла глаза. Она почувствовала. Её губы расплылись в коварной улыбке. Мы оба тяжело дышали, на лбу у меня выступил пот. Волны судорог пробегали по телу.
Она наклонилась и вновь поцеловала меня. Я с жадностью ответил, закрыв глаза, растворяясь в этом поцелуе… и даже не заметил, как она соскользнула с меня.
Следующее, что я почувствовал — холод. Резкий, как удар. Ведьма вылила на меня ведро колодезной воды.
От шока и боли я подскочил. Всё тело свело, мышцы дрожали. Голова ещё кружилась. Я попытался подняться, но покачнулся и едва не упал, облокотившись на спинку стула.
Раздался скрип двери за спиной. Затем — сильный пинок в грудь. Я почти не почувствовал боли, но увидел, как вылетаю из избушки и кубарем катюсь по ступенькам вниз.
Меня распластало на земле. Я тяжело дышал, не понимая, что происходит.
Ночной лес кружился перед глазами. Я был словно одурманен — зельем, страстью или всем сразу. С трудом перевернулся на живот, попытался подняться.
Снова упал. Голова кружилась невыносимо. Всё вокруг вращалось.
Я вцепился руками в голову — казалось, что это она кружится, а не мир вокруг.
Я опустил взгляд, стараясь сосредоточиться на земле перед собой.
Я почувствовал холод.
Он пробрался внутрь. Холод остужал пыл, выгонял наваждение, утихомиривал суматоху мыслей. Глаза начали видеть чётче. Мир стабилизировался. Я поднял взгляд и осмотрелся.
Это был не тот лес, куда я входил. Всё было иным. Иные деревья. Иная тропа. Я обернулся, ища глазами дом ведьмы — его не было. Я сидел один посреди широкой тропы, по которой будто недавно пронеслось стадо диких кабанов.
Вокруг — пустота. Только тьма. И где-то совсем рядом — завыл волк...
Глава 2. Леденящий жар жрицы
Имя его было Элиан. До той роковой ночи жизнь его была высечена из серого камня монастырских стен, подчинена суровому ритму послушания. Восемнадцать весен — возраст, когда тело, закаленное часами труда и боевых упражнений, кричало о своей мощи, а душа, знавшая лишь молитвы и дисциплину, томилась в смутных, неутоленных стремлениях.
Он был крепок, как молодой дуб, прекрасен, как изваяние древнего бога, — так шептались служанки, чьи украдкой брошенные взгляды он ловил. Но их примитивные желания были лишь бледной тенью того пламени, что разъедало его изнутри.
Она.
Жрица Морвана, Повелительница Теней и Наслаждений. Редкая гостья в светлых галереях верхнего монастыря, она обитала внизу, в лабиринтах крипт и подземных святилищ, куда путь послушникам был заказан. Но в дни особых, мрачных празднеств она являлась. Возникала будто из самой тьмы, окутанная дымом ладана и неведомым ароматом — сладким, как переспелый мед, и дурманящим, как опиумный мак.
Ее фигура, едва прикрытая струящимися тканями, словно дразнящее намекала на соблазнительные изгибы бедер, на пышную грудь, поднимавшуюся в такт дыханию. Ее глаза — холодные, как зимняя ночь, и пылающие, как угли, — скользили по толпе, и каждый ощущал, будто этот взгляд проникает под кожу, видя самое сокровенное.
Элиан видел ее лишь мельком, но эти мимолетные встречи врезались в память, как раскаленное клеймо. Ее образ овладел его снами. Он просыпался среди ночи в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем и жаром, разливавшимся по всему телу, стыдясь и своей плоти, и своих мыслей.
Страх перед ней — перед ее могуществом и темными богами, коим она служила, — сплетался с запретным, неодолимым влечением. Это была лихорадка души. Он молился светлым ликам на фресках, но слова молитв тонули в навязчивом шепоте ее имени, звучавшем в его голове помимо воли.
Он чувствовал себя стоящим на краю пропасти. И нечто — или кто-то — неумолимо толкало его вниз, в сладкую, обволакивающую тьму, где безраздельно властвовала Она.
Наступила ночь, когда зов стал нестерпим.
Не сон. Не греза. Настоящий, физически ощутимый зов. Он висел в спертом воздухе дормитория, звучал в самом сердце — низкий, вибрирующий, обволакивающий, как шлейф тяжелых духов. Он проникал в кости, звал неуклонно вниз.
Знание, куда идти, пришло внезапно и безоговорочно, как приказ из самой глубины существа. Страх сжимал горло ледяными пальцами, но ноги сами понесли его — по забытым, пыльным лестницам, мимо спящих стражей, в самое сердце подземелья, туда, где ждала его судьба.
Воздух становился гуще, тяжелее. Запах сырого камня и древней пыли смешивался с удушливой сладостью благовоний, сквозь которую все явственнее проступал тот самый, единственный, запретный аромат — ее аромат. Мрак был почти абсолютным, рассекаемым лишь трепетными язычками пламени белых свечей. Их свет казался жидким и холодным, выхватывая из тьмы пугающие очертания барельефов — лики забытых божеств с множеством немигающих глаз.
Элиан замер на пороге. Перед ним открылся зал — святилище. В центре — массивный алтарь из черного, словно впитавшего всю тьму мира, камня, накрытый багряным бархатом.
И перед ним — Она.
Жрица Морвана.
Она не обернулась. Но Элиан знал: она почувствовала его присутствие задолго до того, как он переступил порог. Свечи затрепетали сильнее — будто от тяжести его шага, от самой дерзости его появления здесь. Ладони его вспотели. Сердце колотилось, как пойманная в силки птица.
Он замер, не в силах пошевелиться.
Ее пальцы, длинные и изящные, медленно скользнули по поверхности алтаря, словно лаская холодный камень. Затем она повернулась. Капюшон скрывал часть лица, но не мог утаить взгляд — тот самый, ледяной и пламенный одновременно, пронзающий насквозь. Полупрозрачные ткани, обвивавшие ее тело, лишь подчеркивали совершенство линий, колышась в такт ее ровному дыханию, намекая на скрытую мощь и грацию.
— Смельчак… — ее голос, низкий, тягучий, как теплый мед, заполнил все пространство зала, проник в каждую клеточку Элиана. — Ты пришел вкусить запретных плодов, что зреют во тьме? Или тобой движет та похоть, что требует укрощения?
Она сделала шаг навстречу. Свет свечи скользнул по ее шее, обнажая бледное, совершенной формы декольте, где у самой ключицы пульсировала темная, замысловатая отметина — знак ее культа, тайный символ власти.
Ноги Элиана задрожали. Он невольно отшатнулся, чувствуя себя нагим и беззащитным перед сокрушительной силой ее присутствия, перед магнетизмом, исходившим от каждого ее движения.
Слова вырвались сами, сдавленные, полные страха и абсурдной, пьянящей надежды:
— Я готов на все… для моей Повелительницы…
Хриплый смех сорвался с ее губ — сухой, как шелест древнего пергамента. Он будто проник под кожу юноши, вызывая мурашки, смесь стыда и возбуждения. В следующий миг ее пальцы с длинными, отполированными до блеска ногтями мягко, но неотвратимо впились в его подбородок, не позволяя отстраниться. Прикосновение было холодным, как прикосновение статуи.
— На все, говоришь?.. Сладостная наивность, — ее губы, прохладные и невероятно мягкие, скользнули по его лбу. След от прикосновения был ледяным, но тут же разлился по телу жгучим теплом, как от раскаленного вина. — Твоя дрожь… твой страх… твоя невинность… О, это лучшая жертва для пробуждения Тени.
Резким, но грациозным движением она сорвала с него грубый плащ послушника. Пальцы, холодные как мрамор и в то же время несущие скрытый жар, скользнули по его обнаженному торсу. Они не спешили, изучали каждый рельеф мышц, выточенных годами упражнений, скользили по напряженному животу, ощупывали мощь плеч. Это прикосновение парализовало волю и в то же время разжигало в нем неведомый доселе огонь. Каждое движение ее рук было исследованием и соблазном одновременно, разжигая в нем ответный жар.
— Богам ночи не нужна простая кровь, дитя мое, — прошептала она, ее дыхание касалось его губ. — Им нужен свет твоей невинности… твоя чистота…
С силой, нечеловеческой и непреклонной, но в то же время исполненной странной нежности, она потянула его к алтарю. Бархат цвета спелого граната прилип к его спине прохладной влагой.
— Сними все, — приказал ее шепот, обволакивая, как дурман. — Каждую нить ложного смирения. Отдайся. Я буду твоей наставницей в этом… танце плоти и духа.
Ее слова вибрировали в воздухе, наполненном тяжелым ароматом:
— Твой первый урок начинается сейчас. Позволь мне открыть тебе врата наслаждения.
Смущение и неведомое до сей поры возбуждение парализовали волю Элиана. Он повиновался без колебаний, его руки дрожали, когда он торопливо сбросил остатки грубой одежды. Прохладный, насыщенный ладаном воздух святилища коснулся обнаженной кожи, вызвав мурашки. Пламя свечей отразилось на его теле, отливая на напряженных мышцах мерцающими бликами, превращая его в живую скульптуру из света и тени.
Он стоял, чуть сгорбившись от неловкости и охватившего его стыда, опираясь ладонями о холодную поверхность алтаря. Ее взгляд, изучающий, оценивающий и невероятно хищный, медленно скользил по его наготе, останавливаясь на каждой детали – на линии бедер, на напряжении пресса, на трепещущем в такт бешено колотящемуся сердцу торсе. Этот взгляд был почти осязаемым прикосновением.
— Что… что дальше? — выдохнул он, не в силах оторвать взгляда от ее силуэта, едва прикрытого струящимися тканями, скрывавшими и открывавшими одновременно.
