Мы были там, когда ты первый раз увидел свет. И сейчас мы здесь — потому что ты нас позвал. Не осознанно. Не специально. Просто очень сильно хотел найти то, что потерял. Но ты не потерял нас. Ты просто перестал слышать.
Я молчал. Его слова были не ответом, но скорее эхом чего-то, что всегда со мной, но не замечал.
— Ты сказал, что я не вещь, которую можно потерять. Но тогда почему я чувствую пустоту? Почему я не могу быть собой? Почему я не был рождён?
Они подошли ближе. Теперь они стоял совсем рядом, выглядя так, как будто время замерло вокруг них. Ни тени страха, ни следа тревоги. Только тихое присутствие. И синхронно начали говорить:
— Потому что ты хочешь быть целым. А целость — это не то, что можно обрести. Это то, что можно только принять. Ты хочешь собрать себя из осколков воспоминаний, слов, образов. Но ты не сумма частей. Ты — сам акт существования. Даже если ты ничего не помнишь, не понимаешь, даже если тебе кажется, что ты — ничто, ты всё равно есть.
Я смотрел на детей, их взгляд, полный чего-то большего, чем просто понимания. Что-то древнее. Что-то первичное.
— Я боюсь… — прошептал я. — Я боюсь, что если я действительно приму это — что я просто есть — то исчезну. Что не будет больше «меня». Что я растворюсь в этом… существовании.
Светловолосый ответил:
— Раствориться — не значит исчезнуть. Раствориться — значит стать частью чего-то большего. Ты ведь уже часть всего. Часть времени, частица мысли, искра сознания. Ты не отделен от мира. Ты — его выражение. И если ты боишься исчезнуть, то знай — даже страх — это тоже часть тебя. И она тоже имеет право быть.
Его голос звучал мягко, но каждое слово входило в меня, как капля воды в песок пустыни. Медленно, почти незаметно, но глубоко.
— Тогда зачем мне искать? Если я и так есть?
Он снова сел на пол, как будто ему было удобно быть в этом моменте. Он посмотрел на меня, и в его глазах мелькнуло что-то... не грусть, не радость — просто присутствие. Настоящее присутствие.
— Ты не ищешь, чтобы найти. Ты ищешь, чтобы понять, что ты уже нашёл. Поиск — это тоже форма бытия. Ты не должен становиться целым. Ты должен просто быть. И позволить себе быть разным. Быть больным, быть радостным, быть потерянным, быть найденным — всё это тоже часть тебя.
Мне захотелось заплакать. Но я не мог. Лишь странная тяжесть внутри — или, может быть, легкость?
— Я не знаю, как быть собой... если я не знаю, кто я.
Темноволосый мальчик не выдержал:
— Дурак! Ты и не должен знать. Ты должен просто быть. Даже если ты не знаешь, что ты — ты всё равно есть. Даже если ты сомневаешься, ты всё равно не сдаёшься. Даже если ты теряешь себя — ты всё равно есть. И вообще – это твоё!
С силой он ткнул яблоком в живот, заставив его схватит.
— Ты — не вопрос. Ты — ответ. Просто ты ещё не знаешь, на какой вопрос.
Посмотрев на яблоко, я не мог его разглядеть, будто бы это была вся сумма образов всех возможных яблок. Окружающее пространство начало мерцать и распадаться на части. Я в последний раз взглянул на детей – они с сожалением смотрели на меня. Последнее что дошло до моего слуха было:
— Мы ещё встретимся!
?
Кембридж, MIT. Лаборатория космологических исследований. Вечер. На экранах мерцают графики аномалии в супервойде Эридана. Трое учёных за круглым столом, чашки с остывшим кофе, ноутбуки открыты. Воздух наполнен напряжением и возбуждением открытия.
А. Рамануджан, молодой индус с тёмными, аккуратно уложенными волосами и небольшой бородой. Его лицо оживляет пара чёрных очков, которые придают ему серьёзный и сосредоточенный вид. Глаза, скрытые за стеклами, кажутся проницательными, словно он внимательно размышляет над чем-то важным. На его лице нет лишних эмоций — лишь легкая задумчивость, которая подчёркивает его внутреннюю глубину. Одежда простая, но стильная: чёрный свитер, создающая впечатление человека, который предпочитает практичность и комфорт. Он медленно вертит чашку, взгляд устремлён в экран:
— Это как Шива-Натарадж, танцующий в пустоте. Аномалия — не просто дефект пространства-времени. Это след контакта. Вы видите, здесь нечто большее, чем математика. Это… поэзия. — Пауза, глубокий вздох — В Ведах говорится: «Из бездны рождается звук, из звука — форма». Может, наша вселенная — лишь эхо удара божественного барабана?
Леон Чен, Высокий, с прямой осанкой и военной выправкой. Продолговатое лицо с резкими скулами, тёмные глаза с некоторой насторожённостью, аккуратные брови придают взгляду сосредоточенность. Густые тёмные волосы — коротко острижены. Очки в лёгкой металлической оправе подчёркивают строгость. Светлая кожа, морщинки возле глаз — следы напряжённого труда. Сжатые губы и мягкий квадратный подбородок выражают решительность. В облике — ни намёка на вычурность, только дисциплина и внутреннее напряжение. Чен резко сдвигает брови, стучит пальцем по графику:
— Поэзия — это хорошо для TED-лекций, Анил. Но нам нужен алгоритм. Эти данные — не мифология. Мы можем смоделировать аномалию как точку соприкосновения с «соседней» вселенной. Представьте: квантовые вычисления, использующие её как портал. Передача информации через границы реальностей. Это — технологии будущего.
Максим Петров. На его лице лежала тень времени, но не в виде усталости, а скорее как следы бесконечных мыслей и исследований. Борода, густая и седая, как зимний снег, обрамляла лицо, придавая ему благородство и достоинство. Его взгляд пронзителен. На лице нет напряжения — лишь спокойствие и уверенность, которые говорят о богатом опыте и знаниях. Это лицо человека, который знает цену каждому моменту и каждому открытию. Тем не менее он сухо хмыкает, закуривает трубку, не смотря на то что в лаборатории запрещено:
— «Технологии будущего»? Леон, ты снова мечтаешь о вечном двигателе. Стандартная модель не объясняет анизотропию, а вы хотите строить мосты в параллельные миры? — Затягивается, дым рисует в воздухе вихри — Я склоняюсь к гипотезе о «захваченном дефекте» — остатке до инфляционной эпохи. Это не дверь, а шрам. И если мы её коснёмся… (можем разорвать ткань нашей собственной вселенной.
Рамануджан, улыбаясь, цитирует:
— «Наука — как луна, отражающая истину, но не являющаяся ею самой». Вы оба правы. Леон, твой алгоритм может быть ключом к пониманию структуры. Максим, твой скепсис — щитом от самомнения. Но мы не можем игнорировать философский аспект: если мультивселенная реальна, то каждый выбор рождает новый мир. Каково это — быть «одним» среди бесконечных «я»?
Чен, раздражённо махая рукой:
— Философия — это развлечение для бездельников. Мы стоим на пороге революции! Представьте: квантовые компьютеры, использующие параллельные вселенные для вычислений. Или даже… передача материи. Тело распадается здесь, а собирается там. Это в долгосрочной перспективе колонизировать космос!
Петров, вдруг ударяет кулаком по столу:
— Колонизировать космос? Леон, ты читаешь слишком много научной фантастики. Передача материи — это не телепортация. Это убийство и клонирование. Или ты думаешь, что «я» — лишь набор данных? А если аномалия — не портал, а ловушка? Что, если она затягивает сознание? Представьте: вы просыпаетесь в бесконечной пустоте, без тела, без времени… и кричите, но нет воздуха, чтобы крикнуть.
Рамануджан, понизив:
— Вы оба слышали тот сигнал? Три ночи назад, в радиошуме CMB-S4… — открывает файл — это был не артефакт. Это был вопрос. Это явно осознанный сигнал, похожий на человеческий.
Чен, встав со стула, пролив кофе:
— Ты не сообщил об этом в команду! Это нарушение протокола!
Петров, вздыхая:
— Протоколы не спасут нас, если мы столкнёмся с разумом, чья логика чужда нашему разуму. Это даже не сигнал. Это крик. И если мы ответим… — Его взгляд упал на Рамануджана —То, что?
Рамануджан, встаёт, подходит к окну, где звёзды скрывают супервойд Эридана:
— В Веданте говорится: «Ты еси То». Мы — не отделены от вселенной. Если аномалия — окно в другие миры — поочередно взглянул в глаза коллег — то она также окно в нас самих. Возможно, тот, кто там кричит… это мы сами.
Чен, раздраженно произнёс:
— Белиберда. Нам нужны инвестиции. Я уже связался с DARPA. Они готовы финансировать проект «Мост».
Петров:
— Тогда я ухожу. Не хочу быть частью эксперимента, который может разрушить всё.
Рамануджан, положив руку на плечо Петрова:
— Максим, даже Шива танцует не только для разрушения. Есть время умирать… и время рождаться.
На экране внезапно мигает график аномалии. Сигнал повторяется — короткий, как сердцебиение. Трое учёных замолкают. В комнате становится холодно, хотя система отопления работает на максимум.
Чен шепчя:
— Он нас услышал.
Петров, берёт со стола блокнот, записывает что-то:
— Нет. Это он нас вызывает.
Рамануджан (улыбается):
— Или мы вызываем самих себя.
Тишина. Три разных взгляда, ушедших далеко вперёд. Возможно, слишком далеко.
***
Ночь не принесла покоя. Сны, или то, что он по-прежнему называл снами, вернулись снова — на этот раз нечто новое, волнующее и такое же пустое. Как вода, утекающая сквозь пальцы, так и воспоминания исчезали с каждой секундой. Лишь легкий привкус яблока на кончике языка остался с ним. Он проснулся в холодном поту, не зная, где находится: дома, в кровати, рядом с семьёй. Всё казалось слишком хрупким, слишком временным. Его мысли разбегались, как тени от пламени свечи на стенах — непредсказуемые, дрожащие, живые.
Вспомнился блокнот, который дал ему Том. Маленький кусочек бумаги с написанным от руки номером и именем — Доктор М. Аденауэр.
Сидя у окна, он долго смотрел на листок. Пальцы держали телефон так, будто тот был слишком тяжёлым. В голове прокручивались возможные слова, оправдания, объяснения. Но как объяснить нечто, чего сам не понимаешь? Как описать мир, где нет ни света, ни тьмы, ни времени, только Я? «В конце концов — это просто кошмары», тихо прошептал мужчина.
Пальцы нажали кнопку вызова. Послышались гудки. Долгие. Каждый из них эхом отдавался внутри, изнуряя и вызывая желание сбросить.
— Аденауэр, — наконец раздался голос. Низкий, спокойный, с легким акцентом, трудно определить — немецкий? Австрийский?
— Простите... Я... меня направил друг. Мы говорили… про... странное состояние. Необычные сны. Я не уверен, что это психическое расстройство, но... Кажется мне нужна ваша консультация.
Голос дрогнул, замялся. Хотелось бросить трубку. Но врач мягко ответил:
— Вы можете приехать завтра в одиннадцать. Клиника на окраине Бруклин-Хиллз. Улица Эшберн. Спросите меня.
— Хорошо... спасибо.
Он положил трубку и посмотрел на свои руки. Они были реальными. Но в душе ощущался иррациональный страх что они исчезнут, как всё вокруг.
Утро было серым. Не просто облачным — серым до глубины. Словно небо выгорело, оставив лишь пепел на небосводе. Машина медленно катила по почти пустой дороге. Листья, мокрые после ночного дождя, трепетали на ветру, будто предупреждали о чём-то. Время замедлилось.
Дорога проходила через полузаброшенный район, где дома становились ниже, деревья — выше, а дорожные знаки терялись в зарослях. На обочине мелькали старые указатели с частично стёртыми надписями. В какой-то момент он даже подумал, что заблудился. Но вскоре увидел ворота — высокие, чёрные, с камерами и электронным замком. За ними — длинная аллея, окружённая деревьями, словно дорога в другое измерение.
После того как мужчина назвал своё имя — ворота бесшумно открылись.
Здание клиники больше напоминало особняк. Каменные стены, высокие окна, старинные шторы. Внутри пахло чем-то странным — не совсем лекарствами, не совсем травами. Скорее — запахом бесчисленных лет.
Его проводили в просторный кабинет. Комната была тёплой, но неуютной. Много книг, немного света. За столом сидел мужчина лет пятидесяти. Серые волосы аккуратно зачесаны назад, глаза — внимательные, но не пронзающие, скорее принимающие. Он жестом указал на кресло.
— Здравствуйте, — прозвучал спокойный голос — Что вас беспокоит?
Мужчина начал говорить. Сначала сбиваясь, путая слова. Описывал сны — о пустоте, о присутствии, о том, как он чувствовал, что его кто-то наблюдает сквозь него самого. Говорил о воспоминаниях, которые не его, о детях, которых он никогда не видел, о голосах, которые знают его лучше, чем он сам.
—Это действительно интенсивный и необычный опыт.
Он взял короткую паузу — не из-за неловкости, а скорее, чтобы дать пространство словам. Затем он мягко продолжил — Как ты себя чувствуешь, когда просыпаешься после таких снов? И, может быть, есть ли моменты в бодрствовании, когда ты ощущаешь что-то похожее — будто за тобой наблюдают или знают лучше, чем ты сам?
Доктор задал этот вопрос, потому что хотел понять: насколько эти переживания связаны только со сном, а насколько они продолжаются и в явь. Это могло помочь разобраться в их природе — могут быть варианты от глубоких психологических феноменов до возможных переживаний, требующих более детального обследования.
— Я.. сердце бешено бьётся. Сон быстро улетучивается. Как-то раз я посмотрел на собственное отражение, и оно чуть не успело за мной. В жизни же...нет. Скорее мрачное, липкое ощущение от сна держится на мне.
— Учащенное сердцебиение и ощущение, что реальность «дрожит»— это важные сигналы. Я хочу уточнить один момент: когда ты говоришь, что «отражение не успело за тобой», ты имеешь в виду, что оно двигалось не в такт с тобой... или, может быть, казалось чужим, будто это был не ты? И, если можешь вспомнить, — как ты реагировал тогда? Пытался отвлечься, проверил, всё ли в порядке, или, наоборот, ушел в это ощущение?
— Кажется просто запоздало с движением меня. Я удивился и встревожился тогда. Дальше всё было в порядке.
—Интересно, что ты отметил именно «запоздание» отражения — будто между тобой и твоим образом возникла какая-то временная щель. Это ощущение было однократным или ты замечал что-то похожее в других ситуациях? Например, когда чувствуешь, что реальность вокруг чуть «не в фокусе» или твои мысли словно «отстают» от происходящего?
— Даже не знаю… Нет, в других ситуациях у меня всё нормально. Просто был вот такой эпизод после пробуждения от кошмара. Реальность для меня всё также реальна и всегда.
—Понимаю. Это важное уточнение — что реальность для тебя стабильна, а странные ощущения возникают только в контексте сильного стресса или кошмаров. Это похоже на то, как тело или разум иногда дают «сбой» после пережитого напряжения — как будто мозг ещё не успел переключиться обратно в режим «бодрствования». А что ты чувствуешь сейчас, когда говоришь об этом? Есть ли физические ощущения — например, лёгкая головокружение, оцепенение или учащённое дыхание? Или, может быть, ты замечаешь, что мысли начинают «убегать» в сторону от разговора?
—Я испытываю…Мне правда неловко обо всём этом говорить, кажется, что я раздуваю из мухи слона. Я чувствую себя…нормально.
—Спасибо, что ты всё равно продолжаешь делиться этим. Смущение — абсолютно естественная реакция, когда мы говорим о том, что выходит за рамки обычного опыта. Знаешь, люди часто думают, что должны «раздувать муху в слона», пока не поймут, что эти переживания — своего рода язык тела или подсознания, который пытается нам что-то сказать.
Я молчал. Его слова были не ответом, но скорее эхом чего-то, что всегда со мной, но не замечал.
— Ты сказал, что я не вещь, которую можно потерять. Но тогда почему я чувствую пустоту? Почему я не могу быть собой? Почему я не был рождён?
Они подошли ближе. Теперь они стоял совсем рядом, выглядя так, как будто время замерло вокруг них. Ни тени страха, ни следа тревоги. Только тихое присутствие. И синхронно начали говорить:
— Потому что ты хочешь быть целым. А целость — это не то, что можно обрести. Это то, что можно только принять. Ты хочешь собрать себя из осколков воспоминаний, слов, образов. Но ты не сумма частей. Ты — сам акт существования. Даже если ты ничего не помнишь, не понимаешь, даже если тебе кажется, что ты — ничто, ты всё равно есть.
Я смотрел на детей, их взгляд, полный чего-то большего, чем просто понимания. Что-то древнее. Что-то первичное.
— Я боюсь… — прошептал я. — Я боюсь, что если я действительно приму это — что я просто есть — то исчезну. Что не будет больше «меня». Что я растворюсь в этом… существовании.
Светловолосый ответил:
— Раствориться — не значит исчезнуть. Раствориться — значит стать частью чего-то большего. Ты ведь уже часть всего. Часть времени, частица мысли, искра сознания. Ты не отделен от мира. Ты — его выражение. И если ты боишься исчезнуть, то знай — даже страх — это тоже часть тебя. И она тоже имеет право быть.
Его голос звучал мягко, но каждое слово входило в меня, как капля воды в песок пустыни. Медленно, почти незаметно, но глубоко.
— Тогда зачем мне искать? Если я и так есть?
Он снова сел на пол, как будто ему было удобно быть в этом моменте. Он посмотрел на меня, и в его глазах мелькнуло что-то... не грусть, не радость — просто присутствие. Настоящее присутствие.
— Ты не ищешь, чтобы найти. Ты ищешь, чтобы понять, что ты уже нашёл. Поиск — это тоже форма бытия. Ты не должен становиться целым. Ты должен просто быть. И позволить себе быть разным. Быть больным, быть радостным, быть потерянным, быть найденным — всё это тоже часть тебя.
Мне захотелось заплакать. Но я не мог. Лишь странная тяжесть внутри — или, может быть, легкость?
— Я не знаю, как быть собой... если я не знаю, кто я.
Темноволосый мальчик не выдержал:
— Дурак! Ты и не должен знать. Ты должен просто быть. Даже если ты не знаешь, что ты — ты всё равно есть. Даже если ты сомневаешься, ты всё равно не сдаёшься. Даже если ты теряешь себя — ты всё равно есть. И вообще – это твоё!
С силой он ткнул яблоком в живот, заставив его схватит.
— Ты — не вопрос. Ты — ответ. Просто ты ещё не знаешь, на какой вопрос.
Посмотрев на яблоко, я не мог его разглядеть, будто бы это была вся сумма образов всех возможных яблок. Окружающее пространство начало мерцать и распадаться на части. Я в последний раз взглянул на детей – они с сожалением смотрели на меня. Последнее что дошло до моего слуха было:
— Мы ещё встретимся!
?
Прода от 06.07.2025, 16:33
Глава 4. Голоса из тьмы
Кембридж, MIT. Лаборатория космологических исследований. Вечер. На экранах мерцают графики аномалии в супервойде Эридана. Трое учёных за круглым столом, чашки с остывшим кофе, ноутбуки открыты. Воздух наполнен напряжением и возбуждением открытия.
А. Рамануджан, молодой индус с тёмными, аккуратно уложенными волосами и небольшой бородой. Его лицо оживляет пара чёрных очков, которые придают ему серьёзный и сосредоточенный вид. Глаза, скрытые за стеклами, кажутся проницательными, словно он внимательно размышляет над чем-то важным. На его лице нет лишних эмоций — лишь легкая задумчивость, которая подчёркивает его внутреннюю глубину. Одежда простая, но стильная: чёрный свитер, создающая впечатление человека, который предпочитает практичность и комфорт. Он медленно вертит чашку, взгляд устремлён в экран:
— Это как Шива-Натарадж, танцующий в пустоте. Аномалия — не просто дефект пространства-времени. Это след контакта. Вы видите, здесь нечто большее, чем математика. Это… поэзия. — Пауза, глубокий вздох — В Ведах говорится: «Из бездны рождается звук, из звука — форма». Может, наша вселенная — лишь эхо удара божественного барабана?
Леон Чен, Высокий, с прямой осанкой и военной выправкой. Продолговатое лицо с резкими скулами, тёмные глаза с некоторой насторожённостью, аккуратные брови придают взгляду сосредоточенность. Густые тёмные волосы — коротко острижены. Очки в лёгкой металлической оправе подчёркивают строгость. Светлая кожа, морщинки возле глаз — следы напряжённого труда. Сжатые губы и мягкий квадратный подбородок выражают решительность. В облике — ни намёка на вычурность, только дисциплина и внутреннее напряжение. Чен резко сдвигает брови, стучит пальцем по графику:
— Поэзия — это хорошо для TED-лекций, Анил. Но нам нужен алгоритм. Эти данные — не мифология. Мы можем смоделировать аномалию как точку соприкосновения с «соседней» вселенной. Представьте: квантовые вычисления, использующие её как портал. Передача информации через границы реальностей. Это — технологии будущего.
Максим Петров. На его лице лежала тень времени, но не в виде усталости, а скорее как следы бесконечных мыслей и исследований. Борода, густая и седая, как зимний снег, обрамляла лицо, придавая ему благородство и достоинство. Его взгляд пронзителен. На лице нет напряжения — лишь спокойствие и уверенность, которые говорят о богатом опыте и знаниях. Это лицо человека, который знает цену каждому моменту и каждому открытию. Тем не менее он сухо хмыкает, закуривает трубку, не смотря на то что в лаборатории запрещено:
— «Технологии будущего»? Леон, ты снова мечтаешь о вечном двигателе. Стандартная модель не объясняет анизотропию, а вы хотите строить мосты в параллельные миры? — Затягивается, дым рисует в воздухе вихри — Я склоняюсь к гипотезе о «захваченном дефекте» — остатке до инфляционной эпохи. Это не дверь, а шрам. И если мы её коснёмся… (можем разорвать ткань нашей собственной вселенной.
Рамануджан, улыбаясь, цитирует:
— «Наука — как луна, отражающая истину, но не являющаяся ею самой». Вы оба правы. Леон, твой алгоритм может быть ключом к пониманию структуры. Максим, твой скепсис — щитом от самомнения. Но мы не можем игнорировать философский аспект: если мультивселенная реальна, то каждый выбор рождает новый мир. Каково это — быть «одним» среди бесконечных «я»?
Чен, раздражённо махая рукой:
— Философия — это развлечение для бездельников. Мы стоим на пороге революции! Представьте: квантовые компьютеры, использующие параллельные вселенные для вычислений. Или даже… передача материи. Тело распадается здесь, а собирается там. Это в долгосрочной перспективе колонизировать космос!
Петров, вдруг ударяет кулаком по столу:
— Колонизировать космос? Леон, ты читаешь слишком много научной фантастики. Передача материи — это не телепортация. Это убийство и клонирование. Или ты думаешь, что «я» — лишь набор данных? А если аномалия — не портал, а ловушка? Что, если она затягивает сознание? Представьте: вы просыпаетесь в бесконечной пустоте, без тела, без времени… и кричите, но нет воздуха, чтобы крикнуть.
Рамануджан, понизив:
— Вы оба слышали тот сигнал? Три ночи назад, в радиошуме CMB-S4… — открывает файл — это был не артефакт. Это был вопрос. Это явно осознанный сигнал, похожий на человеческий.
Чен, встав со стула, пролив кофе:
— Ты не сообщил об этом в команду! Это нарушение протокола!
Петров, вздыхая:
— Протоколы не спасут нас, если мы столкнёмся с разумом, чья логика чужда нашему разуму. Это даже не сигнал. Это крик. И если мы ответим… — Его взгляд упал на Рамануджана —То, что?
Рамануджан, встаёт, подходит к окну, где звёзды скрывают супервойд Эридана:
— В Веданте говорится: «Ты еси То». Мы — не отделены от вселенной. Если аномалия — окно в другие миры — поочередно взглянул в глаза коллег — то она также окно в нас самих. Возможно, тот, кто там кричит… это мы сами.
Чен, раздраженно произнёс:
— Белиберда. Нам нужны инвестиции. Я уже связался с DARPA. Они готовы финансировать проект «Мост».
Петров:
— Тогда я ухожу. Не хочу быть частью эксперимента, который может разрушить всё.
Рамануджан, положив руку на плечо Петрова:
— Максим, даже Шива танцует не только для разрушения. Есть время умирать… и время рождаться.
На экране внезапно мигает график аномалии. Сигнал повторяется — короткий, как сердцебиение. Трое учёных замолкают. В комнате становится холодно, хотя система отопления работает на максимум.
Чен шепчя:
— Он нас услышал.
Петров, берёт со стола блокнот, записывает что-то:
— Нет. Это он нас вызывает.
Рамануджан (улыбается):
— Или мы вызываем самих себя.
Тишина. Три разных взгляда, ушедших далеко вперёд. Возможно, слишком далеко.
***
Ночь не принесла покоя. Сны, или то, что он по-прежнему называл снами, вернулись снова — на этот раз нечто новое, волнующее и такое же пустое. Как вода, утекающая сквозь пальцы, так и воспоминания исчезали с каждой секундой. Лишь легкий привкус яблока на кончике языка остался с ним. Он проснулся в холодном поту, не зная, где находится: дома, в кровати, рядом с семьёй. Всё казалось слишком хрупким, слишком временным. Его мысли разбегались, как тени от пламени свечи на стенах — непредсказуемые, дрожащие, живые.
Вспомнился блокнот, который дал ему Том. Маленький кусочек бумаги с написанным от руки номером и именем — Доктор М. Аденауэр.
Сидя у окна, он долго смотрел на листок. Пальцы держали телефон так, будто тот был слишком тяжёлым. В голове прокручивались возможные слова, оправдания, объяснения. Но как объяснить нечто, чего сам не понимаешь? Как описать мир, где нет ни света, ни тьмы, ни времени, только Я? «В конце концов — это просто кошмары», тихо прошептал мужчина.
Пальцы нажали кнопку вызова. Послышались гудки. Долгие. Каждый из них эхом отдавался внутри, изнуряя и вызывая желание сбросить.
— Аденауэр, — наконец раздался голос. Низкий, спокойный, с легким акцентом, трудно определить — немецкий? Австрийский?
— Простите... Я... меня направил друг. Мы говорили… про... странное состояние. Необычные сны. Я не уверен, что это психическое расстройство, но... Кажется мне нужна ваша консультация.
Голос дрогнул, замялся. Хотелось бросить трубку. Но врач мягко ответил:
— Вы можете приехать завтра в одиннадцать. Клиника на окраине Бруклин-Хиллз. Улица Эшберн. Спросите меня.
— Хорошо... спасибо.
Он положил трубку и посмотрел на свои руки. Они были реальными. Но в душе ощущался иррациональный страх что они исчезнут, как всё вокруг.
Утро было серым. Не просто облачным — серым до глубины. Словно небо выгорело, оставив лишь пепел на небосводе. Машина медленно катила по почти пустой дороге. Листья, мокрые после ночного дождя, трепетали на ветру, будто предупреждали о чём-то. Время замедлилось.
Дорога проходила через полузаброшенный район, где дома становились ниже, деревья — выше, а дорожные знаки терялись в зарослях. На обочине мелькали старые указатели с частично стёртыми надписями. В какой-то момент он даже подумал, что заблудился. Но вскоре увидел ворота — высокие, чёрные, с камерами и электронным замком. За ними — длинная аллея, окружённая деревьями, словно дорога в другое измерение.
После того как мужчина назвал своё имя — ворота бесшумно открылись.
Здание клиники больше напоминало особняк. Каменные стены, высокие окна, старинные шторы. Внутри пахло чем-то странным — не совсем лекарствами, не совсем травами. Скорее — запахом бесчисленных лет.
Его проводили в просторный кабинет. Комната была тёплой, но неуютной. Много книг, немного света. За столом сидел мужчина лет пятидесяти. Серые волосы аккуратно зачесаны назад, глаза — внимательные, но не пронзающие, скорее принимающие. Он жестом указал на кресло.
— Здравствуйте, — прозвучал спокойный голос — Что вас беспокоит?
Мужчина начал говорить. Сначала сбиваясь, путая слова. Описывал сны — о пустоте, о присутствии, о том, как он чувствовал, что его кто-то наблюдает сквозь него самого. Говорил о воспоминаниях, которые не его, о детях, которых он никогда не видел, о голосах, которые знают его лучше, чем он сам.
—Это действительно интенсивный и необычный опыт.
Он взял короткую паузу — не из-за неловкости, а скорее, чтобы дать пространство словам. Затем он мягко продолжил — Как ты себя чувствуешь, когда просыпаешься после таких снов? И, может быть, есть ли моменты в бодрствовании, когда ты ощущаешь что-то похожее — будто за тобой наблюдают или знают лучше, чем ты сам?
Доктор задал этот вопрос, потому что хотел понять: насколько эти переживания связаны только со сном, а насколько они продолжаются и в явь. Это могло помочь разобраться в их природе — могут быть варианты от глубоких психологических феноменов до возможных переживаний, требующих более детального обследования.
— Я.. сердце бешено бьётся. Сон быстро улетучивается. Как-то раз я посмотрел на собственное отражение, и оно чуть не успело за мной. В жизни же...нет. Скорее мрачное, липкое ощущение от сна держится на мне.
— Учащенное сердцебиение и ощущение, что реальность «дрожит»— это важные сигналы. Я хочу уточнить один момент: когда ты говоришь, что «отражение не успело за тобой», ты имеешь в виду, что оно двигалось не в такт с тобой... или, может быть, казалось чужим, будто это был не ты? И, если можешь вспомнить, — как ты реагировал тогда? Пытался отвлечься, проверил, всё ли в порядке, или, наоборот, ушел в это ощущение?
— Кажется просто запоздало с движением меня. Я удивился и встревожился тогда. Дальше всё было в порядке.
—Интересно, что ты отметил именно «запоздание» отражения — будто между тобой и твоим образом возникла какая-то временная щель. Это ощущение было однократным или ты замечал что-то похожее в других ситуациях? Например, когда чувствуешь, что реальность вокруг чуть «не в фокусе» или твои мысли словно «отстают» от происходящего?
— Даже не знаю… Нет, в других ситуациях у меня всё нормально. Просто был вот такой эпизод после пробуждения от кошмара. Реальность для меня всё также реальна и всегда.
—Понимаю. Это важное уточнение — что реальность для тебя стабильна, а странные ощущения возникают только в контексте сильного стресса или кошмаров. Это похоже на то, как тело или разум иногда дают «сбой» после пережитого напряжения — как будто мозг ещё не успел переключиться обратно в режим «бодрствования». А что ты чувствуешь сейчас, когда говоришь об этом? Есть ли физические ощущения — например, лёгкая головокружение, оцепенение или учащённое дыхание? Или, может быть, ты замечаешь, что мысли начинают «убегать» в сторону от разговора?
—Я испытываю…Мне правда неловко обо всём этом говорить, кажется, что я раздуваю из мухи слона. Я чувствую себя…нормально.
—Спасибо, что ты всё равно продолжаешь делиться этим. Смущение — абсолютно естественная реакция, когда мы говорим о том, что выходит за рамки обычного опыта. Знаешь, люди часто думают, что должны «раздувать муху в слона», пока не поймут, что эти переживания — своего рода язык тела или подсознания, который пытается нам что-то сказать.
