верёвками, чтобы вы чувствовали?! Вы — бесчувственные твари!— и, не говоря больше ни слова, резко встала, ведь понимала, что силы и терпение её на пределе, от чего она, решительно выхватив флягу с холодной водой из рук одного мужчины, дала её девушке, которая начала жадно пить из неё, что заставило Элеонору приостановить её и отдать флягу другой девушке, пока к другой возвращались силы и здравый рассудок. Но, когда вторая девушка допила практически всё, то Элеонора, к своему глубокому разочарованию поняла, что воды для нее не осталось и, испив пару капелек, у неё забрал флягу тот же мужчина, после чего произнес:
—Ну всё хватит! Итак все выпили!— и они, поднявшись с пыльной дороги, продолжили путь, пока, наконец-то, ни добрались до пристани, которую юной Элеоноре пришлось увидеть вблизи и попасть на неё, чему она совсем не была рада и со слезами на глазах взглянула на свою гору и иву, где лежало огромное количество убитого крупного рогатого скота, что заставило её убедиться в жестокости и в бесчувственности людей.
Османская империя.
Стамбул.
Дворец Топкапы.
Вернувшись в другую жизнь, время, и события, никто даже не подозревал о том,что именно происходило в самом дворце Топкапы, куда их всех и должны привезти через Чёрное море в течении этих невыносимо мучительных двух месяцев, запертыми, как рыбы в бочке, тесном душном корабельном трюме с другими несчастными пленницами.
Шехзаде Селим — семнадцатилетний парень, сын самого Султана Сулеймана — великого десятого повелителя, обладающий шелковистыми, золотисто-русыми волосами, ровным и аккуратным носом, пухлыми чувственными губам, густыми бровями светлого цвета и голубыми блестящими глазами, не говоря уже о стройной и подтянутой фигуре.
В этот холодный летний вечер, юноша находился в покоях своей матушки Хандан Султан — первой законной супруги Султана Сулеймана, обладающей слабым и высокомерным характером, худощавым телосложением, бледными и тусклыми каштановыми волосами, зелёными, блестящими от слёз, глазами и неприметными чертами лица, которая сама пригласила сына к себе, для важного разговора, как и свою единственную дочь Михримах Султан, белокурую красавицу со вспыльчивым, отважным характером, что было похоже на характер отца, нежели, чем на характер Хандан, не говоря о светлых густых волосах, голубых глазах, сверкающих отважностью и кокетливостью.
И вот они, удобно усевшись на тахту, обитую бежевым бархатом, в скудных покоях Хандан Султан, стены которых были выполнены в светлых и тёмных коричневых тонах, как и вся, находящаяся здесь, мебель, принялись вести непринуждённую светскую беседу, инициатором которой стал сам Шехзаде Селим, удобно расположившийся около, трепетно им любимой, матери:
—Матушка, для чего Вы позвали нас сюда? Случилось что-то серьёзное, не дай Аллах?— не обращая никакого внимания на то, что в покоях было совсем темно, ведь пламя в свечах уже давным-давно потухло, проговорил Селим, на что получил тяжёлый, вернее даже сказать, измождённый вздох от Валиде:
—Сынок, я бы хотела обсудить с тобой, Вашу предстоящую поездку в Бейкоз.— чем вызвала у детей томный вздох, благодаря чему Михримах, облачённая в шёлковое красное платье, накидка которого была пришита к нему и выполнена из вискоза, с вышитыми на нём, цветочными узорами, не говоря уже об украшениях и диадеме:
—Валиде права ,Селим! Пусть это вовсе не поход, а всего лишь выезд на охоту, куда тебя великодушно пригласили сыновья нашего заклятого врага — Хюррем Султан, но тебе стоит хорошенько обдумать данное приглашение! Под любезной маской примирения они могут скрывать нехорошие вещи!—взволновано произнесла она, глядя с невыносимым беспокойством на Селима, вновь тяжело вздохнувшего и легкомысленно отмахнувшись, с невыносимой усталостью от их бесконечной о нём опеки, доводящей его уже до душевного исступления, произнесшего:
—Да что не так, Михримах?! Они, просто хотят помириться и ничего больше, я уверен!— искренне наделялся он на лучшее в отношениях с братьями, но переубедить Хандан Султан, искренне волнующуюся за сына, было нелегко.
—Селим!— резко встав с тахты, приподнимая подол шифонового простенького платья, теряя терпение от его беспечности с доверчивостью, нервно вскрикнула Хандан.
—Одумайся! О каком примирении может идти речь?! Они могут подстроить тебе ловушку, в которой ты можешь попрощаться с жизнью, не приведи Аллах!—пытаясь достучаться до него истеричными криками и слезами, которые начали скатываться по её бледным щекам, что заставило Михримах обличительно просмотреть на Селима, который кинулся в объятия матери, крепко обняв её и спокойно, нежно, сказав:
—Матушка, простите за мою резкость! Я не хотел Вас огорчить, просто я правда надеюсь на лучшее, поэтому принимаю решение согласиться на их приглашение.— и призадумавшись ненадолго, вскоре с, непонятной ему мрачностью в голосе, продолжил:
—Меня что-то тянет туда, Валиде. Что-то необъяснимое, будто я встречу там кого-то.
Чем заставил, потрясенную этими словами, Валиде и Михримах потрясённо переглянуться между собой и впасть в новое мрачное молчание.
Османская империя.
Стамбул.
Чёрное море.
А тем временем, когда начало уже светать, корабль, на котором находились несчастные рабыни, смирившиеся со своей незавидной судьбой: кто-то из них возносил молитвы для того, чтобы они прошли отбор и попали в самый знаменитый дворец мира — Топкапы, кто-то надеялся, что, попав на невольничий рынок, их выкупит богатый и добрый купец, а лишь одна из девушек по имени Элеонора, наделялась лишь на скоропостижную смерть, из-за чего ждала удобного случая для того, чтобы наложить на себя руки и покинуть грешный мир, воссоединившись с теми, кого горячо и трепетно продолжает любить и неистово оплакивать в душе.
Девушки, находившиеся в трюме, где было невыносимо тесно и очень душно, проснулись от того, что, неизвестные им люди, одетые в кожаные одеяния, начали со всей силы тарабанить по железной тарелке, громко крича при этом:
—Встаём! Еда! Еда!— он говорил им это, подобно тому, что они обычные дойные коровы и ничего больше, что было безумно унизительно для них, но есть хотелось больше, благодаря чему невольницы быстро поднялись и принялись получать еду, которую было сложно назвать этим словом, ведь больше это напомнило мерзкое, белое варево и твердый кусок хлеба, но деваться было некуда.
Что же касается самой Элеоноры, то она, забившись в угол, отрешённо и гневно поглядывала на всех и на всё, чувствую то, как кожу на её лице стянуло от сильной сухости и постоянных слёз, а глаза слипались от усталости, пока к ней ни подошла девушка с тарелкой и ложкой в руках, отрезвляюще и привлекая к себе её внимание, сказав:
—Элеонора, твоя очередь!— за что получила от неё убийственного яростного взгляда, после которого она резко встала и, превозмогая сильную боль во всём теле, направилась к столу, не обращая внимания на то, что корабль слегка покачивался на волнах.
—Быстрее бери и уходи!— приказал ей повар, на что получил от неё тяжёлый взгляд, после которого девушка, взяв тарелку с её содержимым, вылила на пол, глядя на повара, лицо которого постепенно становилось злым и не предвещающим ничего хорошего.
—Ах, ты мерзкая девка! А ну-ка иди сюда!—что заставило Элеонору резко опомниться и кинуться к ножу, лежавшему на столе и, схватив его в руку, яростно прокричала:
—Ещё один шаг и я тебя убью, а затем и себя!— не обращая никакого внимания на испуганных девушек, сидевших на матрасах и наблюдающих за этим ужасом, которому скоро пришел конец, ведь помощник самого капитана, зайдя в трюм и увидя всё это, достал верёвку и ,лёгким движением рук, повалил на деревянный пол юную девушку, чего она совсем не ожидала и ослабила хватку руки с ножом, который со звоном упал на деревянный палубный лакированный пол.
—Ну достаточно, Элеонора! За эти несколько часов пребывания на корабле, ты уже надоела всем!— и мужчина, резко схватив её за волосы, потянул к деревянному столбу, куда привязал, не обращая внимания на безумные крики невольницы, вызванные невыносимой, доводящей до безумия, болью в изящных руках.
—Ааа! Больно! Пусти!—иступлённо закричала несчастная юная девушка.
—Будешь сопротивляться — будет больней!—грозно рявкнул всё тот же надзиратель, когда Элеонора уже потеряла сознание, провалившись в кромешный мрак.
"1540 год.
Кефалония.
Парос.
Жаркое и знойное лето, когда дышать было одновременно трудно и легко, к чему жители Греции уже привыкли. Но в этот долгий и нудный для Элеоноры, день перед встречей с отцом, она решила провести в одиночестве, благодаря чему, поднимая подол длинного платья из хлопка, сделанного в белых и голубых тонах, побежала в конюшню, где каким-то образом оказалась её мать, встречей с которой Элеонора была не совсем рада, ведь знала, что та против её катания на лошадях, которые, в один прекрасный момент, могут для девушки закончится плачевно.
—Элеонора! Опять ты взялась за своё! Я тебя никуда не пущу, поняла?!— чем вызвала у неё недовольное выражение лица, а далее хитрую улыбку, с которой девушка стремительно ринулась с места и быстро побежала к конюху:
—Я слишком люблю скачки, чтобы отказываться от них, матушка!- прокричала она ей вслед, не обращая внимания на её вразумительные крики о просьбе остановиться, когда она, взобравшись на гнедую лошадь и схватив уздечку, ринулась вперёд.
Пустынные и заполненные пшеницей, поля, заставляющие чувствовать себя живым и свободным. Элеонора, подобно летнему ветерку, неслась на лошади, по полю, не обращая внимания на растрёпанные волосы, чувствуя себя счастливой. Она здесь, на своей родной земле. Все живы и здоровы, не говоря уже о том, что всех она, снова может крепко обнять. Девушка слезла с лошади и, подбежав к обрыву, раскинула руки, чувствуя то, как проказник-ветер заботливо объял её тело. Она вдохнула летнего воздуха и смотря на голубое небо без единого облачка, произнесла:
—Свобода.»
Как жаль, что этот сладостный сон был сплошным воспоминанием о счастливой жизни, проснувшись от которого вновь в горьких слезах, Элеонора опустошенно наблюдала за девушками, убирающимися в трюме и тщательно моющими полы холодной водой, от чего их руки были ледяными и красными, что заставило её вновь провалиться в беспамятство.
Никто даже не заметил того, как наступила темная и беспокойная ночь. В том числе и Элеонора, облокотившись на деревянный столб крепко спала, пока не проснулась от сильной дурноты, называемой бывалыми моряками "морской болезнью", благодаря чему, твердо понимала, что ей нужен свежий воздух, от чего попыталась встать, не обращая внимания на других спящих девушек и лунный свет, проникающий через эллюминаторы, освещающий ей путь к выходу из трюма, который на удивление оказался открытым, что заставило её подняться по лестнице и открыть трюм, но, а после, выйдя и осмотрев обстановку, убедиться в том, что никого вблизи палубы не оказалось, благодаря чему она уверенно вышла и крайне тихо закрыв за собой дверь трюма, подошла к борту корабля, где её нещадно вывернуло в солёное море, что заставило её с усталостью призадуматься и взглянуть на бушующие волны, освещаемые лунным светом и понять, что сейчас она может свести счёты с жизнью, от которой сильно устала, благодаря чему поняла, что терять ей больше нечего и, взобравшись на бортик корабля уже вознамерилась прыгнуть, понимая, что сразу утонет от судорог, усталости и неумения плавать, и почти бы это сделала, если бы ни резко, схвативший её за тело, сам капитан корабля — Барбаросса, наблюдавший за всем этим забавным действом ещё издалека, точнее с капитанского мостика.
—Ты чего удумала, девица?! Умереть захотела?!—чего юная девушка совсем не ожидала, иначе бы не уставилась на мужчину, невинными и полными усталости с тоской болью, глазами, смотрящими ему в самую душу.
—Зачем вы спасли меня?! Зачем? Для чего? Я хочу умереть для того, чтобы увидеть мою семью! Умоляю вас, убейте меня, или не мешайте мне наложить на себя руки!— жалобно кричала она, не обращая внимания на тонкие и соленые ручейки слёз, подобные крови, стекающие по бархатистым щекам из её голубых глаз, которые потеряли свой прежний блеск и жизнерадостность.
—Не говори так, Элеонора.—узнав её имя от помощника, стоявшего немного позади, вразумительно проговорил Барбаросса, смутно надеясь на её понимание.—У всех этих девушек...
—Мне плевать на них!— перебила она его и, больше не говоря ни слова, убежала обратно в трюм, не видя перед собой практически ничего, так как её глаза заполонила очередная пелена горьких слёз, готовых скатиться по бледным щекам тонкими прозрачными солёными ручьями.
Тем временем, в главной Султанской резиденции уже наступило ранее и прохладное утро, золотые лучи яркого и согревающего всё вокруг, солнца, проникали в, богато обставленные и выполненные в зелёных тонах, покои Шехзаде Селима, крепко спавшего в своей мягкой широкой, и скрытой под газовым балдахином, кровати.
"—Просыпайся, Селим!—бархатный и нежный голос, обращённый к нему на «ты»,что его удивило, от чего он мгновенно подскочил и взглянул на девушку, лицо которой ему не удалось разглядеть, но понял, что, в данную минуту, находится в шатре, который используют для охоты и различных походов, чувствуя странное тепло и ощущение "бабочек в животе", испытываемых им от нежных прикосновений этой девушки, которая будто в другое время и место, держала разбитое зеркало, прижимая его к груди, а всё вокруг заполнял странный свет, слепящий глаза.
Вновь другое место и рука той же девушки, изящно трогающей различные шкатулки, украшения и диадемы, которые отсвечивали ярким блеском.Другое место,
Другое время и странная обстановка. Хаммам, а в нем, стоящая огромная ванна, что было не свойственно Османской культуре, наполненная различными маслами и бурлящей пеной, но больше его удивило всё то же неопознанное лицо девушки, зато её тело было абсолютно видным и голым. Тёмное свечение пламени и неизвестная Селиму, девушка, приподнимающая подол красного платья, оголяя свои стройные и изящные ноги, а дальше приподнимаясь выше её пышная грудь и формы, надёжно спрятанные под шифоновым платьем."
—Шехзаде! Шехзаде!— будила его уже знакомая Калфа и служанка, возвращая в реальную и скучную до невозможности, опостылевшую дворцовую жизнь.
—С вами всё хорошо? Вы выглядите каким-то, уж слишком бледным.
—Со мной всё хорошо! Не переживай. Что-то стряслось?!— впопыхах проговорил он, чувствуя возбужденение и пот, стекающий по его бледному лицу.
—Наш Повелитель желает видеть Вас перед отбытием на охоту.
Благодаря чему он тут же опомнился и вытер рукой пот, начиная быстро вставать, понимая, что заставлять повелителя ждать — неуважительно.
А между тем, никто даже не заметил того, как над Османской империей взошло летнее солнце, освещающие своими лучами задний двор, дворца Топкапы, где сейчас стояло множество несчастных рабынь, на лицах которых читался огромный страх перед неизвестностью, но среди них находилась и Элеонора, которой уже было абсолютно плевать на всё и всех, о чем свидетельствовали её томные вздохи и безразличные взгляды, которыми она смотрела на лекаршу, проводившую медицинский осмотр у нескольких девушек и докладывала о годных и негодных для дворца, наложниц.
—Ну всё хватит! Итак все выпили!— и они, поднявшись с пыльной дороги, продолжили путь, пока, наконец-то, ни добрались до пристани, которую юной Элеоноре пришлось увидеть вблизи и попасть на неё, чему она совсем не была рада и со слезами на глазах взглянула на свою гору и иву, где лежало огромное количество убитого крупного рогатого скота, что заставило её убедиться в жестокости и в бесчувственности людей.
Османская империя.
Стамбул.
Дворец Топкапы.
Вернувшись в другую жизнь, время, и события, никто даже не подозревал о том,что именно происходило в самом дворце Топкапы, куда их всех и должны привезти через Чёрное море в течении этих невыносимо мучительных двух месяцев, запертыми, как рыбы в бочке, тесном душном корабельном трюме с другими несчастными пленницами.
Шехзаде Селим — семнадцатилетний парень, сын самого Султана Сулеймана — великого десятого повелителя, обладающий шелковистыми, золотисто-русыми волосами, ровным и аккуратным носом, пухлыми чувственными губам, густыми бровями светлого цвета и голубыми блестящими глазами, не говоря уже о стройной и подтянутой фигуре.
В этот холодный летний вечер, юноша находился в покоях своей матушки Хандан Султан — первой законной супруги Султана Сулеймана, обладающей слабым и высокомерным характером, худощавым телосложением, бледными и тусклыми каштановыми волосами, зелёными, блестящими от слёз, глазами и неприметными чертами лица, которая сама пригласила сына к себе, для важного разговора, как и свою единственную дочь Михримах Султан, белокурую красавицу со вспыльчивым, отважным характером, что было похоже на характер отца, нежели, чем на характер Хандан, не говоря о светлых густых волосах, голубых глазах, сверкающих отважностью и кокетливостью.
И вот они, удобно усевшись на тахту, обитую бежевым бархатом, в скудных покоях Хандан Султан, стены которых были выполнены в светлых и тёмных коричневых тонах, как и вся, находящаяся здесь, мебель, принялись вести непринуждённую светскую беседу, инициатором которой стал сам Шехзаде Селим, удобно расположившийся около, трепетно им любимой, матери:
—Матушка, для чего Вы позвали нас сюда? Случилось что-то серьёзное, не дай Аллах?— не обращая никакого внимания на то, что в покоях было совсем темно, ведь пламя в свечах уже давным-давно потухло, проговорил Селим, на что получил тяжёлый, вернее даже сказать, измождённый вздох от Валиде:
—Сынок, я бы хотела обсудить с тобой, Вашу предстоящую поездку в Бейкоз.— чем вызвала у детей томный вздох, благодаря чему Михримах, облачённая в шёлковое красное платье, накидка которого была пришита к нему и выполнена из вискоза, с вышитыми на нём, цветочными узорами, не говоря уже об украшениях и диадеме:
—Валиде права ,Селим! Пусть это вовсе не поход, а всего лишь выезд на охоту, куда тебя великодушно пригласили сыновья нашего заклятого врага — Хюррем Султан, но тебе стоит хорошенько обдумать данное приглашение! Под любезной маской примирения они могут скрывать нехорошие вещи!—взволновано произнесла она, глядя с невыносимым беспокойством на Селима, вновь тяжело вздохнувшего и легкомысленно отмахнувшись, с невыносимой усталостью от их бесконечной о нём опеки, доводящей его уже до душевного исступления, произнесшего:
—Да что не так, Михримах?! Они, просто хотят помириться и ничего больше, я уверен!— искренне наделялся он на лучшее в отношениях с братьями, но переубедить Хандан Султан, искренне волнующуюся за сына, было нелегко.
—Селим!— резко встав с тахты, приподнимая подол шифонового простенького платья, теряя терпение от его беспечности с доверчивостью, нервно вскрикнула Хандан.
—Одумайся! О каком примирении может идти речь?! Они могут подстроить тебе ловушку, в которой ты можешь попрощаться с жизнью, не приведи Аллах!—пытаясь достучаться до него истеричными криками и слезами, которые начали скатываться по её бледным щекам, что заставило Михримах обличительно просмотреть на Селима, который кинулся в объятия матери, крепко обняв её и спокойно, нежно, сказав:
—Матушка, простите за мою резкость! Я не хотел Вас огорчить, просто я правда надеюсь на лучшее, поэтому принимаю решение согласиться на их приглашение.— и призадумавшись ненадолго, вскоре с, непонятной ему мрачностью в голосе, продолжил:
—Меня что-то тянет туда, Валиде. Что-то необъяснимое, будто я встречу там кого-то.
Чем заставил, потрясенную этими словами, Валиде и Михримах потрясённо переглянуться между собой и впасть в новое мрачное молчание.
Османская империя.
Стамбул.
Чёрное море.
А тем временем, когда начало уже светать, корабль, на котором находились несчастные рабыни, смирившиеся со своей незавидной судьбой: кто-то из них возносил молитвы для того, чтобы они прошли отбор и попали в самый знаменитый дворец мира — Топкапы, кто-то надеялся, что, попав на невольничий рынок, их выкупит богатый и добрый купец, а лишь одна из девушек по имени Элеонора, наделялась лишь на скоропостижную смерть, из-за чего ждала удобного случая для того, чтобы наложить на себя руки и покинуть грешный мир, воссоединившись с теми, кого горячо и трепетно продолжает любить и неистово оплакивать в душе.
Девушки, находившиеся в трюме, где было невыносимо тесно и очень душно, проснулись от того, что, неизвестные им люди, одетые в кожаные одеяния, начали со всей силы тарабанить по железной тарелке, громко крича при этом:
—Встаём! Еда! Еда!— он говорил им это, подобно тому, что они обычные дойные коровы и ничего больше, что было безумно унизительно для них, но есть хотелось больше, благодаря чему невольницы быстро поднялись и принялись получать еду, которую было сложно назвать этим словом, ведь больше это напомнило мерзкое, белое варево и твердый кусок хлеба, но деваться было некуда.
Что же касается самой Элеоноры, то она, забившись в угол, отрешённо и гневно поглядывала на всех и на всё, чувствую то, как кожу на её лице стянуло от сильной сухости и постоянных слёз, а глаза слипались от усталости, пока к ней ни подошла девушка с тарелкой и ложкой в руках, отрезвляюще и привлекая к себе её внимание, сказав:
—Элеонора, твоя очередь!— за что получила от неё убийственного яростного взгляда, после которого она резко встала и, превозмогая сильную боль во всём теле, направилась к столу, не обращая внимания на то, что корабль слегка покачивался на волнах.
—Быстрее бери и уходи!— приказал ей повар, на что получил от неё тяжёлый взгляд, после которого девушка, взяв тарелку с её содержимым, вылила на пол, глядя на повара, лицо которого постепенно становилось злым и не предвещающим ничего хорошего.
—Ах, ты мерзкая девка! А ну-ка иди сюда!—что заставило Элеонору резко опомниться и кинуться к ножу, лежавшему на столе и, схватив его в руку, яростно прокричала:
—Ещё один шаг и я тебя убью, а затем и себя!— не обращая никакого внимания на испуганных девушек, сидевших на матрасах и наблюдающих за этим ужасом, которому скоро пришел конец, ведь помощник самого капитана, зайдя в трюм и увидя всё это, достал верёвку и ,лёгким движением рук, повалил на деревянный пол юную девушку, чего она совсем не ожидала и ослабила хватку руки с ножом, который со звоном упал на деревянный палубный лакированный пол.
—Ну достаточно, Элеонора! За эти несколько часов пребывания на корабле, ты уже надоела всем!— и мужчина, резко схватив её за волосы, потянул к деревянному столбу, куда привязал, не обращая внимания на безумные крики невольницы, вызванные невыносимой, доводящей до безумия, болью в изящных руках.
—Ааа! Больно! Пусти!—иступлённо закричала несчастная юная девушка.
—Будешь сопротивляться — будет больней!—грозно рявкнул всё тот же надзиратель, когда Элеонора уже потеряла сознание, провалившись в кромешный мрак.
"1540 год.
Кефалония.
Парос.
Жаркое и знойное лето, когда дышать было одновременно трудно и легко, к чему жители Греции уже привыкли. Но в этот долгий и нудный для Элеоноры, день перед встречей с отцом, она решила провести в одиночестве, благодаря чему, поднимая подол длинного платья из хлопка, сделанного в белых и голубых тонах, побежала в конюшню, где каким-то образом оказалась её мать, встречей с которой Элеонора была не совсем рада, ведь знала, что та против её катания на лошадях, которые, в один прекрасный момент, могут для девушки закончится плачевно.
—Элеонора! Опять ты взялась за своё! Я тебя никуда не пущу, поняла?!— чем вызвала у неё недовольное выражение лица, а далее хитрую улыбку, с которой девушка стремительно ринулась с места и быстро побежала к конюху:
—Я слишком люблю скачки, чтобы отказываться от них, матушка!- прокричала она ей вслед, не обращая внимания на её вразумительные крики о просьбе остановиться, когда она, взобравшись на гнедую лошадь и схватив уздечку, ринулась вперёд.
Пустынные и заполненные пшеницей, поля, заставляющие чувствовать себя живым и свободным. Элеонора, подобно летнему ветерку, неслась на лошади, по полю, не обращая внимания на растрёпанные волосы, чувствуя себя счастливой. Она здесь, на своей родной земле. Все живы и здоровы, не говоря уже о том, что всех она, снова может крепко обнять. Девушка слезла с лошади и, подбежав к обрыву, раскинула руки, чувствуя то, как проказник-ветер заботливо объял её тело. Она вдохнула летнего воздуха и смотря на голубое небо без единого облачка, произнесла:
—Свобода.»
Как жаль, что этот сладостный сон был сплошным воспоминанием о счастливой жизни, проснувшись от которого вновь в горьких слезах, Элеонора опустошенно наблюдала за девушками, убирающимися в трюме и тщательно моющими полы холодной водой, от чего их руки были ледяными и красными, что заставило её вновь провалиться в беспамятство.
Никто даже не заметил того, как наступила темная и беспокойная ночь. В том числе и Элеонора, облокотившись на деревянный столб крепко спала, пока не проснулась от сильной дурноты, называемой бывалыми моряками "морской болезнью", благодаря чему, твердо понимала, что ей нужен свежий воздух, от чего попыталась встать, не обращая внимания на других спящих девушек и лунный свет, проникающий через эллюминаторы, освещающий ей путь к выходу из трюма, который на удивление оказался открытым, что заставило её подняться по лестнице и открыть трюм, но, а после, выйдя и осмотрев обстановку, убедиться в том, что никого вблизи палубы не оказалось, благодаря чему она уверенно вышла и крайне тихо закрыв за собой дверь трюма, подошла к борту корабля, где её нещадно вывернуло в солёное море, что заставило её с усталостью призадуматься и взглянуть на бушующие волны, освещаемые лунным светом и понять, что сейчас она может свести счёты с жизнью, от которой сильно устала, благодаря чему поняла, что терять ей больше нечего и, взобравшись на бортик корабля уже вознамерилась прыгнуть, понимая, что сразу утонет от судорог, усталости и неумения плавать, и почти бы это сделала, если бы ни резко, схвативший её за тело, сам капитан корабля — Барбаросса, наблюдавший за всем этим забавным действом ещё издалека, точнее с капитанского мостика.
—Ты чего удумала, девица?! Умереть захотела?!—чего юная девушка совсем не ожидала, иначе бы не уставилась на мужчину, невинными и полными усталости с тоской болью, глазами, смотрящими ему в самую душу.
—Зачем вы спасли меня?! Зачем? Для чего? Я хочу умереть для того, чтобы увидеть мою семью! Умоляю вас, убейте меня, или не мешайте мне наложить на себя руки!— жалобно кричала она, не обращая внимания на тонкие и соленые ручейки слёз, подобные крови, стекающие по бархатистым щекам из её голубых глаз, которые потеряли свой прежний блеск и жизнерадостность.
—Не говори так, Элеонора.—узнав её имя от помощника, стоявшего немного позади, вразумительно проговорил Барбаросса, смутно надеясь на её понимание.—У всех этих девушек...
—Мне плевать на них!— перебила она его и, больше не говоря ни слова, убежала обратно в трюм, не видя перед собой практически ничего, так как её глаза заполонила очередная пелена горьких слёз, готовых скатиться по бледным щекам тонкими прозрачными солёными ручьями.
Тем временем, в главной Султанской резиденции уже наступило ранее и прохладное утро, золотые лучи яркого и согревающего всё вокруг, солнца, проникали в, богато обставленные и выполненные в зелёных тонах, покои Шехзаде Селима, крепко спавшего в своей мягкой широкой, и скрытой под газовым балдахином, кровати.
"—Просыпайся, Селим!—бархатный и нежный голос, обращённый к нему на «ты»,что его удивило, от чего он мгновенно подскочил и взглянул на девушку, лицо которой ему не удалось разглядеть, но понял, что, в данную минуту, находится в шатре, который используют для охоты и различных походов, чувствуя странное тепло и ощущение "бабочек в животе", испытываемых им от нежных прикосновений этой девушки, которая будто в другое время и место, держала разбитое зеркало, прижимая его к груди, а всё вокруг заполнял странный свет, слепящий глаза.
Вновь другое место и рука той же девушки, изящно трогающей различные шкатулки, украшения и диадемы, которые отсвечивали ярким блеском.Другое место,
Другое время и странная обстановка. Хаммам, а в нем, стоящая огромная ванна, что было не свойственно Османской культуре, наполненная различными маслами и бурлящей пеной, но больше его удивило всё то же неопознанное лицо девушки, зато её тело было абсолютно видным и голым. Тёмное свечение пламени и неизвестная Селиму, девушка, приподнимающая подол красного платья, оголяя свои стройные и изящные ноги, а дальше приподнимаясь выше её пышная грудь и формы, надёжно спрятанные под шифоновым платьем."
—Шехзаде! Шехзаде!— будила его уже знакомая Калфа и служанка, возвращая в реальную и скучную до невозможности, опостылевшую дворцовую жизнь.
—С вами всё хорошо? Вы выглядите каким-то, уж слишком бледным.
—Со мной всё хорошо! Не переживай. Что-то стряслось?!— впопыхах проговорил он, чувствуя возбужденение и пот, стекающий по его бледному лицу.
—Наш Повелитель желает видеть Вас перед отбытием на охоту.
Благодаря чему он тут же опомнился и вытер рукой пот, начиная быстро вставать, понимая, что заставлять повелителя ждать — неуважительно.
А между тем, никто даже не заметил того, как над Османской империей взошло летнее солнце, освещающие своими лучами задний двор, дворца Топкапы, где сейчас стояло множество несчастных рабынь, на лицах которых читался огромный страх перед неизвестностью, но среди них находилась и Элеонора, которой уже было абсолютно плевать на всё и всех, о чем свидетельствовали её томные вздохи и безразличные взгляды, которыми она смотрела на лекаршу, проводившую медицинский осмотр у нескольких девушек и докладывала о годных и негодных для дворца, наложниц.
