В числе негодных оказалась и сама Элеонора, из-за слабого здоровья и вспыльчивого характера, который она часто проявляла при осмотре лекарши, посчитавшей в итоге, что рабыня непригодна для гарема, о чём и сообщила евнуху Сюмбюлю-аге — "мужчине, который по происхождению был грек, о чем свидетельствовала его смуглая кожа, густые чёрные брови, который являлся главным евнухом султанского дворца и верным помощником Хасеки Хюррем Султан, стоявшему немного в стороне и ведущему беседу с помощником:
—Сюмбюль ага, непригодных для гарема девушек, я оставила в самом конце. Думаю, лучшим решением будет отправить их на невольничий рынок.
От услышанного Элеонора удивлённо посмотрела на лекаршу, ведь она уже была на таком рынке, что запомнилось для неё ужасным местом, благодаря чему, она возмущённо крикнула, отстаивая свою честь и смутно надеясь на благосклонность калф с агами, что оказалось тщетным:
—Я никуда не пойду! Я останусь здесь!— но её крики оказались напрасными, ведь Сюмбюль-ага был невозмутим, что подтвердилось его резкими отрезвляющими , словно очень болезненная пощёчина, словами:
—А ну-ка цыц! Твоего мнения никто не спрашивал! Уведите её и других девушек и сделайте всё так, как сказала лекарша! Быстро!— Элеонора хотела было ему что-то ответить, но опомнилась только тогда, когда её под локоть схватил стражник и потянул за собой и последним, что она увидела был задний двор дворца Топкапы, в который ей не суждено было попасть, видимо больше никогда и ни за что, чему она была: с одной стороны рада, ведь девушка не станет чьей-то рабыней, или наложницей мерзкого турецкого Султана, ну, а с другой стороны на невольничьем рынке её ожидает тоже самое и единственное, что ей понравилось в этом месте, так это огромное количество зелёной растительности, а именно : деревьев, пышущих огромной красотой, зелёная травка, которой было покрыто всё вокруг и цветочные дорожки, ведущие к выходу из дворцовой территории.
Только никто из них даже не догадывался о том, что в самом дворце Топкапы, ещё ранним утром, Султан Сулейман пригласил в свои покои всех четырёх сыновей для важной и воспитательной беседы перед отбытием на охоту, прекрасно зная и понимая, что сыновья его любимой супруги Хюррем Султан не всегда ладят с Шехзаде Селимом сыном Хандан Султан, и между ними, опять может случится очередная драка и взбучка, чего он искренне не хотел допустить и позволить, хоть и понимал, что его сыновья уже взрослые и могут самостоятельно решать собственные разногласия, но всё же…
—Селим, твои братья сами пригласили тебя на охоту, желая загладить все прошлые ссоры и обиды. Это меня очень искренне радует, но всё же я прекрасно понимаю, что ты никому и никогда из них не уступаешь и в ответ на, нанесённое тебе, оскорбление, можешь ответить тем же. Поэтому я настоятельно требую от тебя того, чтобы в этот раз не было никаких ссор, драк и разногласий! Особенно между тобой и Мустафой! Будь благоразумен, не поддавайся на провокации и оскорбления. Будь умнее! Ты и мой сын Ахмед — самые младшие из всех сыновей, а значит Вам обоим пора взяться за ум!— твердо и не терпя никаких возражений, проговорил Падишах, когда они уже остались лишь вдвоем в покоях Султана, стены которых были выполнены в красных и бледно -зелёных тонах с линиями и узорами, обставлены огромным количеством деревянной мебели, а именно : рабочий стол, стоящий в углу огромных и главных покоев, кровать с коричневым постельным бельём и множество различных зеркал, тумб, шкафов, на которых мужчины не обращали никакого внимания, а особенно Шехзаде Селим, облачённый в красивый тёмно-синий кафтан с золотыми пуговицами и головной убор. Юноша был погружен в глубокую мрачную задумчивость, скрывая за ней бурю, бушующую у него в душе от, сказанных отцом, вразумительных слов, потому что уступать и быть "пай мальчиком" было вовсе не для него, от чего он устало вздохнул:
—Я постараюсь сделать всё, что в моих силах, Повелитель! Но Вы можете быть уверены в моей сдержанности и мудрости на этой, предстоящей, охоте.
—Вот и славно!— заключил Падишах, резко поднявшись с тахты, на которой царственно восседал всё это время и добродушно похлопав сына по мужественному плечу, одарил его доброжелательной понимающей искренней улыбкой.
После беседы с отцом, воодушевленный и задумчивый Селим, направился в покои своей матушки Хандан Султан, которая тоже захотела увидеться и побеседовать с сыном перед отъездом, не успев сказать ему о том, что она пригласила и дочь Михримах, хотя Селим абсолютно не удивился этому и был рад видеть их обеих.
—Сынок!—радостно воскликнула Хандан Султан, раскрыв перед сыном, крепкие объятия.—Доброго тебе утра!— радостно произнесла она, гладя, его по еле заметной щетине.
—И Вам, Матушка! И тебе, дорогая сестрица!— сказал он, обращаясь и к Михримах Султан, облачённой в атласное платье, небесно-голубого цвета, с шифоновой накидкой, дополненной узорами, не говоря уже о волосах, заплетённых в косички и украшенных аккуратным ободком, которая кивнула ему, проговорив:
—И тебе того же, Селим. Надеюсь, в этот раз, с охоты ты вернёшься с целым и невредимым лицом.— с сарказмом сказала она, что вызвало у всех, присутствующих здесь, людей добродушный, раскатистый звонкий смех.
и вот после нескольких любезных фраз и шуток в покоях Хандан Султан, Селим направился к выходу из дворца, а затем в конюшню за своим белым и благородным конём, которого уже давным-давно подготовили к его приходу, да и братья ждали лишь его прихода, уже начиная терять терпение из-за долгой задержки брата.
—Опять опаздываешь.— недовольно проговорил Мустафа, сидевший на коне и облаченный в атласный кафтан с узорами и доспехами, чем вызвал довольный смешок у Селима, не обращающего внимания на палящее солнце и остальных двух братьев, готовых в любую минуту отправиться в долгожданную поездку:
—Да, вот такой я ужасный и недисциплинированный.— чем поверг старшего брата в лёгкое оцепенение, после которого, не говоря больше не слова, они отправились в путь.
Но никто из них даже не догадывался о том, какие страсти происходят на невольничьем рынке, куда, недавно вновь попала, несчастная Элеонора Хатун, которая, стоя под ужасным и палящим с солнцем, уже смирилась с тем, что происходило на Османском рынке, ставшим похожим на логово бурлящих и кусающихся муравьёв, благодаря чему ей стало абсолютно всё равно на то, что её, подобно послушной собачонке, показывали купцам, которые скопились в самом центре и смотрели на неё, подобно экспонату в музее, что было безумно унизительно, не говоря уже о том, что её заставили переодеться почти при всех в белое платье с воздушными рукавами и в корсете, поддерживающим её пышную грудь и талию.
—Я хочу пить! Хватит! Дай мне воды!— требовательно проговорила девушка, облокотившись об мерзкого и толстого работорговца, который гневно посмотрел на неё и угрожающе прошептал, обещая ей устроить настоящий ад:
—Заткнись немедленно, иначе я высеку тебя палками!— что на неё абсолютно не подействовала, ведь ей было абсолютно плевать на свою жизнь, что подтвердилось её продолжительными криками и просьбами, продлившимися до того момента, пока к ним ни подошёл крупный и широкоплечий купец, возраста лет сорок пять-пятьдесят, о чем свидетельствовали его многочисленные морщины на смуглом и потном лице, не говоря о рыжих и жёстких волосах, странной и нелепой форме лица и в не примечательной внешности, которая вызвала рвотный рефлекс у Элеоноры, услыхавшей от этого отвратительного мужлана следующее:
—Мне очень понравилась эта рабынька! Я возьму её за сколько можно!— что заставило её гнев, бурлящий в глубинах истерзанной души, вырваться наружу:
—Что?! Нет! Не позволю! Отстань! Уберите руки!— кричала она, когда её уже схватил за талию Батур-ага— купившей её купец, имя которого она в дальнейшем узнала, когда её, подобно скоту, продали мерзкому мужику на забаву или на чёрные работы.
Она опомнилась уже тогда, когда с заплаканным и усталым лицом, сидела на лошади, а позади неё Батур-ага, с довольной ухмылкой говорящий:
—Мы с тобой будем самыми счастливыми людьми! Я сделаю тебя счастливой, а ты меня, своим прекрасным телом ублажишь на славу!—и приобняв её за талию, что показалось ей, крайне неприятным и мерзким, ощущением, благодаря чему, она громко вскрикнула, решительно убрав его жёсткие руки со своей талии:
—Убери руки! Я тебе не уличная бордельная девка! Не смей меня трогать! Никогда!— что вызвало у него злобный смех и ухмылку, с которой они доехали до какого-то непонятного места, откуда отвратительно воняло сгнившей едой, что почти так и было, не говоря уже о мрачности и скудности помещения, где находилось много людей, облаченных в черные одеяния с холодным оружием, от чего Элеоноре было безумно некомфортно, когда она, поджав ноги к груди, сидела за круглым деревянным столом, не обращая внимания на, воняющую жидкую массу, морковного оттенка и даже не хотела прикасаться к тарелке из-за брезгливости.
—Давай ешь, Элеонора! Это первый и последний приём пищи перед долгой поездкой.— настоятельно поговорил Батур, с аппетитом съедая свою порцию, что заставило Элеонору фыркнуть и взять металлическую тарелку, повернула и вылила всё содержимое на пол, а тарелку специально уронила, не обращая внимания на её звон, пристально и с "огнём", глядя в глаза Батуру-аге.
—Сам ешь эту мерзость! Такую же мерзкую, как и ты!- громко прокричала она, чем заставила всех, присутствующих здесь людей, обернуться и посмотреть на неё, благодаря чему Батур-ага, еле сдерживающий гнев и подступающий к самому пику, схватил её за подбородок, что заставило девушку снова закричать:
—Ай, пусти! Мужлан, неотёсанный! Что ты делаешь! Больно!
—Будет ещё больнее, когда мы уйдём отсюда!— предупреждающее проговорил он, глядя ей в глаза безумным взглядом, способным на всё ужасное, от чего по её спине пробежался холодок, что заставило девушку резко высвободиться из его рук и выбежав из-за стола и начав, опять громко кричать, привлекая всеобщее внимание:
—Он шпион из Персии! Он украл меня у моей семьи! Он враг!— что заставило одну компанию людей, облачённых в черные одеяния, достать свои звенящие мечи из чехлов, и Батур –ага, понимая, что переубеждать разъяренную толпу нет смысла, после нескольких попыток спастись, сдался им в плен, а Элеонора, быстро выбежав из таверны, поднимая подол платья, развязала верёвку, на которую была привязана одна из лошадей и, умелым движением, вскочила на неё и помчалась в лес, не догадываясь о том, что Батура-агу уже бессердечно отдали на растерзание толпе, а вскоре, после долгих мучений и ран, он скончался, отдав Богу грешную душу.
Тем временем, в главной Султанской резиденции уже наступило ранее и прохладное утро, золотые лучи яркого и согревающего всё вокруг, солнца, проникали в, богато обставленные и выполненные в зелёных тонах, покои Шехзаде Селима, крепко спавшего в своей мягкой широкой, и скрытой под газовым балдахином, кровати.
"—Просыпайся, Селим!—бархатный и нежный голос, обращённый к нему на «ты»,что его удивило, от чего он мгновенно подскочил и взглянул на девушку, лицо которой ему не удалось разглядеть, но понял, что, в данную минуту, находится в шатре, который используют для охоты и различных походов, чувствуя странное тепло и ощущение "бабочек в животе", испытываемых им от нежных прикосновений этой девушки, которая будто в другое время и место, держала разбитое зеркало, прижимая его к груди, а всё вокруг заполнял странный свет, слепящий глаза.
Вновь другое место и рука той же девушки, изящно трогающей различные шкатулки, украшения и диадемы, которые отсвечивали ярким блеском.Другое место,
Другое время и странная обстановка. Хаммам, а в нем, стоящая огромная ванна, что было не свойственно Османской культуре, наполненная различными маслами и бурлящей пеной, но больше его удивило всё то же неопознанное лицо девушки, зато её тело было абсолютно видным и голым. Тёмное свечение пламени и неизвестная Селиму, девушка, приподнимающая подол красного платья, оголяя свои стройные и изящные ноги, а дальше приподнимаясь выше её пышная грудь и формы, надёжно спрятанные под шифоновым платьем."
—Шехзаде! Шехзаде!— будила его уже знакомая Калфа и служанка, возвращая в реальную и скучную до невозможности, опостылевшую дворцовую жизнь.
—С вами всё хорошо? Вы выглядите каким-то, уж слишком бледным.
—Со мной всё хорошо! Не переживай. Что-то стряслось?!— впопыхах проговорил он, чувствуя возбужденение и пот, стекающий по его бледному лицу.
—Наш Повелитель желает видеть Вас перед отбытием на охоту.
Благодаря чему он тут же опомнился и вытер рукой пот, начиная быстро вставать, понимая, что заставлять повелителя ждать — неуважительно.
А между тем, никто даже не заметил того, как над Османской империей взошло летнее солнце, освещающие своими лучами задний двор, дворца Топкапы, где сейчас стояло множество несчастных рабынь, на лицах которых читался огромный страх перед неизвестностью, но среди них находилась и Элеонора, которой уже было абсолютно плевать на всё и всех, о чем свидетельствовали её томные вздохи и безразличные взгляды, которыми она смотрела на лекаршу, проводившую медицинский осмотр у нескольких девушек и докладывала о годных и негодных для дворца, наложниц.
В числе негодных оказалась и сама Элеонора, из-за слабого здоровья и вспыльчивого характера, который она часто проявляла при осмотре лекарши, посчитавшей в итоге, что рабыня непригодна для гарема, о чём и сообщила евнуху Сюмбюлю-аге — "мужчине, который по происхождению был грек, о чем свидетельствовала его смуглая кожа, густые чёрные брови, который являлся главным евнухом султанского дворца и верным помощником Хасеки Хюррем Султан, стоявшему немного в стороне и ведущему беседу с помощником:
—Сюмбюль ага, непригодных для гарема девушек, я оставила в самом конце. Думаю, лучшим решением будет отправить их на невольничий рынок.
От услышанного Элеонора удивлённо посмотрела на лекаршу, ведь она уже была на таком рынке, что запомнилось для неё ужасным местом, благодаря чему, она возмущённо крикнула, отстаивая свою честь и смутно надеясь на благосклонность калф с агами, что оказалось тщетным:
—Я никуда не пойду! Я останусь здесь!— но её крики оказались напрасными, ведь Сюмбюль-ага был невозмутим, что подтвердилось его резкими отрезвляющими , словно очень болезненная пощёчина, словами:
—А ну-ка цыц! Твоего мнения никто не спрашивал! Уведите её и других девушек и сделайте всё так, как сказала лекарша! Быстро!— Элеонора хотела было ему что-то ответить, но опомнилась только тогда, когда её под локоть схватил стражник и потянул за собой и последним, что она увидела был задний двор дворца Топкапы, в который ей не суждено было попасть, видимо больше никогда и ни за что, чему она была: с одной стороны рада, ведь девушка не станет чьей-то рабыней, или наложницей мерзкого турецкого Султана, ну, а с другой стороны на невольничьем рынке её ожидает тоже самое и единственное, что ей понравилось в этом месте, так это огромное количество зелёной растительности, а именно : деревьев, пышущих огромной красотой, зелёная травка, которой было покрыто всё вокруг и цветочные дорожки, ведущие к выходу из дворцовой территории.
—Сюмбюль ага, непригодных для гарема девушек, я оставила в самом конце. Думаю, лучшим решением будет отправить их на невольничий рынок.
От услышанного Элеонора удивлённо посмотрела на лекаршу, ведь она уже была на таком рынке, что запомнилось для неё ужасным местом, благодаря чему, она возмущённо крикнула, отстаивая свою честь и смутно надеясь на благосклонность калф с агами, что оказалось тщетным:
—Я никуда не пойду! Я останусь здесь!— но её крики оказались напрасными, ведь Сюмбюль-ага был невозмутим, что подтвердилось его резкими отрезвляющими , словно очень болезненная пощёчина, словами:
—А ну-ка цыц! Твоего мнения никто не спрашивал! Уведите её и других девушек и сделайте всё так, как сказала лекарша! Быстро!— Элеонора хотела было ему что-то ответить, но опомнилась только тогда, когда её под локоть схватил стражник и потянул за собой и последним, что она увидела был задний двор дворца Топкапы, в который ей не суждено было попасть, видимо больше никогда и ни за что, чему она была: с одной стороны рада, ведь девушка не станет чьей-то рабыней, или наложницей мерзкого турецкого Султана, ну, а с другой стороны на невольничьем рынке её ожидает тоже самое и единственное, что ей понравилось в этом месте, так это огромное количество зелёной растительности, а именно : деревьев, пышущих огромной красотой, зелёная травка, которой было покрыто всё вокруг и цветочные дорожки, ведущие к выходу из дворцовой территории.
Только никто из них даже не догадывался о том, что в самом дворце Топкапы, ещё ранним утром, Султан Сулейман пригласил в свои покои всех четырёх сыновей для важной и воспитательной беседы перед отбытием на охоту, прекрасно зная и понимая, что сыновья его любимой супруги Хюррем Султан не всегда ладят с Шехзаде Селимом сыном Хандан Султан, и между ними, опять может случится очередная драка и взбучка, чего он искренне не хотел допустить и позволить, хоть и понимал, что его сыновья уже взрослые и могут самостоятельно решать собственные разногласия, но всё же…
—Селим, твои братья сами пригласили тебя на охоту, желая загладить все прошлые ссоры и обиды. Это меня очень искренне радует, но всё же я прекрасно понимаю, что ты никому и никогда из них не уступаешь и в ответ на, нанесённое тебе, оскорбление, можешь ответить тем же. Поэтому я настоятельно требую от тебя того, чтобы в этот раз не было никаких ссор, драк и разногласий! Особенно между тобой и Мустафой! Будь благоразумен, не поддавайся на провокации и оскорбления. Будь умнее! Ты и мой сын Ахмед — самые младшие из всех сыновей, а значит Вам обоим пора взяться за ум!— твердо и не терпя никаких возражений, проговорил Падишах, когда они уже остались лишь вдвоем в покоях Султана, стены которых были выполнены в красных и бледно -зелёных тонах с линиями и узорами, обставлены огромным количеством деревянной мебели, а именно : рабочий стол, стоящий в углу огромных и главных покоев, кровать с коричневым постельным бельём и множество различных зеркал, тумб, шкафов, на которых мужчины не обращали никакого внимания, а особенно Шехзаде Селим, облачённый в красивый тёмно-синий кафтан с золотыми пуговицами и головной убор. Юноша был погружен в глубокую мрачную задумчивость, скрывая за ней бурю, бушующую у него в душе от, сказанных отцом, вразумительных слов, потому что уступать и быть "пай мальчиком" было вовсе не для него, от чего он устало вздохнул:
—Я постараюсь сделать всё, что в моих силах, Повелитель! Но Вы можете быть уверены в моей сдержанности и мудрости на этой, предстоящей, охоте.
—Вот и славно!— заключил Падишах, резко поднявшись с тахты, на которой царственно восседал всё это время и добродушно похлопав сына по мужественному плечу, одарил его доброжелательной понимающей искренней улыбкой.
После беседы с отцом, воодушевленный и задумчивый Селим, направился в покои своей матушки Хандан Султан, которая тоже захотела увидеться и побеседовать с сыном перед отъездом, не успев сказать ему о том, что она пригласила и дочь Михримах, хотя Селим абсолютно не удивился этому и был рад видеть их обеих.
—Сынок!—радостно воскликнула Хандан Султан, раскрыв перед сыном, крепкие объятия.—Доброго тебе утра!— радостно произнесла она, гладя, его по еле заметной щетине.
—И Вам, Матушка! И тебе, дорогая сестрица!— сказал он, обращаясь и к Михримах Султан, облачённой в атласное платье, небесно-голубого цвета, с шифоновой накидкой, дополненной узорами, не говоря уже о волосах, заплетённых в косички и украшенных аккуратным ободком, которая кивнула ему, проговорив:
—И тебе того же, Селим. Надеюсь, в этот раз, с охоты ты вернёшься с целым и невредимым лицом.— с сарказмом сказала она, что вызвало у всех, присутствующих здесь, людей добродушный, раскатистый звонкий смех.
и вот после нескольких любезных фраз и шуток в покоях Хандан Султан, Селим направился к выходу из дворца, а затем в конюшню за своим белым и благородным конём, которого уже давным-давно подготовили к его приходу, да и братья ждали лишь его прихода, уже начиная терять терпение из-за долгой задержки брата.
—Опять опаздываешь.— недовольно проговорил Мустафа, сидевший на коне и облаченный в атласный кафтан с узорами и доспехами, чем вызвал довольный смешок у Селима, не обращающего внимания на палящее солнце и остальных двух братьев, готовых в любую минуту отправиться в долгожданную поездку:
—Да, вот такой я ужасный и недисциплинированный.— чем поверг старшего брата в лёгкое оцепенение, после которого, не говоря больше не слова, они отправились в путь.
Но никто из них даже не догадывался о том, какие страсти происходят на невольничьем рынке, куда, недавно вновь попала, несчастная Элеонора Хатун, которая, стоя под ужасным и палящим с солнцем, уже смирилась с тем, что происходило на Османском рынке, ставшим похожим на логово бурлящих и кусающихся муравьёв, благодаря чему ей стало абсолютно всё равно на то, что её, подобно послушной собачонке, показывали купцам, которые скопились в самом центре и смотрели на неё, подобно экспонату в музее, что было безумно унизительно, не говоря уже о том, что её заставили переодеться почти при всех в белое платье с воздушными рукавами и в корсете, поддерживающим её пышную грудь и талию.
—Я хочу пить! Хватит! Дай мне воды!— требовательно проговорила девушка, облокотившись об мерзкого и толстого работорговца, который гневно посмотрел на неё и угрожающе прошептал, обещая ей устроить настоящий ад:
—Заткнись немедленно, иначе я высеку тебя палками!— что на неё абсолютно не подействовала, ведь ей было абсолютно плевать на свою жизнь, что подтвердилось её продолжительными криками и просьбами, продлившимися до того момента, пока к ним ни подошёл крупный и широкоплечий купец, возраста лет сорок пять-пятьдесят, о чем свидетельствовали его многочисленные морщины на смуглом и потном лице, не говоря о рыжих и жёстких волосах, странной и нелепой форме лица и в не примечательной внешности, которая вызвала рвотный рефлекс у Элеоноры, услыхавшей от этого отвратительного мужлана следующее:
—Мне очень понравилась эта рабынька! Я возьму её за сколько можно!— что заставило её гнев, бурлящий в глубинах истерзанной души, вырваться наружу:
—Что?! Нет! Не позволю! Отстань! Уберите руки!— кричала она, когда её уже схватил за талию Батур-ага— купившей её купец, имя которого она в дальнейшем узнала, когда её, подобно скоту, продали мерзкому мужику на забаву или на чёрные работы.
Она опомнилась уже тогда, когда с заплаканным и усталым лицом, сидела на лошади, а позади неё Батур-ага, с довольной ухмылкой говорящий:
—Мы с тобой будем самыми счастливыми людьми! Я сделаю тебя счастливой, а ты меня, своим прекрасным телом ублажишь на славу!—и приобняв её за талию, что показалось ей, крайне неприятным и мерзким, ощущением, благодаря чему, она громко вскрикнула, решительно убрав его жёсткие руки со своей талии:
—Убери руки! Я тебе не уличная бордельная девка! Не смей меня трогать! Никогда!— что вызвало у него злобный смех и ухмылку, с которой они доехали до какого-то непонятного места, откуда отвратительно воняло сгнившей едой, что почти так и было, не говоря уже о мрачности и скудности помещения, где находилось много людей, облаченных в черные одеяния с холодным оружием, от чего Элеоноре было безумно некомфортно, когда она, поджав ноги к груди, сидела за круглым деревянным столом, не обращая внимания на, воняющую жидкую массу, морковного оттенка и даже не хотела прикасаться к тарелке из-за брезгливости.
—Давай ешь, Элеонора! Это первый и последний приём пищи перед долгой поездкой.— настоятельно поговорил Батур, с аппетитом съедая свою порцию, что заставило Элеонору фыркнуть и взять металлическую тарелку, повернула и вылила всё содержимое на пол, а тарелку специально уронила, не обращая внимания на её звон, пристально и с "огнём", глядя в глаза Батуру-аге.
—Сам ешь эту мерзость! Такую же мерзкую, как и ты!- громко прокричала она, чем заставила всех, присутствующих здесь людей, обернуться и посмотреть на неё, благодаря чему Батур-ага, еле сдерживающий гнев и подступающий к самому пику, схватил её за подбородок, что заставило девушку снова закричать:
—Ай, пусти! Мужлан, неотёсанный! Что ты делаешь! Больно!
—Будет ещё больнее, когда мы уйдём отсюда!— предупреждающее проговорил он, глядя ей в глаза безумным взглядом, способным на всё ужасное, от чего по её спине пробежался холодок, что заставило девушку резко высвободиться из его рук и выбежав из-за стола и начав, опять громко кричать, привлекая всеобщее внимание:
—Он шпион из Персии! Он украл меня у моей семьи! Он враг!— что заставило одну компанию людей, облачённых в черные одеяния, достать свои звенящие мечи из чехлов, и Батур –ага, понимая, что переубеждать разъяренную толпу нет смысла, после нескольких попыток спастись, сдался им в плен, а Элеонора, быстро выбежав из таверны, поднимая подол платья, развязала верёвку, на которую была привязана одна из лошадей и, умелым движением, вскочила на неё и помчалась в лес, не догадываясь о том, что Батура-агу уже бессердечно отдали на растерзание толпе, а вскоре, после долгих мучений и ран, он скончался, отдав Богу грешную душу.
Тем временем, в главной Султанской резиденции уже наступило ранее и прохладное утро, золотые лучи яркого и согревающего всё вокруг, солнца, проникали в, богато обставленные и выполненные в зелёных тонах, покои Шехзаде Селима, крепко спавшего в своей мягкой широкой, и скрытой под газовым балдахином, кровати.
"—Просыпайся, Селим!—бархатный и нежный голос, обращённый к нему на «ты»,что его удивило, от чего он мгновенно подскочил и взглянул на девушку, лицо которой ему не удалось разглядеть, но понял, что, в данную минуту, находится в шатре, который используют для охоты и различных походов, чувствуя странное тепло и ощущение "бабочек в животе", испытываемых им от нежных прикосновений этой девушки, которая будто в другое время и место, держала разбитое зеркало, прижимая его к груди, а всё вокруг заполнял странный свет, слепящий глаза.
Вновь другое место и рука той же девушки, изящно трогающей различные шкатулки, украшения и диадемы, которые отсвечивали ярким блеском.Другое место,
Другое время и странная обстановка. Хаммам, а в нем, стоящая огромная ванна, что было не свойственно Османской культуре, наполненная различными маслами и бурлящей пеной, но больше его удивило всё то же неопознанное лицо девушки, зато её тело было абсолютно видным и голым. Тёмное свечение пламени и неизвестная Селиму, девушка, приподнимающая подол красного платья, оголяя свои стройные и изящные ноги, а дальше приподнимаясь выше её пышная грудь и формы, надёжно спрятанные под шифоновым платьем."
—Шехзаде! Шехзаде!— будила его уже знакомая Калфа и служанка, возвращая в реальную и скучную до невозможности, опостылевшую дворцовую жизнь.
—С вами всё хорошо? Вы выглядите каким-то, уж слишком бледным.
—Со мной всё хорошо! Не переживай. Что-то стряслось?!— впопыхах проговорил он, чувствуя возбужденение и пот, стекающий по его бледному лицу.
—Наш Повелитель желает видеть Вас перед отбытием на охоту.
Благодаря чему он тут же опомнился и вытер рукой пот, начиная быстро вставать, понимая, что заставлять повелителя ждать — неуважительно.
А между тем, никто даже не заметил того, как над Османской империей взошло летнее солнце, освещающие своими лучами задний двор, дворца Топкапы, где сейчас стояло множество несчастных рабынь, на лицах которых читался огромный страх перед неизвестностью, но среди них находилась и Элеонора, которой уже было абсолютно плевать на всё и всех, о чем свидетельствовали её томные вздохи и безразличные взгляды, которыми она смотрела на лекаршу, проводившую медицинский осмотр у нескольких девушек и докладывала о годных и негодных для дворца, наложниц.
В числе негодных оказалась и сама Элеонора, из-за слабого здоровья и вспыльчивого характера, который она часто проявляла при осмотре лекарши, посчитавшей в итоге, что рабыня непригодна для гарема, о чём и сообщила евнуху Сюмбюлю-аге — "мужчине, который по происхождению был грек, о чем свидетельствовала его смуглая кожа, густые чёрные брови, который являлся главным евнухом султанского дворца и верным помощником Хасеки Хюррем Султан, стоявшему немного в стороне и ведущему беседу с помощником:
—Сюмбюль ага, непригодных для гарема девушек, я оставила в самом конце. Думаю, лучшим решением будет отправить их на невольничий рынок.
От услышанного Элеонора удивлённо посмотрела на лекаршу, ведь она уже была на таком рынке, что запомнилось для неё ужасным местом, благодаря чему, она возмущённо крикнула, отстаивая свою честь и смутно надеясь на благосклонность калф с агами, что оказалось тщетным:
—Я никуда не пойду! Я останусь здесь!— но её крики оказались напрасными, ведь Сюмбюль-ага был невозмутим, что подтвердилось его резкими отрезвляющими , словно очень болезненная пощёчина, словами:
—А ну-ка цыц! Твоего мнения никто не спрашивал! Уведите её и других девушек и сделайте всё так, как сказала лекарша! Быстро!— Элеонора хотела было ему что-то ответить, но опомнилась только тогда, когда её под локоть схватил стражник и потянул за собой и последним, что она увидела был задний двор дворца Топкапы, в который ей не суждено было попасть, видимо больше никогда и ни за что, чему она была: с одной стороны рада, ведь девушка не станет чьей-то рабыней, или наложницей мерзкого турецкого Султана, ну, а с другой стороны на невольничьем рынке её ожидает тоже самое и единственное, что ей понравилось в этом месте, так это огромное количество зелёной растительности, а именно : деревьев, пышущих огромной красотой, зелёная травка, которой было покрыто всё вокруг и цветочные дорожки, ведущие к выходу из дворцовой территории.
