Видавшие виды меховые штанины, шерстью наружу, делали их образ слегка дикарским и запущенным. На головах виднелись измятые черные собачьи шапки, которые от времени имели неопрятный, бесформенный вид.
В толстой веревке, зажатой в четырех руках мужчин, я узнал один из брошенных монголами арканов, который пригодился спасителям для того, чтобы вызволить меня из каменного плена. Предусмотрительные и опытные, незнакомцы, соорудили нехитрую волокушу из нескольких связанных плащей, один из которых, по иронии судьбы, явно принадлежал погибшему Евпатию, использовав накидку достойнейшего мужа нашего Отечества, и орудия степняков для доставки меня к неизвестному месту назначения.
Где было это место? Куда меня волокли? Высокие пики лесных гигантов махали мне промороженными верхушками на фоне солнечного голубого неба, стряхивая на лицо целые охапки снежных искр. Тропа была узкой, заросшей, отчего голые ветви деревьев неровным потолком неторопливо пролетали над головой, разрубая своей плотью далекие, редкие, белые облака
Немногочисленные снегири, радуясь короткому, теплому зимнему деньку весело щебетали, покачиваясь на рябинах, весело встречая идущую пару мужиков своими трелями.
Пташки нисколько ни боялись присутствия людей, в чем я воочию убедился, когда один из неизвестных спасителей (искренне хотелось верть в это на тот момент), мимоходом почесал алое брюшко маленькой птахе, от чего она даже не шелохнулась и не сорвалась в недосягаемую вышину от наглого человека.
Сфокусировав мысли на ушных раковинах, по-прежнему пребывающих в повышенном тонусе, я, отвлекшись от далеких звуков, наконец-то смутно стал разбирать русскую речь:
– Тяжел, щегол! – один из мужиков раздраженно крякнул, усиливая тягу, – вымотался я, Феофан! Ой, вымотался! Сил нет. А еще с полверсты осилить нать!
– Полно тебе, Сергий! Да ради доброго дела сил жалко? Эва полегло народу в поле и в хоромах разрушенных… вот там то и намаемся. Почитай полтыщи наших схоронить придется… Монголы своих прибрали.
– Верно, верно… – согласился со своим соратником Феофан, – а что делать, что делать? – сокрушенно повторил он одно и тоже выражение дважды и, переведя дух, продолжил, – знамо судьбинушка у нас такая покойникам последнюю честь отдавать. Сколько веков уж одно и то же! Рубятся люди, все насытиться кровушкой не могут. Но вот что-что, а живого я вообще не чаял найти после позавчерашней рубки! Да еще и там, где некому бывать не надобно…
– К живому присмотреться треба! – еще более понизил речь Сергей, да так, что стало практически невозможно разбирать слова, – ты на него посмотри. Чудо-юдо какое-то! Дыра в груди, размером с пещеру, а заросла на глазах. Да и будет ли витязь русский, по своей воле в гроб к древним залезать? То-то и оно – мужик отпустил одну из рук, набожно перекрестившись, – зло пошло по Руси! Чую, выпустил этот щегол покойничка то… В его ли теле он пребывает или в чужом – один Господь ведает теперича. Но мы долг христианский выполним, да все разведаем. О! – с искренним облечением воскликнул спаситель, – за разговором и дорога пролетела! Домовой, отворяй ворота! Прибыли.
Сами по себе растворились скрипучие створки, богато покрытые мхом, открывая проход во двор, опоясанный невысоким, скорее декоративным тыном, в котором кое-где не хватало бревен, завалившихся и истлевших на земляной насыпи вала.
Моему полураскрытому взору предстала большая, и что чудно – каменная церковь из нескольких башен, с обвалившимися куполами, с узкими окнами-бойницами и широким провалом без дверей, ведущим внутрь промороженного, древнего помещения.
Огромное, гладкое зеркало, направленное в небо на конце широкой трубы, высовывалось наружу из раздвоенного купола центральной башни, устремив блестящее око в неведомые дали.
Невольно сложилось впечатление, что далеко не сразу подобное сооружение стало объектом христианского культа, а раньше использовалось совершенно в иных целях.
Особо не заморачиваясь моими ощущениями, два чудаковатых спасителя проволокли мое тело по ступенькам вверх, чем вызвали острый приступ боли в поврежденном позвоночнике.
Стараясь не выдать себя, я терпел столько, сколько позволило мне мое бедовое состояние и, едва черный провал развалившихся дверей поглотил меня, окунув в затхлое пространство огромного зала, как из моих побелевших уст вырвался постыдно-жалостливый стон.
– Феофан! Чу! Очухивается!
– Пущай очухивается. Мы на своей земле. Здесь наша сила. Тут мы сможем и атланта к ответу призвать, не то, что гиперборейца изломанного!
– В том то и чудо, что изломанного. Рана на груди заросла, а кости нет!
– Что чудо то, Сергий? Он так землю протряс, что, почитай лет десять будет восстанавливать кристалл души. Иссякла сила то. На рану еще хватило регенерации (мне было дико слушать из его уст столь витиеватое слово), а на спинку не хватило-то!
Мне пришлось изобразить беспамятство, чтобы до поры до времени не выдать окончательное возвращение в этот мир. План мой был прост и основан на наблюдениях: раз они до сей поры терпели вес моего тела, пытаясь донести меня до места собственного обитания, и при всем при этом не сделали зла, вытащив из плена древней усыпальницы, то им что-то нужно от меня. Следовательно, чем больше я разузнаю о своих неведомых благодетелях, подслушивая их беседы якобы в беспамятном состоянии, тем больше буду вооружен в дальнейших разговорах.
– Мается, – жалостливо сказал Сергей, чью личность я уже определял по более низкому и хриплому голосу, и манере слегка растягивать гласные.
– А то! – ответил ему более бойкий и быстрый Феофан, – Столько урона на себя принять. Был бы не ведун – сразу бы склеился, – поддакнул он своему товарищу.
– Да какой он ведун! – неожиданно вмешался третий, писклявый и тонкий голос, похожий на далекий шепот ребенка, – так еще, ведунчик. Не вырос еще. Тряс то землю не он, а его род. Да и сила в нем не ваша, не людская.
– А давно ли ты не человеком стал? – рассмеялся в ответ Сергий, – веков пятнадцать как домовых числишься всего и все, забыл свое начало?
– Забыл! Не нужно он мне, – возмутилось потустороннее существо, – меня первые люди здесь бросили, как недоношенного. Мамка с батькой предали. С сего момента нет родства мне с человеком! И вы не помогли!
– А кто мы, Дома, чтобы вмешиваться в людские судьбы?
– С ним то вмешались!
– А он, почитай, уже не совсем человек. Нужен он нам.
Не в силах побороть собственное любопытство, в ходе диалога, я слегка приоткрыл глаз, настолько тонко завуалировав движение дрожанием полусомкнутых ресниц, что мой наглый порыв не был замечен.
Тонкая, бледная тень неторопливо летела из мрака в мою сторону, при приближении оформляясь в образ полупрозрачного, низкого, обнаженного ребенка, навеки скрученного трескучим морозом в неестественных изломах тела – очевидно хранителя этой псевдо-церкви.
Теперь фальшивость христианской святыни была фактически подтверждена. Домовой (а это был он) никогда бы не смог обитать в святых местах православных и древних капищах, а посему купола на башнях были лишь необходимой маскировкой для тайного общества потрепанных бродяг. К тому же на них я не видел привычных крестов.
К тому же если двое мужчин смогли присмирить домового и заставить прислуживать себе, то передо мной, безусловно, стояли два не слабых мага, способных на многое. Следовало быть очень осторожным.
– Дома, будь добр, не терзай разговорами, – взмолился между тем Феофан, – перемести гостя в келью. Да глаз с него не спускай. Его еще проверить треба.
– Дома будь добр, Дома будь добр! – возмутилось потустороннее существо, – и после смерти мне покоя нет.
Домовой склонился над моим телом, и легко хлопнул в ладоши. Мне показалось, что на секунду неведомая сила приподняла меня над полом и вновь опустила на него. Но я ошибался.
Вновь провернув операцию с дрожанием ресниц, я понял, что вместо холодной парадной, оказался в небольшой, но уютной каменной келье, с узкой бойницей окна, закрытого тонким, прозрачным листом, похожим на зеркало без отражения.
Новый хлопок и израненная спина мягко коснулась твердой перины, удобно поддерживая поврежденную плоть.
– Дома следи! Дома смотри… достали – вздохнул домовой, – уйти хочу… навсегда… еще пятнадцать веков по договору осталось и отпустят колдуны. Пятнадцать веков… – сокрушенно шептал себе под нос мертвый ребенок.
Притворяться более не было сил. Вдоволь отоспавшись несколько суток, я решил сдаться, слабо пошевелив онемевшими руками. Ног не чувствовал совершенно. Оно и понятно – принять такой урон на позвоночный столб и не иметь возможности восстановиться…
Домовой, которого местные жители скромно называли именем Домы, тут же выполнил поручение своих властителей, хлопком переместив последних в мою келью, едва заметил моё «пробуждение».
– Очнулся! Давно? – спросил меня Феофан, увлеченно рассматривая мои зрачки.
– Еще с лесу. Речь обрел. Только сейчас.
– Оно и понятно. Не перетруждайся – чудаковатого вида отшельник сунул мне под мышку странное, холодное приспособление из стекла, – мы за тобой присмотрим и здоровье поправим, но за наше добро ты нам без утайки расскажешь все, что произошло в том злополучном склепе с момента извлечения кинжала. Хорошо?
– Хорошо, – выдохнул я, расслабленно откинувшись на свежие простыни, контрастирующие с затхлым духом каменной горницы.
Рассказывать пришлось долго. Маги-отшельники выпрашивали меня о мельчайших подробностях достопамятного дня, заодно и тестируя мои ответы при помощи странного, гудящего аппарата, с холодными липучками на нитках, опутавших тело.
Внимательно наблюдая за показаниями прибора, отшельники о чем-то тихо переговаривались друг с другом и, убедившись в праведности моих ответов, приняли мою версию произошедшего, благо, что я и не стремился обмануть своих спасителей.
– Ох и набедокурит Сет по миру, – сокрушенно качал головой Феофан, обсуждая со своим товарищем сложившееся положение, – силен еще был атлант.
– Силен, – соглашался с ним Сергей, – но нам по уговору нельзя было его добивать. Только следить и охранять. Доохранялись…
– Полно сокрушаться! Что с больным то делать? Случай клинический. Сил у Гамаюна трохи остались, разве что сердцу не заглохнуть. Вливать в кристалл свои силы бессмысленно. Собственную плоть быстро только душа лечит. А мы скелетный столб полностью не восстановим.
– Полностью с тобой согласен, коллега. В моей практике с подобными случаями я не сталкивался без малого, сорок тысячелетий!
– Все совсем печально? – вмешался я в разговор двух хранителей древних знаний и по их глазам понял все.
Мне показалось, что отныне и до конца своей длинной жизни я буду прикован к кровати в келье древнего народа, без права и возможности прогуляться на своих ногах по дивным просторам отеческой земли.
Феофан суетился надо мной, стараясь придать немеющему телу наиболее удобное положение. Перед этим, древний старик плотно спеленал низ туловища тканями, обосновав свои действия тем, что только полная статичность членов и туловища будет способствовать восстановлению подвижности и чувств.
– Почему я не могу восстать, Феофан? – я практически отчаялся, все больше переставая чувствовать жизненные токи в холодных конечностях, – я же залечил грудь. Почему костяной столб внутри меня не может зарасти также легко?
– Эх, Гамаюнушко, – сокрушался на то древний лекарь, – черный кинжал оружие весьма не простое, а древнее и страшное, – он, не отвлекаясь от дела, заковал большую часть туловища в неподвижный мешок, растягивая конечности над пространством кровати, – лезвие пронзило не только плоть, но и душу. Как говорили древние – астральное тело. Рубец в середине твоего тонкого тела обширен и нарушает множественное течение сил. Что-то еще работало в момент ранения, что-то прекратило со временем. Скажи спасибо, что еще жив, остался, Гамаюн! Мы приняли тебя. Здесь ты в безопасности.
– Не о безопасности я кручинюсь, Феофан! – я всколыхнулся остатками чувств, заставляя белый короб затрещать по швам, – неужто это навсегда? Неужто ничего нельзя сделать?
– Можно, Гамаюн, можно. Человеческий дух еще и не такое может. Но время надобно…
– Много?
– Леток этак пятьдесят – шестьдесят если все будет хорошо, благо ты стареешь не так, как обычные люди, благодаря силе своего противника.
– Пятьдесят?! Да это целая жизнь! А как же Варвара? Как мама?
– Отпусти их, Гамаюн, то не твоя, теперича кручина. Подобное колыхание духа к хворям и ведет. Пока не совладаешь с собой, так и останешься калекой навсегда. Соберись! Есть у меня одно лекарство для покоя! – Феофан только что закончил работу, утирая выбеленные руки чистой тряпкой, которую угодливо подсунул своему хозяину домовой, – а ну ка Дома! Перенеси ка больного, вместе с кроватью к телескопу.
– К телескопу? – с трудом повторил я незнакомое слово.
– К нему самому, – улыбнувшись, согласился со мной Хранитель.
Это изобретение древних переворачивает воображение! О Владимир! О, дорогие потомки! Ваше счастье, если вам хотя бы раз удалось взглянуть в бесконечные глубины космоса.
Едва Дома телепортировал меня в просторную палату, расположив кровать так, чтобы окуляр огромной трубы находился, как раз напротив моих глаз, как опытный Сергий, ожидавший моего визита, подложил небольшую подушку под мою голову.
Далее, древний хранитель расположился за большим столом полным странных, светящихся светлячков, замерших каждый на своем месте, и легкими движениями рук опустил массивную трубу мне на голову, погрузив сознание в далекие просторы холодных звезд.
Космос поглотил меня, вынудив позабыть о печали. На короткий момент созерцания для меня не существовало более ни хвори, ни страшных потрясений последних месяцев.
Тысячи светил величаво бороздили тьму, освещая пространство диковинными протуберанцами энергий. Сотни тысяч малых шаров, разных цветов и размеров неслись по своим орбитам, пронзая пространство вечным танцем траекторий. Холодные, мертвые астероиды, в вековом молчании, бездвижно висели на фоне млечного пути.
Это было прекрасно. Это было необычно. Впервые в жизни я почувствовал себя не более чем ничтожной частицей, в сравнении с вечным великолепием звезд. И это новое увлечение астрономией всецело поглотило меня, скрасив долгие годы немощи и телесной деградации.
Воодушевленный раскрывшимся космосом я воспрянул духом и пообещал, что, во что бы то ни стало вновь стану сильным и здоровым. Я искренне верил, что обнаружу способы вернуться в прежнее состояние, ведь главное продолжать поиски, ни смотря на неудачи!
Пятьдесят лет по меркам простого человека – срок непосильный для разума, запертого в безвольном теле. Этот срок необходимо было сократить, во что бы то ни стало, однако я предательски мало знал о процессах, протекающих внутри кристалла души.
Не знал я, но явно знали Феофан и Сергий.
Спасители с радостью отметили моей приподнятое настроение, знаменующее начало новой борьбы. Они, совершенно не медля, едва прозвучали первые вопросы про космос и про кристалл, с удовольствием предоставили полный доступ к невероятно обширной библиотеке обсерватории (именно так на самом деле назывался «монастырь» древних людей).
Старик Ульв, если бы был жив в эту пору, то всё же непременно умер в припадке зависти, узнав в какую редкую и уникальную читальню проник его сын!
В толстой веревке, зажатой в четырех руках мужчин, я узнал один из брошенных монголами арканов, который пригодился спасителям для того, чтобы вызволить меня из каменного плена. Предусмотрительные и опытные, незнакомцы, соорудили нехитрую волокушу из нескольких связанных плащей, один из которых, по иронии судьбы, явно принадлежал погибшему Евпатию, использовав накидку достойнейшего мужа нашего Отечества, и орудия степняков для доставки меня к неизвестному месту назначения.
Где было это место? Куда меня волокли? Высокие пики лесных гигантов махали мне промороженными верхушками на фоне солнечного голубого неба, стряхивая на лицо целые охапки снежных искр. Тропа была узкой, заросшей, отчего голые ветви деревьев неровным потолком неторопливо пролетали над головой, разрубая своей плотью далекие, редкие, белые облака
Немногочисленные снегири, радуясь короткому, теплому зимнему деньку весело щебетали, покачиваясь на рябинах, весело встречая идущую пару мужиков своими трелями.
Пташки нисколько ни боялись присутствия людей, в чем я воочию убедился, когда один из неизвестных спасителей (искренне хотелось верть в это на тот момент), мимоходом почесал алое брюшко маленькой птахе, от чего она даже не шелохнулась и не сорвалась в недосягаемую вышину от наглого человека.
Сфокусировав мысли на ушных раковинах, по-прежнему пребывающих в повышенном тонусе, я, отвлекшись от далеких звуков, наконец-то смутно стал разбирать русскую речь:
– Тяжел, щегол! – один из мужиков раздраженно крякнул, усиливая тягу, – вымотался я, Феофан! Ой, вымотался! Сил нет. А еще с полверсты осилить нать!
– Полно тебе, Сергий! Да ради доброго дела сил жалко? Эва полегло народу в поле и в хоромах разрушенных… вот там то и намаемся. Почитай полтыщи наших схоронить придется… Монголы своих прибрали.
– Верно, верно… – согласился со своим соратником Феофан, – а что делать, что делать? – сокрушенно повторил он одно и тоже выражение дважды и, переведя дух, продолжил, – знамо судьбинушка у нас такая покойникам последнюю честь отдавать. Сколько веков уж одно и то же! Рубятся люди, все насытиться кровушкой не могут. Но вот что-что, а живого я вообще не чаял найти после позавчерашней рубки! Да еще и там, где некому бывать не надобно…
– К живому присмотреться треба! – еще более понизил речь Сергей, да так, что стало практически невозможно разбирать слова, – ты на него посмотри. Чудо-юдо какое-то! Дыра в груди, размером с пещеру, а заросла на глазах. Да и будет ли витязь русский, по своей воле в гроб к древним залезать? То-то и оно – мужик отпустил одну из рук, набожно перекрестившись, – зло пошло по Руси! Чую, выпустил этот щегол покойничка то… В его ли теле он пребывает или в чужом – один Господь ведает теперича. Но мы долг христианский выполним, да все разведаем. О! – с искренним облечением воскликнул спаситель, – за разговором и дорога пролетела! Домовой, отворяй ворота! Прибыли.
Сами по себе растворились скрипучие створки, богато покрытые мхом, открывая проход во двор, опоясанный невысоким, скорее декоративным тыном, в котором кое-где не хватало бревен, завалившихся и истлевших на земляной насыпи вала.
Моему полураскрытому взору предстала большая, и что чудно – каменная церковь из нескольких башен, с обвалившимися куполами, с узкими окнами-бойницами и широким провалом без дверей, ведущим внутрь промороженного, древнего помещения.
Огромное, гладкое зеркало, направленное в небо на конце широкой трубы, высовывалось наружу из раздвоенного купола центральной башни, устремив блестящее око в неведомые дали.
Невольно сложилось впечатление, что далеко не сразу подобное сооружение стало объектом христианского культа, а раньше использовалось совершенно в иных целях.
Особо не заморачиваясь моими ощущениями, два чудаковатых спасителя проволокли мое тело по ступенькам вверх, чем вызвали острый приступ боли в поврежденном позвоночнике.
Стараясь не выдать себя, я терпел столько, сколько позволило мне мое бедовое состояние и, едва черный провал развалившихся дверей поглотил меня, окунув в затхлое пространство огромного зала, как из моих побелевших уст вырвался постыдно-жалостливый стон.
– Феофан! Чу! Очухивается!
– Пущай очухивается. Мы на своей земле. Здесь наша сила. Тут мы сможем и атланта к ответу призвать, не то, что гиперборейца изломанного!
– В том то и чудо, что изломанного. Рана на груди заросла, а кости нет!
– Что чудо то, Сергий? Он так землю протряс, что, почитай лет десять будет восстанавливать кристалл души. Иссякла сила то. На рану еще хватило регенерации (мне было дико слушать из его уст столь витиеватое слово), а на спинку не хватило-то!
Мне пришлось изобразить беспамятство, чтобы до поры до времени не выдать окончательное возвращение в этот мир. План мой был прост и основан на наблюдениях: раз они до сей поры терпели вес моего тела, пытаясь донести меня до места собственного обитания, и при всем при этом не сделали зла, вытащив из плена древней усыпальницы, то им что-то нужно от меня. Следовательно, чем больше я разузнаю о своих неведомых благодетелях, подслушивая их беседы якобы в беспамятном состоянии, тем больше буду вооружен в дальнейших разговорах.
– Мается, – жалостливо сказал Сергей, чью личность я уже определял по более низкому и хриплому голосу, и манере слегка растягивать гласные.
– А то! – ответил ему более бойкий и быстрый Феофан, – Столько урона на себя принять. Был бы не ведун – сразу бы склеился, – поддакнул он своему товарищу.
– Да какой он ведун! – неожиданно вмешался третий, писклявый и тонкий голос, похожий на далекий шепот ребенка, – так еще, ведунчик. Не вырос еще. Тряс то землю не он, а его род. Да и сила в нем не ваша, не людская.
– А давно ли ты не человеком стал? – рассмеялся в ответ Сергий, – веков пятнадцать как домовых числишься всего и все, забыл свое начало?
– Забыл! Не нужно он мне, – возмутилось потустороннее существо, – меня первые люди здесь бросили, как недоношенного. Мамка с батькой предали. С сего момента нет родства мне с человеком! И вы не помогли!
– А кто мы, Дома, чтобы вмешиваться в людские судьбы?
– С ним то вмешались!
– А он, почитай, уже не совсем человек. Нужен он нам.
Не в силах побороть собственное любопытство, в ходе диалога, я слегка приоткрыл глаз, настолько тонко завуалировав движение дрожанием полусомкнутых ресниц, что мой наглый порыв не был замечен.
Тонкая, бледная тень неторопливо летела из мрака в мою сторону, при приближении оформляясь в образ полупрозрачного, низкого, обнаженного ребенка, навеки скрученного трескучим морозом в неестественных изломах тела – очевидно хранителя этой псевдо-церкви.
Теперь фальшивость христианской святыни была фактически подтверждена. Домовой (а это был он) никогда бы не смог обитать в святых местах православных и древних капищах, а посему купола на башнях были лишь необходимой маскировкой для тайного общества потрепанных бродяг. К тому же на них я не видел привычных крестов.
К тому же если двое мужчин смогли присмирить домового и заставить прислуживать себе, то передо мной, безусловно, стояли два не слабых мага, способных на многое. Следовало быть очень осторожным.
– Дома, будь добр, не терзай разговорами, – взмолился между тем Феофан, – перемести гостя в келью. Да глаз с него не спускай. Его еще проверить треба.
– Дома будь добр, Дома будь добр! – возмутилось потустороннее существо, – и после смерти мне покоя нет.
Домовой склонился над моим телом, и легко хлопнул в ладоши. Мне показалось, что на секунду неведомая сила приподняла меня над полом и вновь опустила на него. Но я ошибался.
Вновь провернув операцию с дрожанием ресниц, я понял, что вместо холодной парадной, оказался в небольшой, но уютной каменной келье, с узкой бойницей окна, закрытого тонким, прозрачным листом, похожим на зеркало без отражения.
Новый хлопок и израненная спина мягко коснулась твердой перины, удобно поддерживая поврежденную плоть.
– Дома следи! Дома смотри… достали – вздохнул домовой, – уйти хочу… навсегда… еще пятнадцать веков по договору осталось и отпустят колдуны. Пятнадцать веков… – сокрушенно шептал себе под нос мертвый ребенок.
Притворяться более не было сил. Вдоволь отоспавшись несколько суток, я решил сдаться, слабо пошевелив онемевшими руками. Ног не чувствовал совершенно. Оно и понятно – принять такой урон на позвоночный столб и не иметь возможности восстановиться…
Домовой, которого местные жители скромно называли именем Домы, тут же выполнил поручение своих властителей, хлопком переместив последних в мою келью, едва заметил моё «пробуждение».
– Очнулся! Давно? – спросил меня Феофан, увлеченно рассматривая мои зрачки.
– Еще с лесу. Речь обрел. Только сейчас.
– Оно и понятно. Не перетруждайся – чудаковатого вида отшельник сунул мне под мышку странное, холодное приспособление из стекла, – мы за тобой присмотрим и здоровье поправим, но за наше добро ты нам без утайки расскажешь все, что произошло в том злополучном склепе с момента извлечения кинжала. Хорошо?
– Хорошо, – выдохнул я, расслабленно откинувшись на свежие простыни, контрастирующие с затхлым духом каменной горницы.
Рассказывать пришлось долго. Маги-отшельники выпрашивали меня о мельчайших подробностях достопамятного дня, заодно и тестируя мои ответы при помощи странного, гудящего аппарата, с холодными липучками на нитках, опутавших тело.
Внимательно наблюдая за показаниями прибора, отшельники о чем-то тихо переговаривались друг с другом и, убедившись в праведности моих ответов, приняли мою версию произошедшего, благо, что я и не стремился обмануть своих спасителей.
– Ох и набедокурит Сет по миру, – сокрушенно качал головой Феофан, обсуждая со своим товарищем сложившееся положение, – силен еще был атлант.
– Силен, – соглашался с ним Сергей, – но нам по уговору нельзя было его добивать. Только следить и охранять. Доохранялись…
– Полно сокрушаться! Что с больным то делать? Случай клинический. Сил у Гамаюна трохи остались, разве что сердцу не заглохнуть. Вливать в кристалл свои силы бессмысленно. Собственную плоть быстро только душа лечит. А мы скелетный столб полностью не восстановим.
– Полностью с тобой согласен, коллега. В моей практике с подобными случаями я не сталкивался без малого, сорок тысячелетий!
– Все совсем печально? – вмешался я в разговор двух хранителей древних знаний и по их глазам понял все.
Мне показалось, что отныне и до конца своей длинной жизни я буду прикован к кровати в келье древнего народа, без права и возможности прогуляться на своих ногах по дивным просторам отеческой земли.
Феофан суетился надо мной, стараясь придать немеющему телу наиболее удобное положение. Перед этим, древний старик плотно спеленал низ туловища тканями, обосновав свои действия тем, что только полная статичность членов и туловища будет способствовать восстановлению подвижности и чувств.
– Почему я не могу восстать, Феофан? – я практически отчаялся, все больше переставая чувствовать жизненные токи в холодных конечностях, – я же залечил грудь. Почему костяной столб внутри меня не может зарасти также легко?
– Эх, Гамаюнушко, – сокрушался на то древний лекарь, – черный кинжал оружие весьма не простое, а древнее и страшное, – он, не отвлекаясь от дела, заковал большую часть туловища в неподвижный мешок, растягивая конечности над пространством кровати, – лезвие пронзило не только плоть, но и душу. Как говорили древние – астральное тело. Рубец в середине твоего тонкого тела обширен и нарушает множественное течение сил. Что-то еще работало в момент ранения, что-то прекратило со временем. Скажи спасибо, что еще жив, остался, Гамаюн! Мы приняли тебя. Здесь ты в безопасности.
– Не о безопасности я кручинюсь, Феофан! – я всколыхнулся остатками чувств, заставляя белый короб затрещать по швам, – неужто это навсегда? Неужто ничего нельзя сделать?
– Можно, Гамаюн, можно. Человеческий дух еще и не такое может. Но время надобно…
– Много?
– Леток этак пятьдесят – шестьдесят если все будет хорошо, благо ты стареешь не так, как обычные люди, благодаря силе своего противника.
– Пятьдесят?! Да это целая жизнь! А как же Варвара? Как мама?
– Отпусти их, Гамаюн, то не твоя, теперича кручина. Подобное колыхание духа к хворям и ведет. Пока не совладаешь с собой, так и останешься калекой навсегда. Соберись! Есть у меня одно лекарство для покоя! – Феофан только что закончил работу, утирая выбеленные руки чистой тряпкой, которую угодливо подсунул своему хозяину домовой, – а ну ка Дома! Перенеси ка больного, вместе с кроватью к телескопу.
– К телескопу? – с трудом повторил я незнакомое слово.
– К нему самому, – улыбнувшись, согласился со мной Хранитель.
Это изобретение древних переворачивает воображение! О Владимир! О, дорогие потомки! Ваше счастье, если вам хотя бы раз удалось взглянуть в бесконечные глубины космоса.
Едва Дома телепортировал меня в просторную палату, расположив кровать так, чтобы окуляр огромной трубы находился, как раз напротив моих глаз, как опытный Сергий, ожидавший моего визита, подложил небольшую подушку под мою голову.
Далее, древний хранитель расположился за большим столом полным странных, светящихся светлячков, замерших каждый на своем месте, и легкими движениями рук опустил массивную трубу мне на голову, погрузив сознание в далекие просторы холодных звезд.
Космос поглотил меня, вынудив позабыть о печали. На короткий момент созерцания для меня не существовало более ни хвори, ни страшных потрясений последних месяцев.
Тысячи светил величаво бороздили тьму, освещая пространство диковинными протуберанцами энергий. Сотни тысяч малых шаров, разных цветов и размеров неслись по своим орбитам, пронзая пространство вечным танцем траекторий. Холодные, мертвые астероиды, в вековом молчании, бездвижно висели на фоне млечного пути.
Это было прекрасно. Это было необычно. Впервые в жизни я почувствовал себя не более чем ничтожной частицей, в сравнении с вечным великолепием звезд. И это новое увлечение астрономией всецело поглотило меня, скрасив долгие годы немощи и телесной деградации.
Воодушевленный раскрывшимся космосом я воспрянул духом и пообещал, что, во что бы то ни стало вновь стану сильным и здоровым. Я искренне верил, что обнаружу способы вернуться в прежнее состояние, ведь главное продолжать поиски, ни смотря на неудачи!
Пятьдесят лет по меркам простого человека – срок непосильный для разума, запертого в безвольном теле. Этот срок необходимо было сократить, во что бы то ни стало, однако я предательски мало знал о процессах, протекающих внутри кристалла души.
Не знал я, но явно знали Феофан и Сергий.
Спасители с радостью отметили моей приподнятое настроение, знаменующее начало новой борьбы. Они, совершенно не медля, едва прозвучали первые вопросы про космос и про кристалл, с удовольствием предоставили полный доступ к невероятно обширной библиотеке обсерватории (именно так на самом деле назывался «монастырь» древних людей).
Старик Ульв, если бы был жив в эту пору, то всё же непременно умер в припадке зависти, узнав в какую редкую и уникальную читальню проник его сын!
