Я многое предполагал, утруждая голову каскадами мыслей, но я не ожидал, что зло придёт от людей, которых я поклялся защищать от внешнего врага.
Видимо Мстислав хорошо проинструктировал своих людей, к тому же богато снабдив в дорогу множеством бочек с хмельными медами и винами, притуплявшими их эмоциональный фон.
Когда мы прочесывали лес, перемешавшись с людьми Мстислава, громкий крик ночной совы огласил дневную чащу и предатели, превосходящие нас числом, разом обнажили клинки, ударив в спину.
Бой был короток, полон путаницы и от того еще более яростен. Сражение привело практически к полному, взаимному уничтожению и лишь я, раненный в плечо, да еще два соратника, не обладающие магическими навыками, переводя дух, осматривали страшные последствия вероломного предательства.
Тела. Множество окровавленных, изуродованных тел русских повсюду. И хоть подобных картин я уже видел немало за свой век, но до слез, до глубины души поражало предательство Мстислава и то, что мертвецы, все без исключения, были братьями по крови.
Медленно отходя от битвы, я еще не до конца настроил рассудок на нужный лад, поэтому не мог холодно и адекватно мыслить, пребывая в боевом угаре. И тут, пользуясь моим замешательством, отодвинув морок, показался тот, ради которого мы прибыли сюда.
Вернее та…
Взмахнув кривым, сучковатым посохом, чёрная ведунья легко призвала восстать из небытия сразу десяток павших тел, вселив в них по своему велению, всю мелкую нежить окрестного леса.
Восставшие гули были практически невосприимчивы к ударам наших клинков. Они шли и шли вперёд, с закатившимися, белыми очами и, прижав к кустам, на моих глазах изорвали последних живых товарищей, стоящих подле до конца.
Лишь после того, как пал последний, я, стесненный его присутствием, вынул Кладенец, разрубив три тела напополам. Большего сделать не дали, прижав мою руку к твердому стволу берёзы, и спеленали меня своими мёртвыми конечностями по рукам и ногам.
Даже разрубленные напополам мертвецы, приблизившись на обрубках рук (удар пришелся так, что в большинстве своём отсек ладони восставшим гулям), они телами прижали мои ноги, выполняя команды своей хозяйки. И лишь убедившись, что я полностью обезврежен, чёрная ведунья раскрыла рот:
– Ох, прости, Торопка. Не по своей воле я чиню тебе великое зло, – неожиданно знакомый голос раздался из-под капюшона, огорошив крепче, чем удар обуха.
Я без труда узнал этот голос. И в одночасье понял все страшные последствия нашей запланированной врагами встречи:
– Так значит, Варвара, ради своей чёрной силы, ты предала Родину? Молодец. Сильна! Видна! Ты добилась истинного величия, что смогла обезвредить меня так легко!
– Я понимаю твой гнев, Гамаюн. Ты никогда меня не простишь. Об этом я просить не смею. Но тебя же предупреждали по-хорошему! Ты чересчур сильно поднял гордую голову и стал опасен даже Сету, а он чересчур опытный игрок, чтобы допускать твою присутствие на шахматной доске! Особенно, после пробуждения Кладенца. Особенно после отказа служить ему! Так что ты сам выписал себе смертельный приговор. Себе. Ордену. И своей возлюбленной с детьми.
– Кана! – прошептал я, понимая всю невозможную несправедливость текущего положения дел, – да я тебя…
Это был абсолютно новый уровень владения собственным кристаллом. Новый уровень способностей и возможностей, подхлёстнутый небывалой волной гнева, страха и отчаяния.
Грани кристалла закипели, чернея на глазах. Мне даже не нужно было шевелить руками.
Гули вспыхнули, обращаясь в пепел, разлетаясь прахом вместе с вековыми стволами берёз, и даже Варвара ничего не смогла противопоставить волне чёрного огня, получив тяжелые ожоги лица и тела. Успев выставить почти бесполезную защиту, она была далеко отброшена вглубь леса, рухнув без сознания в колючие кусты.
С ней я мог разобраться немедленно, но… Кана! Вот о ком я истинно беспокоился.
Я никогда не телепортировался по памяти, да еще на столь большие расстояния. Свои появлением, слегка не вписавшись в обеденный зал терема Мстислава, я обрушил потолок, разворотив часть стены, и абсолютно целым выбрался во двор, в ореоле мёртвого пламени.
Я был безумен, а поэтому видел намного дальше и намного глубже, чем обычно. Но я опоздал. Кана висела во дворе, на воротах, в назидание всем прочим врагам и союзникам Мстислава, вместе с изрубленными ведунами, охранявшими её.
Сняв любимую с ворот, обрубив ударом Кладенца веревку, обвившую нежную шею, я с собственной женой на руках шел по терему, выжигая любого, кто вставал на моём пути.
Мстислава я чувствовал. Он забился в погреб, и дико смердя страхом, молился своему Богу. Тщетно. Я был его Богом в этот момент.
Погибал он медленно и страшно, провариваясь, распадаясь по частям под дикий вой и плач сорванной глотки.
Насытившись местью, чувствуя, что пылающий терем вот-вот обрушиться, похоронив меня под обломками, я совершил еще более невозможный поступок, перекинувшись в Рязанское княжество, в саму цитадель Ордена, во внутренний двор где с треснувшим и абсолютно чёрным кристаллом всё еще сжимал в руках горсть пепла, оставшуюся вместо тела любимой.
И здесь был враг. Невозбранной оставался только кремль, опоясывающий древнюю обсерваторию. Пригород, всё прочее пространство цитадели Ордена, обуяло пляшущее пламя, которое потешаясь над людским горем, длинными языками поднималось над стеной.
Как символ целой эпохи разбитых надежд, телескоп обсерватории был оплавлен и искореженной трубой, блестя остатками драгоценного стекла, мертвым, чёрным провалом смотрел в дневное небо.
Подняться по ступеням самостоятельно я уже не сумел, благо, что в абсолютно пустой обсерватории, случайным образом оказались несколько послушников, которые несли внутрь каменных помещений очередного раненного со стены, пораженного стрелой в ногу.
Именно они, следующим заходом, доставили меня в келью, уложив на чистые перины.
Весть о моём неожиданном возвращении быстро разнеслась среди рядов защитников, приподнимая дух, и уже спустя пятнадцать минут, после того, как моё измученное, покрытое потом и грязью, тело, коснулось кровати, подле меня уже стоял последний Хранитель обсерватории, с полным докладом о текущем, плачевном положении дел:
– Мы почувствовали неладное, и подняли тревогу, – мрачно поведал мне о недавних событиях выживший Феофан, – не смотря на то, что передние дозоры сплоховали, позволив наступающим монголам вырезать их без сигнала тревоги.
Голова Феофана была перевязана чистым тряпьем с потеками крови, а на правом глазу красовался огромный, кровавый синяк. Тем не менее, вопреки грозной обстановке, одет он был, как и всегда, то есть в длинный, просторный халат учёного.
– Выдало тысячу «бешенных» то, что обычная баба за водой пошла и издали завидела, как вырезают дозорных. Она тревогу и подняла. Пригород потеряли сразу. Крепость взяли, спустя два часа беспрерывного штурма. На стены лезли все – и шаманы, собранные со всех концов Монголии, и сами «бешенные», которые не бояться ровным счётом ничего. Ни бога, ни чёрта. Первый штурм погас у кремля, ценой неимоверных потерь среди личного состава. В том числе и Сергий пал у ворот, пытаясь противопоставить свою силу силе самого Сета. И он здесь, друг мой. А значит наше поражение – вопрос ближайших часов.
Было видно, как остро Хранитель переживал гибель старого друга, а поэтому пребывал в столь мрачном состоянии, в котором я не видел его за все долгие годы нашей дружбы. Впрочем, и я был чернее тучи, в изнеможении растекшись по перинам в своей келье, ибо последствия практически полной гибели кристалла, были тотальны.
Ни человек, ни ведун не выдержали бы такой натуги, однако невидимым стержнем, концентрируясь вокруг старого, душевного рубца, меня еще держала на этом свете сила столь древняя, что о существовании её можно было слагать легенды. Сила древнего рода атлантов.
Однако, старые раны, поддерживаемые за счёт энергий кристалла, не получая должной подпитки, резко обострились, почувствовавшись острой и ноющей болью по всему организму. Особенно ныл некогда сломанный позвоночник, от чего ноги практически не слушались своего израненного хозяина.
– Что тут творилось, Гамаюн! – продолжал вещать мне Феофан, – никогда еще земля не видела столь быстрой и страшной битвы, в которой сошлись колдуны и маги со всех сторон! И мы сдюжили первую волну, только благодаря жертве моего друга. Он один на один вышел с древним атлантом, вынудив его отступить, но выплеснул столько силы, что умер у меня на руках. Много веков его жизни кончились достойно. Но это был только первый акт осады. Враг откатился, чтобы выждать подкрепления и пойти на новый штурм. У нас осталось мало сил. Мы обречены, Гамаюн. Однако дети твои и самые младые воспитанники практически не имеют потерь. Они вместе с раненными бойцами внизу, в подвальных помещениях.
– А Владимир?
– Ты же знаешь своего гордого сына. Он на стене. И стойко принимает все тяготы первого сражения. Он даже убил…
– Не хочу знать, сколько, Феофан. Прости, – с кашлем, я приподнялся, оперевшись мокрой спиной на стенку кровати, – так рано! Ох, не ведал я, что старшему отпрыску придётся так рано измарать руки в крови. И всему виной моя излишняя гордыня, – избавившись от нового приступа, под обеспокоенный взгляд Феофана, я руками скинул голые, непослушные ноги на пол, собирая последние ресурсы организма для ходьбы.
Обречены.
Это слово раздалось в полупустом мозгу, возвращая к жизни не сильного ведуна, но слабого и противоречивого человека. Превозмогая дикую боль, я медленно, пошатываясь встал, преисполненный решимости действовать:
– Спасибо, что спас моих детей, Феофан! Век не забуду твоей услуги. Орден пал. Он горел ярко, но недолго, успев сотворить много разных дел руками своих послушников. Но Алый Орден это еще не всё, на чем держится наша жизнь. Завтра мы примем бой, дорогой Феофан, но уже без тебя. Собирай детей и ретируйся быстро. Как я понимаю, со стороны Северной чащи осадить крепость полностью невозможно, а посему, завтра, мы организуем прорыв, в которой уйдут дети. Будущее нашей страны.
– Не сдюжим, Гамаюн. Ты в такой форме…
– Обязаны сдюжить, Феофан. А теперь оставь меня. Мне нужен особый сон, в котором предстоит непростой разговор.
– Астральный мир ныне для тебя опасен, – встал и Феофан, и взял меня одной рукой за плечо, – не знаю, какие дела ты там затеял, и что решил выкружить, но обратно можешь не вернуться.
– Все будет хорошо. Вот только мне нужно средство, которое вы еще с Сергием изобрели. Погружающее в сон. После потрясений боюсь не уснуть.
Феофан все понял. Может даже больше, чем я предполагал. С потускневшим взглядом он приказал домовому принести нужное снадобье, и когда он выполнил приказ, собственноручно уложил меня обратно на койку, не смотря на мои протесты, и сам же влил синий, сладкий напиток мне в губы.
Уходя, Хранитель обсерватории бросил на меня странный взгляд, полный тоски, и, затворив скрипучую дверь, удрученно покачал головой.
Постыдный план складывался на ходу.
Под действием снадобья уснул предельно быстро. На помощь медикаменту пришла предельная усталость мнившего дня.
Тёмная Поляна встретила меня пустотой улиц, и тихим шепотом проклятых людей, запершихся в избах, чтобы не гулять по серому, мёртвому туману, полному зловещих призраков и картин, который навеки окутал это злачное место.
«Только бы она еще не успела очнуться!» – надеялся я на бессознательность Варвары, понимая, сколь серьезный удар нанес ей своей вспышкой гнева.
И к великому счастью, она была обнаружена там же, сидя на телеге и прикрывая одной ладонью обезображенное ожогом лицо:
– Варвара! – обратился я к ней, чувствуя, как тяжело мне удерживать своё сознание в пространстве сна, а поэтому пришлось сразу перейти к делу, – если в тебе еще жива та девчонка из Дормисловой Поляны, и если тебе действительно важно, чтобы я простил тебя, мне нужна твоя помощь… Я хочу…
– Встретиться с Сетом? – из тумана выступил древний атлант, пребывая в своей настоящей форме высокого мужчины, с неестественно вытянутой головой, – я знаю, и я здесь. Но не слишком ли поздно ты возжелал увидеть меня?
– Что ты делаешь здесь?
– Своим ударом чёрного пламени ты чуть ли не отправил Варвару к праотцам. Я пришёл забрать её из лап Морены, – Сет держался величаво и надменно, понимая, что я ему ныне не опасен, – Это все, что ты хотел спросить?
– Нет, – мне с трудом удалось пересилить себя, чтобы сказать следующее, – пощади меня и моих детей, Сет. Ты итак дал понять, что я не прав, и что я напрасно отвергал твоё предложение перейти на твою сторону.
– Похвально, – слегка улыбнулся древний атлант, удивляясь моей покладистости, – но у всего есть своя цена в разное время. Раньше я предлагал тебе достойную сдачу. Сейчас условия немного иные.
– Какие же? Распустить Алый Орден?
– Нет, что ты! Твоё детище принадлежит тебе по праву, является идеей и мне не нужно. Я даже сохраню тебе обсерваторию и немалую казну. Я позволю остаться тебе в услужение и ста ученикам. Но прочие, а их по моим подсчетам осталось около двухста, уедут со мной в Орду. И это только первое условие сдачи.
– Каково второе?
– Ты собственноручно убьешь Феофана…
– Это неприемлемо.
– Ух ты, какой принципиальный! Подумай, Гамаюн. И подумай хорошо. Твой отчаянный план по прорыву в Северном направлении читаем также хорошо, как чёрный текст на дорогом листе бумаги при дневном свете!
«Как? Откуда?» – пронеслось в голове. Мой враг был воистину велик и либо считывал все вероятности, либо мог читать мысли.
– Ты смотришь так недоуменно, – продолжал древний атлант, приблизившись к телеге с Варварой, – В твоих глазах вопросы. Откуда я это знаю? Все просто. Для этого не нужно даже читать мысли, ибо, будучи на твоем месте я бы мыслил ровно также. Поэтому в случае отказа твоих людей перебьют с особой жестокостью при первой же попытке прорыва.
Неестественно длинной рукой он погладил девушку по голове, от чего она вздрогнула и задрожала, как осина под порывами ветра. Моя бывшая возлюбленная явно боялась своего нового хозяина, не смотря на теплое отношение к ней и покровительство.
– Но я не смогу. Феофан сделал мне столько добра…
– Это уже лучше. Сомнения есть фундамент будущего согласия. Тогда я войду в твою голову, завладев телом и сам все устрою. Ты будешь только наблюдать.
Сет щелкнул пальцами и на туманной площади появился исхудалый, измученный Урянгутай, которому хозяин позволил почувствовать несколько часов свободы.
Молодой, некогда сильный сын Субудая был полностью сломлен морально:
– Не соглашайся, урусут! – зашептал призрак окровавленными губами и в глазах его застыло вечное безумие, – он сам дьявол во плоти! Никто из живых не способен мыслить так, как он! Никто! Он потешается над нашей природой, играя в угоду самому себе! Чужая боль и страдания дарят ему наслаждение. Он мастер утонченных пыток е тела, но души. Поэтому ты жив, и будешь жить....
– Заткнись! – Сет махнул рукой, и душа Урянгутая, с воем, скрылась во мраке улицы, – напоминаю, у тебя нет выбора.
– Будет третье условие?
– Будет. Меч-Кладенец, принадлежащий моему врагу, должен быть уничтожен. И когда его клинок, по твоему приказу, раствориться в воздухе, я войду в крепость на правах победителя, чтобы принять твою сдачу на глазах твоих же подчиненных. Так что, по рукам?
Видимо Мстислав хорошо проинструктировал своих людей, к тому же богато снабдив в дорогу множеством бочек с хмельными медами и винами, притуплявшими их эмоциональный фон.
Когда мы прочесывали лес, перемешавшись с людьми Мстислава, громкий крик ночной совы огласил дневную чащу и предатели, превосходящие нас числом, разом обнажили клинки, ударив в спину.
Бой был короток, полон путаницы и от того еще более яростен. Сражение привело практически к полному, взаимному уничтожению и лишь я, раненный в плечо, да еще два соратника, не обладающие магическими навыками, переводя дух, осматривали страшные последствия вероломного предательства.
Тела. Множество окровавленных, изуродованных тел русских повсюду. И хоть подобных картин я уже видел немало за свой век, но до слез, до глубины души поражало предательство Мстислава и то, что мертвецы, все без исключения, были братьями по крови.
Медленно отходя от битвы, я еще не до конца настроил рассудок на нужный лад, поэтому не мог холодно и адекватно мыслить, пребывая в боевом угаре. И тут, пользуясь моим замешательством, отодвинув морок, показался тот, ради которого мы прибыли сюда.
Вернее та…
Взмахнув кривым, сучковатым посохом, чёрная ведунья легко призвала восстать из небытия сразу десяток павших тел, вселив в них по своему велению, всю мелкую нежить окрестного леса.
Восставшие гули были практически невосприимчивы к ударам наших клинков. Они шли и шли вперёд, с закатившимися, белыми очами и, прижав к кустам, на моих глазах изорвали последних живых товарищей, стоящих подле до конца.
Лишь после того, как пал последний, я, стесненный его присутствием, вынул Кладенец, разрубив три тела напополам. Большего сделать не дали, прижав мою руку к твердому стволу берёзы, и спеленали меня своими мёртвыми конечностями по рукам и ногам.
Даже разрубленные напополам мертвецы, приблизившись на обрубках рук (удар пришелся так, что в большинстве своём отсек ладони восставшим гулям), они телами прижали мои ноги, выполняя команды своей хозяйки. И лишь убедившись, что я полностью обезврежен, чёрная ведунья раскрыла рот:
– Ох, прости, Торопка. Не по своей воле я чиню тебе великое зло, – неожиданно знакомый голос раздался из-под капюшона, огорошив крепче, чем удар обуха.
Я без труда узнал этот голос. И в одночасье понял все страшные последствия нашей запланированной врагами встречи:
– Так значит, Варвара, ради своей чёрной силы, ты предала Родину? Молодец. Сильна! Видна! Ты добилась истинного величия, что смогла обезвредить меня так легко!
– Я понимаю твой гнев, Гамаюн. Ты никогда меня не простишь. Об этом я просить не смею. Но тебя же предупреждали по-хорошему! Ты чересчур сильно поднял гордую голову и стал опасен даже Сету, а он чересчур опытный игрок, чтобы допускать твою присутствие на шахматной доске! Особенно, после пробуждения Кладенца. Особенно после отказа служить ему! Так что ты сам выписал себе смертельный приговор. Себе. Ордену. И своей возлюбленной с детьми.
– Кана! – прошептал я, понимая всю невозможную несправедливость текущего положения дел, – да я тебя…
Это был абсолютно новый уровень владения собственным кристаллом. Новый уровень способностей и возможностей, подхлёстнутый небывалой волной гнева, страха и отчаяния.
Грани кристалла закипели, чернея на глазах. Мне даже не нужно было шевелить руками.
Гули вспыхнули, обращаясь в пепел, разлетаясь прахом вместе с вековыми стволами берёз, и даже Варвара ничего не смогла противопоставить волне чёрного огня, получив тяжелые ожоги лица и тела. Успев выставить почти бесполезную защиту, она была далеко отброшена вглубь леса, рухнув без сознания в колючие кусты.
С ней я мог разобраться немедленно, но… Кана! Вот о ком я истинно беспокоился.
Я никогда не телепортировался по памяти, да еще на столь большие расстояния. Свои появлением, слегка не вписавшись в обеденный зал терема Мстислава, я обрушил потолок, разворотив часть стены, и абсолютно целым выбрался во двор, в ореоле мёртвого пламени.
Я был безумен, а поэтому видел намного дальше и намного глубже, чем обычно. Но я опоздал. Кана висела во дворе, на воротах, в назидание всем прочим врагам и союзникам Мстислава, вместе с изрубленными ведунами, охранявшими её.
Сняв любимую с ворот, обрубив ударом Кладенца веревку, обвившую нежную шею, я с собственной женой на руках шел по терему, выжигая любого, кто вставал на моём пути.
Мстислава я чувствовал. Он забился в погреб, и дико смердя страхом, молился своему Богу. Тщетно. Я был его Богом в этот момент.
Погибал он медленно и страшно, провариваясь, распадаясь по частям под дикий вой и плач сорванной глотки.
Насытившись местью, чувствуя, что пылающий терем вот-вот обрушиться, похоронив меня под обломками, я совершил еще более невозможный поступок, перекинувшись в Рязанское княжество, в саму цитадель Ордена, во внутренний двор где с треснувшим и абсолютно чёрным кристаллом всё еще сжимал в руках горсть пепла, оставшуюся вместо тела любимой.
И здесь был враг. Невозбранной оставался только кремль, опоясывающий древнюю обсерваторию. Пригород, всё прочее пространство цитадели Ордена, обуяло пляшущее пламя, которое потешаясь над людским горем, длинными языками поднималось над стеной.
Как символ целой эпохи разбитых надежд, телескоп обсерватории был оплавлен и искореженной трубой, блестя остатками драгоценного стекла, мертвым, чёрным провалом смотрел в дневное небо.
Глава 10. Полная смена ролей
Подняться по ступеням самостоятельно я уже не сумел, благо, что в абсолютно пустой обсерватории, случайным образом оказались несколько послушников, которые несли внутрь каменных помещений очередного раненного со стены, пораженного стрелой в ногу.
Именно они, следующим заходом, доставили меня в келью, уложив на чистые перины.
Весть о моём неожиданном возвращении быстро разнеслась среди рядов защитников, приподнимая дух, и уже спустя пятнадцать минут, после того, как моё измученное, покрытое потом и грязью, тело, коснулось кровати, подле меня уже стоял последний Хранитель обсерватории, с полным докладом о текущем, плачевном положении дел:
– Мы почувствовали неладное, и подняли тревогу, – мрачно поведал мне о недавних событиях выживший Феофан, – не смотря на то, что передние дозоры сплоховали, позволив наступающим монголам вырезать их без сигнала тревоги.
Голова Феофана была перевязана чистым тряпьем с потеками крови, а на правом глазу красовался огромный, кровавый синяк. Тем не менее, вопреки грозной обстановке, одет он был, как и всегда, то есть в длинный, просторный халат учёного.
– Выдало тысячу «бешенных» то, что обычная баба за водой пошла и издали завидела, как вырезают дозорных. Она тревогу и подняла. Пригород потеряли сразу. Крепость взяли, спустя два часа беспрерывного штурма. На стены лезли все – и шаманы, собранные со всех концов Монголии, и сами «бешенные», которые не бояться ровным счётом ничего. Ни бога, ни чёрта. Первый штурм погас у кремля, ценой неимоверных потерь среди личного состава. В том числе и Сергий пал у ворот, пытаясь противопоставить свою силу силе самого Сета. И он здесь, друг мой. А значит наше поражение – вопрос ближайших часов.
Было видно, как остро Хранитель переживал гибель старого друга, а поэтому пребывал в столь мрачном состоянии, в котором я не видел его за все долгие годы нашей дружбы. Впрочем, и я был чернее тучи, в изнеможении растекшись по перинам в своей келье, ибо последствия практически полной гибели кристалла, были тотальны.
Ни человек, ни ведун не выдержали бы такой натуги, однако невидимым стержнем, концентрируясь вокруг старого, душевного рубца, меня еще держала на этом свете сила столь древняя, что о существовании её можно было слагать легенды. Сила древнего рода атлантов.
Однако, старые раны, поддерживаемые за счёт энергий кристалла, не получая должной подпитки, резко обострились, почувствовавшись острой и ноющей болью по всему организму. Особенно ныл некогда сломанный позвоночник, от чего ноги практически не слушались своего израненного хозяина.
– Что тут творилось, Гамаюн! – продолжал вещать мне Феофан, – никогда еще земля не видела столь быстрой и страшной битвы, в которой сошлись колдуны и маги со всех сторон! И мы сдюжили первую волну, только благодаря жертве моего друга. Он один на один вышел с древним атлантом, вынудив его отступить, но выплеснул столько силы, что умер у меня на руках. Много веков его жизни кончились достойно. Но это был только первый акт осады. Враг откатился, чтобы выждать подкрепления и пойти на новый штурм. У нас осталось мало сил. Мы обречены, Гамаюн. Однако дети твои и самые младые воспитанники практически не имеют потерь. Они вместе с раненными бойцами внизу, в подвальных помещениях.
– А Владимир?
– Ты же знаешь своего гордого сына. Он на стене. И стойко принимает все тяготы первого сражения. Он даже убил…
– Не хочу знать, сколько, Феофан. Прости, – с кашлем, я приподнялся, оперевшись мокрой спиной на стенку кровати, – так рано! Ох, не ведал я, что старшему отпрыску придётся так рано измарать руки в крови. И всему виной моя излишняя гордыня, – избавившись от нового приступа, под обеспокоенный взгляд Феофана, я руками скинул голые, непослушные ноги на пол, собирая последние ресурсы организма для ходьбы.
Обречены.
Это слово раздалось в полупустом мозгу, возвращая к жизни не сильного ведуна, но слабого и противоречивого человека. Превозмогая дикую боль, я медленно, пошатываясь встал, преисполненный решимости действовать:
– Спасибо, что спас моих детей, Феофан! Век не забуду твоей услуги. Орден пал. Он горел ярко, но недолго, успев сотворить много разных дел руками своих послушников. Но Алый Орден это еще не всё, на чем держится наша жизнь. Завтра мы примем бой, дорогой Феофан, но уже без тебя. Собирай детей и ретируйся быстро. Как я понимаю, со стороны Северной чащи осадить крепость полностью невозможно, а посему, завтра, мы организуем прорыв, в которой уйдут дети. Будущее нашей страны.
– Не сдюжим, Гамаюн. Ты в такой форме…
– Обязаны сдюжить, Феофан. А теперь оставь меня. Мне нужен особый сон, в котором предстоит непростой разговор.
– Астральный мир ныне для тебя опасен, – встал и Феофан, и взял меня одной рукой за плечо, – не знаю, какие дела ты там затеял, и что решил выкружить, но обратно можешь не вернуться.
– Все будет хорошо. Вот только мне нужно средство, которое вы еще с Сергием изобрели. Погружающее в сон. После потрясений боюсь не уснуть.
Феофан все понял. Может даже больше, чем я предполагал. С потускневшим взглядом он приказал домовому принести нужное снадобье, и когда он выполнил приказ, собственноручно уложил меня обратно на койку, не смотря на мои протесты, и сам же влил синий, сладкий напиток мне в губы.
Уходя, Хранитель обсерватории бросил на меня странный взгляд, полный тоски, и, затворив скрипучую дверь, удрученно покачал головой.
Постыдный план складывался на ходу.
Под действием снадобья уснул предельно быстро. На помощь медикаменту пришла предельная усталость мнившего дня.
Тёмная Поляна встретила меня пустотой улиц, и тихим шепотом проклятых людей, запершихся в избах, чтобы не гулять по серому, мёртвому туману, полному зловещих призраков и картин, который навеки окутал это злачное место.
«Только бы она еще не успела очнуться!» – надеялся я на бессознательность Варвары, понимая, сколь серьезный удар нанес ей своей вспышкой гнева.
И к великому счастью, она была обнаружена там же, сидя на телеге и прикрывая одной ладонью обезображенное ожогом лицо:
– Варвара! – обратился я к ней, чувствуя, как тяжело мне удерживать своё сознание в пространстве сна, а поэтому пришлось сразу перейти к делу, – если в тебе еще жива та девчонка из Дормисловой Поляны, и если тебе действительно важно, чтобы я простил тебя, мне нужна твоя помощь… Я хочу…
– Встретиться с Сетом? – из тумана выступил древний атлант, пребывая в своей настоящей форме высокого мужчины, с неестественно вытянутой головой, – я знаю, и я здесь. Но не слишком ли поздно ты возжелал увидеть меня?
– Что ты делаешь здесь?
– Своим ударом чёрного пламени ты чуть ли не отправил Варвару к праотцам. Я пришёл забрать её из лап Морены, – Сет держался величаво и надменно, понимая, что я ему ныне не опасен, – Это все, что ты хотел спросить?
– Нет, – мне с трудом удалось пересилить себя, чтобы сказать следующее, – пощади меня и моих детей, Сет. Ты итак дал понять, что я не прав, и что я напрасно отвергал твоё предложение перейти на твою сторону.
– Похвально, – слегка улыбнулся древний атлант, удивляясь моей покладистости, – но у всего есть своя цена в разное время. Раньше я предлагал тебе достойную сдачу. Сейчас условия немного иные.
– Какие же? Распустить Алый Орден?
– Нет, что ты! Твоё детище принадлежит тебе по праву, является идеей и мне не нужно. Я даже сохраню тебе обсерваторию и немалую казну. Я позволю остаться тебе в услужение и ста ученикам. Но прочие, а их по моим подсчетам осталось около двухста, уедут со мной в Орду. И это только первое условие сдачи.
– Каково второе?
– Ты собственноручно убьешь Феофана…
– Это неприемлемо.
– Ух ты, какой принципиальный! Подумай, Гамаюн. И подумай хорошо. Твой отчаянный план по прорыву в Северном направлении читаем также хорошо, как чёрный текст на дорогом листе бумаги при дневном свете!
«Как? Откуда?» – пронеслось в голове. Мой враг был воистину велик и либо считывал все вероятности, либо мог читать мысли.
– Ты смотришь так недоуменно, – продолжал древний атлант, приблизившись к телеге с Варварой, – В твоих глазах вопросы. Откуда я это знаю? Все просто. Для этого не нужно даже читать мысли, ибо, будучи на твоем месте я бы мыслил ровно также. Поэтому в случае отказа твоих людей перебьют с особой жестокостью при первой же попытке прорыва.
Неестественно длинной рукой он погладил девушку по голове, от чего она вздрогнула и задрожала, как осина под порывами ветра. Моя бывшая возлюбленная явно боялась своего нового хозяина, не смотря на теплое отношение к ней и покровительство.
– Но я не смогу. Феофан сделал мне столько добра…
– Это уже лучше. Сомнения есть фундамент будущего согласия. Тогда я войду в твою голову, завладев телом и сам все устрою. Ты будешь только наблюдать.
Сет щелкнул пальцами и на туманной площади появился исхудалый, измученный Урянгутай, которому хозяин позволил почувствовать несколько часов свободы.
Молодой, некогда сильный сын Субудая был полностью сломлен морально:
– Не соглашайся, урусут! – зашептал призрак окровавленными губами и в глазах его застыло вечное безумие, – он сам дьявол во плоти! Никто из живых не способен мыслить так, как он! Никто! Он потешается над нашей природой, играя в угоду самому себе! Чужая боль и страдания дарят ему наслаждение. Он мастер утонченных пыток е тела, но души. Поэтому ты жив, и будешь жить....
– Заткнись! – Сет махнул рукой, и душа Урянгутая, с воем, скрылась во мраке улицы, – напоминаю, у тебя нет выбора.
– Будет третье условие?
– Будет. Меч-Кладенец, принадлежащий моему врагу, должен быть уничтожен. И когда его клинок, по твоему приказу, раствориться в воздухе, я войду в крепость на правах победителя, чтобы принять твою сдачу на глазах твоих же подчиненных. Так что, по рукам?
