Пролог
«Маленькая деревенька на отшибе страны, окруженная со всех сторон плотной стеной дремучего леса. Не известно по каким причинам, но ещё с давних времен древесина местных сосен, елей, дубов, берёз, многочисленных кустов волчьей ягоды, да можжевеловых порослей, все как одна были: черны как уголь и прочны как алмаз. Даже местное зверьё славилось темным окрасом и бoльшими, в отличии от их собратьев из других ореолов обитания, размерами. Старая, скорее, древняя церковь на возвышенности под светом луны поблёскивала куполами из стали. Молнии так часто били в прежние деревянные, что в итоге церковь обнесли камнем, а верха обтянули металлом. Жаль, что из шести уцелел лишь центральный крест. Да и тот покосился, то ли от времени, то ли от тяжести бремени, возложенного на него.
Среди народа из соседних сёл ходили слухи, что деревня эта была проклята. Путники пропадали, караваны исчезали, в каждом доме жило по ведьме, а заправляла всем нечисть.
Вскоре, дошли эти байки и до нашего прихода. Понятия не имея, где кроется истина, Отец Икон, на свою беду, отправился самолично выяснить это. Будучи послушником при том же монастыре, я покинул родные стены вслед за Батюшкой с единственным наставлением от собратьев: «Да поможет вам Бог!»
Разобраться где чёрное, а где белое в веренице всех этих сплетен, казалось пустым делом. Почему вы услышали горечь сожаления в моих речах? Все потому что в этой истории даже рисовое зерно чернее взгляда порочной цыганки. Жизнью своей я обязан двум баринам, Благослови их Господь! После пережитых злоключений, к моему стыду, веры в сердце поубавилось. Кто бы только знал, с какими страхами мне довелось повстречаться», – писал в своем дневнике бывший послушник при святом дворе Успенского монастыря Владимирской губернии, Тихон Кoбинов.
Глава 1
На второй день пути хромая лошадка дотянула приходскую повозку с двумя святыми до придорожного трактира. Благо, ни один разбойник из встреченных ими не посмел обобрать слуг Господа. Выкупив за медяк комнату на чердаке с парой лежанок и одной огромной дырой в крыше, они уснули. Посреди ночи сон прислужника прервало ржание коней, затем смех двух людей. Не сдержав любопытства, он, стараясь не разбудить Батюшку, пробрался в коридор. Спустившись на первый этаж, его вниманию предстали молодые офицеры. Заняв поодаль столик, он прислушался. Речи баринов увлекали, а истории полностью захватили внимание юного Тихона. Потеряв счёт времени, он опомнился только тогда, когда господа начали вставать из-за стола. Чтобы избежать неловкой сцены, послушник незаметной тенью вернулся на чердак. Забираясь под покрывало, через дыру в крыше он увидел первые рассветные лучи. Бросив мимолётный взгляд на Отца Икона, Тихон закрыл глаза. Внезапно посетившая мысль заставила его вновь проснуться. Он нервно посмотрел на лежанку Батюшки.
«Пресвятая Богородица!» – его крик поднял на уши бoльшую часть постояльцев. На чердак тут же понабежало, кому не лень. Одним из последних, расталкивая гостей, ввалился хозяин трактира. На красном лице пульсировали вздутые вены, со лба стекал пот в три ручья, а косые глаза метали искры.
«Святые Отцы, зачем же молиться столь громко?» – задыхаясь, проворчал он. В ответ на его слова прозвучала фраза, обеспечившая жильцов этого двора бессонницей ещё на долгий срок:
«Отец Икон… Он пропал...»
Поверить словам послушника было трудно. Но ранее трактирщик самолично принял медяк от второго попа, назвавшегося Отцом Иконом. Не долго думая, он куда-то убежал, вскоре вернувшись с зажжённой свечой в руке. Ещё раз оглядев пыльный чердак совместно с худой разносчицей, факт пропажи Отца Икона подтвердился:
«Ни следа, во те на...», – трактирщик в недоумении развёл руками.
Взволнованного послушника увели вниз и позволили под надзором карманного лика Николая Угoдника утешиться высокоградусной наливочкой. Трактирщик понятия не имел, что делать. Покумекав с поварихой о лихой судьбинушке ожидающей их, стоит вестям дойти до Святейшего Синода, в мыслях тут же полетели головы. Трактирщик набрался смелости и пинками отправил костлявую девку будить господ офицеров. Лучше уж брань двух баринов, чем гнев государыни.
Ждать пришлось недолго. Очередной крик раздался в трактире:
«Ааа! Чудовище! Лириииль, друууг! Спасиии!»
«...», – трактирщик подавился медовухой, которую в тот самый момент пил. Повариха захохотала в голос.
«Это он спросонья не разглядел», – красный как рак, зачем-то пояснил трактирщик.
«И слава Богу! Если б разглядел, то и вовсе ослеп», – продолжила насмехаться над вкусами старого извращенца дородная повариха.
Старик лишь скрипнул гнилыми зубами, но ругаться с Агафьей не посмел. Эта женщина голыми руками разрывает туши кабанов, а про хилое тельце трактирщика и говорить не стоит. Повариха проводила с ухмылкой на устах щуплую спину Савелия. Она его презирала и скрывать этого даже не пыталась.
Старик зашёл в свою каморку, в тёмном углу комнатушки он опустился на колени и вынул одну из половиц, достал замотанное в тряпьё своё сокровище — чудом раздобытую бутылку заморского виски.
Скрипя сердцем, прижимая бутыль к груди, он поднялся на второй этаж и не спеша подошёл к распахнутой двери одного из господ. В проеме уже кто-то стоял. Подойдя ближе, Савелий узнал в человеке спутника кричащего барина. Друг красавца-брюнета, миловидный юноша с русыми кудрями, все это время спокойно наблюдал представление со стороны, запивая впечатления сладким компотом. Когда он успел сходить на кухню за ним, — оставалось лишь догадываться.
Не успел старик и слова вымолвить, как услышал:
«А здешние трактирщики умеют жить на широкую ногу», – его обдало холодом ледяных глаз. Некогда наивный юноша превратился в ястреба. Детские черты Лириля исчезли, уступив место его настоящей личности, Валериану Карачевскому, — дознавателю императорского двора. Ноги старика подкосились.
«Барин, примите, несколько лет назад я её нашёл вблизи поместья графьёв. Мне бы духа не хватило украсть, Богом клянусь!»
«То, что духа не хватило бы, верю. Чего хотел? Говори кратко», – эти серые глаза, словно тиски, сжимали душонку жалкого старика.
Сильнее обняв бутыль, дрожащим голосом трактирщик пролепетал:
«Беда у нас, барин. Святой Отец пропал...», — и снова протянул запечатанный сургучом виски.
Внезапно, пугающий взгляд пропал. Старику Савелию показалось, словно, он Оку переплыл. Обессиленный трактирщик сполз по стене, развалившись полусидя прямо на грязном полу в коридоре. Спустя несколько минут, у него спросили:
«Когда это произошло?»
«Барин, совсем недавно. Я поэтому и послал Улю потревожить Ваш сон».
Сероглазый офицер бросил взгляд на кровать в комнате. Завернувшись в одеяло, как гусеница в кокон, его друг-ловелас всем видом показывал, насколько сильно потрясло его ранимую душу лицо дурнушки, горе-будительницы.
«Хм… Свидетели?»
«Только второй слуга Божий, но он ничего не видел. Как заприметил пропажу, сразу тревогу забил...» – Савелий стёр выступивший пот с лица, попутно пару раз дёрнув себя за куцую бородку, желая прийти в чувства. Боль помогла, и вскоре на бледном старческом лице выступил легкий румянец.
«Друг, заканчивай, дело есть», – повелительный тон Валериана заставил его товарища быстро прекратить «ребяческие игры». Спустя пару вдохов рядом с невысоким Карачевским возвышался уже при параде высокий и широкоплечий брюнет, — Роман Растопчин. Как ни странно, из этих двоих бoльший страх вызывал субтильный Карачевский.
«Веди», – одно слово заставило трактирщика подскочить на ноги и засеменить к лестнице на первый этаж.
Добравшись до кухни, они застали вусмерть пьяного послушника, о чем-то плачущего маленькой иконке, приставленной к банке с соленьями напротив.
Осознав ситуацию, старик схватил со стола склянку с горящей свечой в ней, резво развернулся и вновь направился наверх. Барины молча последовали за ним.
На чердаке, с момента обнаружения исчезновения Отца Икона, ничего не изменилось. Старик растерянно начал топтаться у порога. Растопчин забрал свечу у трактирщика и осторожно вошёл внутрь.
Он аккуратно подсвечивал каждый тёмный угол, щели, пока Карачевский осматривал их. Время тянулось мучительно долго. Наконец, тишину нарушил очередной приказ:
«Подсвети дыру».
На одной из щепок висел оторванный лоскут. Валериан снял его, а затем потер между пальцев.
«Судя по материалу, это принадлежит одеянию Батюшки...», – подытожил он. Из его рук чёрный кусок ткани перекочевал к Растопчину. Тот сразу же прижал лоскут к носу и сделал глубокий вдох.
«Ммм… Женщина. Определённо. Дорогой парфюм. Дайте подумать... Точно! Это несомненно «Prieres De Minuit», тц-тц, навыки без практики угасают», – расстроенно вздохнул брюнет.
В рассветных лучах, проникающих сквозь дыру в крыше, он выглядел особенно прекрасно. От его жемчужной кожи исходило перламутровое сияние, пленительным изумрудом горели глаза, длинные ресницы и аккуратные брови, точно очерченные скулы, нежно-розовые губы. Если описать Романа Растопчина одной фразой — древнегреческий Бог.
Шокированный трактирщик сглотнул. Глядя на загипнотизированного старика, Валериан лишь улыбнулся.
Его друг был также умен, как и привлекателен, но многие упускали это из виду. Роман же в свою очередь ценил способность Валериана противостоять его обаянию. Люди желают всеобщей любви и обожания. Но он, как никто другой знает, что среди воздыхателей друзей не бывает.
«Говоришь, женщина?», – голос Валериана разрушил красоту мгновения. Очнувшийся Савелий лихорадочно затряс головой.
«Извиняйте, господа офицеры...», – просипел старик и выбежал из комнатушки.
«Ах, моя красота — поистине страшное оружие», – запрокинув голову, засмеялся Растопчин.
«Значит, «Полуночные Молитвы»… Недешёвое удовольствие», – прервал его самолюбование Карачевский.
«Странно и то, что старика похитили через эту дыру. Как женщине это удалось?» – в ответ на свой же вопрос, Роман в недоумении пожал плечами.
«Что ж, утро вечера мудренее. Позже опросим послушника. А сейчас, спать!» – Валериан задул свечу и покинул чердак.
«Эй! Подожди меня!», – закричал Растопчин и помчался вслед за ушедшим другом.
Глава 2
«Похмелье —, никак иначе, — дьявольские происки. Начинать день с этого дурного занятия — грешно», – слова приходского наставника гулким эхом раздались в больной голове одного послушника. В нос ударил запах подгоревшей каши, к горлу внезапно подкатил давече ночной перекус. Нащупать баночку со святой водицей никак не удавалось. Кто-то услужливо вложил в руку Тихона гранёный стакан.
Не долго думая, он одним глотком влил содержимое в себя, после чего закашлялся в сильнейшем приступе. Кислый и одновременно солёный вкус рассола чуть не заставил помятого слугу Господа увидеться с Создателем раньше времени.
«Ээх… Я умер?.. Ради всего святого, не молчите», – простонал хмельной послушник.
«Рановато собрался на упокой», – ехидные слова вмиг отрезвили.
Тихон приоткрыл глаза, дневной свет принёс с собой резкую, мучительную боль.
«Ууу…»
«Не знал, что в монастырях привечают зелёного змия», – насмешливый тон второго человека столь возмутил страдающего Тихона, что он, превозмогая себя, выпрямился и распахнул покрасневшие глаза.
«Ну наконец! Были вынуждены вести себя бесцеремонно… Святой… Отец...» – Тихон сразу же узнал в говорившем одного из вчерашних господ. Позади него стоял второй. Загремели горшки, мимо пробежала худая разносчица.
«Ах ты ж, косорукая дура!» – фраза ещё не была закончена, как девки и след простыл. Агафья в чувствах сплюнула на пол.
«Выходит, мы на кухне. Если б таким оказался рай, было бы печально…» – чувство юмора послушника позабавило Растопчина. Но строгий взгляд друга не позволил тому вставить ни слова.
«Послушник. Послушник Тихон. Вы то уж точно знаете разницу в санах в отличии от простого люда?» – Тихон вздохнул, сжимая обеими руками виски. Казалось, его голова превратилась в колокол, по которому с усердием попеременно с каждой стороны бьют звонари.
«Что ж, Тихон, позволь тогда и нам представиться: Роман Растопчин», – высокий брюнет подмигнул и обнажил белые зубы в улыбке.
«Валериан Карачевский», – более сухо произнёс женственный юноша.
«И чем же я побеспокоил двух баринов, стесняюсь спросить?» – любезничать с господами желания не было, да и состояние не располагало к хорошему расположению духа.
«Как пропал Отец Икон? Что произошло?», – начал допрос Валериан, в то же время садясь на скамью слева от послушника. Справа сел Растопчин. Тихон оказался зажат.
«Боитесь, что сбегу? Немного отстранитесь, дышать нечем. Если и побегу, то в сторону усадьбы. Но чуть позже. Сейчас я даже стоять не в силах, не то что, бежать».
«Ранее трактирщик тоже упоминал усадьбу. О чем речь?» – шёпотом поинтересовался Роман Растопчин.
«Барины, велите запрячь лошадей. В пути всё расскажу, а если солгу, чтоб провалиться мне сквозь землю», – также тихо ответил послушник.
Оба офицера переглянулись, после чего Растопчин вышел с кухни. Вплоть до его возвращения Валериан Карачевский не издал ни звука.
В течение получаса карета была запряжена, сундуки погружены, в одном из них, незаметно для посторонних глаз, спрятали послушника. Гнедые рысаки в предвкушении рыли землю.
«Ноо! Пошли, родимые!», – коренастый кучер взмахнул хлыстом, прозвучал щелчок, и кони сорвались с места, оставляя трактир в облаке пыли.
***
С высоты птичьего полёта, просёлочная дорога походила на бежевую змею, ползущую по зелёной лужайке. Четырёхместная карета, как маленькая блоха, мчалась по её длинному туловищу.
Преодолев версту1, кучер натянул поводья, экипаж остановился.
Дневное солнце, как и положено для летних месяцев, палило беспощадно. Сукно кареты нагрелось настолько, что могло запросто обжечь.
Прикрывая глаза ладонями от прямых лучей, друзья-офицеры выскочили наружу. Растопчин ловко забрался на запятки2 и постучал по боковине крайнего сундука. Послышался шорох. Одним мощным рывком крышку изнутри открыла бледная рука, и на свет показался послушник Тихон. Он на мягких ногах осторожно переместился с крыши экипажа, не без помощи Романа Растопчина, на мягкое сидение кареты. Кучер захлопнул сундук и вернулся на своё место.
«Трогай!» – донеслось до его чуткого уха. Барин сказал — холоп сделал. Громко присвистнув, он хлестнул вожжами по спинам лошадей, и экипаж возобновил движение.
Пока троица ехала, послушник успел поведать о слухах, из-за которых, собственно, Отец Икон и решился на сиё путешествие: о странных пропажах и исчезновениях людей на землях графской семьи, о ведьмах, о нечисти и ещё о многом другом. Барины улыбнулись, но спорить не стали. По их мнению: «Негоже переубеждать недалёкого человека, зацикленного на вере в нечто эфемерное». Так они отзывались о Боге. Растопчин и Карачевский были ещё теми богохульниками. Лишь спустя век появится в обществе невероятно точный термин, характеризующий эту парочку, — нигилист.
Тихон сразу уловил тайные мысли господ. Он обиженно насупился и замолчал. Весь оставшийся путь прошёл в неловкой тишине под скрип рессоров3, да стук отлетающих в корпус кареты камней из-под копыт гнедой тройки.
