Глава 1. Подарок
Каждый выход на улицу, как вылазка в стан врага: на голове — глубокий капюшон, в сумке — шокер-фонарь, в карманах — перцовый баллончик и отпугиватель собак, маршрут — малолюдный. А утром и вечером, когда собачники выгуливают своих зверюг, лучше и вовсе не покидать квартиру.
Сегодня тоже надо было дома сидеть.
Меряя шагами пустынное фойе языкового центра, Лера то и дело поглядывала на выход. Хотелось уйти, сбежать. Сомнения, которые она гнала по пути сюда, становились все плотнее, тяжелее, и лишь в одном она было уверена на все сто: на работу ее не примут. А даже случись такое чудо, она не сможет встать лицом к целому классу. Точно не сможет. От одной мысли в кишках крутит. Кстати, ученики вправе потребовать, чтобы им заменили преподавателя, скажут, мол, мы деньги платим не за цирк уродцев. Всё! На фиг собеседование!
Она решительным шагом направилась к двери. Боковым зрением уловила взгляд вахтерши — придирчиво-брезгливый, с нотками торжества и удовлетворения. В груди полыхнуло обидой, и Лера с силой захлопнула за собой дверь. Вернее, попыталась. Доводчики не позволили, сработали с мягким шелестом. Бездушные железяки! Даже они смеялись над ней!
В тамбуре она столкнулась с модной дамочкой. Та вскинула сердито прищуренные глаза, но сказать ничего не успела. Зрачки ее расширились от испуга, воздух с писком вырвался из груди, и дамочка отскочила. Что ж, в замкнутом пространстве да так неожиданно... Вполне понятная реакция. Но все равно бесит!
Лера сжала губы и вышла.
Осенний воздух охладил разгоряченные щеки и притушил раздражение. Лера остановилась. А может все-таки попробовать? Иначе что говорить родителям? «Конечно, я сходила на собеседование! С вахтершей... А что? Очень даже стильная старушка, в курсе происходящего». Блин, мама с папой так надеялись, что она вылезет наконец из своей скорлупы, начнет общаться с коллегами, с кем-нибудь подружится... Да она и сама не прочь.
Лера медленно выдохнула и вернулась в тамбур. Дубль два... Она приоткрыла дверь в фойе, но опять засомневалась, замешкалась, и в этот миг до нее донесся разговор.
— Ходила здесь, как тигрица по клетке, разве что хвостом не била, — рассказывала вахтерша. — Ну я и спросила, чего, мол, изволите. Так и узнала, что на преподавателя она метит. Ну я и подумала, куда ж она с таким-то лицом, прости Господи. Порасспросила ее, узнала, что студентка-заочница, и сказала, мол, не возьмут тебя, доучись вначале.
— Вы верно сказали, Вера Ивановна, — ответил вахтерше властный женский голос. Наверняка та самая дамочка.
Затем послышался стук каблуков, но вахтерша продолжила бубнить:
— Вы, Анна Сергеевна, не волнуйтесь, я ей конечно прямо такого не заявила. А то люди ж разные бывают, мало ли какие слухи пустит. Ну, вы понимаете...
— Да-да, Вера Ивановна, вы совершенно правы. Я бы все равно отказала девушке с таким... изъяном.
— Вот и я так подумала, — в голосе вахтерши послышалось облегчение, и она затараторила: — А то ведь знает-то много: и английский, и немецкий... даже латынь!
— Да? — женщина будто задумалась, но в следующий миг отрезала: — Все равно! С таким лицом только пугать, а не учить!
Раздались уверенные шаги к лестнице, вахтерша что-то довольно заворчала, а Лера прикрыла дверь. Ну, вот и собеседование с директрисой... Черт побери, лучше было сразу уйти!
***
Шаг печатался сам собой. С каждым ударом каблука злость должна была вбиваться в асфальт, впитываться в землю электрическим разрядом, но она, наоборот, только разбухала, вспышками ярости теснила грудь.
Вот значит как! За спиной обсудили, пугалом назвали... Еще, небось, и порадовались, что не с ними такая фигня... А в глаза-то! Мол, молодые специалисты нам нужны, вы только доучитесь. А что скажут, когда она доучится? Еще причину выдумают, или просто скажут, что вакансия уже занята... Да и дело-то не в работе. Репетиторства хватает... Но нельзя же так. Несправедливо!
И вообще, её ученики только при первой встрече пугаются, а потом, ничего, привыкают.
Резко свернув за угол, Лера сделала еще два злых широких шага и замерла. Воздух сбился в груди плотным комком, а вспотевшие ладони сквозь плащ вцепились в баллончик и отпугиватель.
Собака!
Толстенькая, низенькая псина, неспешно семенила навстречу, останавливаясь у каждого дерева и столба.
Лера попятилась. Не отрывая глаз от псины, бочком-бочком, перебежала дорогу и лишь тогда прерывисто выдохнула. А затем, оглядываясь и еле сдерживаясь, чтобы не перейти на бег, бросилась к Театралке: пускай там вечно полно народу, и пускай все таращатся на ее шрамы, но это же люди! Не собаки!
Как и ожидалось, народ на Театралке шастал туда-сюда, да еще потоки студентов из Политеха перетекали через площадь из одного корпуса в другой. А вот перед администрацией собралась непривычная группа. Один человек что-то говорил, остальные просто держали транспаранты. Защитники Шиеса… Чего они здесь-то забыли?
Лера постаралась проскользнуть незамеченной, однако седая женщина в теплой вязаной кофте заступила ей дорогу и протянула листовку. Лера от растерянности взяла. Обычно промоутеры пихали свои рекламки кому угодно, но только не ей, а тут надо же — осчастливили.
В листовке говорилось что-то о спасении планеты, о том, что «вместе мы справимся»...
Лера скомкала бумажку, даже не вчитываясь. Да уж, «справимся»! Властям плевать, кто прав, кто нет! Захотят, так и вовсе сделают из России одну всеобщую свалку, а сами уедут за границу.
Да и вообще, с ее лицом пикеты не устраивать, а разгонять.
Лера натянула капюшон еще глубже, сунула руки в карманы и побрела домой.
***
Мама встретила ее еще в дверях.
— Совсем закрутилась с этими сборами, – пожаловалась она, испытующе глядя на Леру: – Будто не пару подростков на месяц провожаю, а целую армию на войну.
Лера раздевалась, слушая краем уха о сборах братьев — им предстояли соревнования по карате — и старательно избегая вопросительного материнского взгляда.
Они прошли на кухню.
— Не взяли? – тихо спросила мама.
Напряжение, сквозившее в ее голосе и движениях, раздражало. Лучше бы просто помолчать. Лера дернула плечами и буркнула:
— Нет. Хотят, чтоб сначала универ закончила.
Мама побарабанила пальцами по столу, потом вскинула голову.
— Чай будешь?
— Буду.
Они достали из холодильника половинку торта и расставили чашки. Тут же, словно почуяв вкусненькое, на кухню заявились братья, Димка с Санькой.
Димка затолкал в рот кусок торта и пробубнил:
— Как сходила?
Не успела Лера ответить, как мама сыпанула вопросами:
— Ты сказала, что училась не в школе, а дома, на семейном? Что несколько языков? А может им американский акцент надо?
— Мам, — прервала ее Лера. — Не в этом дело...
Мама застыла. Лера, криво улыбнувшись, повторила:
— Просто мне надо доучиться самой.
— Ну да... Им, наверное, диплом нужен.
— А, пускай! Мне и не хотелось... И вообще, у меня завтра новый ученик.
— Но может в другое место попробуешь? Сейчас столько центров...
— Мам, там то же самое будет.
— Да почему?
— Потому, — отрезала Лера и сердито забренчала ложкой по чашке.
В наступившем молчании звук разлетелся, как предупреждающий сигнал — не спрашивайте, не подходите и, вообще, отстаньте! Ну в самом деле, что изменится-то? Шрамы точно так же отпугнут любого другого работодателя.
Санька толкнул брата и повел глазами на Леру.
— Подарок, – произнес одними губами.
Димка обрадованно вскочил и выбежал с кухни.
— Ты куда?! – крикнула мама. – Допей сначала!
— Сейчас он вернется. – Санька неспешно встал, пригладил волосы и одернул футболку.
Потом с важным видом повернулся к Лере. Спустя мгновенье на кухню влетел взъерошенный Димка и, переглянувшись с братом, выпалил:
— Лер, мы ж из-за соревнований не успеем на твой день рождения, так что сейчас подарим...
Он протянул бархатную черную коробочку.
Лера ахнула. Неужели серьги купили? Но Димка сказал:
— Мы подумали, серьги у тебя уже есть, цепочка тоже, и вот... колечко…
Лера бережно открыла коробочку и чуть не рассмеялась. Колечко?! Эту штуковину они называют колечком?!
Вот что у парней-подростков в голове? Подарить девушке огромную серебряную печатку! И с чем? С римским богом Солнца!
— С днем рождения, сестренка, – улыбнулся Санька. – Видишь – солнышко! Чтобы путь твой был светел.
— Спасибо... — прошептала Лера.
В носу защипало от подступивших слез. Лера встала и порывисто обняла братьев.
— Спасибо, — всхлипнула им в подбородки (и когда так вымахали?). – Вы сами мои солнышки.
Мама с умилением смотрела на них, но когда все успокоились и расселись, проворчала:
— Плохая примета – заранее поздравлять.
Димка с Санькой чуть сникли, и Лера, заметив это, отмахнулась:
— Глупости, мам! Бабкины суеверия.
Полчаса спустя, валяясь на кровати, Лера любовно осмотрела и примерила подарок. А стильное же колечко! И на ее тонких пальцах выглядит так выразительно, драматично даже.
В прихожей хлопнула входная дверь, послышался голос отца. Сейчас зайдет.
И точно, он заглянул сразу же.
— Мама сказала, в центре отправили доучиваться.
— Ага...
Отец задумчиво прошелся по комнате, остановился напротив стеллажа с книгами и наконец спросил:
— Что делать собираешься?
Лера потеребила кончик косы, распушила его и, разглядывая, словно самое увлекательное в мире зрелище, проворчала:
– У меня и так дел полно. Что еще-то?
— Тебе разве не скучно? Учишься-учишься... других учишь... Неужели не хочется чего-то большего?
Лера пожала плечами. Большего? Ну, разве что свою семью. Встретить однажды мужчину, с которым они полюбят друг друга, и любить будут вечно, и доживут до ста лет, и умрут в один день... В общем, обычные девичьи фантазии, но сбудутся они уж точно не в языковом центре.
— Тебе слишком хорошо с нами! — отец начал сердиться. Он не повысил голос, ни взглядом, ни жестом не дал понять, что злится на ее пассивность, но Лера видела — сердится.
Она попыталась перевести разговор в шутку:
— А зачем выходить из зоны комфорта, если можно жить в зоне комфорта?
Однако отец был настроен серьезно.
— Лера... Мы с мамой уже давно откладываем, сумма накопилась приличная, хватит на все оставшиеся операции. Я понимаю, ты хотела сама... Но давай ты в этот раз возьмешь деньги, а сама уж дальше. Согласна?
Лера молчала, не в силах ответить. Перед глазами встали холодные, пахнущие хлоркой коридоры клиники и залитая ярким светом операционная.
Сколько часов (или дней?) Лера провела там, каждый раз ожидая чуда и каждый раз разочаровываясь? Да, шрамы потихоньку исчезали, но она продолжала расти и вместе с ней росла кожа, рубцы искажались, соединительная ткань натягивалась... Сейчас, в двадцать лет, наверное, самое время заняться лицом вплотную, наверное, сейчас-то все бы выправили, до конца. Но опять операции, восстановление, боль...
А что если снова все надежды пойдут прахом? Или, наоборот, станет она нормальной, красивой даже, ведь на здоровую-то половину лица она хорошенькая... Что тогда? Все изменится?
Или нет?
Лера, не поднимая глаз, глухо спросила:
– Пап, а вдруг меня и... после нигде не возьмут?
– Что за ерунда? – отец сел рядом и, приобняв за плечи, заглянул ей в лицо. – Возьмут, конечно. Погоди, еще драться за тебя будут! И вообще, путей много. Захочешь, так и вовсе свой центр откроешь.
— Чур меня, чур! — отмахнулась Лера. Чуть помолчав, она выдавила кривую полуулыбку и спросила: — Выгоняете, значит?
Отец встал.
— Ну, дочь! Да живи с нами хоть до пенсии – мама только рада будет. Только, знаешь... хочется все-таки увидеть, как птенчик наш крылья расправит.
***
Отец давно ушел, и братья за стеной уже притихли, а Лера все ворочалась в кровати. Слова отца не давали покоя.
Нет, она вовсе не собиралась провести в своей комнатке всю жизнь. Но что если и впрямь подзадержалась?
Лера скользнула пальцами по щеке. Причудливая вязь тонких твердых ниточек и три длинных бугристых рубца. Один пересекает висок, второй присоединяется к нему от глаза, третий на уровне уха. Рваные полосы тянутся к подбородку, цепляя по пути уголок рта, и искажают лицо даже при малейшей улыбке. По сравнению с ними поперечный рубец совсем небольшой. Но именно тут щека была разорвана. В дыре белели зубы, и можно было высунуть кончик языка.
Еще несколько операций... Что, если, и правда, решиться? Может возьмут на работу и глазеть перестанут, как на Франкенштейна.
А может и парень появится...
Глава 2. Сон в руку
Жаркий июльский полдень. Пыльная дорога. С одной стороны – золотая стена пшеницы, с другой — редколесье, наполненное солнцем и птичьими трелями. По дороге бежит двухлетний мальчуган. За ним спешит девочка лет семи. Темные брови, русая коса, яркое хлопковое платье, из-под которого выглядывают сбитые коленки. Большие серые глаза сердито сверкают. Девочка кричит брату:
– Димка, стой! Подождем родителей!
Мальчишка только хохочет и бежит быстрее. Девочка останавливается. Оглядывается. Поворот еще скрывает родителей, и не понятно, близко они или далеко. Может вот-вот покажутся из-за раскидистого куста бушмелы, а может задержались и не спеша обрывают спелые ягоды, едят, собирают в плетеную корзину, взятую под малину. До малинника еще далеко, а бордовая сладкая россыпь — вот она, только руку протяни. Девочка и сама бы залезла в манящие заросли, но надо присматривать за братом.
Внезапный порыв ветра будит невесомую пыль, закручивает ее волчком и толкает девочку вперед, за хохочущим карапузом. Стремительная тень набегает на дорогу, приносит долгожданную прохладу. Девочка прикладывает руку козырьком и, щурясь, следит за большим облаком, закрывшим солнце. Остальное небо чистое. Дождя не будет.
Смех брата обрывается. Девочка опускает руку и смотрит на дорогу.
Их около десятка. Дикие бродячие псы: рыжие и черные, рослые и мелкие, тощие и грудастые – всякие. Но у всех одинаково прижаты уши и оскалены пасти.
– Димка, иди сюда, – негромко зовет девочка.
Она уже не слышит ни голосов птиц, ни шуршанья колосьев, не видит ничего, кроме узкой полосы дороги. Там, между ней и стаей одичавших псов, стоит младший брат. Она делает первый шаг, даже шажок, несмелый, плавный. Брат не двигается. Она идет шаг за шагом, глядя на него. Только на него. На выгоревшую льняную макушку, к которой так мягко прижиматься щекой и которая так сладко пахнет молоком.
Вот остается пять шагов. Четыре... Собаки бросаются молча.
– Димка!
Визг срывает с деревьев стаю птиц, и те мельтешат в воздухе, громко, суматошно галдя. Девочка в последнем рывке тянет руки и падает на брата, вжимает его в теплую дорогу всем телом.
Успела. Всего на секунду раньше злой, неистовой своры, но успела.
Брат лежит живым безмолвным комком, упираясь маленьким локтем ей в живот. А она кричит. Кричит, когда собаки разрывают ей платье вместе с кожей и кажется, что на спину плеснули кипятком. Кричит, когда громкий рык и вонючие брызги слюны бьют прямо в ухо. Кричит, когда щеку обжигает нестерпимая боль...
Лера проснулась со сдавленным стоном.
