Пролог
Зной. Он — мой союзник и моя суть. Пекло, выжигающее тени, вытягивающее влагу из земли и душ. Я скользила незримой дымкой над бескрайними золотыми волнами пшеницы, как делала это веками.
Искала свою обыденную пищу: тех, кого уже сломило солнце. Пьяниц, забредших в поле и заснувших под палящим куполом неба. Слабая жизнь, едва теплящаяся, — горьковатый, кислый, но знакомый запах. Просто уборка падали, которую никто не заметит.
Но я не питалась уже почти месяц... Пасмурные и дождливые недели сделали мой голод нестерпимым. Внутри — не просто пустота, а ярость потребности. И тогда я увидела её.
На остановке. Жалкое сооружение с покорёженной и сорванной крышей (глупые мальчишки, сломали её весной в тупом соревновании сил идиотизма). Она стояла одна. Молодая. Лет восемнадцати, не больше. В джинсах, прилипших к ногам, в тонкой майке, тёмной от пота на спине. Рюкзак, оттягивавший её плечи вниз. Красивая. Не той выхолощенной красотой с картинок, что видят люди в своих коробках, а дикой, природной силой. Запах, исходивший от неё, пропитывал воздух сладостью и силой, подобной аромату спелой дыни, разрывающему ноздри... Жизнь... столько жизни!
Я зависла рядом. Невидимая. Автобус опаздывал. Минуты тянулись, каждая — пытка. Я видела, как капли пота скатываются по её шее, как она прикрывает глаза, морщась от слепящего света, как губы её шевелятся в беззвучном стоне. Голод во мне нарастал; он превратился в навязчивый шёпот. Не команду. Искушение. "Там, в тени колосьев... прохладнее... всего несколько шагов... присядь, отдохни... автобус подождёт..." Шёпот просачивался в её ослабевший разум, смешиваясь
с гулом в ушах от жары.
Она повернула голову, глянула на поле. Пшеница колыхалась, манила мнимой прохладой. Ещё мгновение борьбы — и она сошла с бетонного постамента остановки. Шаг. Другой. По щиколотку в пыли у обочины. Потом — в золотое море. Колосья обнимали её, цеплялись за ремешки сандалий и кололи щиколотки. Она прошла не больше десяти шагов, спотыкаясь. Потом рухнула на колени, потом — набок, в узкую полоску примятой соломы. Дышала часто, поверхностно. Глаза закрылись. Без сил.
Но жизнь! Она всё еще буйствовала внутри, какой я не встречала веками. Терпкая, сладкая, невероятно яркая... Мерцала под тонкой кожей на шее, пульсировала в висках, цеплялась за тело, не желая покидать его. Падалью не пахло. Пахло... будущим. Ждать не было сил, и голод перешёл все границы. Он требовал не объедков, а пира.
Вековая привычка, ритуал сбора урожая, сжатый в инстинкте. Моя рука — не рука, а сгусток полуденного марева — протянулась в самую густую тень у её головы, туда, где колосья создавали иллюзию укрытия. И обрела форму. Серп. Старый, тусклый, но лезвие — линия абсолютной остроты, выкованная самой необходимостью и временем. Тот самый, что был отголоском тысячелетий, проведённых в ритме жатвы, в шёпоте колосьев под женскими руками. Орудие дара жизни полю, превратившееся в орудие отнятия. Я наклонилась над ней. Чувствовала жар её кожи, вибрацию слабого пульса под челюстью. Не было жалости. Был только всепоглощающий голод и странное, новое чувство... предвкушение. Я прижала холод металла к её горлу. Она не открыла глаз. Только слабо дёрнулась.
Резкий взмах. Точный. Глубокий.
Тишину полдня разорвал влажный, булькающий хрип — последний выдох, смешанный с кровью, хлынувшей на пшеничную солому, алой и чёрной под слепящим солнцем... И тогда... тогда я припала. Не губами. Сутью. Я втянула то, что вырывалось из раны — не только кровь, а саму жизненную силу. Поток золотистого, ослепительного тепла, сладкого и опьяняющего, как молодое вино, смешанное с солнцем. В тысячу раз ярче, насыщеннее, чем всё, что я знала до этого. Это был не глоток падали. Это был первый глоток истинного нектара.
Он заполнил меня, сжёг остатки старой сущности. На языке осталось послевкусие — дикой земляники и... страха. Но это лишь подстегнуло. Вот оно. Вот истинная пища. Голод утих, сменившись ликующим, холодным насыщением и жаждой... жаждой повторить. Ощутить это снова. Сильнее.
Я отпустила серп. Он растаял в воздухе, как капля росы на раскалённой сковороде. Кровь на соломе уже пузырилась, темнела. Мухи, вечные спутники полдня, ещё не слетелись. Я окинула взглядом (если это можно назвать взглядом) поле, дорогу, жалкую остановку. Ни души. Только волны зноя над пшеницей и безмолвное свидетельство солнца.
Я растворилась. Не в тени — тени не было. В самом полуденном мареве. Ушла, унося с собой первый, незабываемый вкус молодой жизни и понимание: я больше не падальщик. Я — Охотница.
Глава 1 - Приговор мобильной группы
Воздух в коридоре Главного Управления МифОтдела в Твери был стерильным, холодным. Он пах антисептиком, офисной бумагой и страхом. Мария Соколова едва сдерживала дрожь в кончиках пальцев. Ее глаза сканировали безликие стены цвета заплесневевшего бетона, однотипные двери с названиями отделов и фамилиями, словно желая зацепиться за что-то знакомое или хотя бы не столь пугающее, как неизвестность. «Процедура стирания… Клятва Крови…» – мысли в голове беспорядочно скакали и путались.
Дверь без таблички, напротив которой стояла Мария, приоткрылась беззвучно.
– Соколова. Заходите. – Голос полковника Егорова звучал ровно и бесстрастно, как дикторское объявление.
Кабинет поражал пустотой и безликостью. Ни картин, ни личных вещей. Только стол, несколько жестких стульев, сейф и огромное окно в серую мглу над Волгой. В углу стоял умирающий кактус в горшке с трещиной, заклеенной скотчем с логотипом МифОтдела. Полковник сидел за столом, мужчина средних лет, невыразительные черты лица с лихвой компенсировались пронзительной сталью взгляда серых глаз. Взгляд этих глаз пугал не жёсткостью, а необъяснимой ясностью и бесстрастием.
Возле окна, уперев ладонь в невысокий подоконник, стоял Антон Волков. Его дыхание – резкое, размеренное, будто он отсчитывал удары метронома – намекало на то, что в кабинете до появления Марии состоялся неприятный разговор. Антон выглядел именно таким, каким обыватели представляют себе следователя: подтянутый, в чистой, но немодной одежде, он излучал напряжение. Его острый взгляд скользнул по Маше. Любопытство стремительно сменилось презрением, и он быстро потерял к ней интерес, вновь повернувшись к Егорову.
– Садитесь, – сказал Егоров. Не приглашая. Констатируя. – Приказ № 047/МГ от сегодняшнего числа. Сформирована Мобильная Группа номер двадцать три. В составе: оперуполномоченный Волков, Антон Сергеевич. Оперуполномоченный Соколова, Мария Игоревна.
– Но я следователь… – тихо попыталась возразить Мария, но быстро осеклась, встретившись взглядом с полковником.
– Больше нет, – кратко оборвал ее Егоров и продолжил: – Мобильная группа подчиняется непосредственно мне. Статус членов группы – равный. Ответственность – солидарная.
Он положил перед собой две тонкие папки. «Волков А.С. Инцидент СПб-ЛенОбл». «Соколова М.И. Инцидент Москва-Центр».
– Волков. – Егоров открыл первую папку, не глядя. – Санкт-Петербург. Состоит на учёте в наркодиспансере. Подлог улик, провал задержания объекта «Вампир-Латент». Нарушение протокола, побег подозреваемого, гибель гражданских. Стажер Андреев получил тяжелую травму и находится
в коме.
Антон не дрогнул. Только челюсть напряглась, мышцы играли под скулой. В глазах на мгновение промелькнула вспышка ярости, но была мгновенно погашена усилием воли, словно захлопнулась стальная заслонка. «Контроль». Пальцы его, лежавшие на коленях, сжались в кулак, потом медленно
разжались. Он молчал.
Егоров перевел свой взгляд на Машу. Она съежилась.
– Соколова. Москва. Ликвидация объекта «Водяной». Непрофессиональная сентиментальность, нарушение субординации, срыв операции, создание угрозы распространения секретной информации. Ранение гражданского лица, привлечение подкрепления – голос Егорова стал ледяным. – Ваша
попытка реабилитировать классифицированную угрозу демонстрирует профнепригодность. Ваши личные убеждения – буквально угроза национальной безопасности.
Маша сглотнула ком в горле, будто проглотила осколок стекла. В ушах зазвенело, а в плече, том самом, куда вцепились пальцы водяного, дернулась призрачная боль. «Угроза… Для вас и я, и мифы… Все мы просто угроза вашему порядку...»
– Стандартная процедура, – Егоров закрыл папки, – Боюсь, в вашем случае даже на «Клятву Крови» не тянет. Я должен вас отстранить, лишить звания и превратить в безвольных овощей, стерев память. Но, – пауза, он достает третью папку – «МГ-23», – учитывая временную нехватку оперативного контингента в связи с перерасходом бюджета на ремонт столовой и некоторые ваши былые заслуги, вам предоставляется альтернатива.
Новая папка легла перед ними. На обложке – фотография пшеничного поля, снимки тел молодых девушек с аккуратными линиями разреза на горле, крупная надпись: «Краснодарский край. Станица Веселая. Серия убийств. Приоритет: Высокий».
– Мобильная группа номер двадцать три. Ваш последний и единственный шанс избежать Стирания или Клятвы, – взгляд Егорова скользнул по обоим.
– Задача: выяснить природу и источник угрозы в станице Веселая. Ликвидировать, если подтвердится мифологическая составляющая. Срок: до конца месяца. Ресурсы ограничены, финансирование минимальное. В качестве поддержки на месте работает наш завербованный эксперт Катерина Ивановна. Участковый и органы ждут вас как специалистов по серийникам. Стандартные протоколы мобильной группы. Любой провал – немедленное прекращение. И применение процедуры. Для обоих. Вопросы?
Антон поднялся с места резко:
– Принято. Приступаем немедленно, – его голос звучал резко и решительно. «Краснодар. Солнце. Поля. Погрею кости, разберусь с мифом и вернусь в Питер».
Маша встала медленнее:
– Данные? Хотя бы предварительный анализ? – Егоров усмехнулся беззвучно.
– Соколова. Мобильная группа получает только факты и место. Анализ – ваша работа. Контакты – ищите на месте. – Мобильная группа – это не курорт и не командировка. Документы – у дежурного, в том числе билеты на поезд. Выезжаете через четыре часа. Не опоздать. Свободны.
Он выразительно указал протянутой рукой на дверь.
Ледяной воздух коридора Главного Управления впивался в кожу, как тысячи иголок. Стерильный запах антисептика смешивался с пылью, въевшейся в трещины линолеума, и чем-то еще – сладковатым, тошнотворным, как разлагающаяся плоть за герметичной дверью. Мария Соколова шла за дежурным
офицером, стараясь дышать ртом, мелко дрожа. Папка "МГ-23" жгла пальцы. Стирание... Клятва Крови... Овощ... Слова Егорова висели в воздухе ледяными гирями.
Коридор казался бесконечным. Бетонные стены, мертвенный свет люминесцентных ламп, выжигающий тени. Однотипные двери с бездушными табличками: "Архив М-3", "Лаборатория Био-Аномалий", "Отдел Контроля Эманаций". И вдруг – одна дверь. Без таблички. Только маленькая черная панель с мигающим красным светодиодом и выбитая трафаретная буква: "S".
"S". Процедура Стирания.
Из-за нее доносился звук. Не громкий. Низкий, монотонный гул, словно от мощного трансформатора, под которым пробивался... стон. Тонкий, бессмысленный, как у ребёнка, лишенный всякой надежды. Просто звук пустоты, вытекающей наружу. Мария замерла, сердце колотясь где-то в горле.
Дежурный, не оглядываясь, бросил:
– Не задерживайтесь, Соколова. К дежурному по этажу на выдачу документов.
Она заставила ноги двигаться, отрывая взгляд от зловещей двери. Впереди, метрах в десяти, шел Антон Волков. Его спина была напряжена, как тетива арбалета. Он проходил мимо двери "S", не замедляя шага. Но Маша увидела, как его сжатый кулак у бедра резко дернулся. Как плечи неестественно втянулись, будто от удара холодным ветром. Он услышал. И его реакция была не страхом, а яростным, животным сжатием. Контролем. Он ускорил шаг, почти побежал, его каблуки резко стучали по линолеуму, заглушая тот жуткий стон. Со мной этого не будет. Никогда. – пронеслось в голове Маши, как будто она прочла его мысли сквозь спину.
Они свернули за угол. Здесь коридор был шире, но не менее безликим. У лифтовой площадки стояли двое людей в униформе без опознавательных знаков. Между ними – мужчина. Лет сорока, в мятом гражданском костюме. Он шел, но не сам. Его вели. Охранники сжимали его предплечья, как тюремные конвоиры. Голова мужчины была опущена. Лицо... Маша вздрогнула. Лицо было чистым, неповрежденным, но абсолютно пустым. Глаза смотрели в пол без выражения, без фокуса. Рот слегка приоткрыт, слюна тонкой ниткой стекала на рубашку. Он был пустым телом, лишенным личности. Без воспоминаний, без прошлого, без самого себя внутри.
Один из них что-то сказал другому, и тот небрежно махнул рукой. Из кармана его куртки выпал смятый листок бумаги. Он упал к ногам Маши. Она машинально наклонилась, чтобы поднять. На листке – напечатанный текст, знакомые грозные слова: "КЛЯТВА КРОВИ". И подпись внизу – неровная, дрожащая, и рядом... клякса. Темно-красная, почти черная. Кровь? От прикосновения к бумаге по плечу Маши прошла ледяная волна – именно туда, где когда-то впились пальцы Водяного, оставив шрамы и боль. Предали. Как предали его. Как предадут меня. Сотрут. Или заставят подписать клятву и отправят доживать остаток лишённой смысла жизни куда-нибудь в алтайскую деревню.
– Эй, ты! – резко окликнул ее один из охранников, тот, что ронял бумажку. – Не подбирай мусор. Иди своей дорогой.
Маша выпрямилась, судорожно сжав листок в кулаке, чувствуя, как бумага впитывает влагу ее ладони. Она кивнула, не в силах вымолвить слово, и пошла дальше, мимо лифтов, куда уже загружали пустого человека. Дежурный офицер ждал ее у следующего поворота, лицо бесстрастное. Антон Волков уже стоял у стойки дежурного по этажу, получая свою пачку документов. Его лицо было маской, но в уголке глаза, когда он мельком глянул на подходящую Машу, дернулась крошечная, почти невидимая мышца. Страх? Презрение? Он резко отвернулся.
Холод коридора въедался в кости. Запах страха – ее собственного, Антона, того несчастного из лифта – висел тяжелым туманом. Система. Она не просто давила. Она перемалывала в фарш и выбрасывала отходы. И теперь эта машина схватила их обоих. Последний шанс, – напомнила себе Маша, сжимая папку "Веселая" так, что костяшки пальцев побелели. Но мысль о выжженных полях и фотографиях мертвых девушек казалась сейчас почти... спасением. От этого ледяного ада, пахнущего
кровью и пустотой.
Дежурный протянул ей конверт с билетами и тонкую папку "Инструктаж МГ-23". Антон уже засовывал свои документы во внутренний карман пиджака, его взгляд был устремлен куда-то далеко, в сторону выхода. В сторону поезда. В сторону краснодарских полей, которые казались ему понятнее этих бездушных коридоров.
Антон шагал к выходу, не оглядываясь. «Четыре часа. Сумку собрать, телефон зарядить. Успею еще пообедать».
– Волков! Антон Сергеевич! – Мария нагнала его. – Подождите… Мы теперь… напарники. Может, обсудим подход? Я могу быть полезной в анализе… – Она пыталась поймать его взгляд, ища хоть каплю союзничества.
Антон резко замер, обернулся. Его взгляд, холодный как скальпель, скользнул по ее растерянному лицу.
