– Обсудим? – его голос прозвучал как хлопок двери перед носом. – Вот мой подход, Москва. Первое: время – ценный для меня ресурс. Я не люблю им делиться и не рекомендую его тратить. Второе: твой «анализ» уже привел к одному провалу. А другого уже не будет. – Довериться твоим навыкам — роскошь, которую я не могу себе позволить. Третье: – он сделал шаг ближе, Маша отпрянула, чувствуя волну его агрессивного напряжения, – я работаю жестко, по факту. Ты не мешаешь. Понятно?
Он не ждал ответа. Его внутренний взгляд уже видел выжженные поля и четкий план: «Установить угрозу. Ликвидировать. Закрыть дело. Вернуться». Все просто.
– Но… – попыталась начать Маша, чувствуя, как подступают слезы унижения. – Я тоже рискую… Мы должны вместе…
– Вместе? – Антон перебил, и искры презрения в его глазах вспыхнули ярче. – Мы вынуждены работать вместе, чтобы не стать овощами или трупами. Партнёрство – для тех, у кого есть время. У нас его нет. Запомни: есть только факты и цель. Все остальное – помеха. Особенно – слезы, сантименты и что еще ты там любишь.
Он резко развернулся на пятках и зашагал прочь. Мария осталась стоять, прижимая папку с фотографиями мертвых девушек и бескрайних пшеничных полей. Оттуда, казалось, тянуло пылью дорог и горьким запахом безнадеги. Она смотрела на удаляющуюся спину Волкова – неприступную, как крепость.
«Конец... Это конец...» – пронеслось в голове. Не ее личный, а их общий. С таким напарником, с этим напряжением между ними, их шансы были призрачны. Солнечный ад станицы Веселой казался еще страшнее. Она глубоко вдохнула, смахнула предательскую влагу с ресниц и медленно пошла за ним. Выбора не было. Только вперед. Навстречу неизвестности, которая пахла смертью.
Вагон купе. Кондиционер боролся с июньским пеклом, выдавая липкую, прогорклую, но всё же прохладу. За окном мелькали чахлые подмосковные леса, сменяющиеся выгоревшими до желтизны полями Центральной России. Ритм колес – монотонный, гипнотизирующий – навязывал ложное ощущение умиротворения, хотя путь их был дорогой в ад. Станица Веселая. Ирония названия резала слух.
Антон Волков сидел у окна на идеально по-военному заправленной полке. Перед ним лежала раскрытая папка с материалами дела. Фотографии жертв. Шесть девушек. Шесть аккуратных, почти хирургических разрезов на молодых шеях. Снимки мест: золотое море пшеницы, ослепительное солнце в зените, короткие, словно прижатые к земле, тени. Он не читал, он впитывал детали. Угол среза. Отсутствие брызг крови на одежде жертв. Полное отсутствие следов борьбы или волочения. Как будто они легли сами и подставили горло. "Странно. Слишком чисто для маньяка. Слишком... неестественно". Мысль мелькнула и тут же была задавлена железной логикой: "Будем надеяться, что это профессионал. Или ритуалист. Надо искать связь между жертвами. Или место, где он их выбирает."
Рука его, державшая фотографию последней убитой девушки – совсем юной, – дрогнула едва заметно. Он резко отставил термокартонный стакан с черным кофе, допитый до дна. Третий за последний час. Горечь во рту была знакомой, почти успокаивающей. Лучше, чем запах дешевого пластика вагона и пыли. Он потянулся к походному термосу, чтобы налить четвертый, игнорируя нарастающее напряжение в висках. Кофеин – его легальный допинг, единственный, который он мог себе позволить.
Мария Соколова сидела напротив, на краешке нижней полки, стараясь не занимать лишнего пространства. Ее собственная копия дела лежала на коленях, но взгляд постоянно скользил к Антону, к его сжатым челюстям, к нервному постукиванию карандашом по столу. Тишина между ними висела тяжелым, непробиваемым барьером. Со времени ледяного коридора в Твери, со слов «Ты не мешаешь», он не проронил ни слова, не глянул в ее сторону. Как будто ее не существовало.
Она сглотнула. Звук показался ей оглушительным в этой гнетущей тишине. Надо было попробовать. Еще раз. Не ради дружбы – ради выживания. Они мчались навстречу к чему-то страшному, связанные одной цепью. Без взаимопонимания – пропадут оба.
– Антон Сергеевич, – ее голос прозвучал хрипловато, она прочистила горло. – Посмотрите... – Она подвинула свою папку, указывая пальцем на распечатанные фотографии двух первых жертв, сделанные на месте. – Условия... идентичны. Солнечный полдень. Поле. Одна – возвращалась с фермы, другая – шла на свидание... Никакой связи между ними, кроме места и времени смерти. И этот разрез... – Она коснулась снимка горла девушки крупным планом. – Ровный. Бескровный по краям. Как будто... как будто лезвие было невероятно острым и горячим. Или... – она запнулась, собираясь с духом, – или это был не материальный предмет.
Антон медленно поднял голову. Его взгляд, холодный и усталый, скользнул по ее пальцу, по фотографии, наконец, уперся в ее лицо. В нем не было интереса. Только раздражение, как к назойливой мухе.
Маша продолжила, торопливо, пока он не оборвал:
– И следов борьбы нет. Нигде. Совсем. Как будто они... не сопротивлялись. Зашли в поле и легли. Я... я изучала архивы, еще в Москве. Есть категория призраков, духов места... неупокоенных. Особенно тех, кто погиб несправедливо, насильственно. Их энергия накапливается... Они могут обретать силу в определенных условиях и... мстить. Переносить свою боль на других. Полдень, жара, поле... Может, это что-то подобное? Дух, сформированный гневом или отчаянием, ищущий упокоения...
– Соколова.
Его голос перебил ее, как нож. Тихий, но с такой концентрацией яда и презрения, что Маша физически отпрянула.
– Хватит. – Он отодвинул свой термос, поставил стакан с точностью хирурга. Он закатил глаза. – Хватит фантазировать. – Он произнес это слово с особой, уничижительной интонацией. – Твоя жалость к «невиновному мифу» стоила тебе места в нормальном отделе и поставила под угрозу само твое существование. Здесь, – он ткнул пальцем в папку, – лежат факты. Шесть убитых девушек. Материальные следы. Логика. Цепочка. – Он впился в нее взглядом, и в его серых глазах горел ледяной огонь. – Твоя задача – искать факты. Анализировать реальные улики. Составлять списки подозреваемых. Проверять алиби. Искать свидетелей. А не... – он махнул рукой с таким отвращением, словно отмахивался от падали, – не сочинять сказки про духов и не искать им оправдания. Пока мы не убедились в мифологической составляющей, мы расследуем преступление. Понятно? Или тебе нужен повтор инструктажа от Егорова? На бумаге? С печатью?
Маша почувствовала, как жар ударил ей в лицо. Унижение смешалось с яростью. Ее пальцы вцепились в край сиденья. Хотелось крикнуть, швырнуть ему в лицо папку, доказать... Но доказать что? Его правда была грубой, как булыжник, и так же неоспоримой в рамках их системы. Факты. Протокол. Уничтожение угрозы. Все остальное – ересь.
Маша вскинула голову, глядя ему прямо в глаза. Голос дрожал, но слова вылетали резко:
– Ты правда думаешь, что нас послали ловить маньяка? Это точно миф, и, чем раньше мы поймём, какой именно, тем быстрее появится возможность решить эту проблему и попрощаться навсегда!
Она отвела взгляд, уставившись в пыльное окно, за которым неслись чужие, безразличные поля. В ушах гудело от обиды и бессилия, дыхание сбилось. Она видела! Видела эту странность, эту аномальную чистоту убийств! А он станет утверждать, что это сделал человек? Да что он вообще о себе думает?!
Она сжала губы в ожидании его ответа. Казалось, сейчас он просто разорвет ее на части. Или доложит Егорову о "невменяемости" прямо из поезда.
Антон замер, выслушивая её тираду. Фыркнул и снова погрузился в фотографии. Он не удостоил Машу ответом, достал блокнот, начал что-то строчить резкими, угловатыми буквами. "Время смерти: 12:00-14:00... Локация: окраина станицы, поле... Оружие: предположительно, очень острый нож с тонким лезвием... Мотив?.."
Кофе в его стакане давно остыл. Он допил его одним глотком, поморщившись от густой горечи, и потянулся за термосом снова. Четвертый. Или пятый? Маша отвернулась, закрыв глаза. Кто она такая, чтобы мешать самому Антону Волкову на его пути к тахикардии? Духота вагона, ритм колес, запах кофе и пыли, ледяное презрение напарника – все это сливалось в один сплошной гул. Дорога в никуда. В самое пекло. В ад под названием Веселая. И она была одна. Совершенно одна. Даже сидя в двух шагах от человека, с которым их связала сама Система, обрекая на гибель или худшую участь.
Краснодарский вокзал встретил их не жарой, а стеной воды. Ливень хлестал по стеклянным сводам перрона, превращая мир за окнами в серое месиво. Воздух был тяжелым, пахло мокрым асфальтом, потом и дешевой едой из вокзального буфета. Антон и Маша вышли последними – духота купе сменилась прохладой, пробирающей до костей сыростью.
Маша, вытаскивая свою перетянутую ремнями сумку, неловко споткнулась. Тело понесло вперед, руки инстинктивно вытянулись навстречу грязной луже на перроне. Но вместо неминуемой встречи с холодной водой ее ожидал резкий рывок за лямку рюкзака. Жестко, почти болезненно. Она вскрикнула от неожиданности и обернулась. Антон стоял позади, одной рукой держа свой аккуратный чемодан, другой – мертвой хваткой вцепившись в ее рюкзак. Его лицо было непроницаемо, лишь легкая складка раздражения легла между бровей.
– Смотри под ноги, Москва, – бросил он сухо, отпуская лямку, как только она обрела равновесие. – Еще успеешь упасть в грязь лицом.
Спустившись на перрон, он достал из внутреннего кармана пиджака компактный черный зонт-трость, щелкнул кнопкой. Ткань расправилась с четким звуком. Антон шагнул под его защиту, автоматически освободив место для Маши рядом. Но она замерла, чувствуя, как кровь приливает к лицу. ...Вы только посмотрите, какой джентэльмен! От того, что теперь нужно стоять плечом к плечу под его зонтом, чувствуя его холодную, сдержанную энергию, стало не по себе. Нет. Она не могла.
– Спасибо, – процедила она, избегая его взгляда. – Я... я сама.
Она резко отвернулась и направилась к ближайшему лотку с ворохом дождевиков. Выбрала первый попавшийся – ярко-розовый, виниловый, до смешного нелепый и кричащий. Натянула его поверх куртки, капюшон низко надвинула на лоб. Винил прилипал ко всему, чего касался и противно скрипел при каждом движении.
Антон, наблюдавший за этим действом из-под своего зонта, не удержался. Уголки его губ дрогнули в чем-то, отдаленно напоминающем улыбку.
– Стильно, – прокомментировал он, его голос звучал сухо, но в нем явно читалась насмешка. – Надеюсь, цвет не привлечет лишнего внимания.
Маша промолчала, лишь сильнее натянула капюшон. Розовый винил казался ее жалким бастионом против всего: ливня, его колкостей, предстоящего дела. Она чувствовала себя дурой, но стоять рядом с ним под его зонтом было бы невыносимее.
Их "провожатый" нашелся быстро. У выхода с перрона, рядом с ВАЗ-2114 "четырнадцатой", цвета грязной глины, стоял Семен Петрович. Он не прятался от дождя – просто стоял под навесом, курил дешевую сигарету, и вода стекала с козырька его мятой фуражки прямо на плечи. Запах в радиусе трех метров был неописуем: крепкий перегар, маринованный лук и мокрая овчина. Лицо участкового – красно-багровое, с паутиной лопнувших капилляров на носу и щеках. Глаза, узкие щелочки в одутловатых веках, скользнули по ним с немым укором.
– Волков? Соколова? – хрипнул он, выдыхая струю дыма им навстречу. Голос скрипел, как несмазанная дверь сарая. – С Москвы-то? Убийцеловы? – Он усмехнулся, обнажив редкие желтые зубы. – Ну заждались... И как мы без вас всегда справлялись? Маньяк у нас тихий, аккуратный. Девок только. Мужиков не трогает. Точно не местный. Садитесь, чо ли. До Веселой – полчаса по грязи.
Антон шагнул вперед, отсекая розовое пятно Маши. Его зонт был сложен с военной четкостью. Весь его вид – подтянутый, резкий, в несвежей, но чистой рубашке, с аккуратным чемоданом – был вызовом этому месту и этому человеку. Его взгляд, холодный и острый, впился в участкового. Запах перегара ударил в нос, вызвав знакомое, глубинное отвращение и спазм где-то под диафрагмой. Контроль. Шесть лет трезвости.
– Документы, – выдохнул Антон, минуя всякое приветствие. Голос был низким, с металлической нотой. – Список недавно освободившихся, условников и неблагонадежных. – Он протянул руку, ожидая папки, которой явно не было в потных руках Семена Петровича. – И ключи. От машины.
Семен Петрович выпрямился. Сигарета задрожала в его пальцах. Мутные глаза налились кровью.
– Да вы кто такие?! – заорал он, брызгая слюной. Запах перегара усилился. – Хамы проклятые! Я в полиции, ребятишки, дольше чем вы на свете живете! Станицу эту знаю, как свои пять пальцев! Какие тут вам неблагонадежные? Все свои! У нас сидел только глава Станицы и то по малолетке. Остальное... – он махнул рукой куда-то в сторону мокрых улиц, – все по месту! Как положено! Трупы в райморге! Катерина Ивановна сама к вам приедет! – Он выпалил это с внезапной злорадной уверенностью. – Так и сказала: «Передам материалы лично этим светилам столичным». Ждите, небось. Она у нас с причудами.
Маша почувствовала, как напряжение между мужчинами раскалилось до предела, несмотря на ледяной дождь. Она сделала шаг вперед, поскрипывая плащом, пытаясь вставить мягкое слово:
– Семен Петрович, мы ценим, что вы нас встретили. Катерину Ивановну характеризуют как профессионала, мы рады будем с ней познакомиться и работать. А пока… может, подвезете до станицы? Хоть дорогой расскажете, что знаете? Любая деталь важна…
Участковый фыркнул, переведя на нее мутный взгляд, скользнувший по ее нелепому внешнему виду с явной усмешкой.
– Рассказать? – горько усмехнулся он. – Я тут последняя собака, барышня. Машина – своя, служебная третий месяц не на ходу. Бензин – за свой счет. А вы... – он кивнул на Антона, который стоял, как каменное изваяние, приковав взгляд к дрожащей сигарете, – ...вы тут на час. Помашете бумажками, стрельнете в воздух, да и смоетесь. А мне потом с людьми разбираться. С их страхами да сплетнями. Без вас спокойнее было. Ключи от дома.
Он полез в карман брюк, вытащил связку с двумя ключами и брелоком "Сувенир из Сочи". Швырнул их Антону. Тот поймал на лету, не моргнув.
– Хата ваша на выселках. За бывшим колхозным складом. Заброшка. Вода есть, свет тоже, наверное. Ключи – этот большой, ржавый. – Он ткнул грязным пальцем. – Катерина приедет – сама найдет. Телефон ее… – Он порылся, вытащил мятый блокнотик, выдрал листок с корявыми цифрами, сунул Маше, игнорируя Антона. – На всякий.
Потом он развернулся, швырнул дверь "четырнадцатой" (дверь скрипнула жалобно и не закрылась с первого раза) и уселся за руль. Мотор зарычал, выхлопная труба плюнула сизым дымом в мокрый воздух.
– Садитесь, если едете! – бросил он уже из окна, не глядя на них. Дождь хлестал внутрь салона, но он, казалось, не замечал.
Антон молча погрузил чемоданы в багажник и направился к задней двери машины, сжимая ключи так, что костяшки побелели. Его движения были резкими, отрывистыми. Маша, словно опасаясь, что Волков сейчас передумает, бросилась к другой двери. Они втиснулись на заднее сиденье.
Он не ждал ответа. Его внутренний взгляд уже видел выжженные поля и четкий план: «Установить угрозу. Ликвидировать. Закрыть дело. Вернуться». Все просто.
– Но… – попыталась начать Маша, чувствуя, как подступают слезы унижения. – Я тоже рискую… Мы должны вместе…
– Вместе? – Антон перебил, и искры презрения в его глазах вспыхнули ярче. – Мы вынуждены работать вместе, чтобы не стать овощами или трупами. Партнёрство – для тех, у кого есть время. У нас его нет. Запомни: есть только факты и цель. Все остальное – помеха. Особенно – слезы, сантименты и что еще ты там любишь.
Он резко развернулся на пятках и зашагал прочь. Мария осталась стоять, прижимая папку с фотографиями мертвых девушек и бескрайних пшеничных полей. Оттуда, казалось, тянуло пылью дорог и горьким запахом безнадеги. Она смотрела на удаляющуюся спину Волкова – неприступную, как крепость.
«Конец... Это конец...» – пронеслось в голове. Не ее личный, а их общий. С таким напарником, с этим напряжением между ними, их шансы были призрачны. Солнечный ад станицы Веселой казался еще страшнее. Она глубоко вдохнула, смахнула предательскую влагу с ресниц и медленно пошла за ним. Выбора не было. Только вперед. Навстречу неизвестности, которая пахла смертью.
Прода от 14.07.2025, 09:48
Глава 2 - Станица Веселая - дорога в ад
Вагон купе. Кондиционер боролся с июньским пеклом, выдавая липкую, прогорклую, но всё же прохладу. За окном мелькали чахлые подмосковные леса, сменяющиеся выгоревшими до желтизны полями Центральной России. Ритм колес – монотонный, гипнотизирующий – навязывал ложное ощущение умиротворения, хотя путь их был дорогой в ад. Станица Веселая. Ирония названия резала слух.
Антон Волков сидел у окна на идеально по-военному заправленной полке. Перед ним лежала раскрытая папка с материалами дела. Фотографии жертв. Шесть девушек. Шесть аккуратных, почти хирургических разрезов на молодых шеях. Снимки мест: золотое море пшеницы, ослепительное солнце в зените, короткие, словно прижатые к земле, тени. Он не читал, он впитывал детали. Угол среза. Отсутствие брызг крови на одежде жертв. Полное отсутствие следов борьбы или волочения. Как будто они легли сами и подставили горло. "Странно. Слишком чисто для маньяка. Слишком... неестественно". Мысль мелькнула и тут же была задавлена железной логикой: "Будем надеяться, что это профессионал. Или ритуалист. Надо искать связь между жертвами. Или место, где он их выбирает."
Рука его, державшая фотографию последней убитой девушки – совсем юной, – дрогнула едва заметно. Он резко отставил термокартонный стакан с черным кофе, допитый до дна. Третий за последний час. Горечь во рту была знакомой, почти успокаивающей. Лучше, чем запах дешевого пластика вагона и пыли. Он потянулся к походному термосу, чтобы налить четвертый, игнорируя нарастающее напряжение в висках. Кофеин – его легальный допинг, единственный, который он мог себе позволить.
Мария Соколова сидела напротив, на краешке нижней полки, стараясь не занимать лишнего пространства. Ее собственная копия дела лежала на коленях, но взгляд постоянно скользил к Антону, к его сжатым челюстям, к нервному постукиванию карандашом по столу. Тишина между ними висела тяжелым, непробиваемым барьером. Со времени ледяного коридора в Твери, со слов «Ты не мешаешь», он не проронил ни слова, не глянул в ее сторону. Как будто ее не существовало.
Она сглотнула. Звук показался ей оглушительным в этой гнетущей тишине. Надо было попробовать. Еще раз. Не ради дружбы – ради выживания. Они мчались навстречу к чему-то страшному, связанные одной цепью. Без взаимопонимания – пропадут оба.
– Антон Сергеевич, – ее голос прозвучал хрипловато, она прочистила горло. – Посмотрите... – Она подвинула свою папку, указывая пальцем на распечатанные фотографии двух первых жертв, сделанные на месте. – Условия... идентичны. Солнечный полдень. Поле. Одна – возвращалась с фермы, другая – шла на свидание... Никакой связи между ними, кроме места и времени смерти. И этот разрез... – Она коснулась снимка горла девушки крупным планом. – Ровный. Бескровный по краям. Как будто... как будто лезвие было невероятно острым и горячим. Или... – она запнулась, собираясь с духом, – или это был не материальный предмет.
Антон медленно поднял голову. Его взгляд, холодный и усталый, скользнул по ее пальцу, по фотографии, наконец, уперся в ее лицо. В нем не было интереса. Только раздражение, как к назойливой мухе.
Маша продолжила, торопливо, пока он не оборвал:
– И следов борьбы нет. Нигде. Совсем. Как будто они... не сопротивлялись. Зашли в поле и легли. Я... я изучала архивы, еще в Москве. Есть категория призраков, духов места... неупокоенных. Особенно тех, кто погиб несправедливо, насильственно. Их энергия накапливается... Они могут обретать силу в определенных условиях и... мстить. Переносить свою боль на других. Полдень, жара, поле... Может, это что-то подобное? Дух, сформированный гневом или отчаянием, ищущий упокоения...
– Соколова.
Его голос перебил ее, как нож. Тихий, но с такой концентрацией яда и презрения, что Маша физически отпрянула.
– Хватит. – Он отодвинул свой термос, поставил стакан с точностью хирурга. Он закатил глаза. – Хватит фантазировать. – Он произнес это слово с особой, уничижительной интонацией. – Твоя жалость к «невиновному мифу» стоила тебе места в нормальном отделе и поставила под угрозу само твое существование. Здесь, – он ткнул пальцем в папку, – лежат факты. Шесть убитых девушек. Материальные следы. Логика. Цепочка. – Он впился в нее взглядом, и в его серых глазах горел ледяной огонь. – Твоя задача – искать факты. Анализировать реальные улики. Составлять списки подозреваемых. Проверять алиби. Искать свидетелей. А не... – он махнул рукой с таким отвращением, словно отмахивался от падали, – не сочинять сказки про духов и не искать им оправдания. Пока мы не убедились в мифологической составляющей, мы расследуем преступление. Понятно? Или тебе нужен повтор инструктажа от Егорова? На бумаге? С печатью?
Маша почувствовала, как жар ударил ей в лицо. Унижение смешалось с яростью. Ее пальцы вцепились в край сиденья. Хотелось крикнуть, швырнуть ему в лицо папку, доказать... Но доказать что? Его правда была грубой, как булыжник, и так же неоспоримой в рамках их системы. Факты. Протокол. Уничтожение угрозы. Все остальное – ересь.
Маша вскинула голову, глядя ему прямо в глаза. Голос дрожал, но слова вылетали резко:
– Ты правда думаешь, что нас послали ловить маньяка? Это точно миф, и, чем раньше мы поймём, какой именно, тем быстрее появится возможность решить эту проблему и попрощаться навсегда!
Она отвела взгляд, уставившись в пыльное окно, за которым неслись чужие, безразличные поля. В ушах гудело от обиды и бессилия, дыхание сбилось. Она видела! Видела эту странность, эту аномальную чистоту убийств! А он станет утверждать, что это сделал человек? Да что он вообще о себе думает?!
Она сжала губы в ожидании его ответа. Казалось, сейчас он просто разорвет ее на части. Или доложит Егорову о "невменяемости" прямо из поезда.
Антон замер, выслушивая её тираду. Фыркнул и снова погрузился в фотографии. Он не удостоил Машу ответом, достал блокнот, начал что-то строчить резкими, угловатыми буквами. "Время смерти: 12:00-14:00... Локация: окраина станицы, поле... Оружие: предположительно, очень острый нож с тонким лезвием... Мотив?.."
Кофе в его стакане давно остыл. Он допил его одним глотком, поморщившись от густой горечи, и потянулся за термосом снова. Четвертый. Или пятый? Маша отвернулась, закрыв глаза. Кто она такая, чтобы мешать самому Антону Волкову на его пути к тахикардии? Духота вагона, ритм колес, запах кофе и пыли, ледяное презрение напарника – все это сливалось в один сплошной гул. Дорога в никуда. В самое пекло. В ад под названием Веселая. И она была одна. Совершенно одна. Даже сидя в двух шагах от человека, с которым их связала сама Система, обрекая на гибель или худшую участь.
Прода от 16.07.2025, 08:24
Краснодарский вокзал встретил их не жарой, а стеной воды. Ливень хлестал по стеклянным сводам перрона, превращая мир за окнами в серое месиво. Воздух был тяжелым, пахло мокрым асфальтом, потом и дешевой едой из вокзального буфета. Антон и Маша вышли последними – духота купе сменилась прохладой, пробирающей до костей сыростью.
Маша, вытаскивая свою перетянутую ремнями сумку, неловко споткнулась. Тело понесло вперед, руки инстинктивно вытянулись навстречу грязной луже на перроне. Но вместо неминуемой встречи с холодной водой ее ожидал резкий рывок за лямку рюкзака. Жестко, почти болезненно. Она вскрикнула от неожиданности и обернулась. Антон стоял позади, одной рукой держа свой аккуратный чемодан, другой – мертвой хваткой вцепившись в ее рюкзак. Его лицо было непроницаемо, лишь легкая складка раздражения легла между бровей.
– Смотри под ноги, Москва, – бросил он сухо, отпуская лямку, как только она обрела равновесие. – Еще успеешь упасть в грязь лицом.
Спустившись на перрон, он достал из внутреннего кармана пиджака компактный черный зонт-трость, щелкнул кнопкой. Ткань расправилась с четким звуком. Антон шагнул под его защиту, автоматически освободив место для Маши рядом. Но она замерла, чувствуя, как кровь приливает к лицу. ...Вы только посмотрите, какой джентэльмен! От того, что теперь нужно стоять плечом к плечу под его зонтом, чувствуя его холодную, сдержанную энергию, стало не по себе. Нет. Она не могла.
– Спасибо, – процедила она, избегая его взгляда. – Я... я сама.
Она резко отвернулась и направилась к ближайшему лотку с ворохом дождевиков. Выбрала первый попавшийся – ярко-розовый, виниловый, до смешного нелепый и кричащий. Натянула его поверх куртки, капюшон низко надвинула на лоб. Винил прилипал ко всему, чего касался и противно скрипел при каждом движении.
Антон, наблюдавший за этим действом из-под своего зонта, не удержался. Уголки его губ дрогнули в чем-то, отдаленно напоминающем улыбку.
– Стильно, – прокомментировал он, его голос звучал сухо, но в нем явно читалась насмешка. – Надеюсь, цвет не привлечет лишнего внимания.
Маша промолчала, лишь сильнее натянула капюшон. Розовый винил казался ее жалким бастионом против всего: ливня, его колкостей, предстоящего дела. Она чувствовала себя дурой, но стоять рядом с ним под его зонтом было бы невыносимее.
Их "провожатый" нашелся быстро. У выхода с перрона, рядом с ВАЗ-2114 "четырнадцатой", цвета грязной глины, стоял Семен Петрович. Он не прятался от дождя – просто стоял под навесом, курил дешевую сигарету, и вода стекала с козырька его мятой фуражки прямо на плечи. Запах в радиусе трех метров был неописуем: крепкий перегар, маринованный лук и мокрая овчина. Лицо участкового – красно-багровое, с паутиной лопнувших капилляров на носу и щеках. Глаза, узкие щелочки в одутловатых веках, скользнули по ним с немым укором.
– Волков? Соколова? – хрипнул он, выдыхая струю дыма им навстречу. Голос скрипел, как несмазанная дверь сарая. – С Москвы-то? Убийцеловы? – Он усмехнулся, обнажив редкие желтые зубы. – Ну заждались... И как мы без вас всегда справлялись? Маньяк у нас тихий, аккуратный. Девок только. Мужиков не трогает. Точно не местный. Садитесь, чо ли. До Веселой – полчаса по грязи.
Антон шагнул вперед, отсекая розовое пятно Маши. Его зонт был сложен с военной четкостью. Весь его вид – подтянутый, резкий, в несвежей, но чистой рубашке, с аккуратным чемоданом – был вызовом этому месту и этому человеку. Его взгляд, холодный и острый, впился в участкового. Запах перегара ударил в нос, вызвав знакомое, глубинное отвращение и спазм где-то под диафрагмой. Контроль. Шесть лет трезвости.
– Документы, – выдохнул Антон, минуя всякое приветствие. Голос был низким, с металлической нотой. – Список недавно освободившихся, условников и неблагонадежных. – Он протянул руку, ожидая папки, которой явно не было в потных руках Семена Петровича. – И ключи. От машины.
Семен Петрович выпрямился. Сигарета задрожала в его пальцах. Мутные глаза налились кровью.
– Да вы кто такие?! – заорал он, брызгая слюной. Запах перегара усилился. – Хамы проклятые! Я в полиции, ребятишки, дольше чем вы на свете живете! Станицу эту знаю, как свои пять пальцев! Какие тут вам неблагонадежные? Все свои! У нас сидел только глава Станицы и то по малолетке. Остальное... – он махнул рукой куда-то в сторону мокрых улиц, – все по месту! Как положено! Трупы в райморге! Катерина Ивановна сама к вам приедет! – Он выпалил это с внезапной злорадной уверенностью. – Так и сказала: «Передам материалы лично этим светилам столичным». Ждите, небось. Она у нас с причудами.
Маша почувствовала, как напряжение между мужчинами раскалилось до предела, несмотря на ледяной дождь. Она сделала шаг вперед, поскрипывая плащом, пытаясь вставить мягкое слово:
– Семен Петрович, мы ценим, что вы нас встретили. Катерину Ивановну характеризуют как профессионала, мы рады будем с ней познакомиться и работать. А пока… может, подвезете до станицы? Хоть дорогой расскажете, что знаете? Любая деталь важна…
Участковый фыркнул, переведя на нее мутный взгляд, скользнувший по ее нелепому внешнему виду с явной усмешкой.
– Рассказать? – горько усмехнулся он. – Я тут последняя собака, барышня. Машина – своя, служебная третий месяц не на ходу. Бензин – за свой счет. А вы... – он кивнул на Антона, который стоял, как каменное изваяние, приковав взгляд к дрожащей сигарете, – ...вы тут на час. Помашете бумажками, стрельнете в воздух, да и смоетесь. А мне потом с людьми разбираться. С их страхами да сплетнями. Без вас спокойнее было. Ключи от дома.
Он полез в карман брюк, вытащил связку с двумя ключами и брелоком "Сувенир из Сочи". Швырнул их Антону. Тот поймал на лету, не моргнув.
– Хата ваша на выселках. За бывшим колхозным складом. Заброшка. Вода есть, свет тоже, наверное. Ключи – этот большой, ржавый. – Он ткнул грязным пальцем. – Катерина приедет – сама найдет. Телефон ее… – Он порылся, вытащил мятый блокнотик, выдрал листок с корявыми цифрами, сунул Маше, игнорируя Антона. – На всякий.
Потом он развернулся, швырнул дверь "четырнадцатой" (дверь скрипнула жалобно и не закрылась с первого раза) и уселся за руль. Мотор зарычал, выхлопная труба плюнула сизым дымом в мокрый воздух.
– Садитесь, если едете! – бросил он уже из окна, не глядя на них. Дождь хлестал внутрь салона, но он, казалось, не замечал.
Антон молча погрузил чемоданы в багажник и направился к задней двери машины, сжимая ключи так, что костяшки побелели. Его движения были резкими, отрывистыми. Маша, словно опасаясь, что Волков сейчас передумает, бросилась к другой двери. Они втиснулись на заднее сиденье.
