Поиграй со мною.
Он возвращался с рыбалки. Медленно, тяжело, с трудом удерживая в руке удочку и нехотя переставляя ноги. Возвращаться в дом не хотелось, но выбора не было.
У него давно не было выбора.
Всё, что он мог - изо дня в день поддерживать видимость нормальной жизни.
Для чего? Для кого? Его всё равно никто не видит. Никто не придет. Хоть голышом бегай и волком вой.
А он ведь и выл. Выл безнадежно, отчаянно. Когда понял, что не выберется отсюда. Что сколько бы ни шёл по знакомым тропам, которые точно раньше вели к трассе, теперь выходил снова и снова к избушке.
Поднявшись на холм, он увидел знакомый забор, который только неделю назад выкрасил в зелёный цвет. А до этого в красный. И жёлтый. Эти действия отвлекали от безнадёги, позволяли не сойти с ума. Хотя держать кисти непослушными пальцами было тяжело. Но ещё тяжелее понимать, что всё происходящее - не кошмарный сон.
За весёленьким забором выстроились стройными рядками ульи. Зачем он построил пасеку? Он уже не помнил. Наверное, просто нужно было занять себя. Напомнить, что он не зверь.
Забавно, но тогда даже приезжала доставка. Привезли рамки с пчёлами. Так же как и многое другое - строительные материалы, книги, консервы, домашний текстиль, игрушки, швейную машинку, набор начинающего фокусника... Не прямо сюда, этого места и на карте-то нет. Старая полуразрушенная избушка. Охотничий домик. Но недалеко всё ещё сохранилась бывшая станция, а рядом домик смотрителя. Сколько они уже пустуют?
Сначала он заказывал и календари. Теперь только зачёркивал последнюю цифру года и исправлял на новую. Зачем ему знать, какой сейчас день недели? Год и дата - этого достаточно. Даже и это лишнее для того, кем он стал. Но всё ещё зачем-то цеплялся за старые привычки. Кажется, прошло лет тринадцать, как станция опустела. Не сразу. Сначала здесь стало очень людно. Полиция, поисковые отряды, журналисты...
Её долго искали, но он умел прятать следы. Уже тогда каким-то звериным чутьем обладал. Как выслеживал добычу сам, так и спрятаться мог. Сколько бы ей сейчас было? Двадцать? Она бы могла стать красавицей. Наверняка сейчас бы заканчивала институт. Встречалась с хорошим парнем. Бегала с подружками в клуб потанцевать.
Он не хотел лишать ее всех этих возможностей. Да, он был охотником. Но никогда, ни за что не отнял бы жизнь у человека. Тем более у неё.
У смотрителя станции были две чудесные дочурки. Белокурые близняшки. Такие одинаковые внешне и совершенно разные по характеру. Одна тихая, серьезная, не по годам взрослая. Мамина помощница, послушная умница. А вторая - маленький чертёнок. Любопытная и шкодная, постоянно влипающая в истории, создающая вокруг себя хаос и фейерверк. И почему-то именно она нравилась охотнику больше. Живая, шустрая, как солнечный лучик. Хотя, конечно, порой все её близкие уставали от её выдумок и их последствий. Но с ней было легко и уж точно не скучно. И девочка тоже тянулась к охотнику. Ему даже иногда казалось, что она его считает кем-то вроде старшего родственника. Не отца, нет. Может, старшим братом. Охотник всегда привозил девочкам из города подарки и гостинцы, когда приезжал на заимку. Сладости, игрушки, яркие платочки. Девчонки радовались всему. Так открыто, так искренне. Особенно она. Бежала к нему, раскинув ручки, перепачканные то краской, то кашей, и кричала "Мишка". Вообще-то его звали Егор. Но большого, лохматого охотника девочка сразу прозвала "мишкой" и переубедить ее никак не получалось. Да он и перестал это делать довольно быстро. Это "мишка" стало каким-то паролем, только для них двоих - маленькой улыбчивой девочки и серьезного, сдержанного охотника.
"Поиграй со мною" - иногда просила она. И он поднимал свои большие руки над головой и изображал медведя. "Не рычи" - серьезно просила она. И тогда он сгребал её в охапку и подкидывал над головой, слушая звонкий визг и заливистый смех.
Зачем она тогда ушла в лес? Он не знал. К охотничьему домику девочкам ходить было запрещено. Да и вообще уходить далеко от дома. Как такая малышка забрела глубоко в лес, что заставило ее уходить всё дальше и дальше от дома? Как она оказалась на той огороженной флажками территории? Сейчас всё уже не имело значения. Да и стирались многие детали.
Охотник подцепил ногтями засов и толкнул дверь в дом. Самовар на столе, кровать за занавеской, старенький телевизор, холодильник... Почему он всё это хранит? Электричества давно нет, кровать ему не нужна. Он все равно не чувствует холода, а новое тело может спать на голой земле, не испытывая дискомфорта. Наверное, это тоже попытка сохранить хоть что-то человеческое.
Был ли он человеком, когда нажимал на курок? Он же был уверен, что стреляет в волка. Память стирала детали, это да. Но тот миг, увы, стереть не могла. В тот день два зверя выскочили прямо на него. Один крупный, мордатый, матёрый. Второй тоньше и мельче. Здоровый сразу дёрнулся в сторону, а вот мелкому не повезло. Охотник стрелял метко и не задумываясь.
Почему второй волк вернулся? Вопреки логике. Он должен был бежать от человека, от звука выстрела, от запаха оружия и крови... Но он вернулся. И застыл на краю поляны, вперив взгляд в мёртвого сородича. И тут из кустов...
- Мишка?
Зверь вскинулся и пошёл на голос. Рычал и наступал на малявку, которая и до морды ему едва доходила. Не было времени на раздумья, прицел четко выхватил серый вздымающийся бок. Прыжок зверя, визг девочки и выстрел - всё одновременно. А потом оглушающая тишина. И тихий-тихий скулёж.
Кто бы знал, как он хотел, чтобы это скулил волк. Подбегая к маленькому тельцу, прижимая его к себе и крича от отчаяния, охотник плакал и молился, чтобы это был просто кошмар. Что это не по правде хрупкая ручка поднимается, пачкая его щёку в крови. Что это в больном, невозможном сне бледные губки шепчут "Мишка, поиграй со мною". Когда её глазки закрылись, он заорал. Орал так, что птицы с веток поднялись в воздух.
Что он мог тогда сделать? Отчаяние, стыд, страх не давали мыслить. Он вскочил на ноги, прижимая к себе хрупкое крошечное тельце. Бежал сквозь лес. На станции есть связь, нужно вызвать скорую. Рассказать, объяснить. И... Охотник замер. Какие слова здесь нужны? Что он сможет сказать такого убитым горем родителям, чтобы они поверили в случайность? Проверили и... И что? Успокоились? Простили? Преднамеренно или нет, но он убил их дочку. Погасил их смешное, шубутное, иногда капризное, но самое любимое солнышко. Если они сами не убьют его, он отправится в тюрьму. Но у него впереди вся жизнь. Совсем недавно с девушкой познакомился, красивая, рыжая, с веснушками. А что его ждёт теперь? Суд, тюрьма, ненависть...
Охотник развернулся и зашагал в лес. Прятать он умел. Никто ничего не нашёл, никто ничего не понял. И даже его слезы, его дрожь и нервозность объяснили тем, что он дружил с этой семьёй.
Он искал её вместе с отрядами добровольцев. Старательно изображал заинтересованность. Но тело девочки не нашли. Только обрывки одежды и кровь на них. Официально - нападение волков.
Конечно, семья уехала. Как жить рядом с лесом, где дикие звери задрали маленькую дочурку? Ведь у них вторая дочка. Ее надо было обезопасить. Потом прислали другого смотрителя, но через некоторое время вообще отменили стоянку поездов на этой станции. Теперь составы пролетали мимо, будоража лес гудками и стуком колес. Новый смотритель уехал.
А вот охотник не смог. Сколько бы он ни уходил из избушки, возвращался в неё снова и снова. Нет, не память и раскаяние приводили его обратно. Он не смог уйти в прямом смысле. Лес стал его клеткой. Он пытался. Уходил с вещами и налегке, ночью и днём, на рассвете и в сумерках. Один раз угнал мотоцикл доставщика. И раскрошил его об дерево, когда вылетел прямо к дверям проклятой избушки. Лес стал его тюрьмой.
А потом он стал замечать, что меняется. Вытягивались пальцы, ногти начали утолщаться и расти с невероятной скоростью. Клыки вытянулись и заострились. Потом стало меняться лицо. Как он завопил, впервые увидев в зеркале ввалившиеся, заросшие густой шерстью щёки, вытянутый почерневший нос и маленькие, без белка глаза. Орал от ужаса и отчаяния. Схватил ружье. Изменившимися руками было трудно жать на курок. Но первый выстрел по зеркалу получился почти идеальным. Как в мишень в тире. Выстрелить себе в голову было сложнее. Но он справился. От грохота заложило уши. И... Всё. Почему он остался жив? Он ведь точно не мог промахнуться. Не мог. Не смог. Не получилось ни повеситься, ни утопиться. Он пробовал морить себя голодом. Резать ножом, спрыгивать с сосны...
А потом она пришла в первый раз. Он тогда разнёс весь дом, разворотил мебель, посрывал со стен полки и картины, разбил посуду. А потом лежал у порога и выл, рычал и скулил, вгрызаясь отросшими острыми зубами в землю.
- Мишка, не рычи.
Её голос прямо над ухом - маленьким круглым ухом, почти не видным в густой шерсти.
Он вскочил на ноги и хотел её обнять, но руки, почти совсем уже похожие на лапы, прошли сквозь тоненькое тело. Розовый сарафанчик взметнулся дымкой и снова собрался в единый плотный образ. Только сквозь маленький силуэт можно было различить деревья и старенький забор.
- Поиграй со мною.
Он стоял перед ней на коленях, рыдал и молил о прощении. Просил отпустить - уже всё равно куда. Из леса или из жизни. Дать ему вернуться к людям и всё рассказать, покаяться и принять наказание. Обычное, понятное, человеческое наказание. Или дать умереть.
Она смотрела, слушала. И вдруг засмеялась. Чисто, звонко, как всегда. Как раньше.
- Лапу давай!
Он протянул ей руку. Руку? И даже смог прикоснуться к крошечным пальчикам.
Она приходила часто. Рядом с ней он ненадолго мог стать снова человеком. Если она желала. А в остальное время всё больше и больше превращался в медведя. Однажды решил уйти в лес, перестать цепляться за свою человеческую память. Но она пришла.
- Туки-туки, мишка, а я тебя нашла. Пора домой, да-да.
И он пошёл за ней. Не мог не пойти. Он не мог отказать, не мог противиться. Выполнял любую ее прихоть. Он лишился выбора. Но не тогда, когда нажал на курок. А когда закидывал листвой перекопанную землю и сжигал окровавленную куртку. Но избавившись от улик, он не избавился от неё. Теперь он был её вечным другом. Играл, кормил кашей, укладывал спать. Пока язык и горло слушались и могли воспроизводить человеческую речь, пел песни, учил играть в шахматы и ловить рыбу. Встречал Новый год и показывал фокусы. А оставаясь в одиночестве, снова выл и орал, не смирившись, не привыкнув к тому ужасу, который испытывал всякий раз, когда слышал приближение когда-то любимой подружки.
Медведь встал на задние лапы у стола и сгрёб лапой коробок со спичками. Нужно раскочегарить самовар. Его не было дома два дня. Значит, она соскучилась. Скоро придёт. За его спиной скрипнула дверь, и на загривке снова, как и всегда, поднялась шерсть - единственное, что выдавало его настоящую реакцию.
- Поиграй со мною.
Он возвращался с рыбалки. Медленно, тяжело, с трудом удерживая в руке удочку и нехотя переставляя ноги. Возвращаться в дом не хотелось, но выбора не было.
У него давно не было выбора.
Всё, что он мог - изо дня в день поддерживать видимость нормальной жизни.
Для чего? Для кого? Его всё равно никто не видит. Никто не придет. Хоть голышом бегай и волком вой.
А он ведь и выл. Выл безнадежно, отчаянно. Когда понял, что не выберется отсюда. Что сколько бы ни шёл по знакомым тропам, которые точно раньше вели к трассе, теперь выходил снова и снова к избушке.
Поднявшись на холм, он увидел знакомый забор, который только неделю назад выкрасил в зелёный цвет. А до этого в красный. И жёлтый. Эти действия отвлекали от безнадёги, позволяли не сойти с ума. Хотя держать кисти непослушными пальцами было тяжело. Но ещё тяжелее понимать, что всё происходящее - не кошмарный сон.
За весёленьким забором выстроились стройными рядками ульи. Зачем он построил пасеку? Он уже не помнил. Наверное, просто нужно было занять себя. Напомнить, что он не зверь.
Забавно, но тогда даже приезжала доставка. Привезли рамки с пчёлами. Так же как и многое другое - строительные материалы, книги, консервы, домашний текстиль, игрушки, швейную машинку, набор начинающего фокусника... Не прямо сюда, этого места и на карте-то нет. Старая полуразрушенная избушка. Охотничий домик. Но недалеко всё ещё сохранилась бывшая станция, а рядом домик смотрителя. Сколько они уже пустуют?
Сначала он заказывал и календари. Теперь только зачёркивал последнюю цифру года и исправлял на новую. Зачем ему знать, какой сейчас день недели? Год и дата - этого достаточно. Даже и это лишнее для того, кем он стал. Но всё ещё зачем-то цеплялся за старые привычки. Кажется, прошло лет тринадцать, как станция опустела. Не сразу. Сначала здесь стало очень людно. Полиция, поисковые отряды, журналисты...
Её долго искали, но он умел прятать следы. Уже тогда каким-то звериным чутьем обладал. Как выслеживал добычу сам, так и спрятаться мог. Сколько бы ей сейчас было? Двадцать? Она бы могла стать красавицей. Наверняка сейчас бы заканчивала институт. Встречалась с хорошим парнем. Бегала с подружками в клуб потанцевать.
Он не хотел лишать ее всех этих возможностей. Да, он был охотником. Но никогда, ни за что не отнял бы жизнь у человека. Тем более у неё.
У смотрителя станции были две чудесные дочурки. Белокурые близняшки. Такие одинаковые внешне и совершенно разные по характеру. Одна тихая, серьезная, не по годам взрослая. Мамина помощница, послушная умница. А вторая - маленький чертёнок. Любопытная и шкодная, постоянно влипающая в истории, создающая вокруг себя хаос и фейерверк. И почему-то именно она нравилась охотнику больше. Живая, шустрая, как солнечный лучик. Хотя, конечно, порой все её близкие уставали от её выдумок и их последствий. Но с ней было легко и уж точно не скучно. И девочка тоже тянулась к охотнику. Ему даже иногда казалось, что она его считает кем-то вроде старшего родственника. Не отца, нет. Может, старшим братом. Охотник всегда привозил девочкам из города подарки и гостинцы, когда приезжал на заимку. Сладости, игрушки, яркие платочки. Девчонки радовались всему. Так открыто, так искренне. Особенно она. Бежала к нему, раскинув ручки, перепачканные то краской, то кашей, и кричала "Мишка". Вообще-то его звали Егор. Но большого, лохматого охотника девочка сразу прозвала "мишкой" и переубедить ее никак не получалось. Да он и перестал это делать довольно быстро. Это "мишка" стало каким-то паролем, только для них двоих - маленькой улыбчивой девочки и серьезного, сдержанного охотника.
"Поиграй со мною" - иногда просила она. И он поднимал свои большие руки над головой и изображал медведя. "Не рычи" - серьезно просила она. И тогда он сгребал её в охапку и подкидывал над головой, слушая звонкий визг и заливистый смех.
Зачем она тогда ушла в лес? Он не знал. К охотничьему домику девочкам ходить было запрещено. Да и вообще уходить далеко от дома. Как такая малышка забрела глубоко в лес, что заставило ее уходить всё дальше и дальше от дома? Как она оказалась на той огороженной флажками территории? Сейчас всё уже не имело значения. Да и стирались многие детали.
Охотник подцепил ногтями засов и толкнул дверь в дом. Самовар на столе, кровать за занавеской, старенький телевизор, холодильник... Почему он всё это хранит? Электричества давно нет, кровать ему не нужна. Он все равно не чувствует холода, а новое тело может спать на голой земле, не испытывая дискомфорта. Наверное, это тоже попытка сохранить хоть что-то человеческое.
Был ли он человеком, когда нажимал на курок? Он же был уверен, что стреляет в волка. Память стирала детали, это да. Но тот миг, увы, стереть не могла. В тот день два зверя выскочили прямо на него. Один крупный, мордатый, матёрый. Второй тоньше и мельче. Здоровый сразу дёрнулся в сторону, а вот мелкому не повезло. Охотник стрелял метко и не задумываясь.
Почему второй волк вернулся? Вопреки логике. Он должен был бежать от человека, от звука выстрела, от запаха оружия и крови... Но он вернулся. И застыл на краю поляны, вперив взгляд в мёртвого сородича. И тут из кустов...
- Мишка?
Зверь вскинулся и пошёл на голос. Рычал и наступал на малявку, которая и до морды ему едва доходила. Не было времени на раздумья, прицел четко выхватил серый вздымающийся бок. Прыжок зверя, визг девочки и выстрел - всё одновременно. А потом оглушающая тишина. И тихий-тихий скулёж.
Кто бы знал, как он хотел, чтобы это скулил волк. Подбегая к маленькому тельцу, прижимая его к себе и крича от отчаяния, охотник плакал и молился, чтобы это был просто кошмар. Что это не по правде хрупкая ручка поднимается, пачкая его щёку в крови. Что это в больном, невозможном сне бледные губки шепчут "Мишка, поиграй со мною". Когда её глазки закрылись, он заорал. Орал так, что птицы с веток поднялись в воздух.
Что он мог тогда сделать? Отчаяние, стыд, страх не давали мыслить. Он вскочил на ноги, прижимая к себе хрупкое крошечное тельце. Бежал сквозь лес. На станции есть связь, нужно вызвать скорую. Рассказать, объяснить. И... Охотник замер. Какие слова здесь нужны? Что он сможет сказать такого убитым горем родителям, чтобы они поверили в случайность? Проверили и... И что? Успокоились? Простили? Преднамеренно или нет, но он убил их дочку. Погасил их смешное, шубутное, иногда капризное, но самое любимое солнышко. Если они сами не убьют его, он отправится в тюрьму. Но у него впереди вся жизнь. Совсем недавно с девушкой познакомился, красивая, рыжая, с веснушками. А что его ждёт теперь? Суд, тюрьма, ненависть...
Охотник развернулся и зашагал в лес. Прятать он умел. Никто ничего не нашёл, никто ничего не понял. И даже его слезы, его дрожь и нервозность объяснили тем, что он дружил с этой семьёй.
Он искал её вместе с отрядами добровольцев. Старательно изображал заинтересованность. Но тело девочки не нашли. Только обрывки одежды и кровь на них. Официально - нападение волков.
Конечно, семья уехала. Как жить рядом с лесом, где дикие звери задрали маленькую дочурку? Ведь у них вторая дочка. Ее надо было обезопасить. Потом прислали другого смотрителя, но через некоторое время вообще отменили стоянку поездов на этой станции. Теперь составы пролетали мимо, будоража лес гудками и стуком колес. Новый смотритель уехал.
А вот охотник не смог. Сколько бы он ни уходил из избушки, возвращался в неё снова и снова. Нет, не память и раскаяние приводили его обратно. Он не смог уйти в прямом смысле. Лес стал его клеткой. Он пытался. Уходил с вещами и налегке, ночью и днём, на рассвете и в сумерках. Один раз угнал мотоцикл доставщика. И раскрошил его об дерево, когда вылетел прямо к дверям проклятой избушки. Лес стал его тюрьмой.
А потом он стал замечать, что меняется. Вытягивались пальцы, ногти начали утолщаться и расти с невероятной скоростью. Клыки вытянулись и заострились. Потом стало меняться лицо. Как он завопил, впервые увидев в зеркале ввалившиеся, заросшие густой шерстью щёки, вытянутый почерневший нос и маленькие, без белка глаза. Орал от ужаса и отчаяния. Схватил ружье. Изменившимися руками было трудно жать на курок. Но первый выстрел по зеркалу получился почти идеальным. Как в мишень в тире. Выстрелить себе в голову было сложнее. Но он справился. От грохота заложило уши. И... Всё. Почему он остался жив? Он ведь точно не мог промахнуться. Не мог. Не смог. Не получилось ни повеситься, ни утопиться. Он пробовал морить себя голодом. Резать ножом, спрыгивать с сосны...
А потом она пришла в первый раз. Он тогда разнёс весь дом, разворотил мебель, посрывал со стен полки и картины, разбил посуду. А потом лежал у порога и выл, рычал и скулил, вгрызаясь отросшими острыми зубами в землю.
- Мишка, не рычи.
Её голос прямо над ухом - маленьким круглым ухом, почти не видным в густой шерсти.
Он вскочил на ноги и хотел её обнять, но руки, почти совсем уже похожие на лапы, прошли сквозь тоненькое тело. Розовый сарафанчик взметнулся дымкой и снова собрался в единый плотный образ. Только сквозь маленький силуэт можно было различить деревья и старенький забор.
- Поиграй со мною.
Он стоял перед ней на коленях, рыдал и молил о прощении. Просил отпустить - уже всё равно куда. Из леса или из жизни. Дать ему вернуться к людям и всё рассказать, покаяться и принять наказание. Обычное, понятное, человеческое наказание. Или дать умереть.
Она смотрела, слушала. И вдруг засмеялась. Чисто, звонко, как всегда. Как раньше.
- Лапу давай!
Он протянул ей руку. Руку? И даже смог прикоснуться к крошечным пальчикам.
Она приходила часто. Рядом с ней он ненадолго мог стать снова человеком. Если она желала. А в остальное время всё больше и больше превращался в медведя. Однажды решил уйти в лес, перестать цепляться за свою человеческую память. Но она пришла.
- Туки-туки, мишка, а я тебя нашла. Пора домой, да-да.
И он пошёл за ней. Не мог не пойти. Он не мог отказать, не мог противиться. Выполнял любую ее прихоть. Он лишился выбора. Но не тогда, когда нажал на курок. А когда закидывал листвой перекопанную землю и сжигал окровавленную куртку. Но избавившись от улик, он не избавился от неё. Теперь он был её вечным другом. Играл, кормил кашей, укладывал спать. Пока язык и горло слушались и могли воспроизводить человеческую речь, пел песни, учил играть в шахматы и ловить рыбу. Встречал Новый год и показывал фокусы. А оставаясь в одиночестве, снова выл и орал, не смирившись, не привыкнув к тому ужасу, который испытывал всякий раз, когда слышал приближение когда-то любимой подружки.
Медведь встал на задние лапы у стола и сгрёб лапой коробок со спичками. Нужно раскочегарить самовар. Его не было дома два дня. Значит, она соскучилась. Скоро придёт. За его спиной скрипнула дверь, и на загривке снова, как и всегда, поднялась шерсть - единственное, что выдавало его настоящую реакцию.
- Поиграй со мною.
