Предисловие.
Помню, как запиваю последнюю горсть таблеток стаканом виски с ароматом яблока. Горький запах бьет в нос, я морщусь и делаю еще глоток. Вот она - яблочная смерть, - думаю я. - завтра меня найдут уже бездыханного, здесь, развалившегося на плиточном кухонном полу с короткой запиской, которую я сжимаю в руке. Потолок расплывается, меня кружит, кружит, кружит...
Следующее, что я помню - белый, падающий потолок, покрытый глубокими извилистыми трещинами. Тот самый потолок, который я видел перед тем, как провалиться в небытие. Приподнявшись на локтях, я пытаюсь встать, но чувствую, как трещит голова. Виски сдавливает так сильно, что изображение снова плывёт, и я без сил падаю обратно.
- Живой. Гадство.
На следующий день, утром, не сумев до меня дозвониться, пришла мать. В моей руке, она, как и предполагалось, обнаружила ту самую записку, на полу вокруг пустые бутылки и приконченную упаковку антидепрессантов. Но было одно но - вместо бездыханного тела, в луже блевотины лежал Марк Есинский двадцати пяти лет отроду, то есть я - живой и невредимый.
Она не стала ни о чем спрашивать. Плотно поджав дрожащие губы, срывающимся голосом мать назвала мой адрес и данные оператору скорой помощи и молча села напротив, смотря куда-то поверх меня.
Я плохо помню, как оказался там, куда меня привезли, но через пару дней, обколотый транквилизаторами, я окончательно пришёл в себя в стенах психиатрической больницы.
Помню, как запиваю последнюю горсть таблеток стаканом виски с ароматом яблока. Горький запах бьет в нос, я морщусь и делаю еще глоток. Вот она - яблочная смерть, - думаю я. - завтра меня найдут уже бездыханного, здесь, развалившегося на плиточном кухонном полу с короткой запиской, которую я сжимаю в руке. Потолок расплывается, меня кружит, кружит, кружит...
Следующее, что я помню - белый, падающий потолок, покрытый глубокими извилистыми трещинами. Тот самый потолок, который я видел перед тем, как провалиться в небытие. Приподнявшись на локтях, я пытаюсь встать, но чувствую, как трещит голова. Виски сдавливает так сильно, что изображение снова плывёт, и я без сил падаю обратно.
- Живой. Гадство.
На следующий день, утром, не сумев до меня дозвониться, пришла мать. В моей руке, она, как и предполагалось, обнаружила ту самую записку, на полу вокруг пустые бутылки и приконченную упаковку антидепрессантов. Но было одно но - вместо бездыханного тела, в луже блевотины лежал Марк Есинский двадцати пяти лет отроду, то есть я - живой и невредимый.
Она не стала ни о чем спрашивать. Плотно поджав дрожащие губы, срывающимся голосом мать назвала мой адрес и данные оператору скорой помощи и молча села напротив, смотря куда-то поверх меня.
Я плохо помню, как оказался там, куда меня привезли, но через пару дней, обколотый транквилизаторами, я окончательно пришёл в себя в стенах психиатрической больницы.
