Увидев молодую госпожу, оба поклонились, и Марта поставила перед ней блюдо с булочками и стакан молока.
Ольви разломила румяную булочку, восхитительно мягкую и теплую, и поймала себя на том, что сегодня ей как-то не очень хочется есть. На душе было неспокойно.
Сегодня придет Барт.
Сегодня он попросит у отца ее руки.
Сегодня она должна дать ему ответ.
Откуда же это сосущее под ложечкой чувство, как будто ей предстоит серьезный экзамен у строгого наставника, а она не готова? Как будто она не выяснила что-то очень, очень важное. Что-то, от чего будет зависеть... да буквально все. Думать об этом - как ступить на доску над пропастью, и ничем не заткнуть эту дыру в груди, ни скачками, ни книгами, ни прогулками, ни танцами...
- Вы уж постарайтесь не огорчить отца сегодня, молодая госпожа, - проговорила Марта. - Он уж так о вас заботится.
Да... так и сделать?.. а все сомнения отложить на потом...
- Марта, господа сами разберутся. Вряд ли им нужны советы слуг, - внезапно подал голос Асту. Второй человек в доме, чье поведение никак не изменилось после того, как смягчился отец. Холодный и сдержанный, он таким и остался, и, несмотря на свою привычную неприязнь, Ольви не могла не уважать его за это.
- Да уж, - проворчала Марта, - ты бы за своей дочерью следил...
Братец не считал нужным скрывать от домашних свою интрижку с Гиэлой, и все кираны в доме то и дело перемывали ей косточки. Ольви слышала об этом от Кэрто.
- Моя дочь очень юна, - с достоинством ответил Асту. - Кто в юности не ошибался... и чего бы она ни наворотила, каких бы глупостей ни наделала, я всегда ее утешу и поддержу. Кто, если не я? Она моя дочь. Она всегда может на меня рассчитывать. С вашего позволения, госпожа.
Он снова поклонился Ольви и вышел, высоко держа голову.
А она смотрела ему вслед, забыв как дышать.
Прости меня, Барт.
Но я не могу принять самое важное решение в жизни, не выяснив, есть ли у меня семья. Не убедившись окончательно, что они меня любят без всяких условий.
Или же - что семьи у меня нет...
И поэтому ты здесь лишний.
Через день после ее отказа Барт уехал, и все полетело кувырком. Как будто ей дали глотнуть сладкого - а оно ядовитой горечью разлилось во рту, выжигая все чувства, которые она еще испытывала к семье. А на что она, собственно, рассчитывала? В самом деле, ее отец и брат не какие-то там гибены, чтобы любить дочь и сестру такой, какая она есть.
Но так было даже лучше. Наконец-то - определенность, горькая определенность, как ни удивительно, принесшая с собой облегчение. Наконец-то Ольви до конца поняла, кто она для них и кто они для нее.
Чужие люди.
После этого презрение провинциального общества уже не задевало. Теперь, неуязвимая в своей броне отчуждения, когда репутация семьи больше не занимала ее, когда стало все равно, какое впечатление она производит, Ольви наблюдала за окружающими со злым и холодным интересом, подмечая каждую мелочь. Она видела их насквозь - фальшивые улыбки и оценивающие взгляды, любезности в лицо и сплетни за спиной, показное радушие и скрытую насмешку. Все больше росло глухое раздражение их лицемерием и притворством.
И все сильнее сжимала сердце тоска по джи. Открытым и теплым, с бесхитростными забавами и наивными сказками. Простым, понятным и надежным - никакого двойного дна.
Здесь же двойное дно было у всех без исключения. Даже у Барта с Арлэви. Особенно у них. Правда, нужно отдать Барту должное - он хотя бы вел себя честно.
Их последнюю встречу Ольви постаралась стереть из памяти - от сожаления немного саднило в груди. Тогда, выслушав отказ, Барт попросил ошеломленного Ореста оставить их наедине.
- Прости меня, - прошептала она, заставив себя взглянуть в темные глаза, - я не в силах сейчас объяснить... но я не могла иначе.
- Я должен уехать, Ольви, - сдержанно ответил он. - Накопилось много дел, и они требуют моего присутствия. Но я вернусь и повторю свое предложение еще один раз. И приму любой твой ответ - как окончательный.
Она не ждала его возвращения. Все это было уже совершенно неважно. Как и то, что по городу мгновенно разошлись слухи - конечно же, никто не поверил, что девица Орио отказала Авилю из древнего рода по своей воле. Судачили, что это было его решение, что он сделал на нее запрос в Невийский пансион, и ему сообщили нечто, ужасно компрометирующее ее. Они бы попытались выведать что-то у Арлэви, но та уехала через пару дней после Барта - проводить в пансион старших детей, которым как раз исполнилось десять. В отсутствие Авилей слухи расцвели буйным цветом; одни были откровенно абсурдны и нелепы, а другие довольно близки к истине. И эти пересуды до боли напоминали Ольви киранскую болтовню на кухне.
Это было даже по-своему забавно. Особенно забавно было наблюдать, как каменело лицо отца и как вздрагивал от ярости Ориен, сжимая губы в нитку. Как, бывая в обществе, они пытались держать лицо в ответ на ядовитые намеки. У отца получалось лучше. Почти безупречно, надо признать. Зато Ориен... когда он возвращался домой, слуги старались не попадаться ему на глаза. Больше всех доставалось Гиэле. Ольви слышала от Кэрто, что ее нередко видели плачущей в каком-нибудь темном уголке.
Ольви и сама при каждом удобном случае старалась подпустить Ориену шпильку каким-нибудь бесстыжим намеком о своем темном прошлом. Бесить брата сделалось ее любимым развлечением - пожалуй, даже веселее утренних скачек с Кэрто.
Вот как сегодня - он целый день готовился к визиту в закрытый мужской клуб, а Ольви довела его почти до срыва, благо отца не было дома. К вечеру Ориен был готов. Он вылетел из дома, пылая гневом, оттолкнув Асту, который, кажется, пытался сказать ему что-то успокаивающее с почтительным поклоном. Только что искры вокруг себя не рассыпал. Ольви ликовала.
Но, как только двери закрылись за ним, она сразу растеряла весь свой запал. Медленно, ведя ладонью по перилам, поднялась в свою комнату. Повернула ключ в замке и села у окна, не зажигая свечи. Вот по этой улице он только что проехал... А скоро вернется отец. Пройдет, как обычно, в малую гостиную, спросит газету, прикажет подать себе сигару и горького чаю...
Потом подадут ужин, но Ольви к нему не спустится. Сегодня она сказала отцу что-то колкое утром - впрочем, как всегда в последнее время, а он не удостоил ее ни ответа, ни даже взгляда - тоже как всегда.
Лучше просто выпить теплого молока с медом, лечь и закрыть глаза. Завтра будет новый день.
Такой же, как и все остальные...
Ее разбудил осторожный стук в дверь. Ольви нехотя подняла голову и снова уронила ее в подушку: такая рань, только рассвело, кому взбрело на ум ее тревожить... Стук повторился, потом затих, словно с той стороны прислушивались. Может, если не реагировать, они уйдут? Кто бы там ни был... Но робкий стук раздался снова, а потом послышались всхлипы.
Ольви неохотно выбралась из постели, отперла дверь и лицом к лицу столкнулась с заплаканной Гиэлой.
- Госпожа Ольви, - прерывисто прошептала та и шмыгнула носом. - Ориен... молодой господин...
Замечательно. Вернулся под утро, обидел ее, и она не нашла ничего лучше, чем прибежать жаловаться - и к кому! Не тот человек, не то место и не то время, девочка! Ольви нахмурилась и нетерпеливо махнула рукой, но Гиэла торопливо закончила:
- Он уехал стреляться...
- Что? - выдохнула Ольви. Сон как рукой сняло. Она втащила Гиэлу в комнату: - А ну рассказывай. Все с самого начала.
Под тихий рассказ вперемешку со всхлипами Ольви лихорадочно одевалась - рубашка, бриджи, сапоги, жилет... Болван, вот же болван! Повздорил вчера с кем-то в клубе, таким же юным идиотом. Тот озвучил какой-то из слухов, сотнями ходивших сейчас о ней - подумаешь, эка невидаль, Ольви бы просто пожала плечами, а Ориен вспылил, осыпал собеседника оскорблениями - и вызвал на дуэль.
- Остановите его, госпожа Ольви... он только что ускакал... я не знаю, где они будут стреляться...
- Я знаю, - сквозь зубы бросила Ольви, заправляя под шапочку волосы и прикидывая кратчайший путь до Дуэльной опушки. - Беги буди мина Юриса, пусть хватает Кэрто и едет за мной... Кэрто знает куда.
Тревога, нарастая, пульсировала в горле и висках, пока она бежала в конюшню, пока, пританцовывая от нетерпения, смотрела, как Кэрто седлает ей Звездочку, как же медленно, как же непоправимо медленно - как он не чувствует: время утекает сквозь пальцы!! Взлетела в седло и послала кобылу с места в карьер, еще успев услышать, как конюх сокрушенно цокнул языком - ах, до того ли сейчас!
Летит под копыта дорога, Звездочка как натянутая звенящая струна - быстрее, быстрее, милая, быстрее, умоляю тебя! Мы с тобой - одно тело, одно дыхание, и каждый удар копыт, каждый удар сердца - отчаянная попытка удержать ускользающее, остановить обратный отсчет, успеть!
Только бы успеть!
*
Последний поворот, опушка - как на ладони, лошади в стороне, трое в темном - два секунданта и еще кто-то, наверное, доктор, но главное - эти двое в белых рубашках, целящиеся друг в друга. До них слишком далеко, и они не смотрят в ее сторону, но можно заставить себя услышать!
Два выстрела слились в один с ее отчаянным криком.
Ольви кубарем слетела со Звездочки, прокатилась по траве, потеряв шапочку, вскочила и бросилась вперед - как раз вовремя, чтобы поймать падающего брата.
Ориен был слишком тяжел, чтобы она могла его удержать, и она опустилась вместе с ним на траву, с ужасом глядя, как на белой рубашке расплывается слева красное пятно.
- Да помогите же ему!
Подбежали секунданты, расстегнули на нем рубашку, переглянулись; подошел стрелявший, прижимая к голове окровавленный платок: пуля Ориена оцарапала ему висок; его доктор опустился на колени перед Ориеном, коснулся груди, приложил палец к горлу, оттянул веко - и покачал головой.
- Извините, ала Орио, тут ничего не сделаешь. Пуля в сердце, мгновенная смерть... он ничего не успел почувствовать.
Ольви отчаянно замотала головой. Послышался приближающийся топот - Кэрто! Это Кэрто с Юрисом, семейным доктором Орио! Он обязательно поможет!
- Нам всем лучше удалиться, пока не прибыла полиция, - пробормотал один из присутствующих. В считанные мгновения опушка опустела, и прибывшие Кэрто с Юрисом нашли только Ольви с Ориеном на руках, глядящую на Юриса с безумной надеждой. Юрис, невысокий коренастый мисан, ровесник отца, знал и лечил всю их семью много лет.
Кэрто оценил обстановку, помрачнел и тут же куда-то умчался. Юрис спрыгнул с лошади, опустился на колени, осмотрел юношу - так же, как предыдущий доктор, медленно поднял глаза на Ольви - и она зарыдала.
- Не верю! Не верю! Юрис, вы же можете что-то сделать!
- Мне очень жаль, - глухо ответил он. - Проникающее ранение сердца... да вы сами знаете... вы ведь изучали анатомию...
И она зарыдала еще горше - он был прав, прав, неумолимо прав.
Вернулся Кэрто - он нанял повозку, чтобы доставить их домой. Ориена переложили в нее. Ольви суетилась рядом: ну кто так делает, кто так кладет, осторожнее, ему же неудобно... Кэрто с Юрисом и нанятый извозчик молча подчинялись. Ольви забралась в повозку сама, склонилась над братом, баюкая на коленях его кудрявую голову, не замечая, как ее рубашка и бриджи пропитываются кровью. Повозка тронулась. Кэрто и Юрис в подавленном молчании поехали рядом.
Под ярким утренним солнцем лицо брата - белое, ни кровинки - казалось совершенно безмятежным и совсем юным. Сердце Ольви зашлось в болезненном спазме, и она, рыдая, обняла его за плечи, еще теплые - как? Как же так? Почему?
Ее младший брат, с которым в детстве по сто раз на дню ссорились, мирились и дрались, бегали наперегонки, прятались на старом дубе от няньки; к которому она лазила в окно в пансионе; который ел ее плюшки, а потом выдал наставникам; который ужасно дразнил ее и бесил; который принес ей однажды утром любимых пряников, сел на подоконник, болтая ногами, как в детстве, и заставил ее смеяться, как до этого заставлял плакать... Ориен, родная кровь, любимый мальчик, заноза в сердце, кость в горле, упрямый, глупый, несносный, невозможный, единственный на свете! Пусть бы ненавидел ее и презирал, пусть бы до конца жизни с ней не разговаривал - или наоборот, изводил упреками и бранил последними словами - но только бы жил, жил!
Захлебываясь плачем, Ольви не помнила, как добрались до дома, как Ориена внесли в гостиную и положили на диван. Снова он был у нее на коленях, снова она гладила спутанные волосы. Слезы душили, темнело в глазах, и она не слышала ничего, что происходило вокруг. Как заохали и засуетились слуги, как Юрис распорядился позвать отца, как кираны опускали головы и косились друг на друга - никто не хотел сообщать черную весть, пока наконец Асту не вызвался это сделать.
Наверху хлопнула дверь, послышались торопливые шаги. Орест вбежал в комнату и замер на пороге. Увидел рыдающую дочь, неподвижного сына, кровь на рубашках, бледного доктора, потерянно стоящего рядом.
Ольви подняла голову и выпрямилась. Несколько долгих мгновений отец и дочь смотрели друг другу в глаза, не отрываясь, как будто невидимая связь струной протянулась между ними. Больше двух лет они не могли найти слов, чтобы достучаться друг до друга. Теперь слова были не нужны. Они читали друг друга без них.
Как же так вышло, дочка?
Папа, я сделала все, что могла. Я не успела...
Я тебе верю.
Я так его люблю...
Я знаю. Я тоже...
Ольви снова опустила голову. Пошатнувшись, Орест сделал шаг к стене, прислонился к ней, поморщился, медленно поднял к груди левую руку. И медленно осел на пол.
Юрис бросился к нему, прижал палец к шее, заглянул в глаза – и сел рядом с ним. Поднял взгляд на Ольви и прошептал побелевшими губами:
- Сердце... мгновенно...
- Ей пришлось нелегко. Их доктор настоял, чтобы ее не вызывали для показаний в суде. По его словам, она была совершенно не в том состоянии. Она появилась только в последний день, на оглашении приговора, и семейный юрист никого к ней близко не подпустил. Второго дуэлянта сослали на двадцать лет на Проклятый континент. Конечно, это не могло добавить ей симпатий в городе.
- Что было потом?
- После суда ее никто не видел. Она ни разу не появилась на публике, никого не приглашала, не наносила визитов. Да никто и не горел желанием, сам понимаешь... Кроме того, она уволила доктора и почти всех слуг.
- Ты не была у нее?
- Она никого не принимает. Когда я приехала и узнала о том, что случилось, я послала ей приглашение, на которое она не ответила. Потом я отправилась к ней сама. Она отказалась меня видеть. Я решила больше ничего не предпринимать до твоего приезда.
Мужчина кивнул, поднося к губам чашку с дымящимся чаем, казавшуюся игрушечной в его большой пухлой руке.
- Сейчас поужинаем, ты отдохнешь с дороги, и завтра утром, если хочешь, поедем к ней. Возможно, для тебя она сделает исключение.
Дни, тяжелые, тягучие, как смоляные капли, сливались в один. Опустевший дом казался Ольви огромным, слишком большим и гулким для нее одной. Почти все слуги оставили ее: она объявила, что каждый волен получить расчет в любую минуту, и кираны воспользовались возможностью. Только пятеро отказались уходить: конюх Кэрто, кухарка Марта, его жена, и Асту с женой и Гиэлой. Верный Асту, служивший еще ее отцу и деду... А она когда-то обзывала его шпионом... Теперь, если она чувствовала что-то, кроме боли - это был стыд за те давние слова и мысли.
Ольви разломила румяную булочку, восхитительно мягкую и теплую, и поймала себя на том, что сегодня ей как-то не очень хочется есть. На душе было неспокойно.
Сегодня придет Барт.
Сегодня он попросит у отца ее руки.
Сегодня она должна дать ему ответ.
Откуда же это сосущее под ложечкой чувство, как будто ей предстоит серьезный экзамен у строгого наставника, а она не готова? Как будто она не выяснила что-то очень, очень важное. Что-то, от чего будет зависеть... да буквально все. Думать об этом - как ступить на доску над пропастью, и ничем не заткнуть эту дыру в груди, ни скачками, ни книгами, ни прогулками, ни танцами...
- Вы уж постарайтесь не огорчить отца сегодня, молодая госпожа, - проговорила Марта. - Он уж так о вас заботится.
Да... так и сделать?.. а все сомнения отложить на потом...
- Марта, господа сами разберутся. Вряд ли им нужны советы слуг, - внезапно подал голос Асту. Второй человек в доме, чье поведение никак не изменилось после того, как смягчился отец. Холодный и сдержанный, он таким и остался, и, несмотря на свою привычную неприязнь, Ольви не могла не уважать его за это.
- Да уж, - проворчала Марта, - ты бы за своей дочерью следил...
Братец не считал нужным скрывать от домашних свою интрижку с Гиэлой, и все кираны в доме то и дело перемывали ей косточки. Ольви слышала об этом от Кэрто.
- Моя дочь очень юна, - с достоинством ответил Асту. - Кто в юности не ошибался... и чего бы она ни наворотила, каких бы глупостей ни наделала, я всегда ее утешу и поддержу. Кто, если не я? Она моя дочь. Она всегда может на меня рассчитывать. С вашего позволения, госпожа.
Он снова поклонился Ольви и вышел, высоко держа голову.
А она смотрела ему вслед, забыв как дышать.
Прости меня, Барт.
Но я не могу принять самое важное решение в жизни, не выяснив, есть ли у меня семья. Не убедившись окончательно, что они меня любят без всяких условий.
Или же - что семьи у меня нет...
И поэтому ты здесь лишний.
***
Через день после ее отказа Барт уехал, и все полетело кувырком. Как будто ей дали глотнуть сладкого - а оно ядовитой горечью разлилось во рту, выжигая все чувства, которые она еще испытывала к семье. А на что она, собственно, рассчитывала? В самом деле, ее отец и брат не какие-то там гибены, чтобы любить дочь и сестру такой, какая она есть.
Но так было даже лучше. Наконец-то - определенность, горькая определенность, как ни удивительно, принесшая с собой облегчение. Наконец-то Ольви до конца поняла, кто она для них и кто они для нее.
Чужие люди.
После этого презрение провинциального общества уже не задевало. Теперь, неуязвимая в своей броне отчуждения, когда репутация семьи больше не занимала ее, когда стало все равно, какое впечатление она производит, Ольви наблюдала за окружающими со злым и холодным интересом, подмечая каждую мелочь. Она видела их насквозь - фальшивые улыбки и оценивающие взгляды, любезности в лицо и сплетни за спиной, показное радушие и скрытую насмешку. Все больше росло глухое раздражение их лицемерием и притворством.
И все сильнее сжимала сердце тоска по джи. Открытым и теплым, с бесхитростными забавами и наивными сказками. Простым, понятным и надежным - никакого двойного дна.
Здесь же двойное дно было у всех без исключения. Даже у Барта с Арлэви. Особенно у них. Правда, нужно отдать Барту должное - он хотя бы вел себя честно.
Их последнюю встречу Ольви постаралась стереть из памяти - от сожаления немного саднило в груди. Тогда, выслушав отказ, Барт попросил ошеломленного Ореста оставить их наедине.
- Прости меня, - прошептала она, заставив себя взглянуть в темные глаза, - я не в силах сейчас объяснить... но я не могла иначе.
- Я должен уехать, Ольви, - сдержанно ответил он. - Накопилось много дел, и они требуют моего присутствия. Но я вернусь и повторю свое предложение еще один раз. И приму любой твой ответ - как окончательный.
Она не ждала его возвращения. Все это было уже совершенно неважно. Как и то, что по городу мгновенно разошлись слухи - конечно же, никто не поверил, что девица Орио отказала Авилю из древнего рода по своей воле. Судачили, что это было его решение, что он сделал на нее запрос в Невийский пансион, и ему сообщили нечто, ужасно компрометирующее ее. Они бы попытались выведать что-то у Арлэви, но та уехала через пару дней после Барта - проводить в пансион старших детей, которым как раз исполнилось десять. В отсутствие Авилей слухи расцвели буйным цветом; одни были откровенно абсурдны и нелепы, а другие довольно близки к истине. И эти пересуды до боли напоминали Ольви киранскую болтовню на кухне.
Это было даже по-своему забавно. Особенно забавно было наблюдать, как каменело лицо отца и как вздрагивал от ярости Ориен, сжимая губы в нитку. Как, бывая в обществе, они пытались держать лицо в ответ на ядовитые намеки. У отца получалось лучше. Почти безупречно, надо признать. Зато Ориен... когда он возвращался домой, слуги старались не попадаться ему на глаза. Больше всех доставалось Гиэле. Ольви слышала от Кэрто, что ее нередко видели плачущей в каком-нибудь темном уголке.
Ольви и сама при каждом удобном случае старалась подпустить Ориену шпильку каким-нибудь бесстыжим намеком о своем темном прошлом. Бесить брата сделалось ее любимым развлечением - пожалуй, даже веселее утренних скачек с Кэрто.
Вот как сегодня - он целый день готовился к визиту в закрытый мужской клуб, а Ольви довела его почти до срыва, благо отца не было дома. К вечеру Ориен был готов. Он вылетел из дома, пылая гневом, оттолкнув Асту, который, кажется, пытался сказать ему что-то успокаивающее с почтительным поклоном. Только что искры вокруг себя не рассыпал. Ольви ликовала.
Но, как только двери закрылись за ним, она сразу растеряла весь свой запал. Медленно, ведя ладонью по перилам, поднялась в свою комнату. Повернула ключ в замке и села у окна, не зажигая свечи. Вот по этой улице он только что проехал... А скоро вернется отец. Пройдет, как обычно, в малую гостиную, спросит газету, прикажет подать себе сигару и горького чаю...
Потом подадут ужин, но Ольви к нему не спустится. Сегодня она сказала отцу что-то колкое утром - впрочем, как всегда в последнее время, а он не удостоил ее ни ответа, ни даже взгляда - тоже как всегда.
Лучше просто выпить теплого молока с медом, лечь и закрыть глаза. Завтра будет новый день.
Такой же, как и все остальные...
***
Ее разбудил осторожный стук в дверь. Ольви нехотя подняла голову и снова уронила ее в подушку: такая рань, только рассвело, кому взбрело на ум ее тревожить... Стук повторился, потом затих, словно с той стороны прислушивались. Может, если не реагировать, они уйдут? Кто бы там ни был... Но робкий стук раздался снова, а потом послышались всхлипы.
Ольви неохотно выбралась из постели, отперла дверь и лицом к лицу столкнулась с заплаканной Гиэлой.
- Госпожа Ольви, - прерывисто прошептала та и шмыгнула носом. - Ориен... молодой господин...
Замечательно. Вернулся под утро, обидел ее, и она не нашла ничего лучше, чем прибежать жаловаться - и к кому! Не тот человек, не то место и не то время, девочка! Ольви нахмурилась и нетерпеливо махнула рукой, но Гиэла торопливо закончила:
- Он уехал стреляться...
- Что? - выдохнула Ольви. Сон как рукой сняло. Она втащила Гиэлу в комнату: - А ну рассказывай. Все с самого начала.
Под тихий рассказ вперемешку со всхлипами Ольви лихорадочно одевалась - рубашка, бриджи, сапоги, жилет... Болван, вот же болван! Повздорил вчера с кем-то в клубе, таким же юным идиотом. Тот озвучил какой-то из слухов, сотнями ходивших сейчас о ней - подумаешь, эка невидаль, Ольви бы просто пожала плечами, а Ориен вспылил, осыпал собеседника оскорблениями - и вызвал на дуэль.
- Остановите его, госпожа Ольви... он только что ускакал... я не знаю, где они будут стреляться...
- Я знаю, - сквозь зубы бросила Ольви, заправляя под шапочку волосы и прикидывая кратчайший путь до Дуэльной опушки. - Беги буди мина Юриса, пусть хватает Кэрто и едет за мной... Кэрто знает куда.
Тревога, нарастая, пульсировала в горле и висках, пока она бежала в конюшню, пока, пританцовывая от нетерпения, смотрела, как Кэрто седлает ей Звездочку, как же медленно, как же непоправимо медленно - как он не чувствует: время утекает сквозь пальцы!! Взлетела в седло и послала кобылу с места в карьер, еще успев услышать, как конюх сокрушенно цокнул языком - ах, до того ли сейчас!
Летит под копыта дорога, Звездочка как натянутая звенящая струна - быстрее, быстрее, милая, быстрее, умоляю тебя! Мы с тобой - одно тело, одно дыхание, и каждый удар копыт, каждый удар сердца - отчаянная попытка удержать ускользающее, остановить обратный отсчет, успеть!
Только бы успеть!
*
Последний поворот, опушка - как на ладони, лошади в стороне, трое в темном - два секунданта и еще кто-то, наверное, доктор, но главное - эти двое в белых рубашках, целящиеся друг в друга. До них слишком далеко, и они не смотрят в ее сторону, но можно заставить себя услышать!
Два выстрела слились в один с ее отчаянным криком.
Ольви кубарем слетела со Звездочки, прокатилась по траве, потеряв шапочку, вскочила и бросилась вперед - как раз вовремя, чтобы поймать падающего брата.
Ориен был слишком тяжел, чтобы она могла его удержать, и она опустилась вместе с ним на траву, с ужасом глядя, как на белой рубашке расплывается слева красное пятно.
- Да помогите же ему!
Подбежали секунданты, расстегнули на нем рубашку, переглянулись; подошел стрелявший, прижимая к голове окровавленный платок: пуля Ориена оцарапала ему висок; его доктор опустился на колени перед Ориеном, коснулся груди, приложил палец к горлу, оттянул веко - и покачал головой.
- Извините, ала Орио, тут ничего не сделаешь. Пуля в сердце, мгновенная смерть... он ничего не успел почувствовать.
Ольви отчаянно замотала головой. Послышался приближающийся топот - Кэрто! Это Кэрто с Юрисом, семейным доктором Орио! Он обязательно поможет!
- Нам всем лучше удалиться, пока не прибыла полиция, - пробормотал один из присутствующих. В считанные мгновения опушка опустела, и прибывшие Кэрто с Юрисом нашли только Ольви с Ориеном на руках, глядящую на Юриса с безумной надеждой. Юрис, невысокий коренастый мисан, ровесник отца, знал и лечил всю их семью много лет.
Кэрто оценил обстановку, помрачнел и тут же куда-то умчался. Юрис спрыгнул с лошади, опустился на колени, осмотрел юношу - так же, как предыдущий доктор, медленно поднял глаза на Ольви - и она зарыдала.
- Не верю! Не верю! Юрис, вы же можете что-то сделать!
- Мне очень жаль, - глухо ответил он. - Проникающее ранение сердца... да вы сами знаете... вы ведь изучали анатомию...
И она зарыдала еще горше - он был прав, прав, неумолимо прав.
Вернулся Кэрто - он нанял повозку, чтобы доставить их домой. Ориена переложили в нее. Ольви суетилась рядом: ну кто так делает, кто так кладет, осторожнее, ему же неудобно... Кэрто с Юрисом и нанятый извозчик молча подчинялись. Ольви забралась в повозку сама, склонилась над братом, баюкая на коленях его кудрявую голову, не замечая, как ее рубашка и бриджи пропитываются кровью. Повозка тронулась. Кэрто и Юрис в подавленном молчании поехали рядом.
Под ярким утренним солнцем лицо брата - белое, ни кровинки - казалось совершенно безмятежным и совсем юным. Сердце Ольви зашлось в болезненном спазме, и она, рыдая, обняла его за плечи, еще теплые - как? Как же так? Почему?
Ее младший брат, с которым в детстве по сто раз на дню ссорились, мирились и дрались, бегали наперегонки, прятались на старом дубе от няньки; к которому она лазила в окно в пансионе; который ел ее плюшки, а потом выдал наставникам; который ужасно дразнил ее и бесил; который принес ей однажды утром любимых пряников, сел на подоконник, болтая ногами, как в детстве, и заставил ее смеяться, как до этого заставлял плакать... Ориен, родная кровь, любимый мальчик, заноза в сердце, кость в горле, упрямый, глупый, несносный, невозможный, единственный на свете! Пусть бы ненавидел ее и презирал, пусть бы до конца жизни с ней не разговаривал - или наоборот, изводил упреками и бранил последними словами - но только бы жил, жил!
Захлебываясь плачем, Ольви не помнила, как добрались до дома, как Ориена внесли в гостиную и положили на диван. Снова он был у нее на коленях, снова она гладила спутанные волосы. Слезы душили, темнело в глазах, и она не слышала ничего, что происходило вокруг. Как заохали и засуетились слуги, как Юрис распорядился позвать отца, как кираны опускали головы и косились друг на друга - никто не хотел сообщать черную весть, пока наконец Асту не вызвался это сделать.
Наверху хлопнула дверь, послышались торопливые шаги. Орест вбежал в комнату и замер на пороге. Увидел рыдающую дочь, неподвижного сына, кровь на рубашках, бледного доктора, потерянно стоящего рядом.
Ольви подняла голову и выпрямилась. Несколько долгих мгновений отец и дочь смотрели друг другу в глаза, не отрываясь, как будто невидимая связь струной протянулась между ними. Больше двух лет они не могли найти слов, чтобы достучаться друг до друга. Теперь слова были не нужны. Они читали друг друга без них.
Как же так вышло, дочка?
Папа, я сделала все, что могла. Я не успела...
Я тебе верю.
Я так его люблю...
Я знаю. Я тоже...
Ольви снова опустила голову. Пошатнувшись, Орест сделал шаг к стене, прислонился к ней, поморщился, медленно поднял к груди левую руку. И медленно осел на пол.
Юрис бросился к нему, прижал палец к шее, заглянул в глаза – и сел рядом с ним. Поднял взгляд на Ольви и прошептал побелевшими губами:
- Сердце... мгновенно...
***
- Ей пришлось нелегко. Их доктор настоял, чтобы ее не вызывали для показаний в суде. По его словам, она была совершенно не в том состоянии. Она появилась только в последний день, на оглашении приговора, и семейный юрист никого к ней близко не подпустил. Второго дуэлянта сослали на двадцать лет на Проклятый континент. Конечно, это не могло добавить ей симпатий в городе.
- Что было потом?
- После суда ее никто не видел. Она ни разу не появилась на публике, никого не приглашала, не наносила визитов. Да никто и не горел желанием, сам понимаешь... Кроме того, она уволила доктора и почти всех слуг.
- Ты не была у нее?
- Она никого не принимает. Когда я приехала и узнала о том, что случилось, я послала ей приглашение, на которое она не ответила. Потом я отправилась к ней сама. Она отказалась меня видеть. Я решила больше ничего не предпринимать до твоего приезда.
Мужчина кивнул, поднося к губам чашку с дымящимся чаем, казавшуюся игрушечной в его большой пухлой руке.
- Сейчас поужинаем, ты отдохнешь с дороги, и завтра утром, если хочешь, поедем к ней. Возможно, для тебя она сделает исключение.
***
Дни, тяжелые, тягучие, как смоляные капли, сливались в один. Опустевший дом казался Ольви огромным, слишком большим и гулким для нее одной. Почти все слуги оставили ее: она объявила, что каждый волен получить расчет в любую минуту, и кираны воспользовались возможностью. Только пятеро отказались уходить: конюх Кэрто, кухарка Марта, его жена, и Асту с женой и Гиэлой. Верный Асту, служивший еще ее отцу и деду... А она когда-то обзывала его шпионом... Теперь, если она чувствовала что-то, кроме боли - это был стыд за те давние слова и мысли.
