ДЕЛЕНИЕ. ТЫ НА ТЫ.
© Аида Ларсинген, 2025
Все права защищены
Никакая часть этой книги не может быть воспроизведена, скопирована или распространена без письменного разрешения автора.
Любые совпадения с реальными людьми или событиями случайны и не являются умышленными
ВОЗРАСТНОЕ ОГРАНИЧЕНИЕ 18+
Эта книга выкладывается полностью бесплатно.
Главы выходят регулярно, без монетизации и ограничений.
Глава 1
Это утро было странным — не внешне, не по событиям, а по внутреннему ощущению, которое казалось чужим. Тишина стояла липкая, вязкая, будто густой воздух заполнил квартиру, где он, несмотря на присутствие Ники, чувствовал себя один. Из ванной доносился звук воды, тянуло ароматом свежесваренного кофе — всё, как обычно. Но под привычной оболочкой что-то сдвинулось, ушло в сторону, оставив после себя настороженную пустоту.
Напряжение висело в воздухе: бесформенное, невидимое, но ощущаемое с пугающей отчётливостью.
— Бред, — подумал Феликс, откинул одеяло и поднялся с кровати. Пора было собираться на работу.
По пути на кухню он наступил на что-то твёрдое и болезненно поморщился. На полу, прямо в проходе, лежала крупная пуговица — будто специально, чтобы он на неё наступил.
— Б…ть, Ника! — рявкнул он.
Он не понимал ее увлечение: коллекционировать пуговицы — детский сад какой-то. Вроде взрослая женщина, а занимается бесполезной ерундой — будто бы девочка-первоклашка, у которой всё важное в жизни помещается в коробку. А коллекция у неё была приличная — по её собственным словам, там хранились какие-то «редкие экземпляры», которым она придавала значение, словно каждая из них несла в себе целую историю, как музейный экспонат. Иногда она доставала ту самую коробку, долго перебирала содержимое, разглядывала каждую внимательно, будто это были драгоценности. Кажется, это её успокаивало.
Феликс поднял с пола пуговицу и, крепко сжав её в руке, зашёл на кухню.
Ника уже вышла из ванной и сидела за столом, держа в руках чашку с кофе.
— Я ведь тебя позвал. Почему не ответила, Ника?
— Не слышала. Извини, — произнесла равнодушно.
Она всё прекрасно слышала — уже по тону его голоса поняла, что ничего хорошего он ей не скажет, и просто хотела оттянуть этот момент — чтобы отложить неизбежное.
— Что ты хотел?
— Почему я с утра натыкаюсь на твоё, с позволения сказать, «хобби»?
Он произнёс это слово с такой брезгливостью, словно выплюнул нечто омерзительное. Ника невольно вздрогнула: такой интонации она от него не ожидала.
— Ты о чём?
— Я наступил на твою пуговицу. Почему они валяются везде, в моём доме? Неужели так трудно убирать их на место?
— О… это я вчера их разбирала. Наверное, уронила. Прости. Давай я уберу её на место.
Феликс раскрыл ладонь и протянул Нике пуговицу. Когда она уже собиралась её взять, он вдруг снова сжал кулак — и с холодной усмешкой произнёс:
— Мне не нравится, что они валяются везде. Я, пожалуй, её выброшу.
Это стало для Ники последней каплей. Она резко встала, подошла к нему и — не сдерживаясь — ударила по его руке. Феликс от неожиданности разжал пальцы: пуговица выскользнула и с глухим стуком упала на пол. Ника молча подняла её, прошла мимо, не глядя на него, и аккуратно положила в коробку, где хранилась её коллекция.
Она вернулась на кухню, допила кофе одним глотком, поставила чашку на стол и сказала спокойно, без эмоций:
— Мне кажется, нам нужно отдохнуть друг от друга, Фел. Я уеду на пару дней. А когда ты успокоишься и захочешь поговорить — мы всё обсудим.
— Что?
— Наши отношения, наше будущее. Ты разве не замечаешь, что всё рушится?
— Ника, ты серьёзно? Уйти — из-за какой-то пуговицы? Это же бред… Ты же взрослая женщина!
— Вот именно. Я взрослая. А ты ведёшь себя как вздорный мальчишка. Ты не хочешь меня услышать, Феликс, поэтому говорить сейчас бесполезно. Она сделала паузу, будто собираясь с мыслями.
— Я даже не предлагаю — я ставлю тебя в известность: я уеду на несколько дней, а потом мы поговорим, и всё решим.
Ника вышла из кухни, прошла в комнату и, не оборачиваясь, открыла шкаф. Достав небольшую сумку, она стала молча складывать в неё самое необходимое — только то, что понадобится на пару дней. Феликс вошёл следом. Остановился у порога, глядя, как она перебирает вещи.
— Ты на самом деле собираешься уйти?
Ника не ответила.
— Если ты сейчас уйдёшь, дороги назад уже не будет, — сказал он негромко, и в голосе впервые прозвучало напряжение.
Она обернулась, посмотрела на него долгим, прямым взглядом.
— Не говори сгоряча того, о чём потом будешь жалеть. Сейчас — не подходящее время для разговора. Если через пару дней ты будешь думать так же — скажешь мне это тогда, но не сейчас. Она замолчала, надела пальто, подняла сумку на плечо и, не оборачиваясь, вышла из квартиры — тихо, но твёрдо захлопнув за собой дверь.
Феликс смотрел ей вслед — на захлопнувшуюся дверь — и вдруг закричал, глухо, яростно, почти в отчаянии:
— Ну и катись! Всё равно сама потом приползёшь!
Он прошёл на кухню. Внутри всё кипело — злость, раздражение, ощущение унижения и досады. С ним ещё никогда и никто так не поступал. Никогда. Что она вообще о себе возомнила? Пуговица, видите ли, важнее человека. Разговоры какие-то хочет вести… О чём тут говорить? Всё и так понятно — детский сад, трусы в полоску. Он махнул рукой — и смахнул со стола всё, что на нём было. Послышался звон стекла. От этого звука он, словно очнувшись, резко выдохнул, грязно выругался и пошёл в душ.
Нужно было остыть, а потом — на работу: у него есть дела поважнее, чем переживать из-за всяких истеричек.
В офис Феликс приехал злой, раздражённый и с небольшим опозданием — всё из-за утреннего разговора с Никой. Вот ведь — бабы — дуры. Выносят мужику мозг с утра пораньше, из-за какой-то не стоящей внимания мелочи. То ли гормоны, то ли просто делать нечего. Тоже мне дизайнер, фрилансер… дома целый день. Что она знает о настоящей работе? Вот пусть остынет, займётся чем-нибудь полезным, а не своими побрякушками.
Он вошёл в приёмную:
— Яна, мне кофе. Никого не пускать. И отчёт по бирже принеси. Он готов?
Зайдя в кабинет, сел за рабочий стол, включил ноутбук. Через пару минут Яна зашла, поставила кофе и положила отчёт на стол.
— Феликс Маркович, — сказала она, стараясь говорить как можно спокойнее, — звонили из приёмной Кирилла Леонидовича. Совещание перенесли — оно будет в 15:00.
— Б…ть, — не сдержался он. — В 15:00 у меня встреча. Да что ж это за день сегодня…
— Яна, всё. Спасибо. Свободна.
Она вышла, тихо прикрыв за собой дверь, и закатила глаза. Опять шеф не в духе. Через час на столе в приёмной коротко пискнул селектор.
— Яна, зайди, — прозвучал сухой, сдержанный голос.
Когда она вошла, Феликс сидел за своим столом, мрачно глядя в экран. Он медленно поднял глаза на неё:
— Яна, здесь ошибка в отчёте. Цифры не сходятся.
— Но… такого не может быть, Феликс Маркович. Я всё считала…
Он резко перебил:
— Что значит — не может быть? Ты не человек, что ли? Ошибок не делаешь? Кто отчёт делал? Ты? Сначала говоришь: «отчёт готов», теперь ошибка. Что это за дурдом?
— Но я не...
— Я не ясно выразился? — сказал он, холодно глядя на неё.. — Переделать. И мне по барабану, кто именно его делал. Ты меня поняла? Через час — чтобы он лежал у меня на столе.
Феликс вышел с работы ближе к вечеру. День вымотал его окончательно — до дна. Он чувствовал себя выжатым — не просто уставшим, а выжженным, но внутри всё ещё плескались отголоски ярости — где-то под кожей, на уровне дыхания. Сев в машину, крепко сжал руль, а потом — не выдержав — ударил по нему кулаком. Ну что за идиоты у него работают? Исправили одну ошибку — сделали другую. А проверить он уже не успевал: встречи, беготня, совещания… На одном из них его буквально размазали — за чужую халатность. И шефа, как и его самого, не интересовало, кто именно делал этот чёртов отчёт. Это его, Феликса, отдел, его сотрудники, значит, и отвечать — ему. Он зло выдохнул, завёл мотор и поехал домой.
Квартира встретила его тишиной. Ника не вернулась, она сдержала своё слово.
Феликс зашёл на кухню, окинул взглядом утренний разгром — и молча прошёл в комнату. Там было пусто. Снял пиджак, бросил его на кресло — резко, небрежно, по-мальчишески, как в юности, когда злость не ищет слов — и рухнул на диван. Какое-то время просто лежал, уставившись в потолок, не думая ни о чём. Потом сел, включил телевизор, налил себе коньяк, выпил залпом и снова уткнулся взглядом в экран — не видя и не слыша, что там происходит. Всё внутри бушевало, мысли не приходили, только злость. Прошло ещё несколько минут, а может и больше. Он не смотрел на часы. В какой-то момент, поднявшись, прошёл в ванную и встал под душ. Хотелось смыть с себя этот день. Но легче не стало — только холоднее. Наверное, он просто сильно устал.
Всё. Спать. Он вернулся в спальню, опустился на кровать, даже не раздеваясь, и почти сразу начал проваливаться в сон.
Феликс не просто заснул, а словно медленно скользил вниз, вглубь чего-то густого и тяжёлого, и вдруг… словно увидел себя со стороны. Тусклый свет, зеркала и ощущение погружения в бездну. Он оказался в узкой, вытянутой комнате — почти коридоре, где стены, потолок и пол были сплошь зеркальными. Отражение в них было настолько искажённым — словно кривое стекло выворачивало его изнутри. Над каждым — тусклая лампа. Свет был не настоящим, он не освещал — а словно затаился, выжидал.
В комнате было тепло, но от зеркал веяло прохладой, как будто страх сам дышал изнутри стекла. Царила тишина, такая, в которой слышно собственное дыхание, где каждый вдох кажется чужим.
И вдруг он заметил движение в каждом зеркале. Феликс пошёл вдоль стены и увидел: вместо своего отражения — разных животных. В каждом — своё. Ни одного его отражения — только они, животные, смотрящие прямо на него, будто видят насквозь: и тело, и душу.
Его накрыл не просто страх, а леденящий ужас — будто что-то в нём узнали раньше, чем он сам. Это был порог между реальностью и чем-то пугающим, за её пределами.
А там, на другом конце реальности, он хотел — но никак не мог проснуться.
Это было жуткое место. Феликс не понимал, где он. Сон? Явь? Как выбраться отсюда? Вдруг — тихий, едва уловимый шорох, скорее ощутимый, чем слышимый — как оголённый нерв в этой мёртвой тишине. Потом — слабый свет, холод, словно исходящий от самих зеркал, — и шаги, словно кто-то приближался — прямо к нему. Он зажмурился, начал считать до десяти, слышал своё дыхание — и другое, тяжёлое, ровное, животное. Ощущение присутствия кого-то ещё не покидало. Феликс резко открыл глаза и громко произнёс:
— Кто здесь?.. Где я?.. Почему я будто сплю — и не сплю одновременно?
И тогда прозвучал Голос — холодный, безжизненный, словно встроенный в само пространство:
— Добро пожаловать в комнату твоих страхов.
— Что?.. Какие ещё страхи? Кто ты? Объясни, где я? Что это за место?
— Ты же слышал. Это — комната твоих страхов. Тех, что живут в тебе каждый день, с которыми ты не хочешь бороться. Но раз ты здесь — значит, время пришло: либо ты начнёшь смотреть им в лицо, либо они начнут управлять твоей жизнью и превратят её в кошмар.
— Что за бред?! Выпусти меня отсюда! Где здесь дверь?! Открывай, слышишь?!
Он говорил жёстко, как привык, и считал единственно возможным.
— Здесь не место для приказов - здесь — только правила, и ты должен их слушать. В этой комнате ты встретишь то, что прячешь — каждый страх — за одним из зеркал. Каждую ночь — только один. Ты не проснёшься, пока не пройдёшь сквозь него — не примешь или не разрушишь.
Феликс молчал, сжимая кулаки.
— Что за чушь? Какие ещё страхи? Какие правила? Я что — в каком-то чёртовом эксперименте?
Он резко оглянулся — комната не изменилась. Никаких дверей, никакого выхода — только зеркала.
— Нет… Нет-нет-нет… Я не хочу это видеть. Я не должен здесь быть. Это просто сон. Просто сон…
Вдруг он услышал шорох — за спиной, из зеркала, что было прямо позади. Феликс обернулся. Он не двигался, но почувствовал: началось. Свет над зеркалом дрогнул, прохлада усилилась, стала почти ледяной, и из глубины стекла донёсся еле уловимый звук — шорох, словно кто-то, или что-то, просыпалось внутри.
Он отступил на шаг — и услышал скрежет — тихий, быстрый, как лапки паука по стеклу. Животное в зеркале начало двигаться — будто по ту сторону стекла, огромный паук шёл к нему навстречу, не отрывая взгляда. Феликс застыл — ступор сковал его тело, он не мог пошевелиться.
Стекло задрожало — словно готовилось лопнуть изнутри И снова раздался голос. Тот самый — холодный, бесцветный:
— Он ближе, чем ты думаешь, и всегда был рядом.
Паук не бросался, он говорил — не словами — ощущением, передавал страх одиночества, страх быть покинутым. Не пугал, а проникал сильнее, чем испуг.
И снова Голос — на этот раз почти спокойно:
— Ты только что его услышал. Это — твой страх, и теперь тебе придётся пройти через него.
— Как?.. — прошептал Феликс.
— Ты проживешь его заново, преодолеешь, сделаешь выбор и пойдёшь дальше –если захочешь. Вспоминай. Вспоминай сегодняшний день - этот страх был с тобой с самого утра.
Вдруг зеркало словно превратилось в экран — и там, как в кино, кадр за кадром пронеслись эпизоды прошедшего дня. Как слайд-шоу: утренний конфликт, Ника уходит, Феликс злится, бьёт по рулю, срывается на Яну… Он смотрел на них — будто со стороны, словно это был не он, а кто-то другой.
И вдруг впервые увидел: Ника не истерила — она пыталась достучаться, говорила, спрашивала, но он не слышал - или не хотел услышать. Феликс посмотрел на отражение — и понял: все его вспышки, раздражение, бегство, злость — были страхом остаться одному, с самим собой. Он крепко зажмурился - это всегда помогало, но не здесь.
И тогда он снова услышал Голос: спокойный и почти безучастный:
— Ты злился, потому что она уходила, но злился не на неё — а на пустоту, которую она оставляла. Ты хотел, чтобы она осталась — но не знал, как это сказать, поэтому — прогнал. Вернись в ту самую сцену, скажи и сделай то, что не сказал. Представь, что это — черновик твоей жизни, и у тебя есть второй шанс. Проживи этот эпизод иначе. Если считаешь нужным — и другие тоже. А утром ты проснёшься, и сможешь — если захочешь — всё исправить. А ночью… мы встретимся снова.
Феликс проснулся не сразу — с тяжестью, с ощущением, будто его не разбудило утро, а вытянула изнутри неведомая сила. Это был сон?.. Или нет? Он не помнил всего — только фрагменты. Огромные глаза паука, шорох, и особенно — то вязкое, липкое чувство страха, ужаса и … одиночества. Странное ощущение, состояние, в котором знаешь: нужно что-то сделать, но не понимаешь, что именно. Но вставать всё равно надо - новый день.
