— Лучник Танкварт, шестнадцати лет от рода, сын ювелира с Аранских гор, без определённого места жительства, ты обвиняешься в краже серебряной статуэтки весом в одну марку. Признаёшь ли ты свою вину?
— Нет, — ответил Такко.
— Могут ли хотя бы двое уважаемых граждан Эсхена подтвердить твою невиновность?
Такко покачал головой.
— Всё ясно. Обвиняемый не признал свою вину и приговаривается к трём годам горных работ. Суд окончен.
Такко рванулся было протестовать, но слова застряли в горле. Да и как объяснить, если пропавшую вещь нашли в его мешке? Маркграфа и его слугу здесь все знают, а Такко — бродяга без роду и племени. Никто даже слушать его не будет. Как же глупо всё вышло! Надо было вляпаться накануне того, как они с Вереном должны были навсегда покинуть этот город, будь он проклят!
Ночь в камере прошла без сна. Мешали жара, мухи, храп и перебранки стражников, а больше всего — мысль, что Верен уже милях в десяти от Эсхена. Такко в отчаянии ударил кулаком стену и едва подавил стон, содрав кожу до крови. Три года горных работ! Легко отделался, за кражу у знатной особы можно было получить и десять; судья явно пожалел мальчишку, даже не стал вырывать признание под пыткой. Но, боги, три года! Кем он выйдет с имперских рудников?..
Он от души проклинал Дитмара за жадность, а больше — самого себя за неосторожность. Такому разине не то что статуэтку, всю коллекцию можно было подкинуть. И не заметил, дурень, что мешок потяжелел на целую марку! Теперь уже ничего не докажешь. За Дитмара будет свидетельствовать весь город, а за него — разве что Кайса могла бы, но не рискнёт. И правильно сделает.
Под утро Такко задремал, сидя у стены и положив голову на руки. Разбудило его громыхание ключей и лязг замка. Его отвели обратно в комнату, где проходил суд. Он брёл, не разбирая дороги, но разом очнулся, услышав знакомый голос:
— Исключительно честный молодой человек… несомненно, ошибка… пораскиньте мозгами!..
Маркграф Оллард возвышался над судьёй, как часовая башня над приземистым домиком. В руках он держал злополучную статуэтку. Увидев Такко, он приветливо улыбнулся ему, поманил его к себе и протянул пропавшую вещь.
— Ты говорил, что ты сын ювелира. Умеешь определять серебро на вес?
— Конечно, — кивнул Такко. Взял статуэтку и, едва взвесив её в руке, удивлённо поднял брови и нерешительно взглянул на маркграфа.
— Она пустая внутри, — кивнул Оллард. — Я купил её не ради ценности, а из интереса. Не думаю, что сын ювелира мог украсть вещь, в которой нет и четверти марки! Продать её невозможно, на дне наше родовое клеймо. Боюсь, о городе Эсхене пойдёт дурная слава, раз те, кому доверено вершить правосудие, не удосуживаются проверить слова обвинителя, пусть даже его хозяин и носит высокий титул!
Пока судья бормотал извинения, бросая убийственные взгляды в сторону стражников, Такко вернули вещи. Кошель, ясное дело, был пустым, зато инструменты не пострадали. Он уже собрался к выходу, когда маркграф остановил его.
— Я твой должник, — сказал он, — и желаю хотя бы частично возместить ущерб, понесённый из-за излишнего рвения моего слуги. Твой друг наверняка покинул город, и потому…
— Благодарю вас, господин маркграф, но мне нужно спешить, — быстро сказал Такко. — Не беспокойтесь об этой досадной случайности. Всё в порядке. Благодарю вас за помощь.
Он коротко поклонился ему и судье и почти выбежал на улицу. Старый Гест мог и отложить отъезд. Быть может, он ещё успеет покинуть Эсхен с обозом.
Хозяйка, верно, увидела его издали и, когда Такко подошёл, ждала у ворот, скрестив на груди руки и плотно сжав губы. Под её тяжёлым взглядом он поднялся в комнату, которую две недели делил с Вереном, и убедился, что друга и след простыл. Сунуть в мешок немногие оставшиеся вещи и закинуть на спину оружие было недолгим делом.
В который раз Такко оказывался на улице без денег и друзей. Зато лук и полный колчан были при нём, а значит, можно было пережить любую беду.
Вечер застал Такко на берегу реки. Работы и жилья ему было не найти. Слухи распространялись по Эсхену быстрее пожара, и было трудно понять, в чём его бoльшая вина: в том, что умудрился попасть под суд или что посягнул на единовластие Дитмара. Со слов хозяйки он знал, что старый Гест ушёл вчера вечером, Верен с ним, и было поздно догонять их. Кошель был пуст. Продавать было нечего. О луке речь не шла, а остального добра было всего ничего: сменная рубаха, поношенный плащ да нехитрый лучный инструмент с разными дорожными мелочами. О том, чтобы добраться до Нижнего Предела без еды и денег, и думать было нечего. Мысль о Кайсе Такко выбросил из головы сразу — просить ночлега и ужина после того, как обидел девушку, он точно не станет.
В подступающих сумерках была отчётливо видна башня замка, возвышавшаяся над лесом за деревней. Толстые стены и узкие окна-бойницы наверняка видели немало сражений. Последние лет двести в Империи царил мир, и по всей стране строили совсем другие замки — полные света и воздуха, с высокими стрельчатыми арками, которые чудом держались на тонких колоннах. Но замок Оллардов был из старых, заставших времена, когда молодая Империя мечом и золотом расширяла свои земли.
Такко отчаянно хотелось там побывать, но три серебряные марки за месяц необременительного труда были слишком заманчивым предложением, чтобы за ним не крылось какой-нибудь подлости.
За спиной послышался шорох. Такко обернулся и увидел пожилую лавочницу, у которой они с Вереном пару раз покупали овощи. В руках у неё болтались два деревянных ведра.
Пустых.
— Напугала? — хихикнула старушка. — Посторонись-ка, дай воды набрать.
— Отчего не на колодце? — спросил Такко, забирая у неё вёдра. Вода под мостками разбежалась кругами, разбив отражение облаков.
— А зачем мне такой крюк делать? Дом-то — вон он! — указала старушка на беленые стены, видневшиеся сквозь прибрежные заросли. — Этой тропинкой и ходим, мать моя ходила, и бабка, и внучки мои будут ходить.
— Я донесу, — Такко подхватил вёдра. Ему не хотелось снова оставаться одному.
Вот ведь как бывает — живёт человек шесть десятков лет на одном месте, топчет одну и ту же тропу. Ни за что не хотел бы Такко себе такой жизни, но неудачи последних дней заставили его остро ощутить своё одиночество. Скоро уважаемые жители Эсхена потянутся из трактира по домам, в деревнях вернутся с полей работники, даже путники на дорогах остановятся на ночлег. Один Такко останется без ужина и компании, и ещё неизвестно, что хуже.
Такко не спешил, приноравливаясь к неторопливому шагу хозяйки, но белёные стены дома приблизились быстрее, чем ему хотелось. Он с сожалением поставил вёдра на крыльце, но лавочница, быстро оглядевшись, распахнула перед ним дверь.
— Гороха наварила, одной не съесть… Мои-то в деревне на малине, — подмигнула она, и Такко понял — были бы дома остальные члены семьи, не видать ему ужина.
— Что, и марграф тебя прогнал?
Такко мотнул головой. Задумался, как бы лучше ответить, но старушка уже стучала утварью у печки и говорила сама — верно, соскучившись по слушателям.
— …Как родилась, так и болеет, — рассказывала она об Агнет. — До восьми годов в коляске гуляла. Ноги-то у неё здоровые, только силёнок совсем нет.
А других детей не было…
Такко вспомнил портрет в кабинете маркграфа.
— А мать жива? — спросил он.
— Жива, только из замка не выходит. Мы давно её не видали, год шестой, что ли… Рожала тяжело, а после умом тронулась.
— Откуда вы знаете? — удивился Такко.
— Да как же не знать? Лекарей-то у нас только двое, братья родные, их отец принимал меня на свет… О чём им вечерами в трактире говорить, как не о людских хворях?
В миску шлёпнулась порядочная порция разваренного гороха. От сытной еды Такко потянуло в сон. А хозяйка уже рассказывала о маркграфе:
— С малых лет всё что-то мастерил, всё какие-то ящики ему везли то с Нижнего, то ещё откуда, а в них стружка шуршит и железки брякают. Ты вот с деревяшками возишься, а он всё железки перебирал… Да что я тебе рассказываю! Посиди-ка…
Она долго копалась в сундуке и наконец положила на стол пёстрый свёрток. Под бесконечными слоями ткани оказалась вырезанная из берёзы лягушка, из спинки которой торчал ключ. Двух поворотов хватило, чтобы она скакнула по столу, заставив Такко широко раскрыть глаза, а старушку — радостно взвизгнуть.
— Видал такое? — спросила она, снова заводя игрушку.
Такко покачал головой. Он, конечно, слышал о механических забавах и даже музыкальных аппаратах, но о том, чтобы увидеть их на базарах, и думать было нечего. Стоили они баснословных денег, если их вообще можно было купить; скорее уж получить в дар от расщедрившегося мастера.
— Маркграф сам мастерил? — не поверил Такко, не отрывая глаз от вновь прыгнувшей по столу игрушки.
— Говорю же, с малых лет возится, — ответила старушка и принялась заворачивать драгоценный подарок. — То железки ему везли, то книги… Сюда-то мало, а в замок, говорят, чуть не каждый месяц подводы приходили.
Уходить от гостеприимной хозяйки не хотелось, но рассчитывать ещё и на ночлег было бы глупо. Такко отодвинул пустую миску, но старушка, похоже, была рада слушателю: на столе появилась чашка с ягодами, а в кружках задымился травный взвар, щедро сдобренный мёдом.
— В замке, наверное, ещё больше диковинок? — спросил Такко. Горячий и сладкий взвар бодрил, а рассказ лавочницы прогнал остатки сонливости. — Верно, вся знать с соседних земель съезжалась посмотреть?
— Не знаю, не видала. Сам знаешь, у хорошего мастера завсегда много завистников… У тебя вот с Дитмаром размолвка вышла, а у марграфа хуже было. Он и не женился ещё, а кто-то повадился, страшно сказать, могилы разрывать! Ни страха, ни совести у людей!
— Могилы разрывать? В замке?
— Ну! Склеп-то марграфов не тронули, а простые могилы разоряли, каждый год новую…
— Нашли, кто разорял?
— Какое там! Страх-то какой, когда людям и в посмертии покоя нет…
Такко едва не выронил ложку от пронзившей его догадки. А что если Оллард позвал его, чтобы распутать эту тайну? Ясно, что лук для Агнет — всего лишь игрушка, а раз девочка часто болеет, Такко не отработает и десятой доли обещанной суммы. Зато он может проследить за кладбищем, если разорители могил наведаются и в этом году. Нести стражу в темноте он умеет, а его стрелы найдут цель даже в кромешном мраке. Кто заметит одинокого лучника?
— Марграф, было дело, охоту на этих копателей устроил — продолжала лавочница. — Нагнал народу со всей деревни с кольями, с факелами! Только не поймали никого. Наоборот, пятерых парней не досчитались. Шестой год миновал, а даже косточек не нашли…
— А сейчас могилы разоряют?
— Не слыхала. С охоты той тихо стало, только о тех пятерых так и ни слуху, ни духу…
Такко обхватил тёплую кружку неожиданно замёрзшими руками. Как жаль, что ушёл Верен! Поймать гробокопателей, столько лет наводящих ужас на округу, — достойное дело, и они разделили бы славу и вознаграждение на двоих!
За окном сгустились сумерки, хозяйка поднялась зажечь светильник, и Такко воспользовался этим, чтобы попрощаться. Теперь ему не терпелось скорее оказаться в замке. Можно представить, каких высот мастерства достиг Оллард, если раздаривает бесценные заводные игрушки и если кто-то не брезгует рыть старинные захоронения у него под носом.
Такко поблагодарил лавочницу, выскользнул из дома в окутанный сумерками сад и зашагал к дому маркграфа.
Дождь полил ночью, и к утру дорога к замку Оллардов неминуемо раскисла бы, не будь она вымощена булыжником, за века вдавленным копытами и колёсами в землю. Кожаный повод противно скользил в руках, плащ отяжелел, с капюшона падали на лицо холодные капли, за спиной переругивалась вымокшая свита маркграфа, но Такко был слишком захвачен мыслями о предстоящих приключениях, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Было трудно сказать, что занимало его больше: загадочные механизмы или разорители могил. Вчера он явился к Оллардам слишком поздно, чтобы вести содержательные беседы, выехали они спозаранку, и Такко не успел пересказать маркграфу слова лавочницы. Впрочем, поразмыслив, он решил не заводить разговор первым. Мало кому понравится, что о нём сплетничают с приезжими.
Лесная дорога постепенно перешла в еловую аллею, в конце которой сквозь пелену дождя проглядывали древние стены. Сбоку среди стволов мелькнула фигура, и Такко по привычке схватился за лук, но тут же натянул поводья, всматриваясь с удивлением и восхищением: среди молодых елей стояла каменная статуя. Чуть позже он приметил ещё одну и ещё… Лес был словно населён волшебными существами, днём таящимися в камнях, а по ночам обретающими свободу.
Двор замка нёс на себе ту же печать заботы, что и подъездная аллея. Каменные плиты расступались перед декоративными кустарниками, в тени которых стояли скамьи и снова статуи. Даже сейчас, когда лепестки цветов были сбиты дождём, во дворе было уютно.
К карете из замка бежали двое слуг, растягивая над головами кожаный навес. Такко помог выбраться суровой няньке Агнет, пока Оллард подавал руку дочери, и невольно загляделся на увитый диким виноградом фасад. Маркграф отпустил всадников, сопровождавших карету от города, и обратился к Такко:
— Мы стараемся не обременять слуг во время уборки урожая. Конюшня там, — он кивнул на длинное приземистое здание. — Мокрую одежду оставишь в кухне, вход с западной стороны. К семи часам мы собираемся в столовой, не опоздай.
К семи часам? Такко привык ориентироваться по солнцу, но в замке, конечно же, были часы. Наверняка не столь простые, как те, что они с Вереном видели на башнях в крупных городах. Может быть, даже с фигурами, которые двигаются каждый час?
А он ещё сомневался там, в Эсхене, стоит ли идти к маркграфу! Думал, тот и на порог не пустит наёмного охранника. Лошадь нетерпеливо переступила, Такко вспомнил, что стоит под проливным дождём, и поспешил к конюшне.
— Замок был построен триста лет назад по личному приказу императора Генриха, желавшего подчинить восточные земли. — Голос маркграфа эхом отдавался от каменных стен. Такко чуть не свернул себе шею, рассматривая портреты на стенах: мужчины в старинных бархатных камзолах и с мечами на цветных поясах, красота женщин теряется за блеском самоцветов, которыми украшены их платья. — Олларды доблестно сражались в битве на Трёх Холмах и при реке Красной. В парадной оружейной хранится меч, пожалованный моему прапрапрапрапрадеду за храбрость вместе с титулом и замком. Желаешь взглянуть? О, можешь не отвечать! Прекрасный возраст — шестнадцать лет, в эти годы горят глаза и кипит кровь! Ты сможешь сегодня же осмотреть оружие и гобелены, а если дождь прекратится, то и взглянуть на старые укрепления. Но прежде я познакомлю тебя с супругой.
Восточное крыло, по коридорам которого они шли, было построено явно позже западного, где отвели спальню Такко. В западных комнатах были низкие потолки и толстые стены, а узкие окна напоминали о годах, когда обитателям замка доводилось чаще браться за оружие, чем возиться с механизмами. Коридор восточного крыла, напротив, был роскошно отделан: стены украшали портреты в тяжелых рамах, мягкие ковры поглощали шум шагов, тьму рассеивали изящные кованые светильники.
— Нет, — ответил Такко.
— Могут ли хотя бы двое уважаемых граждан Эсхена подтвердить твою невиновность?
Такко покачал головой.
— Всё ясно. Обвиняемый не признал свою вину и приговаривается к трём годам горных работ. Суд окончен.
Такко рванулся было протестовать, но слова застряли в горле. Да и как объяснить, если пропавшую вещь нашли в его мешке? Маркграфа и его слугу здесь все знают, а Такко — бродяга без роду и племени. Никто даже слушать его не будет. Как же глупо всё вышло! Надо было вляпаться накануне того, как они с Вереном должны были навсегда покинуть этот город, будь он проклят!
Ночь в камере прошла без сна. Мешали жара, мухи, храп и перебранки стражников, а больше всего — мысль, что Верен уже милях в десяти от Эсхена. Такко в отчаянии ударил кулаком стену и едва подавил стон, содрав кожу до крови. Три года горных работ! Легко отделался, за кражу у знатной особы можно было получить и десять; судья явно пожалел мальчишку, даже не стал вырывать признание под пыткой. Но, боги, три года! Кем он выйдет с имперских рудников?..
Он от души проклинал Дитмара за жадность, а больше — самого себя за неосторожность. Такому разине не то что статуэтку, всю коллекцию можно было подкинуть. И не заметил, дурень, что мешок потяжелел на целую марку! Теперь уже ничего не докажешь. За Дитмара будет свидетельствовать весь город, а за него — разве что Кайса могла бы, но не рискнёт. И правильно сделает.
Под утро Такко задремал, сидя у стены и положив голову на руки. Разбудило его громыхание ключей и лязг замка. Его отвели обратно в комнату, где проходил суд. Он брёл, не разбирая дороги, но разом очнулся, услышав знакомый голос:
— Исключительно честный молодой человек… несомненно, ошибка… пораскиньте мозгами!..
Маркграф Оллард возвышался над судьёй, как часовая башня над приземистым домиком. В руках он держал злополучную статуэтку. Увидев Такко, он приветливо улыбнулся ему, поманил его к себе и протянул пропавшую вещь.
— Ты говорил, что ты сын ювелира. Умеешь определять серебро на вес?
— Конечно, — кивнул Такко. Взял статуэтку и, едва взвесив её в руке, удивлённо поднял брови и нерешительно взглянул на маркграфа.
— Она пустая внутри, — кивнул Оллард. — Я купил её не ради ценности, а из интереса. Не думаю, что сын ювелира мог украсть вещь, в которой нет и четверти марки! Продать её невозможно, на дне наше родовое клеймо. Боюсь, о городе Эсхене пойдёт дурная слава, раз те, кому доверено вершить правосудие, не удосуживаются проверить слова обвинителя, пусть даже его хозяин и носит высокий титул!
Пока судья бормотал извинения, бросая убийственные взгляды в сторону стражников, Такко вернули вещи. Кошель, ясное дело, был пустым, зато инструменты не пострадали. Он уже собрался к выходу, когда маркграф остановил его.
— Я твой должник, — сказал он, — и желаю хотя бы частично возместить ущерб, понесённый из-за излишнего рвения моего слуги. Твой друг наверняка покинул город, и потому…
— Благодарю вас, господин маркграф, но мне нужно спешить, — быстро сказал Такко. — Не беспокойтесь об этой досадной случайности. Всё в порядке. Благодарю вас за помощь.
Он коротко поклонился ему и судье и почти выбежал на улицу. Старый Гест мог и отложить отъезд. Быть может, он ещё успеет покинуть Эсхен с обозом.
Хозяйка, верно, увидела его издали и, когда Такко подошёл, ждала у ворот, скрестив на груди руки и плотно сжав губы. Под её тяжёлым взглядом он поднялся в комнату, которую две недели делил с Вереном, и убедился, что друга и след простыл. Сунуть в мешок немногие оставшиеся вещи и закинуть на спину оружие было недолгим делом.
В который раз Такко оказывался на улице без денег и друзей. Зато лук и полный колчан были при нём, а значит, можно было пережить любую беду.
***
Вечер застал Такко на берегу реки. Работы и жилья ему было не найти. Слухи распространялись по Эсхену быстрее пожара, и было трудно понять, в чём его бoльшая вина: в том, что умудрился попасть под суд или что посягнул на единовластие Дитмара. Со слов хозяйки он знал, что старый Гест ушёл вчера вечером, Верен с ним, и было поздно догонять их. Кошель был пуст. Продавать было нечего. О луке речь не шла, а остального добра было всего ничего: сменная рубаха, поношенный плащ да нехитрый лучный инструмент с разными дорожными мелочами. О том, чтобы добраться до Нижнего Предела без еды и денег, и думать было нечего. Мысль о Кайсе Такко выбросил из головы сразу — просить ночлега и ужина после того, как обидел девушку, он точно не станет.
В подступающих сумерках была отчётливо видна башня замка, возвышавшаяся над лесом за деревней. Толстые стены и узкие окна-бойницы наверняка видели немало сражений. Последние лет двести в Империи царил мир, и по всей стране строили совсем другие замки — полные света и воздуха, с высокими стрельчатыми арками, которые чудом держались на тонких колоннах. Но замок Оллардов был из старых, заставших времена, когда молодая Империя мечом и золотом расширяла свои земли.
Такко отчаянно хотелось там побывать, но три серебряные марки за месяц необременительного труда были слишком заманчивым предложением, чтобы за ним не крылось какой-нибудь подлости.
За спиной послышался шорох. Такко обернулся и увидел пожилую лавочницу, у которой они с Вереном пару раз покупали овощи. В руках у неё болтались два деревянных ведра.
Пустых.
— Напугала? — хихикнула старушка. — Посторонись-ка, дай воды набрать.
— Отчего не на колодце? — спросил Такко, забирая у неё вёдра. Вода под мостками разбежалась кругами, разбив отражение облаков.
— А зачем мне такой крюк делать? Дом-то — вон он! — указала старушка на беленые стены, видневшиеся сквозь прибрежные заросли. — Этой тропинкой и ходим, мать моя ходила, и бабка, и внучки мои будут ходить.
— Я донесу, — Такко подхватил вёдра. Ему не хотелось снова оставаться одному.
Вот ведь как бывает — живёт человек шесть десятков лет на одном месте, топчет одну и ту же тропу. Ни за что не хотел бы Такко себе такой жизни, но неудачи последних дней заставили его остро ощутить своё одиночество. Скоро уважаемые жители Эсхена потянутся из трактира по домам, в деревнях вернутся с полей работники, даже путники на дорогах остановятся на ночлег. Один Такко останется без ужина и компании, и ещё неизвестно, что хуже.
Такко не спешил, приноравливаясь к неторопливому шагу хозяйки, но белёные стены дома приблизились быстрее, чем ему хотелось. Он с сожалением поставил вёдра на крыльце, но лавочница, быстро оглядевшись, распахнула перед ним дверь.
— Гороха наварила, одной не съесть… Мои-то в деревне на малине, — подмигнула она, и Такко понял — были бы дома остальные члены семьи, не видать ему ужина.
— Что, и марграф тебя прогнал?
Такко мотнул головой. Задумался, как бы лучше ответить, но старушка уже стучала утварью у печки и говорила сама — верно, соскучившись по слушателям.
— …Как родилась, так и болеет, — рассказывала она об Агнет. — До восьми годов в коляске гуляла. Ноги-то у неё здоровые, только силёнок совсем нет.
А других детей не было…
Такко вспомнил портрет в кабинете маркграфа.
— А мать жива? — спросил он.
— Жива, только из замка не выходит. Мы давно её не видали, год шестой, что ли… Рожала тяжело, а после умом тронулась.
— Откуда вы знаете? — удивился Такко.
— Да как же не знать? Лекарей-то у нас только двое, братья родные, их отец принимал меня на свет… О чём им вечерами в трактире говорить, как не о людских хворях?
В миску шлёпнулась порядочная порция разваренного гороха. От сытной еды Такко потянуло в сон. А хозяйка уже рассказывала о маркграфе:
— С малых лет всё что-то мастерил, всё какие-то ящики ему везли то с Нижнего, то ещё откуда, а в них стружка шуршит и железки брякают. Ты вот с деревяшками возишься, а он всё железки перебирал… Да что я тебе рассказываю! Посиди-ка…
Она долго копалась в сундуке и наконец положила на стол пёстрый свёрток. Под бесконечными слоями ткани оказалась вырезанная из берёзы лягушка, из спинки которой торчал ключ. Двух поворотов хватило, чтобы она скакнула по столу, заставив Такко широко раскрыть глаза, а старушку — радостно взвизгнуть.
— Видал такое? — спросила она, снова заводя игрушку.
Такко покачал головой. Он, конечно, слышал о механических забавах и даже музыкальных аппаратах, но о том, чтобы увидеть их на базарах, и думать было нечего. Стоили они баснословных денег, если их вообще можно было купить; скорее уж получить в дар от расщедрившегося мастера.
— Маркграф сам мастерил? — не поверил Такко, не отрывая глаз от вновь прыгнувшей по столу игрушки.
— Говорю же, с малых лет возится, — ответила старушка и принялась заворачивать драгоценный подарок. — То железки ему везли, то книги… Сюда-то мало, а в замок, говорят, чуть не каждый месяц подводы приходили.
Уходить от гостеприимной хозяйки не хотелось, но рассчитывать ещё и на ночлег было бы глупо. Такко отодвинул пустую миску, но старушка, похоже, была рада слушателю: на столе появилась чашка с ягодами, а в кружках задымился травный взвар, щедро сдобренный мёдом.
— В замке, наверное, ещё больше диковинок? — спросил Такко. Горячий и сладкий взвар бодрил, а рассказ лавочницы прогнал остатки сонливости. — Верно, вся знать с соседних земель съезжалась посмотреть?
— Не знаю, не видала. Сам знаешь, у хорошего мастера завсегда много завистников… У тебя вот с Дитмаром размолвка вышла, а у марграфа хуже было. Он и не женился ещё, а кто-то повадился, страшно сказать, могилы разрывать! Ни страха, ни совести у людей!
— Могилы разрывать? В замке?
— Ну! Склеп-то марграфов не тронули, а простые могилы разоряли, каждый год новую…
— Нашли, кто разорял?
— Какое там! Страх-то какой, когда людям и в посмертии покоя нет…
Такко едва не выронил ложку от пронзившей его догадки. А что если Оллард позвал его, чтобы распутать эту тайну? Ясно, что лук для Агнет — всего лишь игрушка, а раз девочка часто болеет, Такко не отработает и десятой доли обещанной суммы. Зато он может проследить за кладбищем, если разорители могил наведаются и в этом году. Нести стражу в темноте он умеет, а его стрелы найдут цель даже в кромешном мраке. Кто заметит одинокого лучника?
— Марграф, было дело, охоту на этих копателей устроил — продолжала лавочница. — Нагнал народу со всей деревни с кольями, с факелами! Только не поймали никого. Наоборот, пятерых парней не досчитались. Шестой год миновал, а даже косточек не нашли…
— А сейчас могилы разоряют?
— Не слыхала. С охоты той тихо стало, только о тех пятерых так и ни слуху, ни духу…
Такко обхватил тёплую кружку неожиданно замёрзшими руками. Как жаль, что ушёл Верен! Поймать гробокопателей, столько лет наводящих ужас на округу, — достойное дело, и они разделили бы славу и вознаграждение на двоих!
За окном сгустились сумерки, хозяйка поднялась зажечь светильник, и Такко воспользовался этим, чтобы попрощаться. Теперь ему не терпелось скорее оказаться в замке. Можно представить, каких высот мастерства достиг Оллард, если раздаривает бесценные заводные игрушки и если кто-то не брезгует рыть старинные захоронения у него под носом.
Такко поблагодарил лавочницу, выскользнул из дома в окутанный сумерками сад и зашагал к дому маркграфа.
Глава 6. В замке Оллардов
Дождь полил ночью, и к утру дорога к замку Оллардов неминуемо раскисла бы, не будь она вымощена булыжником, за века вдавленным копытами и колёсами в землю. Кожаный повод противно скользил в руках, плащ отяжелел, с капюшона падали на лицо холодные капли, за спиной переругивалась вымокшая свита маркграфа, но Такко был слишком захвачен мыслями о предстоящих приключениях, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Было трудно сказать, что занимало его больше: загадочные механизмы или разорители могил. Вчера он явился к Оллардам слишком поздно, чтобы вести содержательные беседы, выехали они спозаранку, и Такко не успел пересказать маркграфу слова лавочницы. Впрочем, поразмыслив, он решил не заводить разговор первым. Мало кому понравится, что о нём сплетничают с приезжими.
Лесная дорога постепенно перешла в еловую аллею, в конце которой сквозь пелену дождя проглядывали древние стены. Сбоку среди стволов мелькнула фигура, и Такко по привычке схватился за лук, но тут же натянул поводья, всматриваясь с удивлением и восхищением: среди молодых елей стояла каменная статуя. Чуть позже он приметил ещё одну и ещё… Лес был словно населён волшебными существами, днём таящимися в камнях, а по ночам обретающими свободу.
Двор замка нёс на себе ту же печать заботы, что и подъездная аллея. Каменные плиты расступались перед декоративными кустарниками, в тени которых стояли скамьи и снова статуи. Даже сейчас, когда лепестки цветов были сбиты дождём, во дворе было уютно.
К карете из замка бежали двое слуг, растягивая над головами кожаный навес. Такко помог выбраться суровой няньке Агнет, пока Оллард подавал руку дочери, и невольно загляделся на увитый диким виноградом фасад. Маркграф отпустил всадников, сопровождавших карету от города, и обратился к Такко:
— Мы стараемся не обременять слуг во время уборки урожая. Конюшня там, — он кивнул на длинное приземистое здание. — Мокрую одежду оставишь в кухне, вход с западной стороны. К семи часам мы собираемся в столовой, не опоздай.
К семи часам? Такко привык ориентироваться по солнцу, но в замке, конечно же, были часы. Наверняка не столь простые, как те, что они с Вереном видели на башнях в крупных городах. Может быть, даже с фигурами, которые двигаются каждый час?
А он ещё сомневался там, в Эсхене, стоит ли идти к маркграфу! Думал, тот и на порог не пустит наёмного охранника. Лошадь нетерпеливо переступила, Такко вспомнил, что стоит под проливным дождём, и поспешил к конюшне.
***
— Замок был построен триста лет назад по личному приказу императора Генриха, желавшего подчинить восточные земли. — Голос маркграфа эхом отдавался от каменных стен. Такко чуть не свернул себе шею, рассматривая портреты на стенах: мужчины в старинных бархатных камзолах и с мечами на цветных поясах, красота женщин теряется за блеском самоцветов, которыми украшены их платья. — Олларды доблестно сражались в битве на Трёх Холмах и при реке Красной. В парадной оружейной хранится меч, пожалованный моему прапрапрапрапрадеду за храбрость вместе с титулом и замком. Желаешь взглянуть? О, можешь не отвечать! Прекрасный возраст — шестнадцать лет, в эти годы горят глаза и кипит кровь! Ты сможешь сегодня же осмотреть оружие и гобелены, а если дождь прекратится, то и взглянуть на старые укрепления. Но прежде я познакомлю тебя с супругой.
Восточное крыло, по коридорам которого они шли, было построено явно позже западного, где отвели спальню Такко. В западных комнатах были низкие потолки и толстые стены, а узкие окна напоминали о годах, когда обитателям замка доводилось чаще браться за оружие, чем возиться с механизмами. Коридор восточного крыла, напротив, был роскошно отделан: стены украшали портреты в тяжелых рамах, мягкие ковры поглощали шум шагов, тьму рассеивали изящные кованые светильники.
