Краем глаза он углядел у самого края светового круга Такко, обнимавшегося с девчушкой из местных, пришедших на праздник. Ну ещё бы этот скучал в праздничную ночь! Верен, не глядя, поставил пустую чашу на подвернувшийся под ноги чурбан и направился в гущу танцующих. Какая-то девчонка оступилась на ровном месте, ухватилась за его руку, лукаво блеснув глазами, и потянула к костру, где кипела пляска и все были на одно лицо — раскрасневшиеся, выпачканные углём и бесшабашно весёлые.
Девушка, которую Такко выдернул из хоровода, едва доставала ему до плеча. Воины сразу толкнули их друг к другу с похабными шутками, которые Такко пропустил мимо ушей. Они оба осушили не одну и не две чаши пряного хмеля, и теперь девчушку приходилось почти нести. Впрочем, она обнимала Такко за шею так крепко и так жарко шептала что-то ему на ухо со свистящим северным выговором, что не приходилось опасаться, что она заснёт по пути или, ещё хуже, передумает и начнёт отбиваться.
— Здесь холодно, — бормотала она, будто впервые увидев под ногами свежий снег.
— Я тебя согрею, — заверил её Такко, увлекая всё дальше от костра. Он уже углядел подходящее местечко под старой сосной. Дробный перестук барабанов перекликался с биением пульса, хмель горячил кровь, и холод совсем не ощущался. Земля плясала под ногами, перед глазами метались цветные пятна, тело властно требовало своего, а в голове не было ни одной мысли.
На скользкий замшелый камень полетели его плащ и её тёплая накидка, а следом на эту мягкую груду взгромоздилась и девчушка. Она безнадёжно запуталась со шнуровкой рубахи Такко и только хихикала и тыкалась ему в плечо. Такко переместил её руки ниже, где они могли принести бoльшую пользу, и принялся торопливо развязывать пуховый платок, которым девушка была замотана от подбородка до колен. Тело под этим платком наверняка было худым и плоским, но какая разница — лишь бы прижималось теснее и двигалось поживее. Узлы путались под непослушными от хмеля и холода пальцами; он тихо выругался, сдёрнул девчушку с камня, развернул спиной к себе и потянул вверх бесчисленные подолы.
Девушка выгнулась, запрокинула голову и нетерпеливо обернулась. Отблески костра по-новому высветили черты её бледного лица — и Такко вздрогнул, отстранился и заморгал, пытаясь отогнать морок. Хмель и неверный свет на миг подарили деревенской простушке точёные черты и золотые локоны.
— Ну что же ты? — шептала девчушка, направляя его руки, которые замерли на её бёдрах.
— Ничего, — прошептал Такко, загоняя воспоминания в дальний угол. Тело под руками выгибалось и нетерпеливо подавалось к нему — но отсветы костра, как нарочно, играли золотом на концах ресниц, клали густые тени вокруг тонких губ… Изнутри поднималось щемящее, опустошающее чувство. Память выворачивалась наизнанку; трещины на сосновой коре складывались в линии каменной кладки замка, а светлые пятна лишайников чудились лепестками белого шиповника — опавшими, увядшими, растоптанными… Желание, от которого только что можно было задохнуться, расплывалось тянущей болью.
— Здесь и вправду слишком холодно, — наконец выговорил он, опуская скомканные подолы. — Идём к огню.
По пути к костру, около чана с вином они столкнулись с Вереном. Тот поддерживал за талию такую же невысокую и светловолосую девчушку, а второй рукой помогал ей подносить к губам полную до краёв чашу.
— Так быстро? — удивился он, окинув Такко весёлым, озорным взглядом, в котором сразу же мелькнула озабоченность. — Эй, ты чего? Случилось что?
Такко мотнул головой, не оборачиваясь. Верен проводил его недоверчивым взглядом, но девушка в его объятиях поперхнулась, закашлялась, и он выкинул мысли о друге из головы. Не маленький. Надо будет — сам расскажет.
— Я сам дойду, — уверял Верен, безуспешно пытаясь сбросить чьи-то руки с плеч. — Ещё не настоялось вино, которое бы меня свалило!
— Да погляди, как ты шёл! — Выпавший за ночь снег вздыбился, перед глазами вспыхнули цветные пятна, но кто-то поддержал, помог выпрямиться, и Верен увидел цепочку следов, которая ну никак не могла сойти за прямую.
— Ладно, ведите… А, стой! Надо караулы проверить!..
— Вот тебе только караулы и проверять! — по ушам резко ударил смех. — Больше некому! Нет, вы поглядите на него! Еле стоит, а рвётся порядок наводить!
Товарищи держались на ногах ненамного лучше самого Верена, поэтому их путь до домика Ардерика оказался извилист и долог. В конце концов, Верен всё же перетянул провожатых к стене, на которой несли свою службу часовые, где они и осели втроём, привалившись к брёвнам взмокшими спинами. Здесь можно было вдохнуть свежий морозный воздух, зачерпнуть чистого снега и умыться, напоследок слизнув с губ капли талой воды. Праздничная ночь помнилась обрывками: горячее вино, сдобренное пряностями до горечи, остро пахнувший дым, девчонка, которая обнималась крепко, хоть и недолго — воинов в крепости было больше, чем отзывчивых гостий…
Лагерь выглядел точь-в-точь как базарная площадь после большого праздника. Снег был расцвечен пятнами от пролитого питья и прочими следами хорошей гулянки. Кое-где попадались обрывки одежды и капли крови — кто-то упал, а может, сцепились спьяну. В голове прояснялось — то ли помогал холод, то ли пряное вино предусмотрительно варили так, чтобы выветрилось побыстрее.
— Верен! — окликнули его сверху. — Ты Рика не видал?
— Что там? — Верен поднялся, окончательно трезвея от одного тона, которым его позвали. Взобрался по шаткой лестнице, выглянул из-за щита и онемел.
С севера, с гор спускалась тёмная полоса, и восходящее за спиной солнце сверкало на остриях копий и навершиях щитов. Северное войско шло в наступление.
— Воины… настоящие! — задохнулся Верен. Опомнился, обернулся, перегнулся через бревенчатый борт и заорал во всю глотку: — Северяне!
Его перебил чистый звук рога, которому тут же отозвались голоса — удивлённые, нетерпеливо-радостные, яростные… Хлопали пологи палаток, звенело оружие, ржали лошади — едва проспавшийся после праздника лагерь поднимался по тревоге.
— Господин барон! — дозорный чуть ли не кубарем скатился с башни, даром что от площадки вели больше сотни ступеней. — Воины под знаменем Бор-Линге! Они будут здесь к полудню.
Пиршественный зал опустел — все ринулись на стену. У кого зрение было острее, передавали другим: воинов сотни три, а то и все пять, и идут они под знамёнами Шейна Эслинга. Люди теснили друг друга, влезали на зубцы; послышался женский плач. Напрасно увивали окна остролистом, напрасно проносили рога над огнём, прося богов послать мир! И не зря волновалась земля в канун Перелома! Верно, для воинов Бор-Линге не осталось ничего святого, раз они решились взяться за оружие в праздничный день!..
Тенрик Эслинг поднялся на стену степенно, нарочито не торопясь. Оглядел горизонт, задержал тяжёлый взгляд на стекавшей с гор тёмной полосе, на знамёнах, на которых — он не видел, но знал — был вышит не лось, а легконогий олень, на укреплениях, где готовились к сражению, и распорядился — так, чтобы его услышали все:
— Укройте всех в замке! Загоните скот и заприте ворота! И успокойте женщин! Шейн идёт не на нас. Даю слово — Эслинге не коснётся война. — Он нашёл глазами начальника стражи; тому в последние лет тридцать чаще доводилось выезжать лошадей, чем сражаться, но сейчас он крепко сжимал охотничий лук, а за спиной у него толпились десятка полтора рослых парней. — Спустите знамя Империи на башне и поднимите наше! Пусть Шейн видит, что на пустоши у него только один враг.
— Мы не поддержим воинов Империи? — уточнил стражник.
— Нет. Они получат то, за чем пришли, — сейчас в бароне Эслинге никак нельзя было узнать добродушного увальня, встречавшего имперское войско. — Видят боги, я пытался сохранить мир, но если Империя хочет крови, пусть проливает её вволю. Свою. Все слышали толчки в канун Перелома! Все видели, что утром взошло солнце, а значит, битва будет под присмотром богов! Пристало ли нам вмешиваться?
В городе закипела работа. Люди высыпали и на пустошь — кто загонял выпущенных спозаранку коз, кто тащил забытую утварь. В сторону деревень за лесом погнали сразу с десяток повозок, чтобы забрать всё ценное до того, как туда вздумается заглянуть воинам.
Элеонора подошла к мужу и легко оперлась на его плечо:
— Ты правда готов поручиться, что твой брат не захочет взять силой то, что не смог получить по закону?
— Шейн родился и вырос здесь, как и я. Эслинге — наш общий дом, и пока в наших жилах течёт одна кровь, он не пойдёт против меня. А я — против него.
— Он бы давно убил тебя, если бы не нуждался в марионетке, которая послушно присягнёт короне и даст ему время собрать войско. Он идёт на тебя с оружием, Тенрик! Не время для красивых слов! Или вино так затуманило тебе голову, что ты сам поверил в присмотр с небес?
— Да что ты хочешь от меня? — рявкнул Эслинг. — Что я могу сделать против двух безголовых, жаждущих крови?!
— Хотя бы не вывешивать родовое знамя на башне! Император не оставит от Эслинге камня на камне, когда узнает!..
— О чём узнает? Мы сделали всё, что могли: дали этому наглецу-сотнику людей, лес и еду. Они свободно построили укрепления и никто даже не отравил им воду в реке. Но, согласись, глупо было надеяться, что жалкая сотня устоит против легендарного северного войска. Никто не упрекнёт нас в том, что мы не помогли короне. И ты тоже будешь помалкивать. В конце концов, отсюда сразу будет видно, если одна из сторон получит перевес…
Элеонора дёрнула плечом, не в силах сдерживать раздражение, и перевела взгляд на горы. Сколько же воинов спускались с крутого склона?.. Дозорные говорили: пять сотен, но этого не могло быть, на побережье просто нечем было прокормить столько здоровых мужчин… Или влияние Шейна простёрлось дальше, чем она рассчитывала? Она на миг прикрыла глаза и задержала дыхание, чтобы подавить предательскую дрожь. Отступать было поздно. Ардерик — опытный воин. Он наверняка знал, на что шёл. Он должен выстоять.
— Укрепления выстоят, — она и не заметила, что повторила это вслух. Обернулась к мужу и встретилась с его безмятежным взглядом. — Империя победит, и слава вновь уплывёт из твоих рук.
— Я давно говорил тебе, что для славы и крови следовало искать другого мужа.
— Ты не можешь остаться в стороне, глядя, как два войска уничтожают друг друга!
— Дорогая Эйлин, — голос барона снова стал вкрадчиво-спокойным. — Праздник тебя утомил, а известие о сражении — напугало. Ты же никогда не видела битв, кроме как на своих гобеленах.
— Будто ты видел!
— Иди к себе и отдохни. Войско в любом случае не спустится на пустошь раньше полудня.
Элеонора резко развернулась — на стене было нечего больше делать. Следовало вернуться в пиршественный зал, где наверняка собрались люди, которых нужно было поддержать и успокоить… но вместо этого она скользнула в боковой проход, затем в другой, спустилась по крутой лестнице и оказалась во дворе точь-в-точь напротив конюшни. Конюх, прибывший на Север вместе с ней, уехал в деревню, но двое его помощников оставались здесь. Они встретили баронессу поклонами и привычными робкими взглядами, в которых мешались смущение и восхищение. Элеонора ещё раз перебрала в голове детали небольшого плана: сегодня никто не спросит конюхов, что им понадобилось у башни. Едва ли начальник стражи отправился сам поднимать знамя — сейчас каждая пара рук на счету, наверняка отправил какого-нибудь мальчишку, которому только в радость взлететь по лестнице с почётным поручением…
— Не время для церемоний, — улыбка Элеоноры была так ласкова, а во взгляде плескалось столько тревоги, что оба парня невольно приосанились. — Верны ли вы своей госпоже и своему императору?..
Пять сотен воинов шли всю ночь, лишь изредка прерываясь на короткие привалы. Самое время было отдохнуть, но один вид дымных столбов, уютно и безмятежно поднимавшихся от укреплений, раскинувшихся на пустоши, придавал им сил. Тропу кое-где пришлось расчищать от камней, и к тому времени, как первые ряды спустились на пустошь, солнце поднялось высоко.
Воин, ехавший впереди на рослой мохноногой лошади, натянул поводья и отбросил с глаз рыжие пряди, выбивавшиеся из-под шлема. Внимательно оглядел темневшие впереди укрепления, затем перевёл взгляд на замок и усмехнулся.
— Значит, Тенрик выбрал сторону, — пробормотал он. — Наконец-то!
— Барон Эслинг выбрал между клятвой и кровью? — насмешливо переговаривались сзади. — Между титулом и честью? Вот уж верно грядут новые времена!
Низкое зимнее солнце било прямо в глаза. Приходилось щуриться и заслоняться от его ярких лучей, но спутать, что за полотнище подхватывали редкие порывы ветра, было невозможно. На башне Эслинге развевалось знамя Империи.
Войско Шейна Эслинга спускалось с гор, будто огромная гадюка, чья чёрная спина искрилась остриями копий. Оно медленно сползло на пустошь и свернулось с краю тугим кольцом. В ясное небо потянулись струйки дыма: северяне отдыхали после перехода.
— Пять сотен. — Ардерик щурился на залитую солнцем пустошь сквозь прорези-бойницы в дощатых щитах. — Это будет достойная победа.
— Правда? — переспросил Верен. — Мы же просто перестреляем их со стены! Какая слава от этого похода?
Он до боли в глазах всматривался в сплошное тёмное пятно у подножия гор, которое никак не поддавалось подсчётам. Рука тянулась к клинку, только на поясе не было ни меча, ни ножа, да и сам пояс он где-то забыл, пока обнимал ночную подругу.
— Войско ведёт родной брат барона. Наверняка его люди умеют побольше, чем здешние козопасы. — Ардерик отвернулся и велел собравшимся по тревоге воинам: — Подтяните-ка штаны и тащите воду! Лейте на стену и вниз!
Заскрипел ворот старого колодца, оставшегося от разорённой деревни. Тяжёлые деревянные вёдра передавали из рук в руки. «Как на пожаре», — мелькнула мысль, которую Верен сразу прогнал.
После морозной ночи лёд схватывался на глазах. Вскоре стена и земля под ней были скованы толстой коркой, на которой застывали новые мутные ручейки. Надёжная и простая преграда для тех, кто вздумает карабкаться вверх.
— Мы подпустим их так близко? — спросил Верен, улучив момент, когда Ардерик снова оказался рядом.
— А то нет! Поглядим, как они пляшут под стрелами! — ухмыльнулся сотник. Встретил серьёзный взгляд и пояснил: — Лучше перебдеть. Не бери в голову, Верен. Просто не подведи.
И Верен не подводил — прилежно принимал снизу тяжеленные вёдра с ледяной водой и лил, лил, лил их на землю. Под ногами скоро стало скользко, а намокшие штаны на ветру будто сковало железом. Иные годами вот так носят воду, а в бою подают щиты и стрелы, пока их не сочтут достойными сражаться. Верену же предстояло встать на стене вместе с бывалыми воинами, и эту честь следовало оправдать уже сейчас.
Он поискал глазами Такко — рубаха цвета крапивы мелькнула у оружейного шатра. Там считали стрелы и в последний раз проверяли клинки. От мысли, что пять сотен копий скоро будут под стеной, внутри противно щекотало. Но один имперский воин стоил пятерых северян и даже больше — в этом Верен не сомневался.
Такко шёл к колодцу вместе с остальными, когда его выдернул из толпы десятник — считать стрелы. На каждого воина полагалось по две дюжины коротких арбалетных болтов, и, сверх того, по четыре дюжины длинных стрел для лучников.
***
Девушка, которую Такко выдернул из хоровода, едва доставала ему до плеча. Воины сразу толкнули их друг к другу с похабными шутками, которые Такко пропустил мимо ушей. Они оба осушили не одну и не две чаши пряного хмеля, и теперь девчушку приходилось почти нести. Впрочем, она обнимала Такко за шею так крепко и так жарко шептала что-то ему на ухо со свистящим северным выговором, что не приходилось опасаться, что она заснёт по пути или, ещё хуже, передумает и начнёт отбиваться.
— Здесь холодно, — бормотала она, будто впервые увидев под ногами свежий снег.
— Я тебя согрею, — заверил её Такко, увлекая всё дальше от костра. Он уже углядел подходящее местечко под старой сосной. Дробный перестук барабанов перекликался с биением пульса, хмель горячил кровь, и холод совсем не ощущался. Земля плясала под ногами, перед глазами метались цветные пятна, тело властно требовало своего, а в голове не было ни одной мысли.
На скользкий замшелый камень полетели его плащ и её тёплая накидка, а следом на эту мягкую груду взгромоздилась и девчушка. Она безнадёжно запуталась со шнуровкой рубахи Такко и только хихикала и тыкалась ему в плечо. Такко переместил её руки ниже, где они могли принести бoльшую пользу, и принялся торопливо развязывать пуховый платок, которым девушка была замотана от подбородка до колен. Тело под этим платком наверняка было худым и плоским, но какая разница — лишь бы прижималось теснее и двигалось поживее. Узлы путались под непослушными от хмеля и холода пальцами; он тихо выругался, сдёрнул девчушку с камня, развернул спиной к себе и потянул вверх бесчисленные подолы.
Девушка выгнулась, запрокинула голову и нетерпеливо обернулась. Отблески костра по-новому высветили черты её бледного лица — и Такко вздрогнул, отстранился и заморгал, пытаясь отогнать морок. Хмель и неверный свет на миг подарили деревенской простушке точёные черты и золотые локоны.
— Ну что же ты? — шептала девчушка, направляя его руки, которые замерли на её бёдрах.
— Ничего, — прошептал Такко, загоняя воспоминания в дальний угол. Тело под руками выгибалось и нетерпеливо подавалось к нему — но отсветы костра, как нарочно, играли золотом на концах ресниц, клали густые тени вокруг тонких губ… Изнутри поднималось щемящее, опустошающее чувство. Память выворачивалась наизнанку; трещины на сосновой коре складывались в линии каменной кладки замка, а светлые пятна лишайников чудились лепестками белого шиповника — опавшими, увядшими, растоптанными… Желание, от которого только что можно было задохнуться, расплывалось тянущей болью.
— Здесь и вправду слишком холодно, — наконец выговорил он, опуская скомканные подолы. — Идём к огню.
По пути к костру, около чана с вином они столкнулись с Вереном. Тот поддерживал за талию такую же невысокую и светловолосую девчушку, а второй рукой помогал ей подносить к губам полную до краёв чашу.
— Так быстро? — удивился он, окинув Такко весёлым, озорным взглядом, в котором сразу же мелькнула озабоченность. — Эй, ты чего? Случилось что?
Такко мотнул головой, не оборачиваясь. Верен проводил его недоверчивым взглядом, но девушка в его объятиях поперхнулась, закашлялась, и он выкинул мысли о друге из головы. Не маленький. Надо будет — сам расскажет.
***
— Я сам дойду, — уверял Верен, безуспешно пытаясь сбросить чьи-то руки с плеч. — Ещё не настоялось вино, которое бы меня свалило!
— Да погляди, как ты шёл! — Выпавший за ночь снег вздыбился, перед глазами вспыхнули цветные пятна, но кто-то поддержал, помог выпрямиться, и Верен увидел цепочку следов, которая ну никак не могла сойти за прямую.
— Ладно, ведите… А, стой! Надо караулы проверить!..
— Вот тебе только караулы и проверять! — по ушам резко ударил смех. — Больше некому! Нет, вы поглядите на него! Еле стоит, а рвётся порядок наводить!
Товарищи держались на ногах ненамного лучше самого Верена, поэтому их путь до домика Ардерика оказался извилист и долог. В конце концов, Верен всё же перетянул провожатых к стене, на которой несли свою службу часовые, где они и осели втроём, привалившись к брёвнам взмокшими спинами. Здесь можно было вдохнуть свежий морозный воздух, зачерпнуть чистого снега и умыться, напоследок слизнув с губ капли талой воды. Праздничная ночь помнилась обрывками: горячее вино, сдобренное пряностями до горечи, остро пахнувший дым, девчонка, которая обнималась крепко, хоть и недолго — воинов в крепости было больше, чем отзывчивых гостий…
Лагерь выглядел точь-в-точь как базарная площадь после большого праздника. Снег был расцвечен пятнами от пролитого питья и прочими следами хорошей гулянки. Кое-где попадались обрывки одежды и капли крови — кто-то упал, а может, сцепились спьяну. В голове прояснялось — то ли помогал холод, то ли пряное вино предусмотрительно варили так, чтобы выветрилось побыстрее.
— Верен! — окликнули его сверху. — Ты Рика не видал?
— Что там? — Верен поднялся, окончательно трезвея от одного тона, которым его позвали. Взобрался по шаткой лестнице, выглянул из-за щита и онемел.
С севера, с гор спускалась тёмная полоса, и восходящее за спиной солнце сверкало на остриях копий и навершиях щитов. Северное войско шло в наступление.
— Воины… настоящие! — задохнулся Верен. Опомнился, обернулся, перегнулся через бревенчатый борт и заорал во всю глотку: — Северяне!
Его перебил чистый звук рога, которому тут же отозвались голоса — удивлённые, нетерпеливо-радостные, яростные… Хлопали пологи палаток, звенело оружие, ржали лошади — едва проспавшийся после праздника лагерь поднимался по тревоге.
***
— Господин барон! — дозорный чуть ли не кубарем скатился с башни, даром что от площадки вели больше сотни ступеней. — Воины под знаменем Бор-Линге! Они будут здесь к полудню.
Пиршественный зал опустел — все ринулись на стену. У кого зрение было острее, передавали другим: воинов сотни три, а то и все пять, и идут они под знамёнами Шейна Эслинга. Люди теснили друг друга, влезали на зубцы; послышался женский плач. Напрасно увивали окна остролистом, напрасно проносили рога над огнём, прося богов послать мир! И не зря волновалась земля в канун Перелома! Верно, для воинов Бор-Линге не осталось ничего святого, раз они решились взяться за оружие в праздничный день!..
Тенрик Эслинг поднялся на стену степенно, нарочито не торопясь. Оглядел горизонт, задержал тяжёлый взгляд на стекавшей с гор тёмной полосе, на знамёнах, на которых — он не видел, но знал — был вышит не лось, а легконогий олень, на укреплениях, где готовились к сражению, и распорядился — так, чтобы его услышали все:
— Укройте всех в замке! Загоните скот и заприте ворота! И успокойте женщин! Шейн идёт не на нас. Даю слово — Эслинге не коснётся война. — Он нашёл глазами начальника стражи; тому в последние лет тридцать чаще доводилось выезжать лошадей, чем сражаться, но сейчас он крепко сжимал охотничий лук, а за спиной у него толпились десятка полтора рослых парней. — Спустите знамя Империи на башне и поднимите наше! Пусть Шейн видит, что на пустоши у него только один враг.
— Мы не поддержим воинов Империи? — уточнил стражник.
— Нет. Они получат то, за чем пришли, — сейчас в бароне Эслинге никак нельзя было узнать добродушного увальня, встречавшего имперское войско. — Видят боги, я пытался сохранить мир, но если Империя хочет крови, пусть проливает её вволю. Свою. Все слышали толчки в канун Перелома! Все видели, что утром взошло солнце, а значит, битва будет под присмотром богов! Пристало ли нам вмешиваться?
В городе закипела работа. Люди высыпали и на пустошь — кто загонял выпущенных спозаранку коз, кто тащил забытую утварь. В сторону деревень за лесом погнали сразу с десяток повозок, чтобы забрать всё ценное до того, как туда вздумается заглянуть воинам.
***
Элеонора подошла к мужу и легко оперлась на его плечо:
— Ты правда готов поручиться, что твой брат не захочет взять силой то, что не смог получить по закону?
— Шейн родился и вырос здесь, как и я. Эслинге — наш общий дом, и пока в наших жилах течёт одна кровь, он не пойдёт против меня. А я — против него.
— Он бы давно убил тебя, если бы не нуждался в марионетке, которая послушно присягнёт короне и даст ему время собрать войско. Он идёт на тебя с оружием, Тенрик! Не время для красивых слов! Или вино так затуманило тебе голову, что ты сам поверил в присмотр с небес?
— Да что ты хочешь от меня? — рявкнул Эслинг. — Что я могу сделать против двух безголовых, жаждущих крови?!
— Хотя бы не вывешивать родовое знамя на башне! Император не оставит от Эслинге камня на камне, когда узнает!..
— О чём узнает? Мы сделали всё, что могли: дали этому наглецу-сотнику людей, лес и еду. Они свободно построили укрепления и никто даже не отравил им воду в реке. Но, согласись, глупо было надеяться, что жалкая сотня устоит против легендарного северного войска. Никто не упрекнёт нас в том, что мы не помогли короне. И ты тоже будешь помалкивать. В конце концов, отсюда сразу будет видно, если одна из сторон получит перевес…
Элеонора дёрнула плечом, не в силах сдерживать раздражение, и перевела взгляд на горы. Сколько же воинов спускались с крутого склона?.. Дозорные говорили: пять сотен, но этого не могло быть, на побережье просто нечем было прокормить столько здоровых мужчин… Или влияние Шейна простёрлось дальше, чем она рассчитывала? Она на миг прикрыла глаза и задержала дыхание, чтобы подавить предательскую дрожь. Отступать было поздно. Ардерик — опытный воин. Он наверняка знал, на что шёл. Он должен выстоять.
— Укрепления выстоят, — она и не заметила, что повторила это вслух. Обернулась к мужу и встретилась с его безмятежным взглядом. — Империя победит, и слава вновь уплывёт из твоих рук.
— Я давно говорил тебе, что для славы и крови следовало искать другого мужа.
— Ты не можешь остаться в стороне, глядя, как два войска уничтожают друг друга!
— Дорогая Эйлин, — голос барона снова стал вкрадчиво-спокойным. — Праздник тебя утомил, а известие о сражении — напугало. Ты же никогда не видела битв, кроме как на своих гобеленах.
— Будто ты видел!
— Иди к себе и отдохни. Войско в любом случае не спустится на пустошь раньше полудня.
Элеонора резко развернулась — на стене было нечего больше делать. Следовало вернуться в пиршественный зал, где наверняка собрались люди, которых нужно было поддержать и успокоить… но вместо этого она скользнула в боковой проход, затем в другой, спустилась по крутой лестнице и оказалась во дворе точь-в-точь напротив конюшни. Конюх, прибывший на Север вместе с ней, уехал в деревню, но двое его помощников оставались здесь. Они встретили баронессу поклонами и привычными робкими взглядами, в которых мешались смущение и восхищение. Элеонора ещё раз перебрала в голове детали небольшого плана: сегодня никто не спросит конюхов, что им понадобилось у башни. Едва ли начальник стражи отправился сам поднимать знамя — сейчас каждая пара рук на счету, наверняка отправил какого-нибудь мальчишку, которому только в радость взлететь по лестнице с почётным поручением…
— Не время для церемоний, — улыбка Элеоноры была так ласкова, а во взгляде плескалось столько тревоги, что оба парня невольно приосанились. — Верны ли вы своей госпоже и своему императору?..
***
Пять сотен воинов шли всю ночь, лишь изредка прерываясь на короткие привалы. Самое время было отдохнуть, но один вид дымных столбов, уютно и безмятежно поднимавшихся от укреплений, раскинувшихся на пустоши, придавал им сил. Тропу кое-где пришлось расчищать от камней, и к тому времени, как первые ряды спустились на пустошь, солнце поднялось высоко.
Воин, ехавший впереди на рослой мохноногой лошади, натянул поводья и отбросил с глаз рыжие пряди, выбивавшиеся из-под шлема. Внимательно оглядел темневшие впереди укрепления, затем перевёл взгляд на замок и усмехнулся.
— Значит, Тенрик выбрал сторону, — пробормотал он. — Наконец-то!
— Барон Эслинг выбрал между клятвой и кровью? — насмешливо переговаривались сзади. — Между титулом и честью? Вот уж верно грядут новые времена!
Низкое зимнее солнце било прямо в глаза. Приходилось щуриться и заслоняться от его ярких лучей, но спутать, что за полотнище подхватывали редкие порывы ветра, было невозможно. На башне Эслинге развевалось знамя Империи.
Глава 9. Камни и щепки
Войско Шейна Эслинга спускалось с гор, будто огромная гадюка, чья чёрная спина искрилась остриями копий. Оно медленно сползло на пустошь и свернулось с краю тугим кольцом. В ясное небо потянулись струйки дыма: северяне отдыхали после перехода.
— Пять сотен. — Ардерик щурился на залитую солнцем пустошь сквозь прорези-бойницы в дощатых щитах. — Это будет достойная победа.
— Правда? — переспросил Верен. — Мы же просто перестреляем их со стены! Какая слава от этого похода?
Он до боли в глазах всматривался в сплошное тёмное пятно у подножия гор, которое никак не поддавалось подсчётам. Рука тянулась к клинку, только на поясе не было ни меча, ни ножа, да и сам пояс он где-то забыл, пока обнимал ночную подругу.
— Войско ведёт родной брат барона. Наверняка его люди умеют побольше, чем здешние козопасы. — Ардерик отвернулся и велел собравшимся по тревоге воинам: — Подтяните-ка штаны и тащите воду! Лейте на стену и вниз!
Заскрипел ворот старого колодца, оставшегося от разорённой деревни. Тяжёлые деревянные вёдра передавали из рук в руки. «Как на пожаре», — мелькнула мысль, которую Верен сразу прогнал.
После морозной ночи лёд схватывался на глазах. Вскоре стена и земля под ней были скованы толстой коркой, на которой застывали новые мутные ручейки. Надёжная и простая преграда для тех, кто вздумает карабкаться вверх.
— Мы подпустим их так близко? — спросил Верен, улучив момент, когда Ардерик снова оказался рядом.
— А то нет! Поглядим, как они пляшут под стрелами! — ухмыльнулся сотник. Встретил серьёзный взгляд и пояснил: — Лучше перебдеть. Не бери в голову, Верен. Просто не подведи.
И Верен не подводил — прилежно принимал снизу тяжеленные вёдра с ледяной водой и лил, лил, лил их на землю. Под ногами скоро стало скользко, а намокшие штаны на ветру будто сковало железом. Иные годами вот так носят воду, а в бою подают щиты и стрелы, пока их не сочтут достойными сражаться. Верену же предстояло встать на стене вместе с бывалыми воинами, и эту честь следовало оправдать уже сейчас.
Он поискал глазами Такко — рубаха цвета крапивы мелькнула у оружейного шатра. Там считали стрелы и в последний раз проверяли клинки. От мысли, что пять сотен копий скоро будут под стеной, внутри противно щекотало. Но один имперский воин стоил пятерых северян и даже больше — в этом Верен не сомневался.
***
Такко шёл к колодцу вместе с остальными, когда его выдернул из толпы десятник — считать стрелы. На каждого воина полагалось по две дюжины коротких арбалетных болтов, и, сверх того, по четыре дюжины длинных стрел для лучников.
