— Все говорят, что он доблестный воин, и…
— А ещё он тебе приглянулся, не так ли? Ну, не отворачивайся! В этом нет ничего плохого. Сотник Ардерик храбр и честен, и собой хорош. Нет дурного, когда красавицы вроде тебя на него заглядываются.
Несмышлёные и любопытные девчушки, приехавшие с Элеонорой с юга, превратились в молодых женщин, и, по-хорошему, надо было подыскивать им мужей. Элеонора вздохнула. Мужчины совершали подвиги на поле боя или при дворе, подвиги женщин сводились к выбору мужчин, с которыми стоило разделить постель. Элеонора прикрыла глаза и отдалась умелым рукам служанок, выбросив из головы мысли о неустроенных браках, войске под окнами, обо всём. Наверняка тревога снова поднимет её с постели среди ночи, вот тогда она и обдумает всё как полагается.
Служанки уже расстилали постель и снимали с Элеоноры последние украшения, когда в передней послышались тяжёлые шаги, дверь распахнулась и вошёл Тенрик. Девушки оставили работу и присели в неглубоких поклонах. Тенрик смотрел только на Элеонору, и взгляд его не предвещал ничего хорошего.
Любой мужчина в ответ на такой взгляд без слов обнажил бы меч, но Элеонора привыкла к другому оружию. Она знала, что ночная рубашка не скрывает линий тела, что сквозь тонкую ткань видны выпуклости сосков и темный треугольник между бедер, что шелковая вышивка ворота подчеркивает нежность и белизну кожи. Никакая кольчуга не защитила бы ее лучше этого полупрозрачного полотна. Безоружные руки скрестились под грудью, сделав ее выше и полнее. Элеонора переступила на месте, позволив складкам скользнуть по бёдрам и коленям, и вздернула подбородок, глядя на мужа с вызовом. Взгляд Тенрика просветлел, сделался цепким, предвкушающим. Ни один клинок не успокоил бы его так быстро.
Элеонора улыбнулась и звонко хлопнула в ладоши:
— Вина и фруктов для господина барона! Да поскорее!
Вино хранилось у нее в особом шкафчике, но за фруктами нужно было идти в погреб мимо главного повара. Значит, к утру весь замок будет знать, зачем барон приходил к жене. Служанки быстро, но без лишней суеты расстилали постель, расставляли вокруг свечи и жаровни с углями. На низкий столик поставили кувшин и кубки, серебряные и хрустальные чаши с мочёными ягодами, персиковыми и яблочными дольками в медовом сиропе. Тенрик ухмыльнулся, вышел за дверь и вскоре вернулся без доспеха и верхней рубахи.
— Я пришел напомнить госпоже баронессе о приличиях, — проговорил он. — Но после такой встречи упрёки — последнее, чем хочется заниматься.
Он прошел к постели, на ходу расстегивая пояс, налил вина и залпом осушил кубок.
— У моей жены лучшее вино на всем Севере, — заявил он, и Элеонора улыбнулась, уловив двусмысленность его слов. Постель была ее полем битвы, тонкая рубашка — доспехом; в кубках алело густое вино, а вместо лязга оружия её шаги сопровождал легкий перезвон украшений. Она скользнула в постель вслед за мужем, служанки опустили полог и вышли, плотно закрыв за собой дверь.
Тенрик храпел, когда Элеонора выбралась из-под одеяла и опустила ноги на устланный шкурами пол. Кувшин был пуст, угли в жаровнях почти прогорели. Битва определённо была выиграна.
Сердце стучало, но не от близости, а оттого, как удачно всё складывалось. Элеонора надела толстые кожаные перчатки, которыми пользовались ее служанки, взяла ближайшую к спящему мужу жаровню, совок и зачерпнула из камина свежих жарких углей. Затем достала из тайника ларец и в нерешительности уставилась на камни. Сколько же взять?.. Когда Шейн впервые показывал камни, у него был всего один. Элеонора выбрала камень поменьше и решительно опустила на угли. Подумала, метнулась к дровяному ящику, сгребла со дна щепки и, отворачивая лицо, высыпала сверху.
Сухое дерево занялось сразу. Элеонора схватила меховую накидку и вылетела за дверь, успев придать лицу спокойное и несколько утомленное выражение.
Служанки не ждали под дверью. Судя по доносившимся из-за стены голосам, сидели в соседней комнате вместе с пришедшими с Тенриком стражниками и болтали о том, о чем только и можно болтать, проводив супругов на ложе. Элеонора опустилась на узкий диван и прикрыла глаза. Сердце колотилось, как у пойманной птицы; она едва сдерживала дрожь в руках и боролась с соблазном приоткрыть дверь и заглянуть. Завтра Тенрик проснется больным или… Элеонора поднялась и принялась мерить шагами комнату. В который раз она заново перебирала свои действия: камень был один, комната — достаточно велика… Ардерик был прав, следовало сперва испытать камни, но другого столь удобного случая могло и не представиться.
Элеонора вздрогнула, когда из-за двери послышался надсадный кашель. За ними последовали грубая ругань, грохот переворачиваемой мебели и, наконец, тяжёлые шаги. Дверь распахнулась, и Тенрик втащил Элеонору в комнату раньше, чем она сообразила убежать.
— Ты клятая подстилка! — проорал он. Его душил кашель, и дальше он сыпал короткими, хлесткими словами. — Сука! Тварь!
По комнате расползался удушливый и гнусный запах, вонь, которая не разбудила бы только мертвецки пьяного. Элеонора выхватила взглядом перевернутую жаровню, угли, от которых по шкурам расползались язычки пламени, а в следующий миг вспыхнуло и перед глазами — Тенрик с размаху ударил её по лицу. В горле защипало, из глаз потекли слезы, но не от боли и обиды, а от едкой вони.
— Братец подкидывал мне эту дрянь в очаг каждый месяц, когда мы были детьми, — выговорил Тенрик между приступами кашля. — Ты решила поиграть в те же игрушки? Так играй!
Дверь захлопнулась, в замке щёлкнул ключ. Элеонора кинулась к окну, непослушными пальцами откинула крючки и распахнула ставни. Затем схватила покрывало и принялась хлестать огонь на полу. В дверь стучали, дёргали; наконец, ключ повернулся и служанки, все пятеро, кинулись на помощь.
— Мы постелим вам в первой комнате, госпожа. Выпейте воды.
Проворные руки укутали ее, поднесли к губам сперва воду, затем целебный, унимающий кашель настой, приложили к лицу завёрнутый в полотенце снег.
— Жаровня стояла слишком близко к постели, а я слишком усердно предлагала барону вино, — пояснила Элеонора, приняв из рук служанки чашку и с горечью убедившись, что руки мелко и противно дрожат. — Боюсь, он истолковал мои намерения превратно. Мне лучше, благодарю. К утру я буду здорова.
Завтра можно будет улыбаться, сокрушаться об испорченных шкурах и покрывале, беспокоиться о здоровье служанок, приводивших спальню в порядок. Сегодня же Элеоноре оставалось только свернуться клубком под одеялом и дать наконец волю слезам, лившимся уже не от едкого дыма. Ардерик был прав, снова был прав — человеку, давшему камни, нельзя было доверять. Шейн снова всё просчитал, он знал, что Элеонора не удержится от соблазна. Знал, когда уезжал, когда обнимал ее в беседке… Они были врагами с самой первой встречи, и завтра Элеонора примет это как само собой разумеющееся. Но сейчас по щекам текли слезы оттого, как глупо она себя выдала. План, такой простой и изящный, рухнул. К Тенрику теперь будет не подобраться — больше он ей не доверится. Камни, которые она считала тайным оружием, оказались детской игрушкой. Девиз предков — «Иди осторожно» не лгал. А больнее всего сверлила сердце глупая и постыдная мысль о том, что Шейн никогда, ни единого мига её не любил.
Примечание: Киноварь при нагревании выделяет сернистый газ, который вызывает раздражение в глазах и горле и кашель, а ещё специфически пахнет.
Небо на юге ещё не начало светлеть, когда Элеонора проснулась от шороха за дверью. На миг затаилась в постели, оглядывая непривычный потолок над головой. За дверью кто-то возился. Разом вспомнив вчерашний день, Элеонора села и потянулась за накидкой.
Имперский закон предписывал казнить отравительниц в кипящем масле, и не будь Элеонора по рождению выше мужа, он имел бы право вынести приговор на месте. Сейчас Тенрик запросто мог запереть её в подземелье в ожидании суда равных — то есть по меньшей мере до весны. На его месте она не пренебрегла бы этим правом.
Однако вламываться в комнату никто не спешил, и Элеонора хлопнула в ладоши, поднимая служанок. Следовало привести себя в порядок, а ещё надо было как можно скорее предупредить Ардерика, что план провалился. При этой мысли Элеонора закусила губу, чтобы не застонать от собственной беспечности. Если бы она послушала его вчера…
— Грета, — обратилась она к служанке, расплетавшей ей ночную косу, — когда пойдёшь за водой, найди сотника или его оруженосца.
Девчонка понятливо кивнула и метнулась к двери, но та отворилась навстречу, и Элеонора поднялась, едва успев запахнуть меховую накидку, вскинуть голову и принять самое надменное выражение лица.
За дверью оказался Дарвел и трое парней. Они втащили в переднюю подносы и котелки с едой под медными крышками, три вязанки дров, большую бадью воды и ещё одну поменьше с плотной закрытой крышкой. Затем парни прошли в спальню и стали закрывать и заново конопатить распахнутые с вечера окна. Снаружи двери тоже стучали молотками.
— Как здоровье господина барона? — поинтересовалась Элеонора ледяным тоном. Дарвел сглотнул и кивнул.
— Деревенщина, — негромко проговорила она ему вслед, когда за дверью с шумом задвинули тяжёлый засов, и молотки ударили в последний раз. Значит, этот день предстояло провести в своих покоях. Элеонора взглянула на кадушку с плотной крышкой и подумала, что в конце дня с удовольствием опрокинула бы её Тенрику на голову.
— Что ж, — она обвела взглядом растерянных служанок, — барон заботится о нашей безопасности. Позавтракаем здесь, а после займёмся рукоделием. Бригитта! Оденься потеплее и сядь к окну. Когда рассветёт, почитаешь нам что-нибудь подходящее. Да не к этому окну, а к тому, что выходит на дровник!
— Вы хотите передать весточку сотнику? — служанка мигом сообразила, что за дровником упражнялись с мечами.
— Весточку хочешь передать ты. И не сотнику, а его оруженосцу, — объяснила Элеонора с тщательно отмеренным возмущением. — Грета, платье!
Бригитта распахнула ставни и принялась старательно дышать на заплетённое ледяными узорами стекло. Элеонора поёжилась от порыва холодного воздуха и с сожалением отбросила накидку — пора было одеваться.
Все слёзы были выплаканы ночью. В груди было пусто и холодно, зато предательство Шейна больше не отзывалось внутренней болью. Утихла и боль в скуле, а налившийся под гладкой кожей кровоподтёк замазали и припудрили. Едкий запах выветрился за ночь, окна были снова заколочены крепко, по-зимнему, и о вчерашнем напоминали только подпалины на шкурах, устилавших пол, да погнутая крышка музыкальной шкатулки, так некстати оказавшейся на перевёрнутом столе. Глаза Элеоноры были сухими, спина — прямой, а движения — спокойными и плавными.
На тонком полотне под её руками разворачивалась битва на реке Красной, в которой Империя впервые успешно захватила соседние земли благодаря верности и поддержке союзников. В поход отправились два союзных короля, а вернулись — император и его верный вассал. Родись Элеонора сто лет назад, шептала бы над вышивкой заговоры, не сомневаясь, что принесёт иглой не меньше удачи замку, чем мечом. Однако она верила лишь в силу оружия и хитрости, а потому молча тянула нить и ждала, когда монотонная работа успокоит её достаточно, чтобы можно было всё обдумать.
Будь Тенрик имперцем — настоящим, искушённым в интригах — Элеонора уже искала бы в небе голубя, несущего в столицу обвинительное письмо. Чего проще — обвинить жену в сговоре с мятежным братом, отправить его на виселицу, а её в столицу за окончательным приговором? Влияние семьи, без сомнения, защитило бы Элеонору, однако о Севере можно было забыть навсегда.
Будь Тенрик северянином до мозга костей, как Шейн, убил бы жену-отравительницу на месте, а Ардерика и его людей вызвал бы на поединок. Элеонора не сомневалась, что весной её отец лично собрал бы войско и сровнял с землёй и замок, и горы до самого побережья, но северяне, истребляя друг друга в межклановых распрях, редко загадывали так далеко.
Но Тенрик не был ни тем, ни другим, ни рыбой, ни мясом, а значит, ждать от него можно было чего угодно. Стало быть, если с Элеонорой он пока обходился по имперским законам, то с Ардериком мог поступить так, как сотни лет поступали с врагами его предки.
Игла дрогнула в руках Элеоноры, и снег на шёлковом поле окрасила настоящая кровь.
— Бригитта! — окликнула она служанку, сидящую на окне.
— Никого, госпожа, — отозвалась та.
Элеонора наскоро обмотала палец обрывком ткани и вновь вонзила иглу в полотно. Без сотни Ардерик в любом случае не смог бы её защитить. Он лишь скрашивал досуг да поддерживал её в спорах с бароном. То, что он выжил после резни на пустоши, было уже чудом. В конце концов, такова судьба воинов — умирать с честью, не дожив до зрелых лет, и глупо дарить им своё сердце. Либо умрут, либо предадут, как Шейн. Быть может, кто-то из выздоравливающих воинов тоже окажется хорошего рода и будет предан несчастной баронессе, попавшей в беду…
Так уговаривала себя Элеонора, кладя на окровавленное полотно аккуратные шёлковые стежки. Однако в груди расползалась леденящая пустота, а горло перехватывало от тоски и бессилия.
Стрелки показывали девятый час. Замок давно проснулся: за кухней кололи дрова, у колодца стучали вёдрами. Однако очертания гор и леса обрисовывались в мутнеющем мраке с раздражающей медлительностью.
Сегодня Ардерик поднялся на стену первым. За ним следовали уже пятеро воинов, покинувших лекарскую. Они шумно топали, бодро звенели оружием и дышали после крутой лестницы, как стадо телят, больных загниванием лёгких.
— Молодцы, ребята! — подбодрил их Ардерик. — Отъедитесь маленько и будете здоровее прежнего. По такой тьме и морозу будет непросто, но вы-то справитесь. Воздух только так не хватайте, а то кишки замёрзнут! — Отвернулся и пробормотал сквозь зубы: — Скоро у нас будет аж полтора десятка калек против трёх сотен. И ещё сотня здоровых лбов, которым боров-барон не велит сражаться!..
Сейчас ненавистного барона на стене не было, и Ардерик снова и снова оглядывал замок и пустошь, прикидывая, как распорядиться имеющимися силами. Идти на укрепления было безумием, зато руки так и чесались напасть на небольшие заставы, выстроенные перед замковыми воротами.
Было тихо, так тихо, как, пожалуй, и не бывало со дня битвы. Даже камнемёт молчал, хотя северяне пристрелялись настолько, что иной раз метали камни и среди ночи. Ардерик всем нутром ощущал, что за крепкими стенами его бывших укреплений что-то затевается. А кроме нападения на замок затеваться ничего не могло.
Скоро он увидится с Элеонорой, они испытают ядовитые камни, и, если всё получится, уже завтра барона-борова можно будет уложить на пару недель в постель и распорядиться здешними воинами, как подобает. «А после уложить в постель и его жену» — жарко и гулко отдалось в голове и следом в бёдрах. Перед внутренним взором мгновенно встали блестящие серые глаза, тонкие пальцы и нежная шея в вырезе кольчуги… Желание заполнило целиком, поднялось, как пена во вскипевшем котелке. Ардерик любовался Элеонорой с первой встречи, но только после последнего разговора осознал, что под мехами и бархатом скрывается живое тело, ждущее ласк и, несомненно, умеющее их дарить.
— А ещё он тебе приглянулся, не так ли? Ну, не отворачивайся! В этом нет ничего плохого. Сотник Ардерик храбр и честен, и собой хорош. Нет дурного, когда красавицы вроде тебя на него заглядываются.
Несмышлёные и любопытные девчушки, приехавшие с Элеонорой с юга, превратились в молодых женщин, и, по-хорошему, надо было подыскивать им мужей. Элеонора вздохнула. Мужчины совершали подвиги на поле боя или при дворе, подвиги женщин сводились к выбору мужчин, с которыми стоило разделить постель. Элеонора прикрыла глаза и отдалась умелым рукам служанок, выбросив из головы мысли о неустроенных браках, войске под окнами, обо всём. Наверняка тревога снова поднимет её с постели среди ночи, вот тогда она и обдумает всё как полагается.
Служанки уже расстилали постель и снимали с Элеоноры последние украшения, когда в передней послышались тяжёлые шаги, дверь распахнулась и вошёл Тенрик. Девушки оставили работу и присели в неглубоких поклонах. Тенрик смотрел только на Элеонору, и взгляд его не предвещал ничего хорошего.
Любой мужчина в ответ на такой взгляд без слов обнажил бы меч, но Элеонора привыкла к другому оружию. Она знала, что ночная рубашка не скрывает линий тела, что сквозь тонкую ткань видны выпуклости сосков и темный треугольник между бедер, что шелковая вышивка ворота подчеркивает нежность и белизну кожи. Никакая кольчуга не защитила бы ее лучше этого полупрозрачного полотна. Безоружные руки скрестились под грудью, сделав ее выше и полнее. Элеонора переступила на месте, позволив складкам скользнуть по бёдрам и коленям, и вздернула подбородок, глядя на мужа с вызовом. Взгляд Тенрика просветлел, сделался цепким, предвкушающим. Ни один клинок не успокоил бы его так быстро.
Элеонора улыбнулась и звонко хлопнула в ладоши:
— Вина и фруктов для господина барона! Да поскорее!
Вино хранилось у нее в особом шкафчике, но за фруктами нужно было идти в погреб мимо главного повара. Значит, к утру весь замок будет знать, зачем барон приходил к жене. Служанки быстро, но без лишней суеты расстилали постель, расставляли вокруг свечи и жаровни с углями. На низкий столик поставили кувшин и кубки, серебряные и хрустальные чаши с мочёными ягодами, персиковыми и яблочными дольками в медовом сиропе. Тенрик ухмыльнулся, вышел за дверь и вскоре вернулся без доспеха и верхней рубахи.
— Я пришел напомнить госпоже баронессе о приличиях, — проговорил он. — Но после такой встречи упрёки — последнее, чем хочется заниматься.
Он прошел к постели, на ходу расстегивая пояс, налил вина и залпом осушил кубок.
— У моей жены лучшее вино на всем Севере, — заявил он, и Элеонора улыбнулась, уловив двусмысленность его слов. Постель была ее полем битвы, тонкая рубашка — доспехом; в кубках алело густое вино, а вместо лязга оружия её шаги сопровождал легкий перезвон украшений. Она скользнула в постель вслед за мужем, служанки опустили полог и вышли, плотно закрыв за собой дверь.
Тенрик храпел, когда Элеонора выбралась из-под одеяла и опустила ноги на устланный шкурами пол. Кувшин был пуст, угли в жаровнях почти прогорели. Битва определённо была выиграна.
Сердце стучало, но не от близости, а оттого, как удачно всё складывалось. Элеонора надела толстые кожаные перчатки, которыми пользовались ее служанки, взяла ближайшую к спящему мужу жаровню, совок и зачерпнула из камина свежих жарких углей. Затем достала из тайника ларец и в нерешительности уставилась на камни. Сколько же взять?.. Когда Шейн впервые показывал камни, у него был всего один. Элеонора выбрала камень поменьше и решительно опустила на угли. Подумала, метнулась к дровяному ящику, сгребла со дна щепки и, отворачивая лицо, высыпала сверху.
Сухое дерево занялось сразу. Элеонора схватила меховую накидку и вылетела за дверь, успев придать лицу спокойное и несколько утомленное выражение.
***
Служанки не ждали под дверью. Судя по доносившимся из-за стены голосам, сидели в соседней комнате вместе с пришедшими с Тенриком стражниками и болтали о том, о чем только и можно болтать, проводив супругов на ложе. Элеонора опустилась на узкий диван и прикрыла глаза. Сердце колотилось, как у пойманной птицы; она едва сдерживала дрожь в руках и боролась с соблазном приоткрыть дверь и заглянуть. Завтра Тенрик проснется больным или… Элеонора поднялась и принялась мерить шагами комнату. В который раз она заново перебирала свои действия: камень был один, комната — достаточно велика… Ардерик был прав, следовало сперва испытать камни, но другого столь удобного случая могло и не представиться.
Элеонора вздрогнула, когда из-за двери послышался надсадный кашель. За ними последовали грубая ругань, грохот переворачиваемой мебели и, наконец, тяжёлые шаги. Дверь распахнулась, и Тенрик втащил Элеонору в комнату раньше, чем она сообразила убежать.
— Ты клятая подстилка! — проорал он. Его душил кашель, и дальше он сыпал короткими, хлесткими словами. — Сука! Тварь!
По комнате расползался удушливый и гнусный запах, вонь, которая не разбудила бы только мертвецки пьяного. Элеонора выхватила взглядом перевернутую жаровню, угли, от которых по шкурам расползались язычки пламени, а в следующий миг вспыхнуло и перед глазами — Тенрик с размаху ударил её по лицу. В горле защипало, из глаз потекли слезы, но не от боли и обиды, а от едкой вони.
— Братец подкидывал мне эту дрянь в очаг каждый месяц, когда мы были детьми, — выговорил Тенрик между приступами кашля. — Ты решила поиграть в те же игрушки? Так играй!
Дверь захлопнулась, в замке щёлкнул ключ. Элеонора кинулась к окну, непослушными пальцами откинула крючки и распахнула ставни. Затем схватила покрывало и принялась хлестать огонь на полу. В дверь стучали, дёргали; наконец, ключ повернулся и служанки, все пятеро, кинулись на помощь.
— Мы постелим вам в первой комнате, госпожа. Выпейте воды.
Проворные руки укутали ее, поднесли к губам сперва воду, затем целебный, унимающий кашель настой, приложили к лицу завёрнутый в полотенце снег.
— Жаровня стояла слишком близко к постели, а я слишком усердно предлагала барону вино, — пояснила Элеонора, приняв из рук служанки чашку и с горечью убедившись, что руки мелко и противно дрожат. — Боюсь, он истолковал мои намерения превратно. Мне лучше, благодарю. К утру я буду здорова.
Завтра можно будет улыбаться, сокрушаться об испорченных шкурах и покрывале, беспокоиться о здоровье служанок, приводивших спальню в порядок. Сегодня же Элеоноре оставалось только свернуться клубком под одеялом и дать наконец волю слезам, лившимся уже не от едкого дыма. Ардерик был прав, снова был прав — человеку, давшему камни, нельзя было доверять. Шейн снова всё просчитал, он знал, что Элеонора не удержится от соблазна. Знал, когда уезжал, когда обнимал ее в беседке… Они были врагами с самой первой встречи, и завтра Элеонора примет это как само собой разумеющееся. Но сейчас по щекам текли слезы оттого, как глупо она себя выдала. План, такой простой и изящный, рухнул. К Тенрику теперь будет не подобраться — больше он ей не доверится. Камни, которые она считала тайным оружием, оказались детской игрушкой. Девиз предков — «Иди осторожно» не лгал. А больнее всего сверлила сердце глупая и постыдная мысль о том, что Шейн никогда, ни единого мига её не любил.
Примечание: Киноварь при нагревании выделяет сернистый газ, который вызывает раздражение в глазах и горле и кашель, а ещё специфически пахнет.
Прода от 8.02.
Глава 4. Иглы и мечи
Небо на юге ещё не начало светлеть, когда Элеонора проснулась от шороха за дверью. На миг затаилась в постели, оглядывая непривычный потолок над головой. За дверью кто-то возился. Разом вспомнив вчерашний день, Элеонора села и потянулась за накидкой.
Имперский закон предписывал казнить отравительниц в кипящем масле, и не будь Элеонора по рождению выше мужа, он имел бы право вынести приговор на месте. Сейчас Тенрик запросто мог запереть её в подземелье в ожидании суда равных — то есть по меньшей мере до весны. На его месте она не пренебрегла бы этим правом.
Однако вламываться в комнату никто не спешил, и Элеонора хлопнула в ладоши, поднимая служанок. Следовало привести себя в порядок, а ещё надо было как можно скорее предупредить Ардерика, что план провалился. При этой мысли Элеонора закусила губу, чтобы не застонать от собственной беспечности. Если бы она послушала его вчера…
— Грета, — обратилась она к служанке, расплетавшей ей ночную косу, — когда пойдёшь за водой, найди сотника или его оруженосца.
Девчонка понятливо кивнула и метнулась к двери, но та отворилась навстречу, и Элеонора поднялась, едва успев запахнуть меховую накидку, вскинуть голову и принять самое надменное выражение лица.
За дверью оказался Дарвел и трое парней. Они втащили в переднюю подносы и котелки с едой под медными крышками, три вязанки дров, большую бадью воды и ещё одну поменьше с плотной закрытой крышкой. Затем парни прошли в спальню и стали закрывать и заново конопатить распахнутые с вечера окна. Снаружи двери тоже стучали молотками.
— Как здоровье господина барона? — поинтересовалась Элеонора ледяным тоном. Дарвел сглотнул и кивнул.
— Деревенщина, — негромко проговорила она ему вслед, когда за дверью с шумом задвинули тяжёлый засов, и молотки ударили в последний раз. Значит, этот день предстояло провести в своих покоях. Элеонора взглянула на кадушку с плотной крышкой и подумала, что в конце дня с удовольствием опрокинула бы её Тенрику на голову.
— Что ж, — она обвела взглядом растерянных служанок, — барон заботится о нашей безопасности. Позавтракаем здесь, а после займёмся рукоделием. Бригитта! Оденься потеплее и сядь к окну. Когда рассветёт, почитаешь нам что-нибудь подходящее. Да не к этому окну, а к тому, что выходит на дровник!
— Вы хотите передать весточку сотнику? — служанка мигом сообразила, что за дровником упражнялись с мечами.
— Весточку хочешь передать ты. И не сотнику, а его оруженосцу, — объяснила Элеонора с тщательно отмеренным возмущением. — Грета, платье!
Бригитта распахнула ставни и принялась старательно дышать на заплетённое ледяными узорами стекло. Элеонора поёжилась от порыва холодного воздуха и с сожалением отбросила накидку — пора было одеваться.
Все слёзы были выплаканы ночью. В груди было пусто и холодно, зато предательство Шейна больше не отзывалось внутренней болью. Утихла и боль в скуле, а налившийся под гладкой кожей кровоподтёк замазали и припудрили. Едкий запах выветрился за ночь, окна были снова заколочены крепко, по-зимнему, и о вчерашнем напоминали только подпалины на шкурах, устилавших пол, да погнутая крышка музыкальной шкатулки, так некстати оказавшейся на перевёрнутом столе. Глаза Элеоноры были сухими, спина — прямой, а движения — спокойными и плавными.
На тонком полотне под её руками разворачивалась битва на реке Красной, в которой Империя впервые успешно захватила соседние земли благодаря верности и поддержке союзников. В поход отправились два союзных короля, а вернулись — император и его верный вассал. Родись Элеонора сто лет назад, шептала бы над вышивкой заговоры, не сомневаясь, что принесёт иглой не меньше удачи замку, чем мечом. Однако она верила лишь в силу оружия и хитрости, а потому молча тянула нить и ждала, когда монотонная работа успокоит её достаточно, чтобы можно было всё обдумать.
Будь Тенрик имперцем — настоящим, искушённым в интригах — Элеонора уже искала бы в небе голубя, несущего в столицу обвинительное письмо. Чего проще — обвинить жену в сговоре с мятежным братом, отправить его на виселицу, а её в столицу за окончательным приговором? Влияние семьи, без сомнения, защитило бы Элеонору, однако о Севере можно было забыть навсегда.
Будь Тенрик северянином до мозга костей, как Шейн, убил бы жену-отравительницу на месте, а Ардерика и его людей вызвал бы на поединок. Элеонора не сомневалась, что весной её отец лично собрал бы войско и сровнял с землёй и замок, и горы до самого побережья, но северяне, истребляя друг друга в межклановых распрях, редко загадывали так далеко.
Но Тенрик не был ни тем, ни другим, ни рыбой, ни мясом, а значит, ждать от него можно было чего угодно. Стало быть, если с Элеонорой он пока обходился по имперским законам, то с Ардериком мог поступить так, как сотни лет поступали с врагами его предки.
Игла дрогнула в руках Элеоноры, и снег на шёлковом поле окрасила настоящая кровь.
— Бригитта! — окликнула она служанку, сидящую на окне.
— Никого, госпожа, — отозвалась та.
Элеонора наскоро обмотала палец обрывком ткани и вновь вонзила иглу в полотно. Без сотни Ардерик в любом случае не смог бы её защитить. Он лишь скрашивал досуг да поддерживал её в спорах с бароном. То, что он выжил после резни на пустоши, было уже чудом. В конце концов, такова судьба воинов — умирать с честью, не дожив до зрелых лет, и глупо дарить им своё сердце. Либо умрут, либо предадут, как Шейн. Быть может, кто-то из выздоравливающих воинов тоже окажется хорошего рода и будет предан несчастной баронессе, попавшей в беду…
Так уговаривала себя Элеонора, кладя на окровавленное полотно аккуратные шёлковые стежки. Однако в груди расползалась леденящая пустота, а горло перехватывало от тоски и бессилия.
Прода от 10.02.
***
Стрелки показывали девятый час. Замок давно проснулся: за кухней кололи дрова, у колодца стучали вёдрами. Однако очертания гор и леса обрисовывались в мутнеющем мраке с раздражающей медлительностью.
Сегодня Ардерик поднялся на стену первым. За ним следовали уже пятеро воинов, покинувших лекарскую. Они шумно топали, бодро звенели оружием и дышали после крутой лестницы, как стадо телят, больных загниванием лёгких.
— Молодцы, ребята! — подбодрил их Ардерик. — Отъедитесь маленько и будете здоровее прежнего. По такой тьме и морозу будет непросто, но вы-то справитесь. Воздух только так не хватайте, а то кишки замёрзнут! — Отвернулся и пробормотал сквозь зубы: — Скоро у нас будет аж полтора десятка калек против трёх сотен. И ещё сотня здоровых лбов, которым боров-барон не велит сражаться!..
Сейчас ненавистного барона на стене не было, и Ардерик снова и снова оглядывал замок и пустошь, прикидывая, как распорядиться имеющимися силами. Идти на укрепления было безумием, зато руки так и чесались напасть на небольшие заставы, выстроенные перед замковыми воротами.
Было тихо, так тихо, как, пожалуй, и не бывало со дня битвы. Даже камнемёт молчал, хотя северяне пристрелялись настолько, что иной раз метали камни и среди ночи. Ардерик всем нутром ощущал, что за крепкими стенами его бывших укреплений что-то затевается. А кроме нападения на замок затеваться ничего не могло.
Скоро он увидится с Элеонорой, они испытают ядовитые камни, и, если всё получится, уже завтра барона-борова можно будет уложить на пару недель в постель и распорядиться здешними воинами, как подобает. «А после уложить в постель и его жену» — жарко и гулко отдалось в голове и следом в бёдрах. Перед внутренним взором мгновенно встали блестящие серые глаза, тонкие пальцы и нежная шея в вырезе кольчуги… Желание заполнило целиком, поднялось, как пена во вскипевшем котелке. Ардерик любовался Элеонорой с первой встречи, но только после последнего разговора осознал, что под мехами и бархатом скрывается живое тело, ждущее ласк и, несомненно, умеющее их дарить.
