Маленький Вальгир провинился. Так, что хуже и не придумаешь.
Его поймали в королевской сокровищнице. Ладно бы впервые, но мальчик уже третий раз не смог противостоять соблазну. Сперва его отругали, во второй раз оставили на день без еды. Что будет теперь — даже представить страшно.
В первый раз было особенно обидно. Отец отчитал его, будто он, Вальгир, вор, тогда как он лишь взял то, что принадлежит ему по праву. Всего-то примерил отцовский доспех и достал из ножен меч. Да и какое там достал — вытянул на ширину двух своих детских ладоней. Дальше не успел.
Отец хранит драгоценное вооружение в сокровищнице. Ах, какой у него доспех! И какой меч! Ни у кого в Аранских горах такого нет. Ни у короля, ни у военного советника. Когда-то чудесный меч и броня принадлежали легендарному герою Сигурду — тому самому, что убил последнего дракона и добыл сокровища подземных жителей. Из драконьей шкуры он сделал доспехи для себя и брата, а меч ему выковали и вызолотили подземные жители в обмен на мир.
Один из старинных доспехов отец надевает, когда идет на совет к королю, а второй всё время скучает в сокровищнице. Висит себе на стене, никому не нужный. Его-то и облюбовал Вальгир. Дождался, когда все выйдут и снял со стены золотистую чешую. Его застали облаченным в броню и с мечом в руке… Ох, и недоволен был отец!
Аранты трепетно относятся к древним вещам, а отец Вальгира — в особенности. Он присматривает за сокровищницей и библиотекой, а ещё он первый советник короля. Когда Вальгиру исполнится двадцать один, он сам будет давать советы правителю. Тогда золотой меч и оба доспеха из драконьей шкуры будут принадлежать ему, но ждать ещё так долго, так невыносимо долго!
В тот раз его сильно отчитали, и с тех пор мальчика вымораживает обида. Все вокруг твердят о долге, воле и силе, которыми должен обладать Вальгир, но прикасаться к сокровищам своего рода он почему-то не может. А ведь он тоже потомок Сигурда. Был бы здесь сам Драконоборец, он бы сказал отцу! Он бы позволил мальчику изредка надевать чудесную броню. А может, — тут Вальгир задохнулся от обжигающей догадки, — может, и не было у Сигурда никакого брата? Конечно, второй доспех он приберёг для сына. Чтобы тот с малых лет знал, что в нём течёт кровь героя и приучался вести себя достойно. Может, и Вальгир вёл бы себя лучше, если бы отец… Нет, нельзя так думать. Отец никогда не ошибается, не зря с ним советуется сам король. Но как же безжалостно, как несправедливо с ним обошлись! При одном воспоминании Вальгира словно обливает ледяной водой, а на глаза наворачиваются слёзы.
Самое скверное, что наказание отложили до церемонии наречения имени. Отец давно решил, что мальчика будут звать Вальгиром, но в родовую книгу это имя торжественно впишут только в день семилетия — через несколько дней. И только после этого Вальгир будет наказан. Что же с ним будет?
Когда он провинился второй раз, его лишили обеда. И ладно бы оставили голодать во дворе! Нет, в положенное время его позвали к столу, и мальчик едва не захлебнулся слюной, увидев в миске не опостылевшую овсянку, а сочные тушёные овощи с козьим сыром. Он забылся, схватил ложку, но суровый окрик заставил его опомниться. Вальгир тоскливо глядел на дымящуюся миску, а отец уплетал свою порцию с видимым удовольствием, искоса поглядывая на сына.
— Можешь съесть одну ложку.
Вальгир нетерпеливо ухватил серебряный черенок, зачерпнул ароматные желтоватые кубики с капельками масла, отправил в рот, едва не зажмурившись от удовольствия, потянулся зачерпнуть ещё…
— Положи ложку.
Ложку мальчик опустил, но не выпустил. Отец протянул было руку назад, и Вальгир, зная, как метко и больно бьёт его хлыст, сразу послушался. Ложка со стуком упала на дубовую столешницу, бросив золотые капли на вышитую льняную салфетку.
— Можешь съесть ещё две.
Овощи такие нежные, что едва ощущаются во рту. Вальгир бросил на отца быстрый взгляд — может, отвернулся? — но тот глядел на сына в упор, и мальчик с трудом положил ложку на стол. Лучше бы его оставили во дворе. Да даже запри его в подвале, и то было бы легче!
— Съешь ещё одну.
Рука сама потянулась к черенку, но Вальгир был не намерен больше играть в эту игру. Он собрал остатки воли, вздохнул, спрятал руки под стол и решительно отвёл глаза от остывающей еды:
— Благодарю, отец, я не голоден.
— Тогда выходи из-за стола.
Мальчик бросил прощальный взгляд на почти полную миску и направился к двери. Когда он взялся за ручку, отец остановил его:
— Сегодня ты меня порадовал. За ужином сможешь поесть. Иди.
Вальгир колобком выкатился за дверь и бросился на берег.
На пристани стоял корабль северян-верингов. Они привозили на продажу меха и рыбу, и всё их судно, одежда, сами они были пропитаны рыбным запахом. Вальгиру не разрешали и близко подходить к дикарям с севера, и он не собирался, но в этот раз вышло по-другому.
Наверху каменной стены, круто обрывавшейся к пристани, росла яблоня, которая каждый год давала неплохой урожай. Двух яблок хватило, чтобы примирить голодного мальчика с жизнью. Приободрившись, он сорвал третье и пошёл поглядеть, как разгружают корабль. Он не будет подходить близко, только посмотрит.
Северяне подошли к нему сами. Когда он глядел с высокого берега на пристань, кто-то похлопал его по плечу. Вальгир обернулся и увидел совсем рядом высоченного лохматого веринга. Мальчик было шарахнулся, но веринг не спешил бросать его в воду, бить и делать другие страшные вещи. Он протягивал толстую лепёшку, в которую был завёрнут кусок сочной красной рыбы.
— Голодный? Яблоки рвал… Поешь, будешь сильный воин, — веринг говорил на всеобщем с заметным акцентом, но Вальгир понял и растерянно взял угощение. Северянин снова хлопнул его по плечу и пошёл вниз. Его окликнул один из лучников, стороживших причал:
— Что ты делал наверху?
— Отливал! — заявил северянин, и его спутники на пристани захохотали, а аранты поморщились. Если б не красная рыба и тёплые меха, верингов и близко бы не подпустили к острову. Дикари, необразованные, немытые дикари!
Последний ящик со стуком впечатался в дубовый настил, сторожа сверились с бумагами и передали вождю верингов тяжёлый мешочек. Вождя знали все: он носил на обеих руках толстые серебряные браслеты и всегда стоял на носу корабля. Даже маленький Вальгир научился узнавать его издали всякий раз, когда приходили суда. А приходили они дважды в год, весной и осенью, и, обменяв товары на аранское серебро, снова уплывали на север.
В тот раз корабли ушли рано, незадолго до летнего солнцестояния, и Вальгир отчего-то загрустил. Как подобало образованному человеку, он сторонился верингов и собирался потихоньку выбросить полученное угощение, но как-то так вышло, что пока он глядел на пристань, от лепёшки остался крошечный кусочек. Удивительные люди эти веринги. Вальгир видит на столе такую рыбу хорошо если два раза в год по большим праздникам, а эти запросто раздают дорогую еду налево и направо. И никаких церемоний, поклонов и всего прочего, без чего невозможен разговор воспитанных людей. Без чего Вальгиру жилось бы куда легче.
После солнцестояния дни понемногу стали укорачиваться. Вальгира начали усердно готовить к церемонии наречения имени. Вернее, отец просто стал ещё более требовательным, заставлял мальчика часами просиживать над чтением и чистописанием и почти каждый день спрашивал по истории или древним языкам. И всё время он говорил о долге, предназначении, обязанностях наследника… У Вальгира голова шла кругом от попыток угодить родителю.
Осенью, как обычно, собрали урожай и принесли благодарность земле. На берегу запылали красным дубы и рябины, и солнце по особенному золотилось над чистым и прохладным морем. В эти дни Вальгир и попался в сокровищнице в третий раз. Он ожидал, что его хорошенько высекут, снова оставят без еды и, может быть, запрут на несколько дней в мёрзлом подвале, но дни шли, а никто его не трогал. Только уроки теперь проверял один из придворных. Отец перестал разговаривать с мальчиком, а также распорядился, чтобы его кормили отдельно. От этого холодного безразличия Вальгиру делалось только хуже.
За неделю до семилетия, когда Вальгир старательно выписывал в тетради бесконечные загогулины, отец зашёл к нему.
— Ты оскорбил меня и наш род своим непослушанием. Твои непокорность и упрямство лишили меня покоя. Слушай же. Оставшиеся семь дней до церемонии ты проведёшь в своей комнате за чтением и размышлениями. После ты поедешь на север и проведешь там зиму. Надеюсь, когда ты вернёшься, твоя воля окрепнет, и мне не придётся стыдиться тебя.
Уехать на север? У Вальгира перехватило дыхание, он сразу подумал о верингах, но затем понял, что отец имел в виду северный мыс Аранского острова. Там стояла небольшая застава, откуда следили за побережьем. Что там делать мальчишке? Отец наверняка отправит следом слуг и учителей, которые будут приглядывать за ним день и ночь.
Три дня он маялся, запертый в нетопленой комнате. Выпускали его только трижды в день и в сопровождении слуг. Никто не разговаривал с Вальгиром. Несправедливо. Обидно. Горько.
Днём было ещё ничего, но по ночам он ворочался в постели, и сердце холодело от незаслуженной обиды. Тонкое одеяло не помогало унять дрожь, от окна тянуло промозглой сыростью. Мальчик вспоминал жаркое сияние золотого клинка, мягкие переливы драконьей чешуи, и по щекам текли горячие, злые слёзы. Он не виноват, не виноват!
Ни отец, ни слуги и подумать не могли, что мальчик вновь осмелится нарушить запрет. Окно в его комнате было не заперто. Сразу после ужина, как только слуги унесли пустую тарелку и свечу, Вальгир оделся потеплее, вылез в окно, зашёл с чёрного хода обратно во дворец, тихонько пробрался в сокровищницу, взял родовые меч и доспех и, никем не замеченный, проскользнул на берег. На Аранском острове дома не запирались, и даже королевский дворец толком не охранялся. От кого стеречь? Кто посмеет проникнуть в сокровищницу? Никто не смел — вплоть до сегодняшнего дня.
Вальгир собирался затаиться в прибрежных зарослях до завтра, и к обеду вернуться во дворец. Отец увидит, что сын достоин лучшего обращения, и простит. И, быть может, даже отдаст ему второй доспех на семилетие. Сейчас Вальгир забавно выглядит во взрослой броне, но он же не собирается так ходить. Будет иногда надевать за закрытыми дверями, и всё. А потом подрастёт.
Утром по воде поплыл туман, и мальчик продрог в своём камышовом убежище. Чтобы согреться, он стал ходить туда-сюда, держась под самым берегом, чтобы не заметили сторожа у причала. Доспех он надел на себя, под плащ, но меч, слишком тяжёлый для мальчишки, оттягивал руки, а положить его Вальгир боялся. Вскоре он согрелся, взмок и устал. Присел на камень, обхватив себя руками, глянул на море и замер. В мягких сумерках, раздвигая туман широкой грудью, к причалу шёл корабль верингов.
Мальчик смотрел, как мерно поднимаются и опускаются вёсла, роняя капли воды, как завитки тумана обходят высокий форштевень, рядом с которым виднелась знакомая фигура вождя. Значит, северяне всё-таки решили привезти ещё один груз в этом году. Рассказывали, что зимой в их землях так холодно, что море замерзает, и корабли скучают в особых сараях до весны. Скучают, как скучали меч и доспех в сокровищнице, как Вальгир в эти невыносимые три дня…
Корабль причалил. Почему-то в этот раз никто из северян не смеялся, не распевал вульгарных песен, не шутил над сторожами. Молча веринги стали вытаскивать на пристань ящики и мешки. Даже не торговались за меховые шкуры, не пытались вытянуть из арантов хоть пару монет сверх оговоренной цены, как делали обычно.
Корабль разгружали трое, остальные, похоже, спали. Солнце только-только начало всходить.
Когда берег залило тёплым золотистым светом, а причал оказался весь занят грузом, сверху бегом примчался один из дворцовых слуг. Он что-то сообщил лучникам на пристани, и те, тревожно переглянувшись, стали торопить верингов. Вальгир понял: его ищут.
Сверху хрустнула ветка. Кто-то уже бежал по верхней тропе, оглядывая море; вот-вот пойдут осматривать берег, и Вальгир заметался в поисках укрытия. Прятаться было негде. Будь он постарше, вероятно, догадался бы выйти в открытую, но ему не достало смелости встретиться с разгневанным отцом, да ещё на глазах у поднятых по тревоге обитателей дворца. Он крепче прижал к себе меч, затравленно огляделся и, пока веринги взвешивали серебро, метнулся на причал, проскользнул между ящиками и перевалился за борт корабля. Перевёл дыхание, поднял глаза, и сердце перестало биться. Приподнявшись на локте, на него глядел веринг — тот самый, что летом угощал его лепёшкой.
Вальгир, верно, совсем потерял голову от страха, раз вздумал искать защиты у дикаря. Он умоляюще посмотрел на северянина и замотал головой. Тот успокаивающе кивнул, поманил мальчишку к себе, толкнул под скамью и накинул сверху не то плащ, не то одеяло. Мальчик съёжился под тряпкой, пропахшей рыбой, продолжая обнимать меч.
Он непременно выйдет, но чуть позже. В этот раз его накажут, и сильно. Корабль чуть покачивался на волнах. Вальгир, вымотанный страхом и бессонной ночью, с тоской слушал, как кричат на берегу, как его зовут по имени, и сам не заметил, как пригрелся под плащом и заснул.
Веринги обнаружили его уже после того, как миновали северный мыс. Ещё не поздно было повернуть и высадить мальчишку на заставе, но тот, что угощал лепёшкой, не позволил. Потом он долго беседовал о чём-то с вождём. К вечеру Вальгир заскучал по дому и запросился на берег, но родной остров остался далеко позади, а гребцы изо всех сил налегали на вёсла. Две недели мальчик плакал по ночам, тосковал и даже молил богов вмешаться, а потом привык.
Вскоре выяснилось, что этой осенью у вождя погиб сын — был убит в ходе каких-то межсемейных споров. Не иначе, боги послали ему нового наследника, хоть и чужеземца, зато прирождённого воина. Иной, собравшись бежать, захватил бы из дома хоть кусок хлеба, а этот потащил меч и доспех! Сразу видно, с парня будет толк.
...Отец и все они там, во дворце, будут искать его. Будут звать до хрипоты, будут бродить по лесу до дрожи в ногах, обшарят берег пешком и на лодках, заглядывая под коряги и в камыши. Будут в радостной тревоге бросаться к дверям, когда ночью почудятся шаги; будут вскидываться на каждый шорох, на стук веток в окно, зов ветра в трубе… Тогда-то они поймут, что Вальгир — мужчина и воин, достойный своего рода. Они пожалеют, что так обошлись с ним.
Он не откроет верингам своего родового имени, не скажет, что он сын королевского советника и потомок Драконоборца. Они сами увидят, чего он стоит. Признают, что в чужеземном мальчишке течёт кровь героя.
Тогда он вернётся в Аранские горы. Взрослым, сильным, овеянным славой.
Вернётся.
Когда-нибудь...
Его поймали в королевской сокровищнице. Ладно бы впервые, но мальчик уже третий раз не смог противостоять соблазну. Сперва его отругали, во второй раз оставили на день без еды. Что будет теперь — даже представить страшно.
В первый раз было особенно обидно. Отец отчитал его, будто он, Вальгир, вор, тогда как он лишь взял то, что принадлежит ему по праву. Всего-то примерил отцовский доспех и достал из ножен меч. Да и какое там достал — вытянул на ширину двух своих детских ладоней. Дальше не успел.
Отец хранит драгоценное вооружение в сокровищнице. Ах, какой у него доспех! И какой меч! Ни у кого в Аранских горах такого нет. Ни у короля, ни у военного советника. Когда-то чудесный меч и броня принадлежали легендарному герою Сигурду — тому самому, что убил последнего дракона и добыл сокровища подземных жителей. Из драконьей шкуры он сделал доспехи для себя и брата, а меч ему выковали и вызолотили подземные жители в обмен на мир.
Один из старинных доспехов отец надевает, когда идет на совет к королю, а второй всё время скучает в сокровищнице. Висит себе на стене, никому не нужный. Его-то и облюбовал Вальгир. Дождался, когда все выйдут и снял со стены золотистую чешую. Его застали облаченным в броню и с мечом в руке… Ох, и недоволен был отец!
Аранты трепетно относятся к древним вещам, а отец Вальгира — в особенности. Он присматривает за сокровищницей и библиотекой, а ещё он первый советник короля. Когда Вальгиру исполнится двадцать один, он сам будет давать советы правителю. Тогда золотой меч и оба доспеха из драконьей шкуры будут принадлежать ему, но ждать ещё так долго, так невыносимо долго!
В тот раз его сильно отчитали, и с тех пор мальчика вымораживает обида. Все вокруг твердят о долге, воле и силе, которыми должен обладать Вальгир, но прикасаться к сокровищам своего рода он почему-то не может. А ведь он тоже потомок Сигурда. Был бы здесь сам Драконоборец, он бы сказал отцу! Он бы позволил мальчику изредка надевать чудесную броню. А может, — тут Вальгир задохнулся от обжигающей догадки, — может, и не было у Сигурда никакого брата? Конечно, второй доспех он приберёг для сына. Чтобы тот с малых лет знал, что в нём течёт кровь героя и приучался вести себя достойно. Может, и Вальгир вёл бы себя лучше, если бы отец… Нет, нельзя так думать. Отец никогда не ошибается, не зря с ним советуется сам король. Но как же безжалостно, как несправедливо с ним обошлись! При одном воспоминании Вальгира словно обливает ледяной водой, а на глаза наворачиваются слёзы.
Самое скверное, что наказание отложили до церемонии наречения имени. Отец давно решил, что мальчика будут звать Вальгиром, но в родовую книгу это имя торжественно впишут только в день семилетия — через несколько дней. И только после этого Вальгир будет наказан. Что же с ним будет?
***
Когда он провинился второй раз, его лишили обеда. И ладно бы оставили голодать во дворе! Нет, в положенное время его позвали к столу, и мальчик едва не захлебнулся слюной, увидев в миске не опостылевшую овсянку, а сочные тушёные овощи с козьим сыром. Он забылся, схватил ложку, но суровый окрик заставил его опомниться. Вальгир тоскливо глядел на дымящуюся миску, а отец уплетал свою порцию с видимым удовольствием, искоса поглядывая на сына.
— Можешь съесть одну ложку.
Вальгир нетерпеливо ухватил серебряный черенок, зачерпнул ароматные желтоватые кубики с капельками масла, отправил в рот, едва не зажмурившись от удовольствия, потянулся зачерпнуть ещё…
— Положи ложку.
Ложку мальчик опустил, но не выпустил. Отец протянул было руку назад, и Вальгир, зная, как метко и больно бьёт его хлыст, сразу послушался. Ложка со стуком упала на дубовую столешницу, бросив золотые капли на вышитую льняную салфетку.
— Можешь съесть ещё две.
Овощи такие нежные, что едва ощущаются во рту. Вальгир бросил на отца быстрый взгляд — может, отвернулся? — но тот глядел на сына в упор, и мальчик с трудом положил ложку на стол. Лучше бы его оставили во дворе. Да даже запри его в подвале, и то было бы легче!
— Съешь ещё одну.
Рука сама потянулась к черенку, но Вальгир был не намерен больше играть в эту игру. Он собрал остатки воли, вздохнул, спрятал руки под стол и решительно отвёл глаза от остывающей еды:
— Благодарю, отец, я не голоден.
— Тогда выходи из-за стола.
Мальчик бросил прощальный взгляд на почти полную миску и направился к двери. Когда он взялся за ручку, отец остановил его:
— Сегодня ты меня порадовал. За ужином сможешь поесть. Иди.
Вальгир колобком выкатился за дверь и бросился на берег.
На пристани стоял корабль северян-верингов. Они привозили на продажу меха и рыбу, и всё их судно, одежда, сами они были пропитаны рыбным запахом. Вальгиру не разрешали и близко подходить к дикарям с севера, и он не собирался, но в этот раз вышло по-другому.
***
Наверху каменной стены, круто обрывавшейся к пристани, росла яблоня, которая каждый год давала неплохой урожай. Двух яблок хватило, чтобы примирить голодного мальчика с жизнью. Приободрившись, он сорвал третье и пошёл поглядеть, как разгружают корабль. Он не будет подходить близко, только посмотрит.
Северяне подошли к нему сами. Когда он глядел с высокого берега на пристань, кто-то похлопал его по плечу. Вальгир обернулся и увидел совсем рядом высоченного лохматого веринга. Мальчик было шарахнулся, но веринг не спешил бросать его в воду, бить и делать другие страшные вещи. Он протягивал толстую лепёшку, в которую был завёрнут кусок сочной красной рыбы.
— Голодный? Яблоки рвал… Поешь, будешь сильный воин, — веринг говорил на всеобщем с заметным акцентом, но Вальгир понял и растерянно взял угощение. Северянин снова хлопнул его по плечу и пошёл вниз. Его окликнул один из лучников, стороживших причал:
— Что ты делал наверху?
— Отливал! — заявил северянин, и его спутники на пристани захохотали, а аранты поморщились. Если б не красная рыба и тёплые меха, верингов и близко бы не подпустили к острову. Дикари, необразованные, немытые дикари!
Последний ящик со стуком впечатался в дубовый настил, сторожа сверились с бумагами и передали вождю верингов тяжёлый мешочек. Вождя знали все: он носил на обеих руках толстые серебряные браслеты и всегда стоял на носу корабля. Даже маленький Вальгир научился узнавать его издали всякий раз, когда приходили суда. А приходили они дважды в год, весной и осенью, и, обменяв товары на аранское серебро, снова уплывали на север.
В тот раз корабли ушли рано, незадолго до летнего солнцестояния, и Вальгир отчего-то загрустил. Как подобало образованному человеку, он сторонился верингов и собирался потихоньку выбросить полученное угощение, но как-то так вышло, что пока он глядел на пристань, от лепёшки остался крошечный кусочек. Удивительные люди эти веринги. Вальгир видит на столе такую рыбу хорошо если два раза в год по большим праздникам, а эти запросто раздают дорогую еду налево и направо. И никаких церемоний, поклонов и всего прочего, без чего невозможен разговор воспитанных людей. Без чего Вальгиру жилось бы куда легче.
***
После солнцестояния дни понемногу стали укорачиваться. Вальгира начали усердно готовить к церемонии наречения имени. Вернее, отец просто стал ещё более требовательным, заставлял мальчика часами просиживать над чтением и чистописанием и почти каждый день спрашивал по истории или древним языкам. И всё время он говорил о долге, предназначении, обязанностях наследника… У Вальгира голова шла кругом от попыток угодить родителю.
Осенью, как обычно, собрали урожай и принесли благодарность земле. На берегу запылали красным дубы и рябины, и солнце по особенному золотилось над чистым и прохладным морем. В эти дни Вальгир и попался в сокровищнице в третий раз. Он ожидал, что его хорошенько высекут, снова оставят без еды и, может быть, запрут на несколько дней в мёрзлом подвале, но дни шли, а никто его не трогал. Только уроки теперь проверял один из придворных. Отец перестал разговаривать с мальчиком, а также распорядился, чтобы его кормили отдельно. От этого холодного безразличия Вальгиру делалось только хуже.
За неделю до семилетия, когда Вальгир старательно выписывал в тетради бесконечные загогулины, отец зашёл к нему.
— Ты оскорбил меня и наш род своим непослушанием. Твои непокорность и упрямство лишили меня покоя. Слушай же. Оставшиеся семь дней до церемонии ты проведёшь в своей комнате за чтением и размышлениями. После ты поедешь на север и проведешь там зиму. Надеюсь, когда ты вернёшься, твоя воля окрепнет, и мне не придётся стыдиться тебя.
Уехать на север? У Вальгира перехватило дыхание, он сразу подумал о верингах, но затем понял, что отец имел в виду северный мыс Аранского острова. Там стояла небольшая застава, откуда следили за побережьем. Что там делать мальчишке? Отец наверняка отправит следом слуг и учителей, которые будут приглядывать за ним день и ночь.
***
Три дня он маялся, запертый в нетопленой комнате. Выпускали его только трижды в день и в сопровождении слуг. Никто не разговаривал с Вальгиром. Несправедливо. Обидно. Горько.
Днём было ещё ничего, но по ночам он ворочался в постели, и сердце холодело от незаслуженной обиды. Тонкое одеяло не помогало унять дрожь, от окна тянуло промозглой сыростью. Мальчик вспоминал жаркое сияние золотого клинка, мягкие переливы драконьей чешуи, и по щекам текли горячие, злые слёзы. Он не виноват, не виноват!
Ни отец, ни слуги и подумать не могли, что мальчик вновь осмелится нарушить запрет. Окно в его комнате было не заперто. Сразу после ужина, как только слуги унесли пустую тарелку и свечу, Вальгир оделся потеплее, вылез в окно, зашёл с чёрного хода обратно во дворец, тихонько пробрался в сокровищницу, взял родовые меч и доспех и, никем не замеченный, проскользнул на берег. На Аранском острове дома не запирались, и даже королевский дворец толком не охранялся. От кого стеречь? Кто посмеет проникнуть в сокровищницу? Никто не смел — вплоть до сегодняшнего дня.
Вальгир собирался затаиться в прибрежных зарослях до завтра, и к обеду вернуться во дворец. Отец увидит, что сын достоин лучшего обращения, и простит. И, быть может, даже отдаст ему второй доспех на семилетие. Сейчас Вальгир забавно выглядит во взрослой броне, но он же не собирается так ходить. Будет иногда надевать за закрытыми дверями, и всё. А потом подрастёт.
Утром по воде поплыл туман, и мальчик продрог в своём камышовом убежище. Чтобы согреться, он стал ходить туда-сюда, держась под самым берегом, чтобы не заметили сторожа у причала. Доспех он надел на себя, под плащ, но меч, слишком тяжёлый для мальчишки, оттягивал руки, а положить его Вальгир боялся. Вскоре он согрелся, взмок и устал. Присел на камень, обхватив себя руками, глянул на море и замер. В мягких сумерках, раздвигая туман широкой грудью, к причалу шёл корабль верингов.
***
Мальчик смотрел, как мерно поднимаются и опускаются вёсла, роняя капли воды, как завитки тумана обходят высокий форштевень, рядом с которым виднелась знакомая фигура вождя. Значит, северяне всё-таки решили привезти ещё один груз в этом году. Рассказывали, что зимой в их землях так холодно, что море замерзает, и корабли скучают в особых сараях до весны. Скучают, как скучали меч и доспех в сокровищнице, как Вальгир в эти невыносимые три дня…
Корабль причалил. Почему-то в этот раз никто из северян не смеялся, не распевал вульгарных песен, не шутил над сторожами. Молча веринги стали вытаскивать на пристань ящики и мешки. Даже не торговались за меховые шкуры, не пытались вытянуть из арантов хоть пару монет сверх оговоренной цены, как делали обычно.
Корабль разгружали трое, остальные, похоже, спали. Солнце только-только начало всходить.
Когда берег залило тёплым золотистым светом, а причал оказался весь занят грузом, сверху бегом примчался один из дворцовых слуг. Он что-то сообщил лучникам на пристани, и те, тревожно переглянувшись, стали торопить верингов. Вальгир понял: его ищут.
Сверху хрустнула ветка. Кто-то уже бежал по верхней тропе, оглядывая море; вот-вот пойдут осматривать берег, и Вальгир заметался в поисках укрытия. Прятаться было негде. Будь он постарше, вероятно, догадался бы выйти в открытую, но ему не достало смелости встретиться с разгневанным отцом, да ещё на глазах у поднятых по тревоге обитателей дворца. Он крепче прижал к себе меч, затравленно огляделся и, пока веринги взвешивали серебро, метнулся на причал, проскользнул между ящиками и перевалился за борт корабля. Перевёл дыхание, поднял глаза, и сердце перестало биться. Приподнявшись на локте, на него глядел веринг — тот самый, что летом угощал его лепёшкой.
Вальгир, верно, совсем потерял голову от страха, раз вздумал искать защиты у дикаря. Он умоляюще посмотрел на северянина и замотал головой. Тот успокаивающе кивнул, поманил мальчишку к себе, толкнул под скамью и накинул сверху не то плащ, не то одеяло. Мальчик съёжился под тряпкой, пропахшей рыбой, продолжая обнимать меч.
Он непременно выйдет, но чуть позже. В этот раз его накажут, и сильно. Корабль чуть покачивался на волнах. Вальгир, вымотанный страхом и бессонной ночью, с тоской слушал, как кричат на берегу, как его зовут по имени, и сам не заметил, как пригрелся под плащом и заснул.
***
Веринги обнаружили его уже после того, как миновали северный мыс. Ещё не поздно было повернуть и высадить мальчишку на заставе, но тот, что угощал лепёшкой, не позволил. Потом он долго беседовал о чём-то с вождём. К вечеру Вальгир заскучал по дому и запросился на берег, но родной остров остался далеко позади, а гребцы изо всех сил налегали на вёсла. Две недели мальчик плакал по ночам, тосковал и даже молил богов вмешаться, а потом привык.
Вскоре выяснилось, что этой осенью у вождя погиб сын — был убит в ходе каких-то межсемейных споров. Не иначе, боги послали ему нового наследника, хоть и чужеземца, зато прирождённого воина. Иной, собравшись бежать, захватил бы из дома хоть кусок хлеба, а этот потащил меч и доспех! Сразу видно, с парня будет толк.
...Отец и все они там, во дворце, будут искать его. Будут звать до хрипоты, будут бродить по лесу до дрожи в ногах, обшарят берег пешком и на лодках, заглядывая под коряги и в камыши. Будут в радостной тревоге бросаться к дверям, когда ночью почудятся шаги; будут вскидываться на каждый шорох, на стук веток в окно, зов ветра в трубе… Тогда-то они поймут, что Вальгир — мужчина и воин, достойный своего рода. Они пожалеют, что так обошлись с ним.
Он не откроет верингам своего родового имени, не скажет, что он сын королевского советника и потомок Драконоборца. Они сами увидят, чего он стоит. Признают, что в чужеземном мальчишке течёт кровь героя.
Тогда он вернётся в Аранские горы. Взрослым, сильным, овеянным славой.
Вернётся.
Когда-нибудь...
