Глава 1. Вакансия
Вадик ждал в приёмной. Фирма, открывшая вакансию, арендовала офис в одном из зданий бывшего химического комбината, ныне гордо именовавшегося бизнес-центром.
Пыльное треснувшее окно открывало вид на обшарпанные здания – заброшенные цеха, осыпающиеся мозаики на которых до сих пор пели славу коммунизму. От покосившихся ворот проходной Вадик шёл сюда, в главный корпус, лавируя между пластиковыми ёмкостями с ядовито пахнущей тёмной субстанцией. Случайно наступил в лужу, и часть подошвы ботинка осталась в дымящейся чёрной жиже.
Из другого окна приёмной открывался панорамный вид на заброшенную психиатрическую лечебницу, окружённую высоким бетонным забором, увитым кольцами колючей проволоки. Чуть дальше раскинулось старое городское кладбище. За решёткой длинных ржавых прутьев, увенчанных острыми пиками, торчали покосившиеся кресты и осыпающиеся памятники. А напротив – бесконечный ряд щербатых пустых гаражей, реконструкция которых утонула в Перестройке. Чёрные квадратные провалы вместо дверей и скрипящие на ветру остатки крыш.
Яркое описание вакансии требовало высшего образования, знания иностранных языков, опыта работы, коммуникабельности и стрессоустойчивости. Выразительно вздохнув в телефонную трубку, рекрутёр согласилась сделать Вадику одолжение, пригласив на собеседование.
Из-за двери кабинета директора выскользнула секретарша, пообещав, что кандидата скоро пригласят. Следом за секретаршей донёсся чавкающе-рычащий звук.
Подхватив папку с резюме, Вадик рванул из «приёмной», оставив там ещё часть подошвы. Лучше уж выучиться на плиточника.
Глава 2. Калейдоскоп
Вадик, оставив авто на тротуаре, направился к подъезду. Позвякивая ключами от просторной квартиры, чувствовал, что настали прекрасные времена.
– Купи трубу. – Перед Вадиком покачивался нечёсаный мужик с воспалёнными глазами и лиловой сеточкой капилляров на перекошенном носу. Мужик сопел в лицо Вадика отвратительной вонью и тыкал чем-то ему в грудь.
Брезгливо сунув мужику первую попавшуюся купюру, Вадик побежал к подъезду.
Вечером Вадик в поисках телефона залез в карман пиджака. Оттуда выпал и покатился по ламинату старый калейдоскоп. Цветастый картон трубки поистёрся, на стёклышке виднелись царапины. Вадик не сразу сообразил, что именно эту «трубу» предлагал ему поддатый вонючий мужик. Но Вадик был совершенно уверен, что не брал ничего у алкаша.
Заглянул в линзу. Вместо разноцветных мозаик в пространстве «трубы» виднелось наполовину сгнившее лицо его невесты. Её папаша, облизываясь, грыз человеческие рёбра.
Элитный дом Вадика состоял из раздавленных останков. Скелеты, увешанные ошмётками истлевшей плоти, злобно тянули к Вадику переломанные пальцы. Капот его машины был измазан нечистотами и кровью.
Сам Вадик гнил изнутри. Вместо сердца в грудине перекатывался комок гнойной корки.
Через силу Вадик швырнул калейдоскоп с балкона. Вернувшись в комнату, чистую, а не кишащую паразитами, как в «трубе», налил виски. Опрокинул. Хотел налить ещё, но взгляд зацепил калейдоскоп, лежавший на полированном столике.
Глава 3. Люблю
«Люблю свою работу».
Густой туман заволакивает старый разрушающийся город. Даже асфальт уже не отвечает эхом на тяжёлую бессмысленную поступь механических людей, переносящих пустоту из одного, серого и обойдённого смыслом и памятью, места в другое.
Отсыревшая каторга, скрипящая цепями провалившихся обещаний.
«Люблю своих учеников».
Хилые существа с бесцветными зрачками, очерченные резкостью линий, будто не желавших складываться воедино. По белым проводам сочатся мёртвые слова, которых не должно существовать, слова, отверженные душами и творчеством, извергнутые зловонными механизмами прогнивших машин. Наборы звуков, для которых быть словами – самая мучительная пытка. По проводам проникают в разжиженные извилины и заполняют мягкие изгибы, как солитёры.
«Люблю своих учеников, чтоб их».
Упирающиеся души, исторгнутые пустыми чревами без согласия целей. Надежды рыдают над их искалеченными сущностями. Пубертатные округлые существа с масками вместо лиц, изнывающие от навязанных желаний, не имеющие понятия о том, где и почему они находятся и что с этим делать.
«Люблю всех людей».
Набор ломких костей и осколков продиктованных мыслей в груде бесполезного металлолома. Веер грязных брызг – урбанистическая аллегория, самое яркое пятно рыдающей реальности, скрывающей каменный муравейник от самой себя.
Прах, слепленный наскоро. Трещины стыда с единственным светлым пятном посреди хаоса – надеждой когда-нибудь снова обратиться в пепел.
«Настолько люблю работу, что прихожу туда каждый день, чтобы доставить побольше мерзких мгновений своим ученикам, которых тоже люблю. Люблю настолько, что не разряжаю в них обойму».
Глава 4. Божий одуванчик
«ЗАВТРА ВЫ БУДЕТЕ ОТКЛЮЧЕНЫ ОТ КАНАЛИЗАЦИИ!!!» и мелко-мелко: «если у вас нет пользовательского соглашения».
Получив угрозу, пенсионеры со всего города, тяжело дыша и перебирая тросточками, стекаются в клиентский офис за промышленной окраиной города. Поплутав по территории заброшенной промзоны, они взбираются на третий этаж бывшего здания медсанчасти, переделанного в «бизныс-цэнтр».
Бабуля «божий одуванчик» достаёт из ридикюля кипу бумаг и передаёт менеджеру.
– Не та справка! – девица с длинными ногтями в стразах швыряет листы через стол, и они разлетаются по полу. Пока клиентка ползает, собирая бумаги, на её место садится старичок в очках с толстенными стёклами и дрожащими руками, как карты, выкладывает свои документы.
В душном клиентском офисе с видом на зеленоватый шламонакопитель, раскинувшийся чуть не до горизонта, не протолкнуться уже неделю. Пожилые люди сипят, клюют носами и глотают таблетки в ожидании своей очереди. Тихо постукивают спицы, которыми бабушка выводит ажурные кружева, время от времени вытягивая алую нить из расшитого чёрным стеклярусом ридикюля. Когда металлический голос называет номер её талончика, бабуля подходит к столу, но менеджер гаркает:
– Всё, рабочий день окончен! Кто не получил соглашение, завтра останется без канализации!
Пенсионеры недовольно бубнят, но их грубо выталкивают за дверь.
Лиловое солнце клонится к закату, стены в переговорной становятся тошнотворно-розовыми. Менеджеры помельче рассматривают ногти, работницы среднего звена листают ленты смартфонов. На них самодовольно взирает секретарша, у которой на блузке три верхних пуговицы расстёгнуты так, чтобы открывались края кружевного красного лифчика.
Во главе стола восседает его величество начальник.
– Завтра всем, кто не заключил соглашение, перекрываем трубы, – почти рычит шеф. Дамочки, не глядя на него, согласно кивают головками.
– А тебе чего, бабка?! – орёт шеф.
Девицы впервые с начала совещания вскидываются и оборачиваются к окну, за которым простирается кровавое марево заката. Спиной к подоконнику стоит низенькая старушка, сжимающая в руках ридикюль, посвёркивающий чёрными искорками. Против яркого света лица не разглядеть, к тому же на ней шляпка с вуалью.
– Добрейший вечерочек, – певучим и ничуть не старческим голосом произносит старушка.
– Чего?! – перебивает начальник, брызгая слюной. – Кто тебя сюда пустил? Пошла вон!
Под его грозным взглядом секретарша поднимется, воинственно запрокидывает голову и, стараясь погромче цокать каблуками, направляется к бабуле. Ярко накрашенные губы менеджериц, предвкушающих расправу, расплываются в хищных улыбках.
– Женщина, выйдите, – манерно растягивает слова секретарша, выпятив силиконовую грудь почти в лицо старушки.
– Вы угрожали завтра отключить нас от канализации, – разносится по переговорной голос бабушки. Секретарша разевает рот, чтобы перебить, но закатывает глаза и с глухим стуком падает на спину. Хищные оскалы менеджериц сменяются гримасами ужаса. – Общим решением нашего собрания, – продолжает старушка в полной тишине, – вы будете отключены сегодня.
Раздаётся тихий щелчок. Из открывшегося ридикюля выползают щупальца багровой тьмы, они воронкой затягивают орущего начальника и его визгливо брыкающихся подчинённых. Чей-то смартфон стучит о столешницу, перепрыгивая с одного угла на другой. Наконец он падает на пол, и повисает глухая тишина.
Из опустевшего клиентского офиса выходит бабушка «божий одуванчик» и, сжимая расшитый ридикюль, семенит к трамвайной остановке.
Глава 5. Верёвочка
Между деревьями мелькнуло светлое пятно. Сквозь переплетения ветвей проступили размытые контуры полуразрушенного здания, вросшего в мягкую кладбищенскую землю. Новые захоронения с аккуратными дорожками и оградками давно остались позади, и теперь ступать приходилось по траве, усыпанной опавшими сосновыми иглами и шишками. Лишь время от времени под ногами появлялись мягкие валики старых могил.
Мужчина, подсвечивая путь фонариком, на секунду застыл. Потом нервно сглотнул и прибавил шаг. Понимая, что любое, даже полусекундное, промедление развернёт его и уведёт прочь с кладбища, он упрямо топал к развалинам, не сводя с них застывшего взгляда.
Добравшись до остатков здания, мужчина ещё раз сухо сглотнул, вдохнул поглубже и вошёл в дверной проём. Внутри оказалось на удивление свежо – ни запаха гнили, ни затхлости. В отличие от летнего душного смрада улицы, воздух в руинах дышал прохладой. Судя по сообщениям на городских форумах, никто точно не знал, что это за здание, откуда и как оно появилось. Его даже на карте не было.
В луче фонарика проступали тени облупившихся стен и неровности каменных плит пола. В углу мелькнула надпись «Здесь был Х». Косой крест перечёркивал имя автора памятной надписи.
Осмотревшись, мужчина печально вздохнул и провёл рукой по небритому лицу. Прислонился к гладкой стене. Он чувствовал себя дураком. Видимо, бабка соврала, и никто сюда не придёт. Что теперь? Домой? Туда, где до сих пор по столу разбросаны тетрадки и учебники с пожёванными закладками. Где под кроватью пылятся разноцветные машинки, которые полагалось аккуратно сложить в специальную коробку от телевизора с кривоватой надписью «Автопарк». А на стуле так и висят смешные зелёные штаны с заштопанными коленками.
Сквозь рубашку проникал стылый холод старого здания. Казалось, внутренности смерзаются, зябкие щупальца дотянулись даже до костей. Отлипнув от стены, мужчина попытался встряхнуться. Не вышло. Негнущимися окоченевшими пальцами достал смартфон и начал пробираться к выходу. Луч света снова выхватил надпись на стене. Косой крест оказался пересечением двух глубоких царапин, прорезавших стену почти на сантиметр.
Фонарик погас. Стужа кандалами овивала щиколотки.
В тусклом свете дверного проёма проступила долговяза фигура с большой головой.
***
Мирослава всхлипнула и проснулась. По затёкшей руке под головой стекала струйка слюны. Щурясь на яркий свет настольной лампы, Мирослава выпрямилась и потянулась. На телефоне высветилось 02:02. Один вид мятых страниц конспекта и раскрытой толстенной книги, пахнущей библиотекой, вызывал желание выть. Если бы соседка Диана вчера не праздновала свой «бёздэй» до четырёх утра, Мирослава бы выспалась и сегодня не сидела бы над конспектом до двух. А может, и до трёх.
За окном вкусно хрустнуло. Тут же завыла сигнализация красненькой машины Дианы, мастерски перекрывшей выезд. Эта тачка каждую ночь так воет. Ещё раз потянувшись, Мирослава встала из-за стола, чтобы закрыть окно. С улицы тянуло морозной сыростью, кожа покрылась мурашками.
Визг с улицы пригвоздил к полу. У входа в подъезд явно что-то происходило – женские вскрики (похоже, Дианины) перемежались хрустом и глухим треском. Приличные люди в таких ситуациях отходят подальше от окон и запирают двери, но Мирослава не смогла побороть искушение. На цыпочках подойдя к окну, вытянула шею и одним глазом посмотрела в щель между тюлевыми занавесками.
Со второго этажа она рассмотрела сеть трещин на лобовом стекле красной машины (вот что так приятно хрустело) и долговязый силуэт с большой головой. Двигаясь плавно, как на шарнирах, он широко замахнулся тонкой рукой, сжимающей длинную кочергу, и нанёс сокрушительный удар. Потом его встряхнуло и вытянуло, как «танцующего воздушного человека», которыми развлекают людей на ярмарках. И он снова огрел кого-то кочергой.
Закрыв рот ладонью, Мирослава отступила от окна. Стопы хлюпали в невесть откуда взявшейся промозглой слякоти. Носки промокли и облепили ноги ледяным футляром. Настольная лампа мигнула, крякнула и погасла. Тюлевые занавески, белеющие на фоне угольно-чёрных стёкол, чуть колыхнулись. За окном проступил светлый тонкий силуэт. Тощая рука, с суставами, переплетёнными чёрными нитями, вытянула указательный палец и дважды стукнула по оконному стеклу.
Внезапно силуэт распался на множество мелких частичек. Жемчужный пар струился между приоткрытыми рамами и завитками проникал в комнату.
Мирослава оступилась и упала. Она попыталась отползти к двери, но волосы на затылке колыхнулись от слабого дуновения, и дверь глухо захлопнулась. Ночнушка и трусы промокли и прилипли к телу студёными мокрыми плёнками. Ковёр с толстым ворсом хлюпал талым снегом.
Струи пара сгустились и приняли форму высоченного тощего человека. Одетый в идеально скроенный чёрный костюм с отливом, он медленно ступал по комнате. Под его весом ковёр проминался, чёрная глянцевая жидкость омывала подошвы начищенных до блеска ботинок из тонкой кожи. Поля изящной шляпы скрывали лицо, из кармана укороченного расстёгнутого пальто выглядывали вишнёвые перчатки.
Поигрывая фалангами костяных пальцев, словно кастаньетами, долговязый резко поднял голову. Увидев бездонные пустые глазницы, белёсые, резко очерченные скулы, провал на месте носа и два ряда поблёскивающих зубов, Мирослава попыталась вскрикнуть. Но выдавила только гортанный хрип.
Скелет снял шляпу и аккуратно положил на стол, прямо на конспект. Двумя пальцами вытащил из-под пиджака чёрный шуршащий пакет. Хорошенько раскачав, скелет бросил его на голову Мирославе. По плечам рассыпались шуршащие фантики, пластиковые стаканчики, бумажки. А на коленке повисли красные кружевные стринги, которые она выбросила только утром. Пару дней назад её парень их порвал, зашивать Мирослава не умела, так что… А с утра, торопясь в институт, как обычно, поленилась идти к контейнерам и оставила пакет с мусором на газоне у соседнего дома.
– Я б-б-больше не б-буду, – прокашляла Мирослава, глядя на бликующий над пустыми глазницами лоб черепа.
Скелет развернулся, грациозно надел шляпу, и танцующим шагом прошёл между занавесками.
Узел, туго стянувший внутренности, расслабился, и по ноге заструилась обжигающе-горячая струйка.
***
Мирослава проснулась за мгновение до того, как упала со стула. Звонко стукнувшись коленками, произнесла нелитературное слово, кое-как встала на ноги и отошла от стола. Босые стопы чавкали по ледяной сырости мягкого ковра. Утренний свет мерцал на разбросанных по полу фантиках и мерзко пахнущих помойкой гнилых огрызках. На ручке двери краснели кружевные стринги.
Уняв дрожь в руках успокоительным, Мирослава, ползая на коленках, пронзаемых острой болью, собрала мусор в тот самый чёрный пакет. Завязав ручки в узел, оделась и вышла на улицу.
Толпа зевак заполнила двор. Тихо переговариваясь, соседи глазели на тело Дианы, распростёртое на потрескавшемся лобовом стекле её шикарного алого авто, по диагонали припаркованного у подъезда.
