Ужасно хочу, есть, подумала она. Умру сейчас, если не поем.
– Есть хочешь, малек? – неожиданно спокойно спросил мальчишка, и вытащил из-за пазухи какой-то сверток. Пододвинулся.
– Не приближайся, – Шмыгла зло блеснула глазами.
– Нужна ты мне… ? Не хочешь, как хочешь.
Он развернул сверток, достал пару сухарей, и принялся громко хрустеть, поглядывая на нее смеющимися глазами.
– Я не трусиха, – огрызнулась она.
– Я так не думаю, – он спокойно улыбнулся.
Она помолчала, и сбивчиво сказала:
– Если я умру… Меня бросят в известку. Мне нельзя в известку. Чтобы душа попала на небеса, тело надо сжечь. Хочу, чтобы как человека…,– она осеклась, и облизнула губы, – Потому мне умирать здесь нельзя.
– То есть, чтобы душа освободилась..? – переспросил мальчишка.
– Да! Тело надо сжечь. Ведь так? – сказала Шмыга. – А они там все лежат… И Ёжик лежит. Это навечно. Они не смогут уйти, понимаешь. Как пленники.
– Что?
– Там внизу кладбище… Они прячут тела. Почему мы молчим?
– А что ты предлагаешь?
– Не знаю. Если бы я могла… Хотя бы похоронила всех по-человечески. Это не правильно, вот так.
Они замолчали, молчали долга. Когда Шмыга зыркнула на мальчишку, он казался спящим, она и сама не заметила, как вздремнула, его голос разбудил ее. Он сидел на котле, и тянул ее за шиворот.
– Чуть не упала!
– Пусти! Пусти! – Шмыга отчаянно дернулась, уперлась руками в стены котла, обжигая ладони и пальцы, замотала головой, пытаясь вырваться.
– Да, прекрати ты! – мальчишка ощутимо встряхнул ее. – Я отпускаю… Не дергайся.
Он и правда ее отпустил. Шмыга отдернула руки, взглянула на них. Подушечки пальцев припеклись, как пластмасса, кожа стала слишком гладкой.
– Это из-за тебя, – зло крикнула она.
– За то не упала, – усмехнулся он.
Шмыга удивленно взглянула на него, хорошо подумав над его словами, согласилась. Падать было далеко. Но сколько еще она просидит здесь не известно. Рано или поздно ей придется слезть, или ее убьют.
– Знаешь, если хочешь спать… Спи. Я буду здесь.
Шмыга сглотнула, облизнула губы, украдкой взглянула на него. Он сидел на котле, уставший, взъерошенный, тер глаза и чему-то улыбался. Они ничего не сказала, но и уснуть не решилась. А он все равно сидел и молчал.
– Ты помнишь своих родителей, малек? – это он спросил утром, когда она стала ерзать на месте, чтобы почувствовать свое онемевшее тело. Шмыга не знала, что будет благодарна за то, что сидел и ждал. Если бы его родители знали, что он ждет, может и прибежали бы… А вот ее. Она поджала губы, отвернулась, ей не хотелось вспоминать. Только не их.
– А мои мертвы.
– Так ты же сказал…
– И что? Я врал. Просто это окно - свобода, понимаешь? Как огонь для мертвецов.
Шмыга ничего не поняла, и не ответила. Но на душе стало тяжко и горько за него, она вздохнула через нос, и расплакалась.
– Ну, чего ты ревешь? Ну… Меня Сев зовут. А тебя?
– Шмыга, – ответила она, сквозь всхлипы.
– А… вот потому и плачешь. Малек тебе больше идет.
Она кивнула, вытерла нос о плечо, и криво улыбнулась.
– Через стекла твоих очков небо будто ярче, – быстро сказал он.
– Что?
– Что? Где? – передразнил он, озираясь по сторонам. Шмыга недовольно сдвинула брови. – Да, не дуйся ты… Вот возьми, – Сев протянул руку с сухарями, кончики ушей у него, почему-то стали бордовыми. – Возьми, не бойся.
Шмыга сглотнула, снова взглянула на мальчишку, он сделал большие глаза.
– Я ведь тебя не сбросил. Это не считается?
Она засмеялась, и протянула руку. Он высыпал сухари. Они были твердые, и грязные, но вкусные. Пока Шмыга грызла, он задумчиво сказал.
– У меня есть план… Окно можно выбить. Ты вылезешь через него, я помогу тебе…
– Как? – удивилась она, слизывая крошки с ладоней.
– Ну я…я придумаю… Еще хочешь?
Шмыга кивнула.
– Подожди… Будь здесь.
Мальчишка пробежал по котлу, смешно раскинув руки, точно подражал птице, прыгнул на трубу, ухватился за край, и закинул себя внутрь. Шмыга с интересом наблюдала за ним, пыталась разглядеть в глубине трубы окошко. Там на самом деле что-то светилось. А вдруг получится?
Не прошло и двадцати минут, как в цех вошел начальник, видимо выпроводил распорядителя. Рабочие шумно гаркнули приветствие, захохотали, они были веселыми, начальник тоже. Замахал руками, взглянул вверх, и крикнул.
– А ну слазь, курва! Мать твою, слазь… Ишь ты сучка чумазая… А ну-ка вдарьте по трубе!
– Нельзя, начальник!
– Вдарьте! Суку ее… чтоб того…
Они послушали. Звон сотряс трубы, печка загудела, зло скрипнули зубы механизмов.
– И угля давай… Топи, топи… Намертво прижарю. Дрянь такая.
От следующего удара и звона загудела голова. Кажется, в топку подбросили еще, поверхность трубы ощутимо обожгла. Шмыга отцепила руку, подула на пальцы. Еще удар ключом, звон, уголь полетел на транспортер, начальник вопил в рупор, хрипели динамики, разобрать слова было невозможно.
Умру, но не слезу…Колотилось в сердце. И кто-то бросил уголь, сильно прижгло макушку. Шмыга вскрикнула. Начальник расхохотался. Рабочие одобрительно загудели. В спину, по рукам, в лицо, полетели камни, боль пробивала до костей. От ударов звенела стена котла, будто по крыше люка колотили крупные градины. Уголь угодил в обожжённое плечо, с глаз брызнули слезы. Кажется, пузыри на коже лопнули кровью. Шмыга почувствовала горячую влагу, на спине, за воротником… Даже во рту появился солоноватый привкус. Шмыга сплюнула, сжалась, съежилась под ударами, жалея, что не может стать еще меньше. Тогда они попросту не смогли бы в нее попасть. Голова горела, болели, дрожали стиснутые намертво руки. Она должна продержаться… Должна, подождать этого мальчика. Это было так важно, подождать его.
Болью содрогнула затылок, Шмыга ударилась лбом о трубу, хрустнула кость. Из носа потекла кровь. Зрение застлала красная мгла. Все гудело, дрожало, лязгали механизмы, щелкали зубы завода, хохот и крики, кричали люди, вопили люди, исчезали в железной пасти, челюсти завода перемалывали их железными зубами. Завод хохотал. Из огромных ноздрей окон вылетели струи огня. Опалили лицо. Шмыга вскрикнула и разжала руки.
Сев лез по трубе, прижимая рукой набитые хлебом карманы, часто дышал как загнанный, в заводской столовой не скоро хватятся, что их обворовали, а хватятся, так вспомнят крыс. Он представлял, какими большими станут синие, как летнее небо глаза чумазой девчонки, и улыбался. Он вскарабкался по скобам, нырнул в трубу, не посмотрел на датчики, какое-там давление все равно, лег на живот, пополз. Металлическая бочка была на месте… Но девочки возле нее не было.
– Малек!
Он пролез по трубе, вывалился на половину, холодная дрожь прошила все тело. В лицо дохнул жар разогретых до предела котлов. Она лежала на полу, замотанная в свой нелепый фартук, в растекшейся кроваво-красной луже, руки и ноги выгнуло от удара.
– Туда, – по губам понял он. Рабочие сгрудились у тела девочки.
Туда. В известковую яму. Она не хотела… Она не могла упасть сама.
Сев разглядел куски угля там, где она сидела, увидел, как ее сгребли, сдернули фартук, размазали кровь по полу. Сев медленно пополз назад, и забился вглубь трубы, сдавил голову, зажмурился, он хотел забыть увиденное, забыть эту девчонку. Не получалось. Прижался лбом к окну, за ним разлилась яркая синева неба. Сев резко вскинулся на месте, схватил ключ, и с размаху ударил по маленькому окошку. Стекло промялось и покрылось белыми трещинами.
Смотреть через него будешь, вид красивый, зазвучал в голове голос мастера. Придут за тобой… Ты только не забывай вентиль, парень. Это почетно, понимаешь и опасно? От твоего вентиля зависит все…
– Сейчас, малек. Погоди, малек. Я тебя освобожу… Всех освобожу, – пробормотал Сев. Раскрутил вентиль до упора, до свиста в трубах, и сшиб ключом. Жалобно завыли котлы, а Сев быстро слез по скобам, побежал, под ногой хрустнули осколки очков. Сев застыл, вглядываясь в маленькие стеклышки. Теперь через них можно было рассмотреть только копать и кровь. Судорожно сглотнул и шагнул к транспортеру, вытирая потные руки об рубаху. Он понимал, что ступил на путь, где назад дороги нет. В груди горело и разгоралось пламя. Никого не было, рабочие разожгли котлы до предела и теперь смеялись в подсобке. А кто-то ушел с телом Шмыги. Не было времени думать, пасть топки манила красным жаром. Котлы гудели, свистел в трубах пар. Сев взял лопату. Комья угля полетели на транспортер, он вез уголь, крышка огромной топки откидывалась, комья падали вниз, а топка просила еще. Скоро в котельной поднялся жуткий гул, и пыльный запах золы полез в ноздри, дышать стало нечем.
– Ты что творишь? Что творишь? – заорал вдруг мастер. Вцепился в лопату, дернул, но Сев это не Шмыга, с ним так легко не справишься. И лопату он держал крепко. Мастер вдруг отчаянно стал рвать ее из рук Сева, будто то была не лопата, а пульт управления. А Сев не стал мешать. Чуть пододвинулся и отпустил. Мастер вскрикнул, поскользнувшись на крови, повалилась на транспортер, и широкая дорожка подхватила его, потащила смешно дергающего ногами к открывшейся топке. Мастер посмотрел вперед ошалевшими глазами, неловко заскользил на месте, попытался встать, но тут же завалился на бок. Из топки брызнули искры, выглянули языки пламени, багровые всполохи метнулись по рукам, раз, и будто слизнули человека. Мастер забулькал в топке, заорал из недр стального чудовища. Из подсобки на крики прибежали рабочие. Кто-то пытался спасти мастера. Кто-то схватил Сева, ударил по лицу, потряс за плечи. Кто-то в панике регулировал вентили. Пахло горелым мясом.
А завод гудел, звал и требовал еще.
Котел взорвался оглушительно и громко, распластав металлический бок, вскрыв его как консервную банку, огонь рванулся наружу, стремительно пожирая все на своем пути. Хлопали по цепочке котлы, силовые волны, выносили окна, будто мощные удары кулаков, пламя потекло с этажа на этаж, в подвал.
Уже через два часа все пленники были свободны, а огонь, впервые вдохнув свободу полной грудью, сиял в окнах завода, как никогда прежде.
– Есть хочешь, малек? – неожиданно спокойно спросил мальчишка, и вытащил из-за пазухи какой-то сверток. Пододвинулся.
– Не приближайся, – Шмыгла зло блеснула глазами.
– Нужна ты мне… ? Не хочешь, как хочешь.
Он развернул сверток, достал пару сухарей, и принялся громко хрустеть, поглядывая на нее смеющимися глазами.
– Я не трусиха, – огрызнулась она.
– Я так не думаю, – он спокойно улыбнулся.
Она помолчала, и сбивчиво сказала:
– Если я умру… Меня бросят в известку. Мне нельзя в известку. Чтобы душа попала на небеса, тело надо сжечь. Хочу, чтобы как человека…,– она осеклась, и облизнула губы, – Потому мне умирать здесь нельзя.
– То есть, чтобы душа освободилась..? – переспросил мальчишка.
– Да! Тело надо сжечь. Ведь так? – сказала Шмыга. – А они там все лежат… И Ёжик лежит. Это навечно. Они не смогут уйти, понимаешь. Как пленники.
– Что?
– Там внизу кладбище… Они прячут тела. Почему мы молчим?
– А что ты предлагаешь?
– Не знаю. Если бы я могла… Хотя бы похоронила всех по-человечески. Это не правильно, вот так.
Они замолчали, молчали долга. Когда Шмыга зыркнула на мальчишку, он казался спящим, она и сама не заметила, как вздремнула, его голос разбудил ее. Он сидел на котле, и тянул ее за шиворот.
– Чуть не упала!
– Пусти! Пусти! – Шмыга отчаянно дернулась, уперлась руками в стены котла, обжигая ладони и пальцы, замотала головой, пытаясь вырваться.
– Да, прекрати ты! – мальчишка ощутимо встряхнул ее. – Я отпускаю… Не дергайся.
Он и правда ее отпустил. Шмыга отдернула руки, взглянула на них. Подушечки пальцев припеклись, как пластмасса, кожа стала слишком гладкой.
– Это из-за тебя, – зло крикнула она.
– За то не упала, – усмехнулся он.
Шмыга удивленно взглянула на него, хорошо подумав над его словами, согласилась. Падать было далеко. Но сколько еще она просидит здесь не известно. Рано или поздно ей придется слезть, или ее убьют.
– Знаешь, если хочешь спать… Спи. Я буду здесь.
Шмыга сглотнула, облизнула губы, украдкой взглянула на него. Он сидел на котле, уставший, взъерошенный, тер глаза и чему-то улыбался. Они ничего не сказала, но и уснуть не решилась. А он все равно сидел и молчал.
– Ты помнишь своих родителей, малек? – это он спросил утром, когда она стала ерзать на месте, чтобы почувствовать свое онемевшее тело. Шмыга не знала, что будет благодарна за то, что сидел и ждал. Если бы его родители знали, что он ждет, может и прибежали бы… А вот ее. Она поджала губы, отвернулась, ей не хотелось вспоминать. Только не их.
– А мои мертвы.
– Так ты же сказал…
– И что? Я врал. Просто это окно - свобода, понимаешь? Как огонь для мертвецов.
Шмыга ничего не поняла, и не ответила. Но на душе стало тяжко и горько за него, она вздохнула через нос, и расплакалась.
– Ну, чего ты ревешь? Ну… Меня Сев зовут. А тебя?
– Шмыга, – ответила она, сквозь всхлипы.
– А… вот потому и плачешь. Малек тебе больше идет.
Она кивнула, вытерла нос о плечо, и криво улыбнулась.
– Через стекла твоих очков небо будто ярче, – быстро сказал он.
– Что?
– Что? Где? – передразнил он, озираясь по сторонам. Шмыга недовольно сдвинула брови. – Да, не дуйся ты… Вот возьми, – Сев протянул руку с сухарями, кончики ушей у него, почему-то стали бордовыми. – Возьми, не бойся.
Шмыга сглотнула, снова взглянула на мальчишку, он сделал большие глаза.
– Я ведь тебя не сбросил. Это не считается?
Она засмеялась, и протянула руку. Он высыпал сухари. Они были твердые, и грязные, но вкусные. Пока Шмыга грызла, он задумчиво сказал.
– У меня есть план… Окно можно выбить. Ты вылезешь через него, я помогу тебе…
– Как? – удивилась она, слизывая крошки с ладоней.
– Ну я…я придумаю… Еще хочешь?
Шмыга кивнула.
– Подожди… Будь здесь.
Мальчишка пробежал по котлу, смешно раскинув руки, точно подражал птице, прыгнул на трубу, ухватился за край, и закинул себя внутрь. Шмыга с интересом наблюдала за ним, пыталась разглядеть в глубине трубы окошко. Там на самом деле что-то светилось. А вдруг получится?
Не прошло и двадцати минут, как в цех вошел начальник, видимо выпроводил распорядителя. Рабочие шумно гаркнули приветствие, захохотали, они были веселыми, начальник тоже. Замахал руками, взглянул вверх, и крикнул.
– А ну слазь, курва! Мать твою, слазь… Ишь ты сучка чумазая… А ну-ка вдарьте по трубе!
– Нельзя, начальник!
– Вдарьте! Суку ее… чтоб того…
Они послушали. Звон сотряс трубы, печка загудела, зло скрипнули зубы механизмов.
– И угля давай… Топи, топи… Намертво прижарю. Дрянь такая.
От следующего удара и звона загудела голова. Кажется, в топку подбросили еще, поверхность трубы ощутимо обожгла. Шмыга отцепила руку, подула на пальцы. Еще удар ключом, звон, уголь полетел на транспортер, начальник вопил в рупор, хрипели динамики, разобрать слова было невозможно.
Умру, но не слезу…Колотилось в сердце. И кто-то бросил уголь, сильно прижгло макушку. Шмыга вскрикнула. Начальник расхохотался. Рабочие одобрительно загудели. В спину, по рукам, в лицо, полетели камни, боль пробивала до костей. От ударов звенела стена котла, будто по крыше люка колотили крупные градины. Уголь угодил в обожжённое плечо, с глаз брызнули слезы. Кажется, пузыри на коже лопнули кровью. Шмыга почувствовала горячую влагу, на спине, за воротником… Даже во рту появился солоноватый привкус. Шмыга сплюнула, сжалась, съежилась под ударами, жалея, что не может стать еще меньше. Тогда они попросту не смогли бы в нее попасть. Голова горела, болели, дрожали стиснутые намертво руки. Она должна продержаться… Должна, подождать этого мальчика. Это было так важно, подождать его.
Болью содрогнула затылок, Шмыга ударилась лбом о трубу, хрустнула кость. Из носа потекла кровь. Зрение застлала красная мгла. Все гудело, дрожало, лязгали механизмы, щелкали зубы завода, хохот и крики, кричали люди, вопили люди, исчезали в железной пасти, челюсти завода перемалывали их железными зубами. Завод хохотал. Из огромных ноздрей окон вылетели струи огня. Опалили лицо. Шмыга вскрикнула и разжала руки.
Сев лез по трубе, прижимая рукой набитые хлебом карманы, часто дышал как загнанный, в заводской столовой не скоро хватятся, что их обворовали, а хватятся, так вспомнят крыс. Он представлял, какими большими станут синие, как летнее небо глаза чумазой девчонки, и улыбался. Он вскарабкался по скобам, нырнул в трубу, не посмотрел на датчики, какое-там давление все равно, лег на живот, пополз. Металлическая бочка была на месте… Но девочки возле нее не было.
– Малек!
Он пролез по трубе, вывалился на половину, холодная дрожь прошила все тело. В лицо дохнул жар разогретых до предела котлов. Она лежала на полу, замотанная в свой нелепый фартук, в растекшейся кроваво-красной луже, руки и ноги выгнуло от удара.
– Туда, – по губам понял он. Рабочие сгрудились у тела девочки.
Туда. В известковую яму. Она не хотела… Она не могла упасть сама.
Сев разглядел куски угля там, где она сидела, увидел, как ее сгребли, сдернули фартук, размазали кровь по полу. Сев медленно пополз назад, и забился вглубь трубы, сдавил голову, зажмурился, он хотел забыть увиденное, забыть эту девчонку. Не получалось. Прижался лбом к окну, за ним разлилась яркая синева неба. Сев резко вскинулся на месте, схватил ключ, и с размаху ударил по маленькому окошку. Стекло промялось и покрылось белыми трещинами.
Смотреть через него будешь, вид красивый, зазвучал в голове голос мастера. Придут за тобой… Ты только не забывай вентиль, парень. Это почетно, понимаешь и опасно? От твоего вентиля зависит все…
– Сейчас, малек. Погоди, малек. Я тебя освобожу… Всех освобожу, – пробормотал Сев. Раскрутил вентиль до упора, до свиста в трубах, и сшиб ключом. Жалобно завыли котлы, а Сев быстро слез по скобам, побежал, под ногой хрустнули осколки очков. Сев застыл, вглядываясь в маленькие стеклышки. Теперь через них можно было рассмотреть только копать и кровь. Судорожно сглотнул и шагнул к транспортеру, вытирая потные руки об рубаху. Он понимал, что ступил на путь, где назад дороги нет. В груди горело и разгоралось пламя. Никого не было, рабочие разожгли котлы до предела и теперь смеялись в подсобке. А кто-то ушел с телом Шмыги. Не было времени думать, пасть топки манила красным жаром. Котлы гудели, свистел в трубах пар. Сев взял лопату. Комья угля полетели на транспортер, он вез уголь, крышка огромной топки откидывалась, комья падали вниз, а топка просила еще. Скоро в котельной поднялся жуткий гул, и пыльный запах золы полез в ноздри, дышать стало нечем.
– Ты что творишь? Что творишь? – заорал вдруг мастер. Вцепился в лопату, дернул, но Сев это не Шмыга, с ним так легко не справишься. И лопату он держал крепко. Мастер вдруг отчаянно стал рвать ее из рук Сева, будто то была не лопата, а пульт управления. А Сев не стал мешать. Чуть пододвинулся и отпустил. Мастер вскрикнул, поскользнувшись на крови, повалилась на транспортер, и широкая дорожка подхватила его, потащила смешно дергающего ногами к открывшейся топке. Мастер посмотрел вперед ошалевшими глазами, неловко заскользил на месте, попытался встать, но тут же завалился на бок. Из топки брызнули искры, выглянули языки пламени, багровые всполохи метнулись по рукам, раз, и будто слизнули человека. Мастер забулькал в топке, заорал из недр стального чудовища. Из подсобки на крики прибежали рабочие. Кто-то пытался спасти мастера. Кто-то схватил Сева, ударил по лицу, потряс за плечи. Кто-то в панике регулировал вентили. Пахло горелым мясом.
А завод гудел, звал и требовал еще.
Котел взорвался оглушительно и громко, распластав металлический бок, вскрыв его как консервную банку, огонь рванулся наружу, стремительно пожирая все на своем пути. Хлопали по цепочке котлы, силовые волны, выносили окна, будто мощные удары кулаков, пламя потекло с этажа на этаж, в подвал.
Уже через два часа все пленники были свободны, а огонь, впервые вдохнув свободу полной грудью, сиял в окнах завода, как никогда прежде.
