Властителю
Но нет.
Не раньше, чем через тысячу лет.
Мир поорет, но не умрет.
Доживет.
И снова Благая Весть —
«Я здесь»,
И снова легко вздохнет мир,
Снова на троне алмазный кумир.
Новый исход.
Новая Припять.
Брошенный мир —
Как его прихоть.
Снова сумерки времен,
Посмотри,
Мир без тебя опять обречен.
Ф. Дзержинскому
В школьных моих тетрадках,
В тайных, незримых порядках,
На алмазном песке, чистом снеге,
Дышит имя твое в вечной неге.
И на всех прочтенных страницах,
Правде улыбнувшихся лицах,
И на всякой руке, мне открытой,
Твое имя любовью сокрыто.
И по камню, бумаге — золою,
А по отзвуку детства — мечтою,
И под криком, и над тишиною,
Я пишу всюду имя твое.
Оно есть в чудесах полуночных,
В правдах жизни, и зримых, и точных,
На убежищах разоренных,
На губах всех счастливых влюбленных.
На разлуках и на расставаньях,
На признаньях в любви и свиданьях.
Ради жизни и смерти забвения,
Пульс времен берегут поколенья.
Чтоб вздохнуть опьяненно и сладко,
Чтобы сердце сдавила разгадка
Смысла вечности, смысла призванья,
Завершения и начинанья.
И на обороте сознания,
Когда после бед я дышу,
Одной лишь надеждой, без памяти,
Имя твое я пишу.
И силой единого слова,
Я жить начинаю по-новому.
Я — есть, чтоб знать, чьего ты рода,
Чтобы назвать тебя —
Свобода.
Ф. Дзержинскому
Я хотел бы жить с тобой в девятьсотом,
Мыслью твоей свободного будущего,
Когда мир утопал в нечистотах
И рассуждал о прогрессе, с видом сведущего.
Я бы шел за тобой в пятом,
Тонул в реке, бежал из ссылок,
Помогал бы ломать хребет проклятый,
Выгребая рабочих из нищеты и бутылок.
Я бы охотно замерз в шестом,
Той парижской промозглой ночью,
Когда ты до рассвета говорил с Ильичом,
Сливая пути ваши честно и точно.
Я бы мыл камеру в феврале,
Носил на прогулки больных и нервных,
Когда Френкель знамя твое несла по Земле —
Я отступил бы, чтоб ты вышел первым.
В кабинете стелил бы и грел кровать,
Врал про картошку с салом,
Зачистил бы Сталина и Махно,
Наверное, меня бы прозвали кровавым.
Я не верил бы в честное слово гнилья,
И Краснов не взорвал бы дороги,
Ленин б до выстрела задушил Каплан…
У нас были бы другие тревоги.
В двадцать четвертом, не в двадцать шестом,
Мы бы ушли вместе и сразу
Запаяв Вселенную в сталь и бетон,
Чтоб сияла подобно алмазу.
Мне досталось лишь эхо от жизни земной,
Память и письма сердца алмазного,
И имя, на которое столько лилось —
Любовного, чистого, грязного.
Я живу с тобой в сердце и в Вечности,
Мыслью твоей свободного настоящего,
А мир снова утопает в нечитотах,
Рассуждая о прогрессе с видом слизня дрожащего.
Но нет.
Не раньше, чем через тысячу лет.
Мир поорет, но не умрет.
Доживет.
И снова Благая Весть —
«Я здесь»,
И снова легко вздохнет мир,
Снова на троне алмазный кумир.
Новый исход.
Новая Припять.
Брошенный мир —
Как его прихоть.
Снова сумерки времен,
Посмотри,
Мир без тебя опять обречен.
Ф. Дзержинскому
В школьных моих тетрадках,
В тайных, незримых порядках,
На алмазном песке, чистом снеге,
Дышит имя твое в вечной неге.
И на всех прочтенных страницах,
Правде улыбнувшихся лицах,
И на всякой руке, мне открытой,
Твое имя любовью сокрыто.
И по камню, бумаге — золою,
А по отзвуку детства — мечтою,
И под криком, и над тишиною,
Я пишу всюду имя твое.
Оно есть в чудесах полуночных,
В правдах жизни, и зримых, и точных,
На убежищах разоренных,
На губах всех счастливых влюбленных.
На разлуках и на расставаньях,
На признаньях в любви и свиданьях.
Ради жизни и смерти забвения,
Пульс времен берегут поколенья.
Чтоб вздохнуть опьяненно и сладко,
Чтобы сердце сдавила разгадка
Смысла вечности, смысла призванья,
Завершения и начинанья.
И на обороте сознания,
Когда после бед я дышу,
Одной лишь надеждой, без памяти,
Имя твое я пишу.
И силой единого слова,
Я жить начинаю по-новому.
Я — есть, чтоб знать, чьего ты рода,
Чтобы назвать тебя —
Свобода.
Ф. Дзержинскому
Я хотел бы жить с тобой в девятьсотом,
Мыслью твоей свободного будущего,
Когда мир утопал в нечистотах
И рассуждал о прогрессе, с видом сведущего.
Я бы шел за тобой в пятом,
Тонул в реке, бежал из ссылок,
Помогал бы ломать хребет проклятый,
Выгребая рабочих из нищеты и бутылок.
Я бы охотно замерз в шестом,
Той парижской промозглой ночью,
Когда ты до рассвета говорил с Ильичом,
Сливая пути ваши честно и точно.
Я бы мыл камеру в феврале,
Носил на прогулки больных и нервных,
Когда Френкель знамя твое несла по Земле —
Я отступил бы, чтоб ты вышел первым.
В кабинете стелил бы и грел кровать,
Врал про картошку с салом,
Зачистил бы Сталина и Махно,
Наверное, меня бы прозвали кровавым.
Я не верил бы в честное слово гнилья,
И Краснов не взорвал бы дороги,
Ленин б до выстрела задушил Каплан…
У нас были бы другие тревоги.
В двадцать четвертом, не в двадцать шестом,
Мы бы ушли вместе и сразу
Запаяв Вселенную в сталь и бетон,
Чтоб сияла подобно алмазу.
Мне досталось лишь эхо от жизни земной,
Память и письма сердца алмазного,
И имя, на которое столько лилось —
Любовного, чистого, грязного.
Я живу с тобой в сердце и в Вечности,
Мыслью твоей свободного настоящего,
А мир снова утопает в нечитотах,
Рассуждая о прогрессе с видом слизня дрожащего.
