АЛЕКС Д
ОТРАЖЕНИЕ
Немного сумасшедший герой, слегка неадекватная героиня, множество испытаний на их пути: предательства, трагедии, тайны и интриги.
МАКС: Мне хотелось купить тебе дворец, окружить всеми благами мира, чтобы ты больше ничего не желала, нежить и лелеять тебя до скончания веков. Я хотел, чтобы ты ждала меня там. Каждый день. Всегда. Сейчас я понимаю, как бредово это звучит, но я влюбился впервые. Сумасшедший парень, которому сказали, что он на это не способен.
ЛИКА: Не знаю, как мне удалось выдержать, не сорваться, не сломаться снова. На самом деле я никогда не хотела его ненавидеть. И часть меня продолжала любить его, потому что знала — у него были причины поступать именно так, а не иначе.
Предупреждения: 18+, нецензурная лексика, сцены насилия и жестокости, эротика.
В оформлении обложки использована фотография автора Ian Espinosa "Let’s go to war." с
Поединок Добра и Зла происходит каждую секунду в сердце каждого человека, ибо сердце и есть поле битвы, где сражаются ангелы и демоны
П. Коэльо.
«Равнодушный человек как пустыня: он не злой, но совершенно безжалостный.»
«Я плохо помню свое детство. Точнее, есть причины — не вспоминать. Как, впрочем, и у многих … рано, а иногда в одночасье повзрослевших. Хотя есть и другие, не желающие расстаться с легкомыслием и оправданным незнанием, вечные дети, безнадежно погрязшие в уютном мирке ленивого существования, где понятия «ответственность» и «борьба за выживание» так и останутся всего лишь понятиями. Я не спешил примерять на себя чужие прописные истины, фальшивые высокие мировоззрения. Проверял на практике, строил собственные гипотезы, размышлял. Это я помню. Я все время витал по ту сторону реальности, наблюдал, по-детски анализировал. Дети, вообще, забавны в своей искренности. Их взгляд на мир честен, неподкупен, прям, почтив всегда полон неподдельного восхищения. Мы только думаем, что умнее, мудрее, опытнее. Я отдал бы все, чтобы сохранить в памяти обрывки тех великих открытий, которые, несомненно, совершил. Теперь я даже не пытаюсь искать истины, раскрывать тайны мира, заглядывать за завесы заговоров, махать плакатами с кучкой опасных чудаков, окрыленных идеей, но на кой-то прячущих под курткой бутылки с зажигательной смесью. Я не хочу менять мир. Он мне нравится.
Правда.
Таким, как есть.
Мне было семь, когда я прочитал детскую Библию. Вторая книга после «Тимура и его команды». Я родился в СССР. В садике нас заставляли учить стихи о Ленине. Я уже тогда чувствовал, что это неправильно. Громкие лозунги, фальшивые идеи. Коммунизм. Мир. Равенство. Братство. Вроде так.
То полузабытое время и сейчас мне кажется каким-то смазанным темным пятном. А мама вспоминает о нем с благоговением. Я — помню черствый хлеб, мандарины и ее слезы, а еще талончики, ваучеры и первую жвачку. Детская Библия для «октябренка» стала настоящим откровением. Я читал ее все летние каникулы, не пропуская ни строчки, ни слова. Я смотрел на картинки с библейскими сюжетами и замирал от восторга. Моя мама была верующей женщиной, и она с гордостью рассказывала таким же благочестивым подругам, что ее семилетний сын зачитывается Библией. Я видел, как она ждет, когда я закончу, закрою последнюю страницу. Знала, что я ни слова не скажу раньше, чем дойду до конца.
Я думаю, чтобы правильно понять Библию, ее обязательно нужно читать в детстве, и не к чему тогда будут многочисленные споры, переводы и интерпретации.
Чистый, неотягощенный проблемами мира взгляд ребенка на прописные истины.
— Такая интересная сказка, — сказал я, отдавая книгу матери. Она лишь слегка свела брови, видимо, ожидая другой реакции.
— Ну, теперь, ты знаешь, что у нас есть Бог, милый, — мягко сказала мама, потрепав меня по волосам. — И он очень-очень добрый. И ты должен благодарить его каждый день за то, что он дал тебе жизнь.
— А почему ты называешь его — ОН, мама?
— Ну, как же? Он — Бог, Создатель. Творец.
— Нет, ты все перепутала. Не ОН. ОНА. МАМА. Ты мой Бог, мамочка. …Слово в слово, я помню, как сейчас. Мама расстроилась, что я иначе понял замысел книги. Хотя и сейчас, положа руку на сердце, повторю те же слова. Но была и другая правда, которую я ей не сказал.
У меня было два Бога, но один из них умер, когда мне было восемь лет. От меня словно отсекли половину, я и сейчас чувствую себя получеловеком. В детстве было сложнее, и только рядом с матерью я ощущал себя целым, наполненным. Или просто пытался верить в это.
Мы не могли забыть. Никто из нас. Мы думали, что переезд в другую страну излечит раны….»
Отрывок из сочинения на тему «О самом близком человеке» студента Максимилиана Эванса. Кембридж. Технологический факультет. 1996г.
«… он открыл глаза, такие странные, абсолютно чёрные, я больше ни у кого таких не видела, без зрачков, будто там жил кто-то совсем другой, в хрустале, холоде, вечной ночи, не жаловался, а думал, как захватить мир.»
Ники Кален «Арена»
Москва 2003 г.
Трое высоких взрослых мужчин и одна девочка лет тринадцати, не переговариваясь, не глядя друг на друга, напряженно наблюдали, как двое коренастых работников кладбища закапывают могилу женщины, которую каждый из скорбящих любил по-своему, но глубоко и искренне. Их было всего четверо здесь, в этот страшный час. Трое мужчин и девочка, объединенные, пригвожденные болью, которая стирала слезы прошлых обид и невидимые стены отчуждений и недосказанности. И все они, дети разных миров, готовы были пролить слезы о той, что ушла внезапно, и не прощаясь.
— Я не знал, Макс. Ты веришь мне? — солидный брюнет средних лет тронул за плечо молодого человека, уткнувшегося носом в воротник модного пальто. — Макс, скажи что-нибудь. Ты уже сутки молчишь. Мне тоже больно. Я очень любил твою мать. Она сама ушла от нас, чтобы вернуться в эту богадельню.
— Не сейчас, папа, — прошелестел охрипший голос молодого человека.
Он не шевелился, не поднимал глаз, и, кажется, даже не дышал, и только белое облачко пара над воротником пальто выдавало в нем живого человека.
— Не будь таким сейчас, Макс. Не отдаляйся от меня, словно я виноват в том, что твоя мать сбежала к любовнику.
Девочка, которая все это время стояла в сторонке, держась особняком от остальных, вздрогнула, вскинув светлые глаза на человека, бросившего такое странное для нее слово «любовник». Вторая фигура зашевелилась, пробуждаясь.
— А кто виноват, пап? Я? — все тем же безжизненным простуженным голосом ответил тот, кого называли Максом. — Или она? — он ткнул пальцем в девочку, которая задрожала еще сильнее. Третий присутствующий решил тоже принять участие. Он встал за спиной перепуганной девочки, положив ладони ей на плечи. Но она не приняла поддержку, шарахнулась в сторону.
— Что вы тут устраиваете, Эдвард? Моя сестра, и ваша жена отмучилась и все ее грехи упокоились вместе с ней. Имейте уважение. Хотя бы в этот день, — мужчина провел рукой по небритому подбородку, невольно задержавшись взглядом на дорогом кожаном плаще лощеного Эдварда Эванса, своего бывшего богатого родственника.
— Что ты знаешь об уважении, Степа? Ты, когда последний раз трезвый был? Не помнишь? — Эдвард с презрением смерил родственничка брезгливым взглядом, — Небось, и любовничка сестры тоже ты споил и на тот свет отправил.
Двое мужчин, принадлежащих разным социальным слоям и странам, воинственно уставились друг на друга, готовые сцепиться.
Их остановила не совесть, не человеческая мораль и не уважение к усопшей, а девочка, внезапно потерявшая сознание.
Макс бросился к упавшему, как сломанная кукла, ребенку. Из носа девчонки пошла кровь, смешиваясь с грязным снегом. Какое фееричное завершение безумного спектакля. Несостоявшаяся драка и голодный обморок.
Два бизнесмена из Англии, алкоголик и девочка сирота. Почти как в стихах. Ночь. Точнее, надвигающийся вечер. Улица. Фонарь. Аптека.
Макс отлично помнил расположение улиц. Спустя столько лет. И аптеку нашел сразу. Родители увезли его из Москвы двадцать лет назад. И он не собирался возвращаться, если бы не похороны матери, так и не сумевшей обрести себя в Лондоне. Она оставила семью и уехала обратно в Россию семь лет назад. А отец не последовал за ней, и сына не пустил.
Все просто. До банальности просто. Именно так рушатся семьи и умирают непрочитанными сочинения «о самом близком человеке».
— Мне нужно срочно вылетать в Лондон. Звонил Джей. Дела не терпят промедления. Горят несколько контрактов. Необходимо мое личное присутствие, — расхаживая по номеру гостинцы со стаканом виски в руке, сообщил сыну Эдвард Эванс.
Макс сидел на кожаном диване. В пальто, не сняв ботинки. Глиняные грязные отпечатки остались на белом ковре. Темноволосая голова откинута назад, очерченные скулы напряжены, а взгляд темно—синих глаз витает где-то за пределами потолка.
— Черт, да посмотри ты на меня! Хватит, Макс. Ты все время залипаешь, когда нужно собраться и решить проблему.
— У меня умерла мать. Я имею право на скорбь, — пожал плечами Макс. — Что за сироту пригрела мама?
— Дочка Лехи Собинова. Это тот, который помер от рака полгода назад. Последний воздыхатель Сони. Она еще просила у нас перевод на похороны.
— София, пап. Зови ее София. Соня — чужое имя. Моя мать была Софией. И она была лучшей на Земле, — с грустной теплотой в голосе произнес Макс, — Почему дядя и эта девочка живут в квартире мамы?
— Откуда мне знать? — раздраженно спросил Эдвард, — Что за глупые вопросы? Ты хоть слышал, что я говорил? Я уезжаю завтра. Ты со мной? Или останешься до девятого дня?
— Я не могу остаться. Мне здесь холодно.
— Можно подумать, что в Лондоне сейчас теплее, — усмехнулся Эдвард. Две пары синих глаз встретились. Отец отвел взгляд первым, не выдержав напряжения.
— Тебе все равно, да? — спросил Максимилиан.
— Конечно, нет, — Выдохнул мужчина.
— Да. Поэтому она ушла. Ты не любил ее так, как она заслуживала.
— Ты не прав, мальчик.
— Мне двадцать шесть лет, отец. Я не мальчик. Даже не юноша. Я спал с женщинами, напивался в стельку, принимал наркотики, и даже участвовал в настоящей оргии, пока учился в Кембридже. Но я никогда не причинял боль своей матери. Это делал ты, потому что не умел лгать так, как умел это делать я. Для мамы я был ангелом, в то время, как все педагоги, которым повезло учить меня наукам, видели во мне исчадие ада. Почему ты, черт возьми, не притворился, что у тебя ничего не было с Элизабет Макгрив? Почему не солгал? Она бы поверила. Она всегда тебе верила.
— Ты слишком молод, чтобы понять, — Глаза Эдварда потухли, лицо осунулось. Он постарел на секунды на пару лет, — Я любил ее, Макс. Я с ума сходил. А она хотела домой. Всегда хотела домой. Словно забыла, каких трудов мне стоило увезти вас в Англию из закрытой страны. Но я не мог смотреть, как она страдает. Я дал Софии причину вернуться сюда и жить дальше, не жалея о том, что оставила меня. Иначе бы София не ушла. Я никогда не хотел Элизабет Макгив. Я сделал это, чтобы освободить твою мать.
— На кладбище ты говорил иначе.
— Потому что мне больно, Макс. До сих пор больно.
— Почему ни один из вас не подумал обо мне? О вашем общем сыне?
— Ты был уже взрослый. Девятнадцать лет. Поздновато для детской травмы. Ты учился, был занят собственной персоной, и казался абсолютно равнодушным к нашим проблемам.
Отец и сын сцепились взглядами. Одинаково-синими, глубокими, проницательными. Максимилиан горько усмехнулся. Его губы плотно сжались. Что мог знать отец о том, что происходит в душе его сына? Разве есть границы возраста, за которыми ребенку больше не нужна мать?
— Ты прав. Извини, пап, — выдохнул парень.
— Забыли, — отвел взгляд Эдвард Эванс, — София была потрясающей женщиной. Если бы я мог тогда все бросить. Мы только начали развиваться, только получили первую прибыль. Мне нужно было думать о тебе, о твоем будущем. 90-е годы. Здесь творилось черт знает что. Да и сейчас…. Хотя уже скоро все может измениться. Если дела пойдут так и дальше, в плане расширения и прибыльности, я подумаю, чтобы открыть филиалы «3ЭМСКомпани» в крупных городах бывшего СССР.
— Как ты можешь думать о бизнесе сейчас? — нахмурился Макс.
— В работе я нахожу забвение и лекарство от печальных мыслей. Если бы я был моложе, то последовал бы твоему примеру, и увлекся бы женщинами и выпивкой, но я уже слишком стар для подобных подвигов.
— Только не нужно притворяться развалиной, пап, — скептически бросил Макс. — Я знаю, что у тебя случались интрижки после развода с мамой.
— Я все-таки мужчина, — Не стал отрицать Эдвард. Он серьезно посмотрел на сына, — Я должен кое-что сказать тебе, мальчик. Ты хорошо подумаешь, а потом примешь решение.
Эванс старший сделал большой глоток спиртного. Было заметно, что он взволнован.
— Что случилось, папа? — встревожился Макс. Он подался вперед, пристально глядя на отца.
— Эта девочка…, — начал Эдвард. — Ее зовут Анжелика. И София удочерила ее…. Когда вышла замуж за ее отца.
— Что? — выдохнул Макс, вскакивая на ноги. — Мама вышла замуж? И ты молчал?
— Я не знал до вчерашнего дня, пока нотариус не известил меня о завещании Софии.
— О каком завещании? Почему ты мне не сказал? — голос парня гневно звенел, он тяжело дышал, руки инстинктивно сжались в кулаки.
— Ты был в шоке, подавлен и разбит. Ты, как обычно, ушел в себя, отгородился от внешнего мира. Если бы я не спешил вернуться в Лондон, то сказал бы тебе позже, когда ты справишься с болью утраты. Но все обернулась не так, как я планировал. Решение стоит принять сейчас.
— Какое решение? О чем ты говоришь?
— Девочка — документально твоя сводная сестра, — проговорил Эдвард, тщательно подбирая слова. — Ты ее единственный родственник. Степа не в счет, он и о себе позаботиться не может. Нам нужно решить вопрос с будущим Анжелики. Останется она в России или поедет с нами.
Макс закрыл глаза, пытаясь справиться с накатывающей волной удушья. Его скулы напряглись, лицо побелело.
— Бросила сына и удочерила чужую девчонку, — прошептал парень сквозь стиснутые зубы. — Любила ее, вместо того, чтобы быть рядом со мной. И я должен заботиться об этой девочке. Почему?
— София так хотела. У меня есть ее письмо, адресованное тебе. Ты все поймешь, когда прочтешь его. Она очень страдала от разлуки с тобой, Макс. Анжелика наполнила ее жизнь смыслом.
— Ну, конечно, — с горечью бросил Макс, взъерошив волосы. Он смотрел на отца, как на сумасшедшего, который нес полнейший бред. — Мне не нужна сестра.
— Никто не заставляет тебя делать то, чего ты не хочешь, — Эдвард подошел ближе, положил руку на плечо Максимилиана. — Прочти письмо. Я уеду утром. А у тебя будет время подумать. В конце концов, мы можем просто обеспечить ее, устроить в хорошую школу-интернат для девочек, оплатить образование. Необязательно брать Анжелику в Лондон.
Он достал конверт из пиджака и протянул сыну.
— Ты смягчишься и простишь свою мать. Я знаю. …
— Ты совсем меня не знаешь, пап. Существуют разные формы предательства. И я могу смириться со многими из них. Но предательство матери…. Нет. Я не смирюсь. Никогда. Что может быть хуже этого?
— Предательство любимой женщины, Макс. Нет преступлений, которые нельзя простить близкому человеку. Я простил ее. Смерть искупляет все грехи.
ОТРАЖЕНИЕ
АННОТАЦИЯ:
Немного сумасшедший герой, слегка неадекватная героиня, множество испытаний на их пути: предательства, трагедии, тайны и интриги.
МАКС: Мне хотелось купить тебе дворец, окружить всеми благами мира, чтобы ты больше ничего не желала, нежить и лелеять тебя до скончания веков. Я хотел, чтобы ты ждала меня там. Каждый день. Всегда. Сейчас я понимаю, как бредово это звучит, но я влюбился впервые. Сумасшедший парень, которому сказали, что он на это не способен.
ЛИКА: Не знаю, как мне удалось выдержать, не сорваться, не сломаться снова. На самом деле я никогда не хотела его ненавидеть. И часть меня продолжала любить его, потому что знала — у него были причины поступать именно так, а не иначе.
Предупреждения: 18+, нецензурная лексика, сцены насилия и жестокости, эротика.
В оформлении обложки использована фотография автора Ian Espinosa "Let’s go to war." с
Поединок Добра и Зла происходит каждую секунду в сердце каждого человека, ибо сердце и есть поле битвы, где сражаются ангелы и демоны
П. Коэльо.
ЧАСТЬ 1
«Равнодушный человек как пустыня: он не злой, но совершенно безжалостный.»
ПРОЛОГ
«Я плохо помню свое детство. Точнее, есть причины — не вспоминать. Как, впрочем, и у многих … рано, а иногда в одночасье повзрослевших. Хотя есть и другие, не желающие расстаться с легкомыслием и оправданным незнанием, вечные дети, безнадежно погрязшие в уютном мирке ленивого существования, где понятия «ответственность» и «борьба за выживание» так и останутся всего лишь понятиями. Я не спешил примерять на себя чужие прописные истины, фальшивые высокие мировоззрения. Проверял на практике, строил собственные гипотезы, размышлял. Это я помню. Я все время витал по ту сторону реальности, наблюдал, по-детски анализировал. Дети, вообще, забавны в своей искренности. Их взгляд на мир честен, неподкупен, прям, почтив всегда полон неподдельного восхищения. Мы только думаем, что умнее, мудрее, опытнее. Я отдал бы все, чтобы сохранить в памяти обрывки тех великих открытий, которые, несомненно, совершил. Теперь я даже не пытаюсь искать истины, раскрывать тайны мира, заглядывать за завесы заговоров, махать плакатами с кучкой опасных чудаков, окрыленных идеей, но на кой-то прячущих под курткой бутылки с зажигательной смесью. Я не хочу менять мир. Он мне нравится.
Правда.
Таким, как есть.
Мне было семь, когда я прочитал детскую Библию. Вторая книга после «Тимура и его команды». Я родился в СССР. В садике нас заставляли учить стихи о Ленине. Я уже тогда чувствовал, что это неправильно. Громкие лозунги, фальшивые идеи. Коммунизм. Мир. Равенство. Братство. Вроде так.
То полузабытое время и сейчас мне кажется каким-то смазанным темным пятном. А мама вспоминает о нем с благоговением. Я — помню черствый хлеб, мандарины и ее слезы, а еще талончики, ваучеры и первую жвачку. Детская Библия для «октябренка» стала настоящим откровением. Я читал ее все летние каникулы, не пропуская ни строчки, ни слова. Я смотрел на картинки с библейскими сюжетами и замирал от восторга. Моя мама была верующей женщиной, и она с гордостью рассказывала таким же благочестивым подругам, что ее семилетний сын зачитывается Библией. Я видел, как она ждет, когда я закончу, закрою последнюю страницу. Знала, что я ни слова не скажу раньше, чем дойду до конца.
Я думаю, чтобы правильно понять Библию, ее обязательно нужно читать в детстве, и не к чему тогда будут многочисленные споры, переводы и интерпретации.
Чистый, неотягощенный проблемами мира взгляд ребенка на прописные истины.
— Такая интересная сказка, — сказал я, отдавая книгу матери. Она лишь слегка свела брови, видимо, ожидая другой реакции.
— Ну, теперь, ты знаешь, что у нас есть Бог, милый, — мягко сказала мама, потрепав меня по волосам. — И он очень-очень добрый. И ты должен благодарить его каждый день за то, что он дал тебе жизнь.
— А почему ты называешь его — ОН, мама?
— Ну, как же? Он — Бог, Создатель. Творец.
— Нет, ты все перепутала. Не ОН. ОНА. МАМА. Ты мой Бог, мамочка. …Слово в слово, я помню, как сейчас. Мама расстроилась, что я иначе понял замысел книги. Хотя и сейчас, положа руку на сердце, повторю те же слова. Но была и другая правда, которую я ей не сказал.
У меня было два Бога, но один из них умер, когда мне было восемь лет. От меня словно отсекли половину, я и сейчас чувствую себя получеловеком. В детстве было сложнее, и только рядом с матерью я ощущал себя целым, наполненным. Или просто пытался верить в это.
Мы не могли забыть. Никто из нас. Мы думали, что переезд в другую страну излечит раны….»
Отрывок из сочинения на тему «О самом близком человеке» студента Максимилиана Эванса. Кембридж. Технологический факультет. 1996г.
ГЛАВА 1
«… он открыл глаза, такие странные, абсолютно чёрные, я больше ни у кого таких не видела, без зрачков, будто там жил кто-то совсем другой, в хрустале, холоде, вечной ночи, не жаловался, а думал, как захватить мир.»
Ники Кален «Арена»
Москва 2003 г.
Трое высоких взрослых мужчин и одна девочка лет тринадцати, не переговариваясь, не глядя друг на друга, напряженно наблюдали, как двое коренастых работников кладбища закапывают могилу женщины, которую каждый из скорбящих любил по-своему, но глубоко и искренне. Их было всего четверо здесь, в этот страшный час. Трое мужчин и девочка, объединенные, пригвожденные болью, которая стирала слезы прошлых обид и невидимые стены отчуждений и недосказанности. И все они, дети разных миров, готовы были пролить слезы о той, что ушла внезапно, и не прощаясь.
— Я не знал, Макс. Ты веришь мне? — солидный брюнет средних лет тронул за плечо молодого человека, уткнувшегося носом в воротник модного пальто. — Макс, скажи что-нибудь. Ты уже сутки молчишь. Мне тоже больно. Я очень любил твою мать. Она сама ушла от нас, чтобы вернуться в эту богадельню.
— Не сейчас, папа, — прошелестел охрипший голос молодого человека.
Он не шевелился, не поднимал глаз, и, кажется, даже не дышал, и только белое облачко пара над воротником пальто выдавало в нем живого человека.
— Не будь таким сейчас, Макс. Не отдаляйся от меня, словно я виноват в том, что твоя мать сбежала к любовнику.
Девочка, которая все это время стояла в сторонке, держась особняком от остальных, вздрогнула, вскинув светлые глаза на человека, бросившего такое странное для нее слово «любовник». Вторая фигура зашевелилась, пробуждаясь.
— А кто виноват, пап? Я? — все тем же безжизненным простуженным голосом ответил тот, кого называли Максом. — Или она? — он ткнул пальцем в девочку, которая задрожала еще сильнее. Третий присутствующий решил тоже принять участие. Он встал за спиной перепуганной девочки, положив ладони ей на плечи. Но она не приняла поддержку, шарахнулась в сторону.
— Что вы тут устраиваете, Эдвард? Моя сестра, и ваша жена отмучилась и все ее грехи упокоились вместе с ней. Имейте уважение. Хотя бы в этот день, — мужчина провел рукой по небритому подбородку, невольно задержавшись взглядом на дорогом кожаном плаще лощеного Эдварда Эванса, своего бывшего богатого родственника.
— Что ты знаешь об уважении, Степа? Ты, когда последний раз трезвый был? Не помнишь? — Эдвард с презрением смерил родственничка брезгливым взглядом, — Небось, и любовничка сестры тоже ты споил и на тот свет отправил.
Двое мужчин, принадлежащих разным социальным слоям и странам, воинственно уставились друг на друга, готовые сцепиться.
Их остановила не совесть, не человеческая мораль и не уважение к усопшей, а девочка, внезапно потерявшая сознание.
Макс бросился к упавшему, как сломанная кукла, ребенку. Из носа девчонки пошла кровь, смешиваясь с грязным снегом. Какое фееричное завершение безумного спектакля. Несостоявшаяся драка и голодный обморок.
Два бизнесмена из Англии, алкоголик и девочка сирота. Почти как в стихах. Ночь. Точнее, надвигающийся вечер. Улица. Фонарь. Аптека.
Макс отлично помнил расположение улиц. Спустя столько лет. И аптеку нашел сразу. Родители увезли его из Москвы двадцать лет назад. И он не собирался возвращаться, если бы не похороны матери, так и не сумевшей обрести себя в Лондоне. Она оставила семью и уехала обратно в Россию семь лет назад. А отец не последовал за ней, и сына не пустил.
Все просто. До банальности просто. Именно так рушатся семьи и умирают непрочитанными сочинения «о самом близком человеке».
***
— Мне нужно срочно вылетать в Лондон. Звонил Джей. Дела не терпят промедления. Горят несколько контрактов. Необходимо мое личное присутствие, — расхаживая по номеру гостинцы со стаканом виски в руке, сообщил сыну Эдвард Эванс.
Макс сидел на кожаном диване. В пальто, не сняв ботинки. Глиняные грязные отпечатки остались на белом ковре. Темноволосая голова откинута назад, очерченные скулы напряжены, а взгляд темно—синих глаз витает где-то за пределами потолка.
— Черт, да посмотри ты на меня! Хватит, Макс. Ты все время залипаешь, когда нужно собраться и решить проблему.
— У меня умерла мать. Я имею право на скорбь, — пожал плечами Макс. — Что за сироту пригрела мама?
— Дочка Лехи Собинова. Это тот, который помер от рака полгода назад. Последний воздыхатель Сони. Она еще просила у нас перевод на похороны.
— София, пап. Зови ее София. Соня — чужое имя. Моя мать была Софией. И она была лучшей на Земле, — с грустной теплотой в голосе произнес Макс, — Почему дядя и эта девочка живут в квартире мамы?
— Откуда мне знать? — раздраженно спросил Эдвард, — Что за глупые вопросы? Ты хоть слышал, что я говорил? Я уезжаю завтра. Ты со мной? Или останешься до девятого дня?
— Я не могу остаться. Мне здесь холодно.
— Можно подумать, что в Лондоне сейчас теплее, — усмехнулся Эдвард. Две пары синих глаз встретились. Отец отвел взгляд первым, не выдержав напряжения.
— Тебе все равно, да? — спросил Максимилиан.
— Конечно, нет, — Выдохнул мужчина.
— Да. Поэтому она ушла. Ты не любил ее так, как она заслуживала.
— Ты не прав, мальчик.
— Мне двадцать шесть лет, отец. Я не мальчик. Даже не юноша. Я спал с женщинами, напивался в стельку, принимал наркотики, и даже участвовал в настоящей оргии, пока учился в Кембридже. Но я никогда не причинял боль своей матери. Это делал ты, потому что не умел лгать так, как умел это делать я. Для мамы я был ангелом, в то время, как все педагоги, которым повезло учить меня наукам, видели во мне исчадие ада. Почему ты, черт возьми, не притворился, что у тебя ничего не было с Элизабет Макгрив? Почему не солгал? Она бы поверила. Она всегда тебе верила.
— Ты слишком молод, чтобы понять, — Глаза Эдварда потухли, лицо осунулось. Он постарел на секунды на пару лет, — Я любил ее, Макс. Я с ума сходил. А она хотела домой. Всегда хотела домой. Словно забыла, каких трудов мне стоило увезти вас в Англию из закрытой страны. Но я не мог смотреть, как она страдает. Я дал Софии причину вернуться сюда и жить дальше, не жалея о том, что оставила меня. Иначе бы София не ушла. Я никогда не хотел Элизабет Макгив. Я сделал это, чтобы освободить твою мать.
— На кладбище ты говорил иначе.
— Потому что мне больно, Макс. До сих пор больно.
— Почему ни один из вас не подумал обо мне? О вашем общем сыне?
— Ты был уже взрослый. Девятнадцать лет. Поздновато для детской травмы. Ты учился, был занят собственной персоной, и казался абсолютно равнодушным к нашим проблемам.
Отец и сын сцепились взглядами. Одинаково-синими, глубокими, проницательными. Максимилиан горько усмехнулся. Его губы плотно сжались. Что мог знать отец о том, что происходит в душе его сына? Разве есть границы возраста, за которыми ребенку больше не нужна мать?
— Ты прав. Извини, пап, — выдохнул парень.
— Забыли, — отвел взгляд Эдвард Эванс, — София была потрясающей женщиной. Если бы я мог тогда все бросить. Мы только начали развиваться, только получили первую прибыль. Мне нужно было думать о тебе, о твоем будущем. 90-е годы. Здесь творилось черт знает что. Да и сейчас…. Хотя уже скоро все может измениться. Если дела пойдут так и дальше, в плане расширения и прибыльности, я подумаю, чтобы открыть филиалы «3ЭМСКомпани» в крупных городах бывшего СССР.
— Как ты можешь думать о бизнесе сейчас? — нахмурился Макс.
— В работе я нахожу забвение и лекарство от печальных мыслей. Если бы я был моложе, то последовал бы твоему примеру, и увлекся бы женщинами и выпивкой, но я уже слишком стар для подобных подвигов.
— Только не нужно притворяться развалиной, пап, — скептически бросил Макс. — Я знаю, что у тебя случались интрижки после развода с мамой.
— Я все-таки мужчина, — Не стал отрицать Эдвард. Он серьезно посмотрел на сына, — Я должен кое-что сказать тебе, мальчик. Ты хорошо подумаешь, а потом примешь решение.
Эванс старший сделал большой глоток спиртного. Было заметно, что он взволнован.
— Что случилось, папа? — встревожился Макс. Он подался вперед, пристально глядя на отца.
— Эта девочка…, — начал Эдвард. — Ее зовут Анжелика. И София удочерила ее…. Когда вышла замуж за ее отца.
— Что? — выдохнул Макс, вскакивая на ноги. — Мама вышла замуж? И ты молчал?
— Я не знал до вчерашнего дня, пока нотариус не известил меня о завещании Софии.
— О каком завещании? Почему ты мне не сказал? — голос парня гневно звенел, он тяжело дышал, руки инстинктивно сжались в кулаки.
— Ты был в шоке, подавлен и разбит. Ты, как обычно, ушел в себя, отгородился от внешнего мира. Если бы я не спешил вернуться в Лондон, то сказал бы тебе позже, когда ты справишься с болью утраты. Но все обернулась не так, как я планировал. Решение стоит принять сейчас.
— Какое решение? О чем ты говоришь?
— Девочка — документально твоя сводная сестра, — проговорил Эдвард, тщательно подбирая слова. — Ты ее единственный родственник. Степа не в счет, он и о себе позаботиться не может. Нам нужно решить вопрос с будущим Анжелики. Останется она в России или поедет с нами.
Макс закрыл глаза, пытаясь справиться с накатывающей волной удушья. Его скулы напряглись, лицо побелело.
— Бросила сына и удочерила чужую девчонку, — прошептал парень сквозь стиснутые зубы. — Любила ее, вместо того, чтобы быть рядом со мной. И я должен заботиться об этой девочке. Почему?
— София так хотела. У меня есть ее письмо, адресованное тебе. Ты все поймешь, когда прочтешь его. Она очень страдала от разлуки с тобой, Макс. Анжелика наполнила ее жизнь смыслом.
— Ну, конечно, — с горечью бросил Макс, взъерошив волосы. Он смотрел на отца, как на сумасшедшего, который нес полнейший бред. — Мне не нужна сестра.
— Никто не заставляет тебя делать то, чего ты не хочешь, — Эдвард подошел ближе, положил руку на плечо Максимилиана. — Прочти письмо. Я уеду утром. А у тебя будет время подумать. В конце концов, мы можем просто обеспечить ее, устроить в хорошую школу-интернат для девочек, оплатить образование. Необязательно брать Анжелику в Лондон.
Он достал конверт из пиджака и протянул сыну.
— Ты смягчишься и простишь свою мать. Я знаю. …
— Ты совсем меня не знаешь, пап. Существуют разные формы предательства. И я могу смириться со многими из них. Но предательство матери…. Нет. Я не смирюсь. Никогда. Что может быть хуже этого?
— Предательство любимой женщины, Макс. Нет преступлений, которые нельзя простить близкому человеку. Я простил ее. Смерть искупляет все грехи.
