Скрюченные пальцы старого князя бессильно скребли по жесткому вышитому покрывалу. В душной, натопленной комнате стоял тяжелый запах лекарских отваров, безумия и близкой смерти.
- Тварь… уйди! – еле слышно прохрипел он.
- Прости, батюшка, - сквозь слезы прошептала Мирушка и рванулась вон из горницы – к свежему, холодному воздуху, под серый дождь, льющий без остановки уже которую седьмицу… Куда угодно, лишь бы подальше от давно сошедшего с ума отца! Не видя ничего вокруг, у двери она с размаху уткнулась в грудь старшего брата.
Твердислав равнодушно придержал сестру за плечи, приподнял, как пушинку, и переставил в сторону, не сказав ни слова. Склонился над умирающим…
Старик еще что-то невнятно прохрипел, и горнице стало непривычно тихо. Пальцы иссохшей руки замерли.
- Князь Ратибор умер, - глухо прозвучал голос Твердислава. - Пусть будет легким его путь из Яви в Навь.
В углу, около печи, жалобно заскулил домовой.
Плохо разбирая дорогу из-за заливающих глаза слез, Мирушка выбежала из терема во двор, под нескончаемый ливень. Княжна запрокинула лицо к тяжелым тучам, придавившим Гнездовск мутным одеялом.
Пока она ухаживала за почти не приходящим в сознание отцом, была надежда – очнется, простит… надеяться больше не на что. Не придет в себя князь. К маме ушел, в Навь.
Княгиня умерла, рожая ее, но в том не было вины младенца! Ошибался отец!
Была вина – равнодушно молчали тучи. Дождь смешивался со слезами княжны, которую отец никогда не звал ласково – Мирушкой.
Говорили, пятнадцать зим назад он убивался по умершей жене, на дочку даже не глянул. Бросил – «Даримирой звать будут», и только. Нарек против обычая, не по бабке своей, имя дал чужое, колкое – «Дар Мира». Потому ли, что выжила она чудом? Или, что гораздо вернее, потому что не нужен был князю этот дар?
Перед ним дочь была виновата во всем. В светлой, пшеничного цвета косе – как у матери. В том, что почти не пригибается в невысоких дверях – как она. Даже серые глаза, чуть вздернутый нос – и это ставилось Даримире в вину.
«Ты убила ее и забрала ее красоту!» - год назад, в припадке безумного бешенства, кричал князь. Ему не дали задушить дочь, оттащили… Но Мирушка была уверена, что сегодня, будь у отца хоть капля сил, он снова попытался бы.
Повезло, что брат Твердислав давно и крепко взял власть в Гнездовском княжестве, отстранив безумного отца. Иначе не жить бы княжне.
Да и княжна-то она только что по названию. Росла, как былинка в поле – ни отцу, ни брату до Мирушки дела никогда не было. Племяниц маленьких, дочек Твердислава, мамки-няньки с рождения опекали, шага ступить не давали без пригляда. А Даримира была вроде и своей, а вроде…
Мирушка судорожно всхлипнула. Слезы жгли глаза, было трудно дышать. Княжне казалось, что одежда и волосы, да что там - она вся, до последней косточки, пропахла тяжелым духом горницы умирающего. Запахом вины и ненависти.
Она пошла прочь от терема, привычно огибая громадные лужи на раскисших улицах.
Встречные с сочувствием кланялись княжне, она кланялась в ответ, но не заговаривала – боялась, голос сорвется рыданиями. Новости быстро разносятся, и в Гнездовске уже знали о смерти старого князя.
Седой воевода, спешивший в терем, остановил ее. Княжна почитала его как деда, боярин всегда жалел сироту – не смогла пройти мимо.
- Постой, Мирушка, - пробасил он, - вижу, больно тебе, плачешь, хоть и скрываешься… ты приходи к нам, говорить будем. Но главное я тебе сейчас скажу, пока дух князя совсем в Нави не ушел. Ты прости его, умом он повредился. Мирушка, ты девка добрая, людям помогаешь, за это тебя в Гнездовске любят… Помоги и батюшке своему. Не проклинай его, не таи зла, а то трудно ему будет там, - боярин по-дедовски погладил княжну по голове. - Да и тебе здесь нелегко, - закончил он совсем тихо, со вздохом.
Мирушка кивнула. Слезы снова обжигали глаза. Кое-как выговорила: «Спасибо, боярин, приду потом…», поклонилась доброму деду и пошла дальше. Разговаривать было слишком больно. Лучше уйти подальше от стен детинца, за посад, пока слезы не кончатся.
Дома Гнездовска, казалось, съежились под промозглыми дождями. С соломенных крыш непрерывно капала вода, а у нерадивых хозяев сквозь худые связки соломы протекала в дома.
Собаки попрятались от непогоды по будкам и не облаивали прохожих из-за заборов, только иногда грустно поскуливали. На непривычно притихшем торгу мало кто останавливался обменяться новостями. Люди старались подольше оставаться дома и пожарче натопить печь.
Дым из труб, будто примятый потоками дождя, стелился по городу – как будто мутно-серые тучи спустились к скользким бревнам намокших срубов.
Все в Гнездовске говорили об одном - если дождь не кончится, быть большому недороду. Не вызреют пшеница и рожь, а коли вызреет хоть что-то – так сгниет, мокрое, в амбарах. Как зиму переживем? И переживем ли? В прошлом году засуха была, кое-как протянули на старых запасах, но сейчас-то что делать?
Спрашивали у всех богов, но боги молчали. Приносили жертвы, плясками звали солнышко… Тщетно. Серый дождь все лил и лил.
За воротами грязь под ногами княжны сменилась мокрой травой. Подол летника цеплялся за кусты подлеска, стряхивая водопады капель. Мертвая, склизкая от дождя ветка упавшей сосны зацепила плащ. Под бесконечной моросью, сменявшейся монотонным серым дождем, не показывались ни птицы, ни звери. Вокруг Мирушки были только темные деревья, примятая каплями трава и скользкий мох.
Княжна шла к обрыву над полями. Говорили, что в незапамятные времена Перун ударил в холм огненным мечом, обрубив половину, и вместо пологой горки получился каменистый срез на семь саженей, за который цеплялись корнями несколько маленьких сосенок.
Внизу зеленел нескошенный луг. Нельзя косить под дождем, мокрая трава в стогу взопреет, сгниет.
На безлесной вершине дул холодный, промозглый ветер. Встав на самом краю обрыва, Мирушка распахнула плащ – сдуть кошмарный запах! Раскинула руки, чтобы ветру было проще подхватить затхлый дух…
Скользкая трава вывернулась из-под сапожек княжны. Она взмахнула руками, попыталась ухватиться за ветки – куда там! Мирушка рухнула вниз, вместе с комьями мокрой глины и небольшими камешками. Ломая ногти, она хваталась за камни обрыва, но соскальзывала, а мелкое каменное крошево летело за ней. На пару мгновений княжна зацепилась за маленькую сосенку…
- Спасибо! Держись, деревце, помоги мне!
Княжна услышала тихий треск. Корни спасительной сосенки стали чуть длиннее, медленно, неотвратимо показываясь из земли склона.
- Держись! Не надо!
Тщетно. Княжна скребла носками сапожек по обрыву, но только выбивала из него новые комки глины. Деревце трещало, не выдерживая, а больше схватиться было не за что. Княжна отчаянно вцепилась в пучок травы… И с криком упала вниз.
Земля под обрывом мягко приняла Мирушку в свои объятия. Как пуховая перина, как теплые руки… Княжна лежала на спине, с закрытыми глазами, и думала, что умирать совсем не страшно и не больно. Вдруг, встретившись в Нави, отец все-таки простит?
- Вот дурища! – услышала она надо собой скрипучий голос. – Вот дурища из дурищ! Ты чего, летать вздумала, что ли?
Мирушка открыла глаза. На крупном валуне, в паре шагов от нее, сидел лохматый полевик.
Княжна дернулась и попыталась отползти.
Полевиками – духами, рожденными в мире Нави и прежними хозяевами этой земли, в Гнездовске пугали детей: «Вот украдет тебя – и сожрет! А чтоб семья не искала, свое дитя в колыбель подкинет! И в лесу старших держись, а то утащит и съест! Хуже волка! Они от крови человеческой силу набирают!»
Люди полевиков почти истребили, но, случалось, пропадали запоздавшие грибники, или не возвращались гнездовцы с дальних покосов. Волки ли задрали? Полевики ли кровь выпустили на своем тайном капище?
Приподнявшись на локтях, княжна почувствовала, как страшно болят пальцы с переломанными ногтями и жжет ссадина на бедре. Увидела, что от падения подол рубахи стыдно задрался, тут же проворно вскочила, оправила летник, охнула от боли в ступне…
- Я что, жива? – вполголоса спросила она, выпрямляясь.
- Жива-жива, - хохотнул полевик, - чего тебе сделается, коли на землю упала? Вот на чистых камнях нам с тобой не поздоровилось бы, а тут порядок. Земля, она нас, полевиков, любит, не то, что этих, из домов с печками!
Полевик зло сплюнул.
- Это ты меня спас? – спросила Мирушка.
- Делать мне нечего, дурных девок спасать. – Полевик провел широкой ладонью по своей шевелюре, собрал волосы в пучок и выкрутил, выжимая мутную воду, - при такой поганой погоде чем меньше ртов, тем лучше… Э, девка, да от тебя дымом пахнет! К людям, что ли, ходила? Ну-ка, дай-ка я на тебя посмотрю…
Полевик сполз с камня и пошел к ней, подслеповато щуря глаза. Мирушка отшатнулась и опрометью кинулась бежать. Вслед ей несся мелкий, скрипучий смех полевика.
На следующий день Гнездовск провожал старого князя.
Едкий дым от погребального костра был везде. Стелился по земле, разметался ветром по буевищу, запутался в лапах елок и мутной серостью равнял землю с тучами. Влажные поленья горели с трудом, нехотя, огонь долго не хотел подступать к погребальной ладье.
Мирушка стояла рядом с братом, они оба были окутаны серыми клубами. У обоих слезились глаза – и никто не смог бы сказать, что это – плач по отцу или просто дым.
В гуле огня и треске искр она, как наяву, последний раз услышала голос отца: «Тварь…»
Княжна под корзном сцепила пальцы в знаке от нечистой силы. Грустно усмехнулась…
Недавно брат сказал, что после тризны ждет гостей из Полтеска. Сговорятся, а там и сватов зашлют.
Мирушка посмотрела туда, где стояли княжьи гридни, но не нашла того, кого искала. Дым причудливо завивался в дождливой мороси, мешал Явь с Навью… Она не смогла никого разглядеть.
«Пусть, - кивнула Мирушка сама себе, - зачем я ему – такая? А в Полтеске, говорят, солнечно…»
Погребальный костер запалили рано, чтоб к закату догорел. Но дождь ненадолго притих, огонь неожиданно густо загудел, и вскоре на месте ладьи остались только дымящие угли. Когда прах собрали в горшок – домовину, князь Твердислав первым кинул несколько комьев земли будущего отцовского кургана. За ним – Мирушка, бояре и весь Гнездовск, от мала до велика. И все – с надеждой, что мертвый старый князь заберет немилость богов, и после тризны покажется солнышко.
Но, дав мертвому уйти в огне, дождь зарядил с новой силой.
- Добро тебе, княже, - поклонился Твердиславу подошедший перед тризной высокий седой волхв, - прости, но дело срочное. Ответили нам боги, как можем кару дождливую с княжества снять. Прямо у костра отца твоего ответили. Батюшка твой, уходя, помог.
- Говори, - кивнул ему новый князь.
Мирушка, держа в руках кувшин хмельного меда, замерла за плечом брата.
- Мокошь это плачет, уняться не может. Жертва ей нужна, да не простая, как бык да колосья, быков тех у нее много. Тварь ей надо. Особенную. Что в одном мире рождена, в другом живет. Вот если кровью твари этой корни дуба на капище напоить, перестанет богиня плакать.
«Утку, ей что ли? Рождается на земле, живет на воде. Тоже мне, загадка. Вот только мало будет крови одной утки, дуб большой», - подумала про себя Мирушка, но сказать не посмела. И правильно. Брат – недаром княжит! – умнее оказался.
- Что за тварь? – спросил Твердислав. – Где ее добыть можно?
- Того, князь, прости, не ведаю. Знаю только, что тварь эта два мира связывает – Явь и Навь. Тварь двух миров. Потому и смог батюшка твой подсказать, что сам между Явью и Навью был.
Волхв принял поданную Мирушкой хмельную чашу, выпил до дна, поклонился князю и ушел.
Княжна снова замерла за плечом брата, ни жива, ни мертва. Слова умершего, переданные волхвом, пробирали до костей сильнее любой холодной мороси.
Князь встал. Все замолчали, ждали, что скажет.
- Дружина моя! – разнесся голос Твердислава, - слыхали, что волхв сказал? Нужна богине тварь Яви и Нави, тогда рыдать перестанет и солнышко покажет. Добудьте мне такую тварь! А кто достанет – тот пусть награду по душе выберет, ни в чем ему отказа не будет.
Дружина ответила согласным ревом.
Мирушка, по обычаю, подносила мед брату да боярам на погребальном пиру. Кувшин пустел быстро, и ей часто приходилось отходить к бочке – наполнять. Присела на лавку, минутку передохнуть. Тут-то и подошла к ней Богодея.
Ее чтили наравне с волхвами, но больше, чем чтили – боялись. Волхвы светлым богам служат, а Богодея – богине-матери, что и рождает все на земле, и принимает в свои объятия, когда время придет.
Богодею не часто видали в городе. Жила она на отшибе, в маленькой избушке. К ней ходили – гадать, или за снадобьем… или еще с каким секретом. Когда баба не могла разродиться – звали Богодею, курить травы и просить у богини помощи.
- Здравствуй, княжна Даримира, - поклонилась, статная старуха.
- Здравствуй, ведунья, - поклонилась в ответ княжна. Налила Богодее меда, предложила сесть рядом на лавку.
- Ты взрослая уже, сватов скоро примешь, - ласково начала гостья, - так что поймешь меня правильно. Волхв знает, что говорит – но, пока дружина ту тварь искать будет, все сроки пройдут, и все равно голодать Гнездовску.
- У князя сильная дружина, - нерешительно пролепетала Мирушка. Чего скрывать, боялась она Богодею крепко. Та с Богиней говорит...
- Мужики одни в дружине у князя, - ответила ведунья, - сильные, да, но Богине сейчас не мужская сила нужна, а жертва. Умилостивить бы ее, время для поисков твари выгадать… А это только ты можешь. Много лет ни одна девка княжеского рода пояс в честь богини не развязывала.
Мирушка покраснела, кажется, до корней волос.
Богодея по-доброму усмехнулась.
- Знаю, для мужа берегла – но своей жертвой ты всех спасти можешь. Через день, ближе к полночи, как взойдет за тучами полная луна, приду за тобой. К дубу пойдем.
Мирушка смогла только кивнуть. Горло перехватило что-то жуткое, поднимавшееся из глубины души.
С утра княжна пыталась вязать. Прясть израненными о камни склона пальцами было очень больно. Но петли путались, убегали, выходили неровными. Позорище. Мирушку колотило – от страха ли, от промозглого серого дождя, от ожидания, от безысходности?
От разочарования, что великая, как ей казалось, ведунья, может вот так врать?
Её тянуло на капище. К тому самому дубу. Хотелось увидеть, где все закончится. Может быть, понять что-нибудь?
Княжна бросила клубок, накинула плащ и вышла под проливной дождь. Поскользнулась на раскисшей земле, еле удержалась на ногах, схватившись мгновенно отдавшимися болью пальцами за плетень, на котором в солнечные дни (где же они?) сушились горшки и постиранные рубахи. Сейчас склизкие от влаги прутья были пусты.
Проходя мимо дружинного дома на княжьем подворье, княжна зашагала чуть медленнее. Даже остановилась почистить сапожки от налипшей грязи – но того, кого она искала глазами, не высмотрела. Зайти внутрь Мирушка не решилась и пошла дальше, к разбухшей от ливней реке, мимо пристани, где скучали лодьи с убранными от дождя парусами, к капищу за излучиной.
- Тварь… уйди! – еле слышно прохрипел он.
- Прости, батюшка, - сквозь слезы прошептала Мирушка и рванулась вон из горницы – к свежему, холодному воздуху, под серый дождь, льющий без остановки уже которую седьмицу… Куда угодно, лишь бы подальше от давно сошедшего с ума отца! Не видя ничего вокруг, у двери она с размаху уткнулась в грудь старшего брата.
Твердислав равнодушно придержал сестру за плечи, приподнял, как пушинку, и переставил в сторону, не сказав ни слова. Склонился над умирающим…
Старик еще что-то невнятно прохрипел, и горнице стало непривычно тихо. Пальцы иссохшей руки замерли.
- Князь Ратибор умер, - глухо прозвучал голос Твердислава. - Пусть будет легким его путь из Яви в Навь.
В углу, около печи, жалобно заскулил домовой.
Плохо разбирая дорогу из-за заливающих глаза слез, Мирушка выбежала из терема во двор, под нескончаемый ливень. Княжна запрокинула лицо к тяжелым тучам, придавившим Гнездовск мутным одеялом.
Пока она ухаживала за почти не приходящим в сознание отцом, была надежда – очнется, простит… надеяться больше не на что. Не придет в себя князь. К маме ушел, в Навь.
Княгиня умерла, рожая ее, но в том не было вины младенца! Ошибался отец!
Была вина – равнодушно молчали тучи. Дождь смешивался со слезами княжны, которую отец никогда не звал ласково – Мирушкой.
Говорили, пятнадцать зим назад он убивался по умершей жене, на дочку даже не глянул. Бросил – «Даримирой звать будут», и только. Нарек против обычая, не по бабке своей, имя дал чужое, колкое – «Дар Мира». Потому ли, что выжила она чудом? Или, что гораздо вернее, потому что не нужен был князю этот дар?
Перед ним дочь была виновата во всем. В светлой, пшеничного цвета косе – как у матери. В том, что почти не пригибается в невысоких дверях – как она. Даже серые глаза, чуть вздернутый нос – и это ставилось Даримире в вину.
«Ты убила ее и забрала ее красоту!» - год назад, в припадке безумного бешенства, кричал князь. Ему не дали задушить дочь, оттащили… Но Мирушка была уверена, что сегодня, будь у отца хоть капля сил, он снова попытался бы.
Повезло, что брат Твердислав давно и крепко взял власть в Гнездовском княжестве, отстранив безумного отца. Иначе не жить бы княжне.
Да и княжна-то она только что по названию. Росла, как былинка в поле – ни отцу, ни брату до Мирушки дела никогда не было. Племяниц маленьких, дочек Твердислава, мамки-няньки с рождения опекали, шага ступить не давали без пригляда. А Даримира была вроде и своей, а вроде…
Мирушка судорожно всхлипнула. Слезы жгли глаза, было трудно дышать. Княжне казалось, что одежда и волосы, да что там - она вся, до последней косточки, пропахла тяжелым духом горницы умирающего. Запахом вины и ненависти.
Она пошла прочь от терема, привычно огибая громадные лужи на раскисших улицах.
Встречные с сочувствием кланялись княжне, она кланялась в ответ, но не заговаривала – боялась, голос сорвется рыданиями. Новости быстро разносятся, и в Гнездовске уже знали о смерти старого князя.
Седой воевода, спешивший в терем, остановил ее. Княжна почитала его как деда, боярин всегда жалел сироту – не смогла пройти мимо.
- Постой, Мирушка, - пробасил он, - вижу, больно тебе, плачешь, хоть и скрываешься… ты приходи к нам, говорить будем. Но главное я тебе сейчас скажу, пока дух князя совсем в Нави не ушел. Ты прости его, умом он повредился. Мирушка, ты девка добрая, людям помогаешь, за это тебя в Гнездовске любят… Помоги и батюшке своему. Не проклинай его, не таи зла, а то трудно ему будет там, - боярин по-дедовски погладил княжну по голове. - Да и тебе здесь нелегко, - закончил он совсем тихо, со вздохом.
Мирушка кивнула. Слезы снова обжигали глаза. Кое-как выговорила: «Спасибо, боярин, приду потом…», поклонилась доброму деду и пошла дальше. Разговаривать было слишком больно. Лучше уйти подальше от стен детинца, за посад, пока слезы не кончатся.
Дома Гнездовска, казалось, съежились под промозглыми дождями. С соломенных крыш непрерывно капала вода, а у нерадивых хозяев сквозь худые связки соломы протекала в дома.
Собаки попрятались от непогоды по будкам и не облаивали прохожих из-за заборов, только иногда грустно поскуливали. На непривычно притихшем торгу мало кто останавливался обменяться новостями. Люди старались подольше оставаться дома и пожарче натопить печь.
Дым из труб, будто примятый потоками дождя, стелился по городу – как будто мутно-серые тучи спустились к скользким бревнам намокших срубов.
Все в Гнездовске говорили об одном - если дождь не кончится, быть большому недороду. Не вызреют пшеница и рожь, а коли вызреет хоть что-то – так сгниет, мокрое, в амбарах. Как зиму переживем? И переживем ли? В прошлом году засуха была, кое-как протянули на старых запасах, но сейчас-то что делать?
Спрашивали у всех богов, но боги молчали. Приносили жертвы, плясками звали солнышко… Тщетно. Серый дождь все лил и лил.
За воротами грязь под ногами княжны сменилась мокрой травой. Подол летника цеплялся за кусты подлеска, стряхивая водопады капель. Мертвая, склизкая от дождя ветка упавшей сосны зацепила плащ. Под бесконечной моросью, сменявшейся монотонным серым дождем, не показывались ни птицы, ни звери. Вокруг Мирушки были только темные деревья, примятая каплями трава и скользкий мох.
Княжна шла к обрыву над полями. Говорили, что в незапамятные времена Перун ударил в холм огненным мечом, обрубив половину, и вместо пологой горки получился каменистый срез на семь саженей, за который цеплялись корнями несколько маленьких сосенок.
Внизу зеленел нескошенный луг. Нельзя косить под дождем, мокрая трава в стогу взопреет, сгниет.
На безлесной вершине дул холодный, промозглый ветер. Встав на самом краю обрыва, Мирушка распахнула плащ – сдуть кошмарный запах! Раскинула руки, чтобы ветру было проще подхватить затхлый дух…
Скользкая трава вывернулась из-под сапожек княжны. Она взмахнула руками, попыталась ухватиться за ветки – куда там! Мирушка рухнула вниз, вместе с комьями мокрой глины и небольшими камешками. Ломая ногти, она хваталась за камни обрыва, но соскальзывала, а мелкое каменное крошево летело за ней. На пару мгновений княжна зацепилась за маленькую сосенку…
- Спасибо! Держись, деревце, помоги мне!
Княжна услышала тихий треск. Корни спасительной сосенки стали чуть длиннее, медленно, неотвратимо показываясь из земли склона.
- Держись! Не надо!
Тщетно. Княжна скребла носками сапожек по обрыву, но только выбивала из него новые комки глины. Деревце трещало, не выдерживая, а больше схватиться было не за что. Княжна отчаянно вцепилась в пучок травы… И с криком упала вниз.
Земля под обрывом мягко приняла Мирушку в свои объятия. Как пуховая перина, как теплые руки… Княжна лежала на спине, с закрытыми глазами, и думала, что умирать совсем не страшно и не больно. Вдруг, встретившись в Нави, отец все-таки простит?
- Вот дурища! – услышала она надо собой скрипучий голос. – Вот дурища из дурищ! Ты чего, летать вздумала, что ли?
Мирушка открыла глаза. На крупном валуне, в паре шагов от нее, сидел лохматый полевик.
Княжна дернулась и попыталась отползти.
Полевиками – духами, рожденными в мире Нави и прежними хозяевами этой земли, в Гнездовске пугали детей: «Вот украдет тебя – и сожрет! А чтоб семья не искала, свое дитя в колыбель подкинет! И в лесу старших держись, а то утащит и съест! Хуже волка! Они от крови человеческой силу набирают!»
Люди полевиков почти истребили, но, случалось, пропадали запоздавшие грибники, или не возвращались гнездовцы с дальних покосов. Волки ли задрали? Полевики ли кровь выпустили на своем тайном капище?
Приподнявшись на локтях, княжна почувствовала, как страшно болят пальцы с переломанными ногтями и жжет ссадина на бедре. Увидела, что от падения подол рубахи стыдно задрался, тут же проворно вскочила, оправила летник, охнула от боли в ступне…
- Я что, жива? – вполголоса спросила она, выпрямляясь.
- Жива-жива, - хохотнул полевик, - чего тебе сделается, коли на землю упала? Вот на чистых камнях нам с тобой не поздоровилось бы, а тут порядок. Земля, она нас, полевиков, любит, не то, что этих, из домов с печками!
Полевик зло сплюнул.
- Это ты меня спас? – спросила Мирушка.
- Делать мне нечего, дурных девок спасать. – Полевик провел широкой ладонью по своей шевелюре, собрал волосы в пучок и выкрутил, выжимая мутную воду, - при такой поганой погоде чем меньше ртов, тем лучше… Э, девка, да от тебя дымом пахнет! К людям, что ли, ходила? Ну-ка, дай-ка я на тебя посмотрю…
Полевик сполз с камня и пошел к ней, подслеповато щуря глаза. Мирушка отшатнулась и опрометью кинулась бежать. Вслед ей несся мелкий, скрипучий смех полевика.
***
На следующий день Гнездовск провожал старого князя.
Едкий дым от погребального костра был везде. Стелился по земле, разметался ветром по буевищу, запутался в лапах елок и мутной серостью равнял землю с тучами. Влажные поленья горели с трудом, нехотя, огонь долго не хотел подступать к погребальной ладье.
Мирушка стояла рядом с братом, они оба были окутаны серыми клубами. У обоих слезились глаза – и никто не смог бы сказать, что это – плач по отцу или просто дым.
В гуле огня и треске искр она, как наяву, последний раз услышала голос отца: «Тварь…»
Княжна под корзном сцепила пальцы в знаке от нечистой силы. Грустно усмехнулась…
Недавно брат сказал, что после тризны ждет гостей из Полтеска. Сговорятся, а там и сватов зашлют.
Мирушка посмотрела туда, где стояли княжьи гридни, но не нашла того, кого искала. Дым причудливо завивался в дождливой мороси, мешал Явь с Навью… Она не смогла никого разглядеть.
«Пусть, - кивнула Мирушка сама себе, - зачем я ему – такая? А в Полтеске, говорят, солнечно…»
Погребальный костер запалили рано, чтоб к закату догорел. Но дождь ненадолго притих, огонь неожиданно густо загудел, и вскоре на месте ладьи остались только дымящие угли. Когда прах собрали в горшок – домовину, князь Твердислав первым кинул несколько комьев земли будущего отцовского кургана. За ним – Мирушка, бояре и весь Гнездовск, от мала до велика. И все – с надеждой, что мертвый старый князь заберет немилость богов, и после тризны покажется солнышко.
Но, дав мертвому уйти в огне, дождь зарядил с новой силой.
- Добро тебе, княже, - поклонился Твердиславу подошедший перед тризной высокий седой волхв, - прости, но дело срочное. Ответили нам боги, как можем кару дождливую с княжества снять. Прямо у костра отца твоего ответили. Батюшка твой, уходя, помог.
- Говори, - кивнул ему новый князь.
Мирушка, держа в руках кувшин хмельного меда, замерла за плечом брата.
- Мокошь это плачет, уняться не может. Жертва ей нужна, да не простая, как бык да колосья, быков тех у нее много. Тварь ей надо. Особенную. Что в одном мире рождена, в другом живет. Вот если кровью твари этой корни дуба на капище напоить, перестанет богиня плакать.
«Утку, ей что ли? Рождается на земле, живет на воде. Тоже мне, загадка. Вот только мало будет крови одной утки, дуб большой», - подумала про себя Мирушка, но сказать не посмела. И правильно. Брат – недаром княжит! – умнее оказался.
- Что за тварь? – спросил Твердислав. – Где ее добыть можно?
- Того, князь, прости, не ведаю. Знаю только, что тварь эта два мира связывает – Явь и Навь. Тварь двух миров. Потому и смог батюшка твой подсказать, что сам между Явью и Навью был.
Волхв принял поданную Мирушкой хмельную чашу, выпил до дна, поклонился князю и ушел.
Княжна снова замерла за плечом брата, ни жива, ни мертва. Слова умершего, переданные волхвом, пробирали до костей сильнее любой холодной мороси.
Князь встал. Все замолчали, ждали, что скажет.
- Дружина моя! – разнесся голос Твердислава, - слыхали, что волхв сказал? Нужна богине тварь Яви и Нави, тогда рыдать перестанет и солнышко покажет. Добудьте мне такую тварь! А кто достанет – тот пусть награду по душе выберет, ни в чем ему отказа не будет.
Дружина ответила согласным ревом.
Мирушка, по обычаю, подносила мед брату да боярам на погребальном пиру. Кувшин пустел быстро, и ей часто приходилось отходить к бочке – наполнять. Присела на лавку, минутку передохнуть. Тут-то и подошла к ней Богодея.
Ее чтили наравне с волхвами, но больше, чем чтили – боялись. Волхвы светлым богам служат, а Богодея – богине-матери, что и рождает все на земле, и принимает в свои объятия, когда время придет.
Богодею не часто видали в городе. Жила она на отшибе, в маленькой избушке. К ней ходили – гадать, или за снадобьем… или еще с каким секретом. Когда баба не могла разродиться – звали Богодею, курить травы и просить у богини помощи.
- Здравствуй, княжна Даримира, - поклонилась, статная старуха.
- Здравствуй, ведунья, - поклонилась в ответ княжна. Налила Богодее меда, предложила сесть рядом на лавку.
- Ты взрослая уже, сватов скоро примешь, - ласково начала гостья, - так что поймешь меня правильно. Волхв знает, что говорит – но, пока дружина ту тварь искать будет, все сроки пройдут, и все равно голодать Гнездовску.
- У князя сильная дружина, - нерешительно пролепетала Мирушка. Чего скрывать, боялась она Богодею крепко. Та с Богиней говорит...
- Мужики одни в дружине у князя, - ответила ведунья, - сильные, да, но Богине сейчас не мужская сила нужна, а жертва. Умилостивить бы ее, время для поисков твари выгадать… А это только ты можешь. Много лет ни одна девка княжеского рода пояс в честь богини не развязывала.
Мирушка покраснела, кажется, до корней волос.
Богодея по-доброму усмехнулась.
- Знаю, для мужа берегла – но своей жертвой ты всех спасти можешь. Через день, ближе к полночи, как взойдет за тучами полная луна, приду за тобой. К дубу пойдем.
Мирушка смогла только кивнуть. Горло перехватило что-то жуткое, поднимавшееся из глубины души.
***
С утра княжна пыталась вязать. Прясть израненными о камни склона пальцами было очень больно. Но петли путались, убегали, выходили неровными. Позорище. Мирушку колотило – от страха ли, от промозглого серого дождя, от ожидания, от безысходности?
От разочарования, что великая, как ей казалось, ведунья, может вот так врать?
Её тянуло на капище. К тому самому дубу. Хотелось увидеть, где все закончится. Может быть, понять что-нибудь?
Княжна бросила клубок, накинула плащ и вышла под проливной дождь. Поскользнулась на раскисшей земле, еле удержалась на ногах, схватившись мгновенно отдавшимися болью пальцами за плетень, на котором в солнечные дни (где же они?) сушились горшки и постиранные рубахи. Сейчас склизкие от влаги прутья были пусты.
Проходя мимо дружинного дома на княжьем подворье, княжна зашагала чуть медленнее. Даже остановилась почистить сапожки от налипшей грязи – но того, кого она искала глазами, не высмотрела. Зайти внутрь Мирушка не решилась и пошла дальше, к разбухшей от ливней реке, мимо пристани, где скучали лодьи с убранными от дождя парусами, к капищу за излучиной.
