Я максимально сосредоточился и представил вместо себя другого человека, своего двойника. И пока работник госбезопасности ходил на кухню за водой, я погрузился в некое туманное пространство, а очнулся сидящим в пустой комнате. На календаре стояло четвертое марта! Значит удалось!
Но это, конечно же, не означало полного спасения от беды!
Меня могли арестовать… Откуда мне тогда было знать о появлении в физическом мире моего собственного двойника, и что именно его отправят в тюрьму вместо меня?
И я начал лихорадочно собирать вещи.
Впрочем, буду краток, ибо эту трусливую суету мне сейчас неприятно вспоминать.
Короче говоря, мне удалось скрыться. Признаюсь в одном нехорошем поступке – прихватил с собою бриллианты своей жены. И собственные сбережения, конечно! Потом мне это пригодилось.
В первую очередь, под вымышленным именем, я снял комнату в частном секторе – буквально на окраине города, районе, кишащем криминальными элементами. Затем я нанес тайный визит художнику Абраму Альперовичу. Этот малеватель не раз делал иллюстрации к моим произведениям, а также нелегально приторговывал подделкой документов, о чем я знал от верного человека.
За большую сумму Альперович согласился сделать мне новые документы. Пришлось придумать себе фамилию и биографию. Неделю мне довелось не выходить из комнаты. Я боялся, чтобы Альперович не выдал моего местонахождения. Не выдал, слава богу! Времена были уже другие – не тридцатые годы, когда доносительство было привычным. Теперь художник, да еще и еврей по национальности, должен был сто раз подумать, прежде, чем идти в МГБ, ведь был большой риск самому стать объектом разработки.
Я уехал в другой город, устроился там на работу, дал крупную взятку ответственному лицу, и меня прописали.
Сначала снимал комнату, а, со временем, получил квартиру… Стал работать журналистом, о своих прежних произведениях и книгах пришлось забыть!
Через полтора года я поехал на один местечковый писательский съезд. Там, в кулуарах, я разговорился с одним писателем - Русланом Пищенко, который слышал о Романе Шарове, но не знал его в лицо.
Я спросил о судьбе Романа Шарова, уверенный, что сейчас услышу о его внезапном исчезновении.
- Так его же взяли, - ответил мне Пищенко. – И суд был. Ему дали лет восемь-десять!
Я опешил. Переспросил, точная ли это информация? Пищенко, сморкаясь в платок, уверял, что точнее не бывает!
Так я узнал о фантоме! Но, что мог поделать я, живущий под чужой фамилией человек, в то время, как мой «мальчик для битья» влачил жалкое существование в лагере.
Решив, что человек – призрак долго не протянет в нашем мире, я лишь махнул рукой!
А ты знаешь, Юра, я даже не жалею, что сменил биографию в то время! Я стряхнул с себя тот ворох чуши, который когда-то насочинял, в том числе и детские поделки. Как здорово начать жизнь сначала! Забыть о том, с кем жил, кого любил, кого оставил.
Одного я хотел – вернуть часть своего имущества, которое конфисковали.
Я тайно прибыл в городок с красными черепичными крышами и дал крупную взятку одному судебному исполнителю. Этот бедняк был так рад деньгам, что согласился покопаться в документах. Оказывается, заветное кресло, в связи с его древностью, передали в музей редкой мебели, находящийся в одном городке.
Приехав в этот городок, я на вокзале поймал за руку воришку, залезшего в мой карман.
У меня был с собой браунинг. Я заволок мальчишку в уборную и приставил оружие к его виску. Я потребовал, чтобы тот свел меня с криминальными авторитетами, на которых работает. Пообещал большой куш.
На следующий день воришка пришел с неким Михеем – довольно наглым типом, с серебряной серьгой в ухе и золотым зубом во рту. И тут мне пригодились украшения жены.
Я показал только часть дорогого украшения, сообщив, что ее дам, как оплату за работу, а остальное он получит только после операции! А дело -то пустяковое: всего лишь - залезть в местный музей деревянной мебели, который охранялся стариком - сторожем и выкрасть ценное для меня кресло.
Михей что-то заподозрил и сказал, что он обязательно осмотрит это кресло. Видимо он читал Ильфа и Петрова.
Начали искать подходы к сторожу. Сторож Еремеев любил пропустить стопочку – другую. Это нам удалось узнать от одного кореша, по кличке Гаврила. Этот кореш и нагрянул в тот вечер к Еремееву. Тот отнекивался, мол, на службе не пью, но перед бутылкой чистой, как слеза, «Экстры» не устоял!
Когда пьяный сторож крепко уснул, мы, под покровом ночи, забрались в музей. Наши сердца тревожно стучали, когда мы шли по его залам, освещая экспонаты лучом фонарика. Вот оно – мое кресло!
Мы вытянули его наружу, загрузили в багажник автомобиля и увезли на квартиру, которую я снял, по своему обыкновению, на окраине города.
Далее - Михей меня шокировал! Блеснув золотым зубом, нагло ухмыляясь, он вынул нож, попробовал лезвие, и стал распарывать обшивку кресла, потом открутил ножки. И, конечно же, ничего не нашел!
Он был разочарован, тут же стал требовать ценности! Его подельник Гаврила, подойдя незаметно сзади, охватил мое горло тонкой веревкой, грозясь задушить, если я не передам им золото и бриллианты.
Пришлось для вида согласиться. Я попросил, чтобы меня отпустили. Из-под отставших обоев вынул большую коробку и открыл ее:
- Нате, получите, - крикнул я нарочито громко и небрежно, и бросил грабителям кулон.
Они наклонились, их глаза жадно засверкали, а я достал браунинг, лежавший в коробке.
Два выстрела – и оба разбойника отправились на тот свет.
Опасаясь, чтобы в предутреннюю пору меня никто не заметил, я замотал тела в мешковину, и по очереди сбросил их в колодец.
Уехал я из города на нанятом частном автомобиле. В качестве багажа у меня было тщательно упакованное старое кресло.
По возвращении я отремонтировал кресло, найдя уникального мастера, всю жизнь занимавшегося ремонтом старой мебели.
Но тут меня постигло разочарование! Старое кресло, созданное еще в XVIII веке, во второй половине XX века утратило свои качества. То ли оттого, что подверглось такому насилию, то ли истощило свой запас энергии…
Постепенно я делал карьеру в местных издательствах. У меня было бойкое перо, мои статьи, заметки стали очень популярны. Так я постепенно перешел работать в журнал «Огни», где стал главным редактором, каковым и являюсь по сей день. Под именем Роман Тайн я издавал стихи, рассказы, повести… Может приходилось читать?
Жена моя Оксана со временем вынуждена была «развестись» с Романом Шаровым – «врагом народа».
Таким образом я был свободен. Кроме того, был другим человеком! Мне удалось удачно и выгодно жениться на другой женщине.
Но… рок шел за мной по пятам. В этом браке у меня так и не было детей. В тоже время я навел справки о Вере. Оказалось – она замужем за каким-то Романом Шаровым.
Крайне удивленный я выправил отпуск и приехал в ваш город. День мне понадобился, чтобы через адресное бюро установить местожительство Романа Шарова и выследить вас».
«Было воскресенье, весна, ослепительные вспышки природы, а на моей душе было грустно.
Я видел вас, как вы шли от подъезда к троллейбусной остановке, как мне показалось тогда, счастливые. Мой двойник выглядел совсем ничего даже, да и Верочка была еще в расцвете красоты, а рядом шел, а потом пустился в вприпрыжку, мальчик в свитерке, белых брючках и пилотке. Я понял, что это и есть мой сын, то есть ты, и мне стало плохо, горечь от потери охватила меня. Я ведь мог жить сейчас совсем другой жизнью! Ты был так похож на меня! Впрочем, вспомнив об аресте, стал думать, что может оно и к лучшему, ведь годы заключения я точно не выдержал бы…
Я прятался за киоском, следя, потом взошел на заднюю площадку троллейбуса, сел, надвинув низко шляпу, и, прикрывшись газетой, наблюдая за вами. Вы ехали, говоря мало, смотрели в окна, и казались стопроцентной советской семьей! Но как же я вам завидовал!
Потом в парке я наблюдал за вами. Вы пили лимонад, бывали на аттракционах.
На мгновение взгляд Веры выхватил меня из толпы отдыхающих горожан, она даже застыла, но я тут же повернулся и ушел восвояси.
Я вернулся к своей жизни, считая, что ты и Вера потеряны для меня навсегда.
Но шли годы, и мне очень хотелось встретиться с тобой, чтобы ты узнал своего настоящего отца. Но между нами стоял Он, этот фантом, призрак, пустое место. И я решил написать ему уничижительное письмо.
Я размазал его этим письмом. Моя цель была добиться того, чтобы он ушел, исчез, но перед этим во всем признался Вере и тебе. Но случилась страшная трагедия. Умерла моя любимая Вера!
И тогда я еще написал ему письма с требованиями. Но ответа не получил».
От этих слов Романа Тайна я побелел, моя рука до боли сжимала спинку стула.
- Мерзавец, негодяй, ты погубил моего отца! И в этом тебе нет прощения!
Роман покрылся розовыми пятнами:
- Но, Юра, сынок, я же твой отец. А он ведь никто…
Он не договорил, потому, что я схватил его за грудки и потряс. Он оказался легкий, как будто пустой внутри, мне казалось, что я смогу поднять этого человека и швырнуть его оземь так, что мозги разлетятся вокруг.
Я приподнял его за воротник, сдавил горло, и увидел в его глазах слезы отчаяния. Тогда я швырнул его назад в ненужное кресло и, взяв свои вещи, вышел из дома.
- Сынок! Юра! Куда же ты? Вернись! Прости меня, … – это были последние его слова, которые мне довелось услышать.
Я ехал в поезде домой и не мог избавиться от какого-то омерзительного чувства. Постепенно буря эмоций затихла, и я спокойно обдумал одиссею Романа Тайна, во многом тоже горестную, и понял, какой это несчастный и слабый человек, обрекший себя на страдания.
События последних суток настолько измотали меня эмоционально и физически, что я, приехав домой, проспал несколько часов, не среагировав на даже телефонные звонки, и лишь верный друг будильник заставил меня подскочить на постели.
Был понедельник, шесть утра. Надо было собираться на работу.
Улица как будто окунулась в раннюю осень: было ветрено и прохладно. Озябшее солнце блистало соломенными лучами. Самолетами и бабочками летели первые коричневатые, немного скукоженные, листочки.
Я жалел, что вчера сонным не смог подняться, чтобы ответить на звонок. Вероятно, звонила Наташа, и это сейчас меня волновало.
Весь день, сваривая детали в дымном цехе, я размышлял, и в голове моей проносились подробности рассказа Романа Тайна…
В конце смены, освеженный душем, переодетый, я в толпе рабочих прошел вахту и поспешил к ближайшему телефону – автомату с намерением позвонить Наташе. Как назло, за стеклом будки уже стоял рабочий. Нервно постучав двухкопеечной монеткой по стеклу, я отошел и тут же был окликнут Никодимычем.
Седоголовый и приземистый, он подходил важно, как и подобает олимпийскому богу и предложил по пивку. Я отказался.
Тогда он, подправив пышные усы, сказал:
- Тогда пойдем присядем. Есть разговор.
Мы сели в небольшом скверике у фонтана, недалеко от завода. Гуляли голуби.
Никодимыч спокойно открыл сумку и, достав книгу, завернутую в обложку из газеты, протянул мне.
Я открыл книгу и увидел название. Это был редкий сборник Вениамина Каверина «Мастера и подмастерья» изданный артелью писателей «Круг» в 1923 году. Да ведь это издание, подаренное моему отцу Данчевым! Вот почему его не было на полке!
- Почитать брали? - спросил я.
- Нее, - протянул седоусый толстяк. – Твой батя мне дал. Просил, вдруг что с ним случится, передать тебе эту книженцию, но не раньше, чем пройдет двадцать дней... Вот я, значит, и отдаю.
- Вот так неожиданность! - говорю я. – Получается, он предчувствовал, что с ним что-то случится?
Никодимыч поднял вверх пушистые седые брови.
- Да он вообще странноватым был в последнее время… Действительно, как будто чувствовал…. Наверное, потому и попросил. Но, странное распоряжение…. Зачем эту книгу нужно тебе передавать через двадцать дней? Что в ней такого? Ну, он просил – я исполнил.
Никодимыч кашлянул, извлек из котомки початую бутылку и складной пластмассовый стакан.
- Ну, что помянем...
После того, как я кивнул, не желая огорчать печального олимпийца, тут же, волшебным образом, этот бог с пшеничными усами, извлек из недр металлического судка два кусочка хлеба с салом.
Мы жевали хлеб с салом и смотрели, как голуби поклевывают крошки.
Никодимыч говорил, причмокивая:
- Я тут рассказики некоторые из книжки прочитал. Надо сказать – удивительные рассказики. Непривычные. Помню один - «Столяры» называется. Про то, как столяр сына себе из дерева соорудил, а потом какой-то колдун в это деревянное чучело мозг вставил. Занимательная сказка! У меня дед тоже столяром был. Так он все сына, то есть моего отца, пытался к делу приучить! А все не выходило. Отец –то мой в город подался, на завод, значит. Работал токарем, и я потом пошел к нему учеником. Вот значит, как оно в жизни – то бывает. А твой отец все истории необычные, сказочные собирал. «Готика» - говорил… Да еще на юг в последнее время начал ездить…
- На юг? – спросил я удивленно. – А я ничего не знал.
- Так он у меня деньги одалживал. Говорит, поеду на пару деньков, дела кой-какие надо уладить. А потом отдал…
Никодимыч еще долго рассуждал в общем, а толком - ни о чем, поэтому я, воспользовавшись первой же паузой, поблагодарив седоусого бога, пошел домой, раздумывая по пути над новыми загадками.
Дома, немного отдохнув, собрался было звонить Наташе, но потом все же вновь взял книгу Каверина и пролистал ее. Почему отец отдал ее Никодимычу с просьбой передать мне? Что это – одна из его странностей, которых у него было достаточно? Или он чего – то, или кого-то опасался? Кого? Лягушина и его подручных? Романа Тайна? Но что в этой книге такого необычного?
Я еще раз пролистал сборник Каверина. Ничего особенного. Книга как книга, правда, редкая, а потому ценная. Закладка заложена на предпоследнем рассказе «Пурпурный палимпсест». А я ведь так и не прочел эту книгу! Что за странное название?
Я углубился в рассказ. Вот оно в чем дело. Палимпсест — так в древности и в раннем средневековье называли рукопись, написанная на пергаменте по смытому или счищенному первичному тексту. Иногда бывает, что сквозь новый текст палимпсеста проступает прежний текст. В рассказе чувствовалась своеобразная неуловимая философия, скользящая между строк мудрость, так называемое «двойное дно». Такие произведения не прочитываются сразу, бегло и с налету, а требуют возвращения, второй пристальной читки. Только так, слоем за слоем, можно добраться до истины, вскрыть скорлупу твердого ореха, чтобы добраться до золотого ядра.
В ночном лесу сталкиваются две повозки — ученого Вурста (мечтающего о переплетном деле) и переплетчика Кранцера (мечтающего о научной деятельности). Пока ругающиеся кучера ремонтировали поломки, пассажиры разговорились. А затем в темноте перепутали повозки и поэтому умчались туда, откуда ехали. Мало обратили внимания лишь на то, что в свете луны мелькнула чья-то тень и «чей-то плащ, как крылья, закружился в воздухе».
По ходу дальнейших событий можно догадаться, что это волшебник Гаусс и его колдовство помогло героям поменяться местами в жизни.
Вурст стал с удовольствием заниматься переплетным делом, а Кранцер поселился в каморке ученого.
Но это, конечно же, не означало полного спасения от беды!
Меня могли арестовать… Откуда мне тогда было знать о появлении в физическом мире моего собственного двойника, и что именно его отправят в тюрьму вместо меня?
И я начал лихорадочно собирать вещи.
Впрочем, буду краток, ибо эту трусливую суету мне сейчас неприятно вспоминать.
Короче говоря, мне удалось скрыться. Признаюсь в одном нехорошем поступке – прихватил с собою бриллианты своей жены. И собственные сбережения, конечно! Потом мне это пригодилось.
В первую очередь, под вымышленным именем, я снял комнату в частном секторе – буквально на окраине города, районе, кишащем криминальными элементами. Затем я нанес тайный визит художнику Абраму Альперовичу. Этот малеватель не раз делал иллюстрации к моим произведениям, а также нелегально приторговывал подделкой документов, о чем я знал от верного человека.
За большую сумму Альперович согласился сделать мне новые документы. Пришлось придумать себе фамилию и биографию. Неделю мне довелось не выходить из комнаты. Я боялся, чтобы Альперович не выдал моего местонахождения. Не выдал, слава богу! Времена были уже другие – не тридцатые годы, когда доносительство было привычным. Теперь художник, да еще и еврей по национальности, должен был сто раз подумать, прежде, чем идти в МГБ, ведь был большой риск самому стать объектом разработки.
Я уехал в другой город, устроился там на работу, дал крупную взятку ответственному лицу, и меня прописали.
Сначала снимал комнату, а, со временем, получил квартиру… Стал работать журналистом, о своих прежних произведениях и книгах пришлось забыть!
Через полтора года я поехал на один местечковый писательский съезд. Там, в кулуарах, я разговорился с одним писателем - Русланом Пищенко, который слышал о Романе Шарове, но не знал его в лицо.
Я спросил о судьбе Романа Шарова, уверенный, что сейчас услышу о его внезапном исчезновении.
- Так его же взяли, - ответил мне Пищенко. – И суд был. Ему дали лет восемь-десять!
Я опешил. Переспросил, точная ли это информация? Пищенко, сморкаясь в платок, уверял, что точнее не бывает!
Так я узнал о фантоме! Но, что мог поделать я, живущий под чужой фамилией человек, в то время, как мой «мальчик для битья» влачил жалкое существование в лагере.
Решив, что человек – призрак долго не протянет в нашем мире, я лишь махнул рукой!
А ты знаешь, Юра, я даже не жалею, что сменил биографию в то время! Я стряхнул с себя тот ворох чуши, который когда-то насочинял, в том числе и детские поделки. Как здорово начать жизнь сначала! Забыть о том, с кем жил, кого любил, кого оставил.
Одного я хотел – вернуть часть своего имущества, которое конфисковали.
Я тайно прибыл в городок с красными черепичными крышами и дал крупную взятку одному судебному исполнителю. Этот бедняк был так рад деньгам, что согласился покопаться в документах. Оказывается, заветное кресло, в связи с его древностью, передали в музей редкой мебели, находящийся в одном городке.
Приехав в этот городок, я на вокзале поймал за руку воришку, залезшего в мой карман.
У меня был с собой браунинг. Я заволок мальчишку в уборную и приставил оружие к его виску. Я потребовал, чтобы тот свел меня с криминальными авторитетами, на которых работает. Пообещал большой куш.
На следующий день воришка пришел с неким Михеем – довольно наглым типом, с серебряной серьгой в ухе и золотым зубом во рту. И тут мне пригодились украшения жены.
Я показал только часть дорогого украшения, сообщив, что ее дам, как оплату за работу, а остальное он получит только после операции! А дело -то пустяковое: всего лишь - залезть в местный музей деревянной мебели, который охранялся стариком - сторожем и выкрасть ценное для меня кресло.
Михей что-то заподозрил и сказал, что он обязательно осмотрит это кресло. Видимо он читал Ильфа и Петрова.
Начали искать подходы к сторожу. Сторож Еремеев любил пропустить стопочку – другую. Это нам удалось узнать от одного кореша, по кличке Гаврила. Этот кореш и нагрянул в тот вечер к Еремееву. Тот отнекивался, мол, на службе не пью, но перед бутылкой чистой, как слеза, «Экстры» не устоял!
Когда пьяный сторож крепко уснул, мы, под покровом ночи, забрались в музей. Наши сердца тревожно стучали, когда мы шли по его залам, освещая экспонаты лучом фонарика. Вот оно – мое кресло!
Мы вытянули его наружу, загрузили в багажник автомобиля и увезли на квартиру, которую я снял, по своему обыкновению, на окраине города.
Далее - Михей меня шокировал! Блеснув золотым зубом, нагло ухмыляясь, он вынул нож, попробовал лезвие, и стал распарывать обшивку кресла, потом открутил ножки. И, конечно же, ничего не нашел!
Он был разочарован, тут же стал требовать ценности! Его подельник Гаврила, подойдя незаметно сзади, охватил мое горло тонкой веревкой, грозясь задушить, если я не передам им золото и бриллианты.
Пришлось для вида согласиться. Я попросил, чтобы меня отпустили. Из-под отставших обоев вынул большую коробку и открыл ее:
- Нате, получите, - крикнул я нарочито громко и небрежно, и бросил грабителям кулон.
Они наклонились, их глаза жадно засверкали, а я достал браунинг, лежавший в коробке.
Два выстрела – и оба разбойника отправились на тот свет.
Опасаясь, чтобы в предутреннюю пору меня никто не заметил, я замотал тела в мешковину, и по очереди сбросил их в колодец.
Уехал я из города на нанятом частном автомобиле. В качестве багажа у меня было тщательно упакованное старое кресло.
По возвращении я отремонтировал кресло, найдя уникального мастера, всю жизнь занимавшегося ремонтом старой мебели.
Но тут меня постигло разочарование! Старое кресло, созданное еще в XVIII веке, во второй половине XX века утратило свои качества. То ли оттого, что подверглось такому насилию, то ли истощило свой запас энергии…
Постепенно я делал карьеру в местных издательствах. У меня было бойкое перо, мои статьи, заметки стали очень популярны. Так я постепенно перешел работать в журнал «Огни», где стал главным редактором, каковым и являюсь по сей день. Под именем Роман Тайн я издавал стихи, рассказы, повести… Может приходилось читать?
Жена моя Оксана со временем вынуждена была «развестись» с Романом Шаровым – «врагом народа».
Таким образом я был свободен. Кроме того, был другим человеком! Мне удалось удачно и выгодно жениться на другой женщине.
Но… рок шел за мной по пятам. В этом браке у меня так и не было детей. В тоже время я навел справки о Вере. Оказалось – она замужем за каким-то Романом Шаровым.
Крайне удивленный я выправил отпуск и приехал в ваш город. День мне понадобился, чтобы через адресное бюро установить местожительство Романа Шарова и выследить вас».
***
«Было воскресенье, весна, ослепительные вспышки природы, а на моей душе было грустно.
Я видел вас, как вы шли от подъезда к троллейбусной остановке, как мне показалось тогда, счастливые. Мой двойник выглядел совсем ничего даже, да и Верочка была еще в расцвете красоты, а рядом шел, а потом пустился в вприпрыжку, мальчик в свитерке, белых брючках и пилотке. Я понял, что это и есть мой сын, то есть ты, и мне стало плохо, горечь от потери охватила меня. Я ведь мог жить сейчас совсем другой жизнью! Ты был так похож на меня! Впрочем, вспомнив об аресте, стал думать, что может оно и к лучшему, ведь годы заключения я точно не выдержал бы…
Я прятался за киоском, следя, потом взошел на заднюю площадку троллейбуса, сел, надвинув низко шляпу, и, прикрывшись газетой, наблюдая за вами. Вы ехали, говоря мало, смотрели в окна, и казались стопроцентной советской семьей! Но как же я вам завидовал!
Потом в парке я наблюдал за вами. Вы пили лимонад, бывали на аттракционах.
На мгновение взгляд Веры выхватил меня из толпы отдыхающих горожан, она даже застыла, но я тут же повернулся и ушел восвояси.
Я вернулся к своей жизни, считая, что ты и Вера потеряны для меня навсегда.
Но шли годы, и мне очень хотелось встретиться с тобой, чтобы ты узнал своего настоящего отца. Но между нами стоял Он, этот фантом, призрак, пустое место. И я решил написать ему уничижительное письмо.
Я размазал его этим письмом. Моя цель была добиться того, чтобы он ушел, исчез, но перед этим во всем признался Вере и тебе. Но случилась страшная трагедия. Умерла моя любимая Вера!
И тогда я еще написал ему письма с требованиями. Но ответа не получил».
От этих слов Романа Тайна я побелел, моя рука до боли сжимала спинку стула.
- Мерзавец, негодяй, ты погубил моего отца! И в этом тебе нет прощения!
Роман покрылся розовыми пятнами:
- Но, Юра, сынок, я же твой отец. А он ведь никто…
Он не договорил, потому, что я схватил его за грудки и потряс. Он оказался легкий, как будто пустой внутри, мне казалось, что я смогу поднять этого человека и швырнуть его оземь так, что мозги разлетятся вокруг.
Я приподнял его за воротник, сдавил горло, и увидел в его глазах слезы отчаяния. Тогда я швырнул его назад в ненужное кресло и, взяв свои вещи, вышел из дома.
- Сынок! Юра! Куда же ты? Вернись! Прости меня, … – это были последние его слова, которые мне довелось услышать.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. ЧТО ХРАНИЛА КНИЖНАЯ ОБЛОЖКА
Я ехал в поезде домой и не мог избавиться от какого-то омерзительного чувства. Постепенно буря эмоций затихла, и я спокойно обдумал одиссею Романа Тайна, во многом тоже горестную, и понял, какой это несчастный и слабый человек, обрекший себя на страдания.
События последних суток настолько измотали меня эмоционально и физически, что я, приехав домой, проспал несколько часов, не среагировав на даже телефонные звонки, и лишь верный друг будильник заставил меня подскочить на постели.
Был понедельник, шесть утра. Надо было собираться на работу.
Улица как будто окунулась в раннюю осень: было ветрено и прохладно. Озябшее солнце блистало соломенными лучами. Самолетами и бабочками летели первые коричневатые, немного скукоженные, листочки.
Я жалел, что вчера сонным не смог подняться, чтобы ответить на звонок. Вероятно, звонила Наташа, и это сейчас меня волновало.
Весь день, сваривая детали в дымном цехе, я размышлял, и в голове моей проносились подробности рассказа Романа Тайна…
В конце смены, освеженный душем, переодетый, я в толпе рабочих прошел вахту и поспешил к ближайшему телефону – автомату с намерением позвонить Наташе. Как назло, за стеклом будки уже стоял рабочий. Нервно постучав двухкопеечной монеткой по стеклу, я отошел и тут же был окликнут Никодимычем.
Седоголовый и приземистый, он подходил важно, как и подобает олимпийскому богу и предложил по пивку. Я отказался.
Тогда он, подправив пышные усы, сказал:
- Тогда пойдем присядем. Есть разговор.
Мы сели в небольшом скверике у фонтана, недалеко от завода. Гуляли голуби.
Никодимыч спокойно открыл сумку и, достав книгу, завернутую в обложку из газеты, протянул мне.
Я открыл книгу и увидел название. Это был редкий сборник Вениамина Каверина «Мастера и подмастерья» изданный артелью писателей «Круг» в 1923 году. Да ведь это издание, подаренное моему отцу Данчевым! Вот почему его не было на полке!
- Почитать брали? - спросил я.
- Нее, - протянул седоусый толстяк. – Твой батя мне дал. Просил, вдруг что с ним случится, передать тебе эту книженцию, но не раньше, чем пройдет двадцать дней... Вот я, значит, и отдаю.
- Вот так неожиданность! - говорю я. – Получается, он предчувствовал, что с ним что-то случится?
Никодимыч поднял вверх пушистые седые брови.
- Да он вообще странноватым был в последнее время… Действительно, как будто чувствовал…. Наверное, потому и попросил. Но, странное распоряжение…. Зачем эту книгу нужно тебе передавать через двадцать дней? Что в ней такого? Ну, он просил – я исполнил.
Никодимыч кашлянул, извлек из котомки початую бутылку и складной пластмассовый стакан.
- Ну, что помянем...
После того, как я кивнул, не желая огорчать печального олимпийца, тут же, волшебным образом, этот бог с пшеничными усами, извлек из недр металлического судка два кусочка хлеба с салом.
Мы жевали хлеб с салом и смотрели, как голуби поклевывают крошки.
Никодимыч говорил, причмокивая:
- Я тут рассказики некоторые из книжки прочитал. Надо сказать – удивительные рассказики. Непривычные. Помню один - «Столяры» называется. Про то, как столяр сына себе из дерева соорудил, а потом какой-то колдун в это деревянное чучело мозг вставил. Занимательная сказка! У меня дед тоже столяром был. Так он все сына, то есть моего отца, пытался к делу приучить! А все не выходило. Отец –то мой в город подался, на завод, значит. Работал токарем, и я потом пошел к нему учеником. Вот значит, как оно в жизни – то бывает. А твой отец все истории необычные, сказочные собирал. «Готика» - говорил… Да еще на юг в последнее время начал ездить…
- На юг? – спросил я удивленно. – А я ничего не знал.
- Так он у меня деньги одалживал. Говорит, поеду на пару деньков, дела кой-какие надо уладить. А потом отдал…
Никодимыч еще долго рассуждал в общем, а толком - ни о чем, поэтому я, воспользовавшись первой же паузой, поблагодарив седоусого бога, пошел домой, раздумывая по пути над новыми загадками.
Дома, немного отдохнув, собрался было звонить Наташе, но потом все же вновь взял книгу Каверина и пролистал ее. Почему отец отдал ее Никодимычу с просьбой передать мне? Что это – одна из его странностей, которых у него было достаточно? Или он чего – то, или кого-то опасался? Кого? Лягушина и его подручных? Романа Тайна? Но что в этой книге такого необычного?
Я еще раз пролистал сборник Каверина. Ничего особенного. Книга как книга, правда, редкая, а потому ценная. Закладка заложена на предпоследнем рассказе «Пурпурный палимпсест». А я ведь так и не прочел эту книгу! Что за странное название?
Я углубился в рассказ. Вот оно в чем дело. Палимпсест — так в древности и в раннем средневековье называли рукопись, написанная на пергаменте по смытому или счищенному первичному тексту. Иногда бывает, что сквозь новый текст палимпсеста проступает прежний текст. В рассказе чувствовалась своеобразная неуловимая философия, скользящая между строк мудрость, так называемое «двойное дно». Такие произведения не прочитываются сразу, бегло и с налету, а требуют возвращения, второй пристальной читки. Только так, слоем за слоем, можно добраться до истины, вскрыть скорлупу твердого ореха, чтобы добраться до золотого ядра.
В ночном лесу сталкиваются две повозки — ученого Вурста (мечтающего о переплетном деле) и переплетчика Кранцера (мечтающего о научной деятельности). Пока ругающиеся кучера ремонтировали поломки, пассажиры разговорились. А затем в темноте перепутали повозки и поэтому умчались туда, откуда ехали. Мало обратили внимания лишь на то, что в свете луны мелькнула чья-то тень и «чей-то плащ, как крылья, закружился в воздухе».
По ходу дальнейших событий можно догадаться, что это волшебник Гаусс и его колдовство помогло героям поменяться местами в жизни.
Вурст стал с удовольствием заниматься переплетным делом, а Кранцер поселился в каморке ученого.
