В конце концов, они успокаивались. Их неумолимо засасывала среда. И все их мечты переродились в утробные желания вкусно поесть, полежать, посмотреть телевизор, лениво перелистывая газету, отмахиваясь от надоедливых детей. А потом, зевая, почесывая животы, завалиться спать, чтобы утром пойти на необходимую, но далеко не всегда любимую работу, где только и ждешь с нетерпением получки, чтобы вновь покупать, потреблять, и нет этому конца. И весь этот бег по кругу завершится смертью. И станут возле гроба неблагодарные, но теперь смирившиеся, склонившие головы дети, которые вновь повторят круг своих родителей, предадут свои мечты, опошлят свою любовь. И лишь некоторые из этих людей не сдадутся, не смирятся, а продолжат бороться за хотя бы частичное осуществление своей мечты. Пройдя через мирские соблазны, они не успокоятся, будут пробовать, творить, и, вероятно, жить им будет нелегко. Но, как весом вклад таких людей, как не страшно им потом умирать, зная, что хоть на пару шагов, им удалось приблизить Далекое и Несбыточное.
Такие мысли одолевали Сергея, когда они проносились по поселку, в самый его край.
«А чем я лучше их?» - подумал вдруг Сергей. – «Тоже поддался собственным преступным желаниям. Они, по крайней мере, трудятся, а я? Но ведь многие из них нечестны, грабят государство, берут взятки... И с ними нужно бороться!»
Здесь поселок кончался. Начинались поля и редкие перелески. Спрятали мотоцикл в кустах, присели, покурили молча.
- Ну, что, Серый? Вперед! - сказал, наконец, Князев. Он заметно волновался, руки его слегка дрожали. Они зашуршали травой к даче Карамзина. Улица на окраине была пустынна, ветер затих, было не по-осеннему тепло. Стояла тишина, слышно было даже, как лист падает с дерева. Дача была окружена высоким крашеным забором. Оглянувшись, быстро перемахнули через забор, мягко спрыгнув прямо на густые смородиновые кусты. Притаились.
Сад был пуст и тих, упавшие листья собраны в аккуратные желтеющие кучи. Казалось, было слышно, как дрожит паутина на кустах. Тихо и мягко пошли на полусогнутых ногах, пригибаясь, опасаясь, что их увидят из окна. Подобрались поближе к дому в глубине сада. У яблони, за кустами крыжовника, притаились вновь. Из глубины двора слышен был разговор, легкое пение, звон посуды - возможно у Карамзиных были гости.
Где-то совсем рядом кто-то начал рубить топором - бах, бах. Удары были сильные, каждый глухо отдавался в сердцах. А еще дальше, в соседних дворах, играли на гитаре, плакал ребенок. Сергею вновь захотелось уйти, но он и виду не подал. Казалось, за густыми деревьями, у дома подстерегала опасность.
Сергею надоело ждать, и он подтолкнул Князева - вперед! Пригнувшись, быстро, прорвались через кусты, холодные ветви яблонь к дому! Ударило сердце - окно было открыто. Князев улыбнулся Сергею и подошел к окну.
И в этот момент черное, сильное, мускулистое тело с глухим рычанием откуда-то прыгнуло на него и повалило на землю. Острые зубы рванули кожанку. Превратившись в черный клубок, оба тела покатились по жухлой траве. Возня продолжалась недолго, и в тот момент, когда Сергей, подскочив, вонзил нож в черное тело, вдруг послышался крик «Стой!», и грянул ружейный выстрел. Князев, тяжело поднявшись, исцарапанный, измятый, с порванной на спине кожанкой, бросился бежать, слегка ковыляя.
Оба в несколько шагов преодолели расстояние до забора, перевалившись через него. Бросились бежать что есть духу, слыша сзади свист, крики, хлопанье охотничьего ружья. Вскоре мотоцикл вылетел на дорогу и помчался на полном ходу, оставив за собой облачко тяжелой осенней пыли.
_______________________________________________________
Вернувшись из поездки в колхоз, Таня долго не ложилась спать.
Темнота осеннего вечера липла, как смола, создавая сумрачное настроение. Мама, помыв Танины грязные сапожки, заметила свет в ее комнате и вошла.
- Ты почему не ложишься? – спросила она, присаживаясь на кровать. – Разве не устала?
- Я устала, но спать не хочу, - отозвалась Таня.
- Сними свитер и джинсы, не валяйся в них на кровати. И почему ты не вышла ужинать?
- Не хочу, я не голодна.
- Все-таки надо поужинать.
- Мама, оставь, пожалуйста, меня!
- У тебя неприятности? Как съездили?
- Хорошо съездили. Я просто устала.
- Опять перебирали картошку?
- Да, но нам дождь помешал.
Мать, вздохнув, положила ей руку на лоб.
-Ты не больна? Может, поделишься со мной своими проблемами?
- Ну, пожалуйста, мамочка, я сделаю все, что скажешь. Я сейчас приду, поужинаю, только оставь меня!
- Опять ты замыкаешься. Ладно, ты еще обратишься ко мне за советом.
Мать тяжело встала.
- Иди, кушай, там все еще горячее.
Таня поужинала, с удовлетворением отметив, что, наконец - то, осталась наедине с собой.
За окном мерно стучал в стекла дождь. В полутемноте свет фонаря падал на привычную с детства картину, где была изображена девочка с собакой. Маленькая девочка, обнимающая мохнатую шею пса, радостно улыбалась, а пес смешно высунул кончик языка.
«Ты, как всегда, радостная», - подумала Таня, глядя на девочку, - «А я – нет. Потому что, как ни печально, он не любит меня, не любит… Он даже не хочет смотреть в мою сторону. У него в сердце эта … Зоя. Она, в общем-то, симпатична... А я, разве я хуже её? он выбрал не меня, а другую? Господи, помоги мне разобраться в этом!».
Таня рывком вскочила и, включив настольную лампу, сразу разрезавшую мрак призрачным светом, посмотрелась в зеркало. Она не считала себя уродиной, но сейчас её собственный вид, печальные темные глаза, такого же цвета, чуть завитые, волосы и начинающее крепчать тело вызвали у неё отвращение.
«Я, наверное, скучная, грустная и неинтересная, и какая - то одноцветная, все во мне не так. Кроме того, я, кажется, становлюсь коровкой. Хотя я и не толста, но у меня какие - то крупные кости. Точно - плебейская внешность! А Зоя – изящная, хрупкая, легкая, как перышко. Все в ней прекрасно: тонкие кукольные руки и ноги, волосы, как лен, и глаза, голубые, как небо, как морская даль... Но почему я не такая? Такая уродилась. А сейчас в моде высокие, изящные. Недаром Зойка хвалилась, что у неё фигура манекенщицы. А я даже ниже среднего роста. Такая невыразительная, серая... Кроме того, Зойка умеет говорить с мальчиками чуть строго, умно, с вызовом и слегка надменно, они так и клеятся к ней. А я вечно улыбаюсь или молчу как, дура».
Расстроенная Таня зарылась лицом в подушку. «Он никогда не полюбит меня, его сердце уже занято этой худышкой, этой... куклой. А я опять одна...».
Тане захотелось разрыдаться, чтобы стало легче, но слезы застревали у нее где- то внутри. Вспоминались подробности прошедшего дня, вспомнился весь разговор, подслушанный ею. Не спеша Таня перевернулась на спину, удобно легла, привычно положив ноги на спинку кровати.
«Так, так, они хотят украсть видеомагнитофон, вещь достаточно дорогую. Фактически совершить преступление! Бог ты мой! Как они могли решиться на такое! Ведь если их поймают, то исключат из школы - это первейшее дело! Да еще и выгонят из комсомола. И я его больше не увижу. Несчастный, он будет где - то страдать... А вдруг его посадят в тюрьму? Князева не жалко, это законченный тип. И поделом ему теперь, хотя бы за то, что подделывал оценки в журнале, прятал дневник, украл череп из кабинета биологии. Кроме того, он прогуливает, курит, и, кажется, уже пьет... А Сережку жаль! Хотя, впрочем, ну и пусть! Чего его жалеть? Все равно он меня не любит! Получит по заслугам! Может тогда Зоя узнает, какой он человек и отвернется от него!»
Долго еще Таня лежала в темноте, раздумывая и переживая, и в голову приходили самые разные, порою, совершенно полярные мысли. Вздыхая, вслушиваясь в монотонный стук дождя, все же решила окончательно: «Нет, Сергея жалко. Видимо, он не виноват, это его Князев впутал. И зачем он связался с ним? Он же может на любое преступление толкнуть. Все, что есть отвратительного - заключено в этом субъекте! Надо спасти Сергея, остановить его. Но как? Пойти и сказать ему? Но он же посмеётся над ней! Спросит, откуда узнала? Значит подслушивала? Тогда вечный позор, он будет презирать её! Написать ему письмо? Но это почти то же самое! Сказать родителям, учителям или самой Карамзиной - это значит настучать, заложить. Провалиться сквозь землю можно после этого! Нет, нет нужно по-другому. Необходима полная секретность...»
Таня вдруг увлеклась, вспомнив прочитанные ею детективные и авантюрные романы. «А что, если написать письмо-предупреждение, - подумала она. – «Неизвестное лицо предупреждает о грозящем преступлении. Воспримут как нелепую шутку? Как хулиганскую выходку? Просто не поверят и выбросят письмо? Нет, в подобной ситуации каждый здравомыслящий человек все-таки посчитает, что нет дыма без огня и примет какие-то меры! Во всяком случае, можно попытаться».
Мгновенно вскочив, щелкнув настольной лампой, она села к столу, вынула лист бумаги.
Когда Таня закончила писать, то почувствовала, какое - то удовлетворение. Откинулась на спинку стула. «Он еще благодарен мне будет! Со временем, надеюсь, поймет, от чего я спасаю его... Какие только глупости иногда совершает человек! Возможно, с моей стороны — это будет маленькая месть».
Легла, свернувшись калачиком. В такой её позе застала мама, белеющая в полутьме ночной рубашкой.
- Я зашла выключить свет, думала, что ты уже спишь!
Мама присела рядом, и легонько погладила волосы дочери. «Какая же моя Таня непонятная, упрямая, но, в то же время, хорошая», - думала она. – «Не очень ей везет в жизни, вечно одна, возится со своими книжками, людей не замечает. Говорит, что не понимает их, а они не понимают её, а сама такая скрытная, о своих обидах ничего не рассказывает. Сколько раз уже вызывала её на откровенный разговор - все напрасно. А так хочется помочь ей, потолковать о девичьих горестях, посоветовать что-то, ведь и я сама такая была...»
- Ну, скажи, что случилось, поведай мне.
Таня подняла голову:
- Ох, мама, проблемы разные, школьные.
Мать серьезно посмотрела на дочь. В её глазах отражались искорки света лампы. Она сказала назидательно:
-Ты уже сейчас должна подумать о будущем. Закончишь десятый класс, куда будешь поступать, какую профессию изберешь? Это сейчас главное!
- Ах, мама, не спрашивай. Я еще не решила! Может быть учителем, может быть библиотекарем. Мне нравится возиться с книгами, когда слышу шорох страниц - волнение пробирает...
Когда мама погасила свет и ушла, Таня, наконец – то, дала волю своим напряженным чувствам и залилась слезами. Постепенно ей стало легче, и она крепко уснула.
Таня всегда ладила со своими родителями и очень их любила. Никогда отец или мать её не били - такие у них были принципы, даже если Таня порою проявляла непослушание. Они жили дружной, крепкой семьей и только в последнее время Таня "в семье родной, казалась девочкой чужой".
С того далекого, сказочного детства, что окутано дымкой времени, Таня запомнила ласковые руки мамы, добрые её глаза, звук воды, льющийся в таз, и поднимающееся оттуда облако пара. Мама доливает холодной воды, долго пробует её струящимся движением руки и, развернув полотенце, в которое была завернута Таня, опускает её в таз. Колючее, холодное пространство черно - белой комнаты обрывается, исчезает, тело обволакивается убаюкивающей горячей массой воды, блаженное тепло разливается по телу, покалывая в пятки.
Таня смеется, когда мама, набрав этой воды в кувшин, тоненькой струйкой поливает её, тело мгновенно остывает в холодной комнате, покрывается пупырышками. Мама бережными движениями рук намыливает Таню, едкое мыло больно щиплет глаза, Таня визжит, а мама быстро вымывает ей глаза горячей струйкой из кувшина. А за окном мороз нарисовал столько сказочных узоров на стеклах! Таня слегка дрожит, завернутая в теплое, мягкое полотенце, а за окном, хрустя сапогами, ходит отец...
Таня помнит двор того дома, где они снимали квартиру: заботливо гребущихся кур, хитрых красноглазых кроликов в клетках, толстого дымчатого кота, дремлющего на солнце... Отец готовит удочки, раскладывая готовые на низкой покатой железной крыше сарая. Мама развешивает на проволоке белье, и оно тяжело полощется на ветру. В углу двора - куча белого песка, из которого Таня строит домики для гномиков, а вместе с соседским мальчиком Ваней - замки с башнями, ров, наполненный водой, с деревьями, растущими вокруг. Рядом - солдаты с флагами, пушечками. Они будут проводить штурм. Таня увлечена, она даже забыла о своих куклах. Потом Ваня катает её на велосипеде, большом, ослепительно красном. Вот Таня едет одна, волнуется, боится упасть. У неё возникает гордость оттого, что у неё получается, что, двигая ногами, она заставляет велосипед мчаться, и радость переполняет ее.
Очень она любила гулять с отцом. Она усаживалась на сильной его шее, обхватив ручонками курчавую его голову, и они шли так далеко за город. Вкрадчиво, осторожно опускался вечер, уставшее солнце алыми отблесками омывало железные крыши домов, скользило вниз, цепляясь за деревья, то и дело выныривая из-за крыш и деревьев, пока, наконец, расплывшись огненным заревом, устало засыпало где-то на краю земли.
Они выходили за город, в поле - сумрачное, необозримое, слушали пение сверчков и шепот ветра. В сумерках жило лишь шоссе, питаемое разрезающим мрак желтым светом редких автомобилей. На небе рождались молодые, свежие, нарядные звезды, перемигиваясь друг с другом, а их предводитель месяц - покачивал рогатой лукавой головой.
Отец пел военные, солдатские песни, мужественные и печальные. И Тане нравилось подпевать уже хорошо знакомые мотивы, одновременно наслаждаясь простором и ночным спокойствием. Тайна и мудрость природы уже тогда затронули её душу и не покидали её никогда. Этот мир дружелюбия и спокойствия, царивший в семье, стал резким диссонансом тому жестокому школьному миру, что встретился Тане.
Придя в школу, она добродушно и смело подходила к одноклассникам, предлагая дружить, уверенная, что они откликнутся на её зов. Действительно, поначалу она подружилась со многими, но потом начались презрительные смешки за её спиной, холодность, мелкие обиды. Некоторые подруги, пользуясь её простодушием, считали своим долгом выманить у нее красивую переливающуюся авторучку, игрушку, открытку, блокнотик или книжечку, ничего не предлагая взамен. Мальчишки часто толкали ее, давали подножки, смеялись. Унижение, грубость, жадность, коварство, жестокость – вот, что было ответом на её дружбу. Все они были как - будто из другого мира - холодного, чужого, нечеловеческого. И все-таки Таня не отчаивалась наладить контакт! Часто в кругу девчонок она увлеченно рассказывала те истории, что поведал ей отец, пересказывала интересные книжки, какие читала ей мама. А они слушали невнимательно, часто презрительно фыркая, смеясь. Казалось, ничто их не интересовало, они ничего не читали, больше играли, собирали, коллекционировали; цель их состояла в том, чтобы собрать больше и выманить у кого-то, обманув его, а не поделиться тем, что есть, не говоря уже о том, чтобы великодушно подарить.
Через какое-то время Таня уже начала понимать, что слишком уж строго судила одноклассников.
Такие мысли одолевали Сергея, когда они проносились по поселку, в самый его край.
«А чем я лучше их?» - подумал вдруг Сергей. – «Тоже поддался собственным преступным желаниям. Они, по крайней мере, трудятся, а я? Но ведь многие из них нечестны, грабят государство, берут взятки... И с ними нужно бороться!»
Здесь поселок кончался. Начинались поля и редкие перелески. Спрятали мотоцикл в кустах, присели, покурили молча.
- Ну, что, Серый? Вперед! - сказал, наконец, Князев. Он заметно волновался, руки его слегка дрожали. Они зашуршали травой к даче Карамзина. Улица на окраине была пустынна, ветер затих, было не по-осеннему тепло. Стояла тишина, слышно было даже, как лист падает с дерева. Дача была окружена высоким крашеным забором. Оглянувшись, быстро перемахнули через забор, мягко спрыгнув прямо на густые смородиновые кусты. Притаились.
Сад был пуст и тих, упавшие листья собраны в аккуратные желтеющие кучи. Казалось, было слышно, как дрожит паутина на кустах. Тихо и мягко пошли на полусогнутых ногах, пригибаясь, опасаясь, что их увидят из окна. Подобрались поближе к дому в глубине сада. У яблони, за кустами крыжовника, притаились вновь. Из глубины двора слышен был разговор, легкое пение, звон посуды - возможно у Карамзиных были гости.
Где-то совсем рядом кто-то начал рубить топором - бах, бах. Удары были сильные, каждый глухо отдавался в сердцах. А еще дальше, в соседних дворах, играли на гитаре, плакал ребенок. Сергею вновь захотелось уйти, но он и виду не подал. Казалось, за густыми деревьями, у дома подстерегала опасность.
Сергею надоело ждать, и он подтолкнул Князева - вперед! Пригнувшись, быстро, прорвались через кусты, холодные ветви яблонь к дому! Ударило сердце - окно было открыто. Князев улыбнулся Сергею и подошел к окну.
И в этот момент черное, сильное, мускулистое тело с глухим рычанием откуда-то прыгнуло на него и повалило на землю. Острые зубы рванули кожанку. Превратившись в черный клубок, оба тела покатились по жухлой траве. Возня продолжалась недолго, и в тот момент, когда Сергей, подскочив, вонзил нож в черное тело, вдруг послышался крик «Стой!», и грянул ружейный выстрел. Князев, тяжело поднявшись, исцарапанный, измятый, с порванной на спине кожанкой, бросился бежать, слегка ковыляя.
Оба в несколько шагов преодолели расстояние до забора, перевалившись через него. Бросились бежать что есть духу, слыша сзади свист, крики, хлопанье охотничьего ружья. Вскоре мотоцикл вылетел на дорогу и помчался на полном ходу, оставив за собой облачко тяжелой осенней пыли.
_______________________________________________________
Глава 3. Таня. «Спаситель душ»
Вернувшись из поездки в колхоз, Таня долго не ложилась спать.
Темнота осеннего вечера липла, как смола, создавая сумрачное настроение. Мама, помыв Танины грязные сапожки, заметила свет в ее комнате и вошла.
- Ты почему не ложишься? – спросила она, присаживаясь на кровать. – Разве не устала?
- Я устала, но спать не хочу, - отозвалась Таня.
- Сними свитер и джинсы, не валяйся в них на кровати. И почему ты не вышла ужинать?
- Не хочу, я не голодна.
- Все-таки надо поужинать.
- Мама, оставь, пожалуйста, меня!
- У тебя неприятности? Как съездили?
- Хорошо съездили. Я просто устала.
- Опять перебирали картошку?
- Да, но нам дождь помешал.
Мать, вздохнув, положила ей руку на лоб.
-Ты не больна? Может, поделишься со мной своими проблемами?
- Ну, пожалуйста, мамочка, я сделаю все, что скажешь. Я сейчас приду, поужинаю, только оставь меня!
- Опять ты замыкаешься. Ладно, ты еще обратишься ко мне за советом.
Мать тяжело встала.
- Иди, кушай, там все еще горячее.
Таня поужинала, с удовлетворением отметив, что, наконец - то, осталась наедине с собой.
За окном мерно стучал в стекла дождь. В полутемноте свет фонаря падал на привычную с детства картину, где была изображена девочка с собакой. Маленькая девочка, обнимающая мохнатую шею пса, радостно улыбалась, а пес смешно высунул кончик языка.
«Ты, как всегда, радостная», - подумала Таня, глядя на девочку, - «А я – нет. Потому что, как ни печально, он не любит меня, не любит… Он даже не хочет смотреть в мою сторону. У него в сердце эта … Зоя. Она, в общем-то, симпатична... А я, разве я хуже её? он выбрал не меня, а другую? Господи, помоги мне разобраться в этом!».
Таня рывком вскочила и, включив настольную лампу, сразу разрезавшую мрак призрачным светом, посмотрелась в зеркало. Она не считала себя уродиной, но сейчас её собственный вид, печальные темные глаза, такого же цвета, чуть завитые, волосы и начинающее крепчать тело вызвали у неё отвращение.
«Я, наверное, скучная, грустная и неинтересная, и какая - то одноцветная, все во мне не так. Кроме того, я, кажется, становлюсь коровкой. Хотя я и не толста, но у меня какие - то крупные кости. Точно - плебейская внешность! А Зоя – изящная, хрупкая, легкая, как перышко. Все в ней прекрасно: тонкие кукольные руки и ноги, волосы, как лен, и глаза, голубые, как небо, как морская даль... Но почему я не такая? Такая уродилась. А сейчас в моде высокие, изящные. Недаром Зойка хвалилась, что у неё фигура манекенщицы. А я даже ниже среднего роста. Такая невыразительная, серая... Кроме того, Зойка умеет говорить с мальчиками чуть строго, умно, с вызовом и слегка надменно, они так и клеятся к ней. А я вечно улыбаюсь или молчу как, дура».
Расстроенная Таня зарылась лицом в подушку. «Он никогда не полюбит меня, его сердце уже занято этой худышкой, этой... куклой. А я опять одна...».
Тане захотелось разрыдаться, чтобы стало легче, но слезы застревали у нее где- то внутри. Вспоминались подробности прошедшего дня, вспомнился весь разговор, подслушанный ею. Не спеша Таня перевернулась на спину, удобно легла, привычно положив ноги на спинку кровати.
«Так, так, они хотят украсть видеомагнитофон, вещь достаточно дорогую. Фактически совершить преступление! Бог ты мой! Как они могли решиться на такое! Ведь если их поймают, то исключат из школы - это первейшее дело! Да еще и выгонят из комсомола. И я его больше не увижу. Несчастный, он будет где - то страдать... А вдруг его посадят в тюрьму? Князева не жалко, это законченный тип. И поделом ему теперь, хотя бы за то, что подделывал оценки в журнале, прятал дневник, украл череп из кабинета биологии. Кроме того, он прогуливает, курит, и, кажется, уже пьет... А Сережку жаль! Хотя, впрочем, ну и пусть! Чего его жалеть? Все равно он меня не любит! Получит по заслугам! Может тогда Зоя узнает, какой он человек и отвернется от него!»
Долго еще Таня лежала в темноте, раздумывая и переживая, и в голову приходили самые разные, порою, совершенно полярные мысли. Вздыхая, вслушиваясь в монотонный стук дождя, все же решила окончательно: «Нет, Сергея жалко. Видимо, он не виноват, это его Князев впутал. И зачем он связался с ним? Он же может на любое преступление толкнуть. Все, что есть отвратительного - заключено в этом субъекте! Надо спасти Сергея, остановить его. Но как? Пойти и сказать ему? Но он же посмеётся над ней! Спросит, откуда узнала? Значит подслушивала? Тогда вечный позор, он будет презирать её! Написать ему письмо? Но это почти то же самое! Сказать родителям, учителям или самой Карамзиной - это значит настучать, заложить. Провалиться сквозь землю можно после этого! Нет, нет нужно по-другому. Необходима полная секретность...»
Таня вдруг увлеклась, вспомнив прочитанные ею детективные и авантюрные романы. «А что, если написать письмо-предупреждение, - подумала она. – «Неизвестное лицо предупреждает о грозящем преступлении. Воспримут как нелепую шутку? Как хулиганскую выходку? Просто не поверят и выбросят письмо? Нет, в подобной ситуации каждый здравомыслящий человек все-таки посчитает, что нет дыма без огня и примет какие-то меры! Во всяком случае, можно попытаться».
Мгновенно вскочив, щелкнув настольной лампой, она села к столу, вынула лист бумаги.
Когда Таня закончила писать, то почувствовала, какое - то удовлетворение. Откинулась на спинку стула. «Он еще благодарен мне будет! Со временем, надеюсь, поймет, от чего я спасаю его... Какие только глупости иногда совершает человек! Возможно, с моей стороны — это будет маленькая месть».
Легла, свернувшись калачиком. В такой её позе застала мама, белеющая в полутьме ночной рубашкой.
- Я зашла выключить свет, думала, что ты уже спишь!
Мама присела рядом, и легонько погладила волосы дочери. «Какая же моя Таня непонятная, упрямая, но, в то же время, хорошая», - думала она. – «Не очень ей везет в жизни, вечно одна, возится со своими книжками, людей не замечает. Говорит, что не понимает их, а они не понимают её, а сама такая скрытная, о своих обидах ничего не рассказывает. Сколько раз уже вызывала её на откровенный разговор - все напрасно. А так хочется помочь ей, потолковать о девичьих горестях, посоветовать что-то, ведь и я сама такая была...»
- Ну, скажи, что случилось, поведай мне.
Таня подняла голову:
- Ох, мама, проблемы разные, школьные.
Мать серьезно посмотрела на дочь. В её глазах отражались искорки света лампы. Она сказала назидательно:
-Ты уже сейчас должна подумать о будущем. Закончишь десятый класс, куда будешь поступать, какую профессию изберешь? Это сейчас главное!
- Ах, мама, не спрашивай. Я еще не решила! Может быть учителем, может быть библиотекарем. Мне нравится возиться с книгами, когда слышу шорох страниц - волнение пробирает...
Когда мама погасила свет и ушла, Таня, наконец – то, дала волю своим напряженным чувствам и залилась слезами. Постепенно ей стало легче, и она крепко уснула.
***
Таня всегда ладила со своими родителями и очень их любила. Никогда отец или мать её не били - такие у них были принципы, даже если Таня порою проявляла непослушание. Они жили дружной, крепкой семьей и только в последнее время Таня "в семье родной, казалась девочкой чужой".
С того далекого, сказочного детства, что окутано дымкой времени, Таня запомнила ласковые руки мамы, добрые её глаза, звук воды, льющийся в таз, и поднимающееся оттуда облако пара. Мама доливает холодной воды, долго пробует её струящимся движением руки и, развернув полотенце, в которое была завернута Таня, опускает её в таз. Колючее, холодное пространство черно - белой комнаты обрывается, исчезает, тело обволакивается убаюкивающей горячей массой воды, блаженное тепло разливается по телу, покалывая в пятки.
Таня смеется, когда мама, набрав этой воды в кувшин, тоненькой струйкой поливает её, тело мгновенно остывает в холодной комнате, покрывается пупырышками. Мама бережными движениями рук намыливает Таню, едкое мыло больно щиплет глаза, Таня визжит, а мама быстро вымывает ей глаза горячей струйкой из кувшина. А за окном мороз нарисовал столько сказочных узоров на стеклах! Таня слегка дрожит, завернутая в теплое, мягкое полотенце, а за окном, хрустя сапогами, ходит отец...
Таня помнит двор того дома, где они снимали квартиру: заботливо гребущихся кур, хитрых красноглазых кроликов в клетках, толстого дымчатого кота, дремлющего на солнце... Отец готовит удочки, раскладывая готовые на низкой покатой железной крыше сарая. Мама развешивает на проволоке белье, и оно тяжело полощется на ветру. В углу двора - куча белого песка, из которого Таня строит домики для гномиков, а вместе с соседским мальчиком Ваней - замки с башнями, ров, наполненный водой, с деревьями, растущими вокруг. Рядом - солдаты с флагами, пушечками. Они будут проводить штурм. Таня увлечена, она даже забыла о своих куклах. Потом Ваня катает её на велосипеде, большом, ослепительно красном. Вот Таня едет одна, волнуется, боится упасть. У неё возникает гордость оттого, что у неё получается, что, двигая ногами, она заставляет велосипед мчаться, и радость переполняет ее.
Очень она любила гулять с отцом. Она усаживалась на сильной его шее, обхватив ручонками курчавую его голову, и они шли так далеко за город. Вкрадчиво, осторожно опускался вечер, уставшее солнце алыми отблесками омывало железные крыши домов, скользило вниз, цепляясь за деревья, то и дело выныривая из-за крыш и деревьев, пока, наконец, расплывшись огненным заревом, устало засыпало где-то на краю земли.
Они выходили за город, в поле - сумрачное, необозримое, слушали пение сверчков и шепот ветра. В сумерках жило лишь шоссе, питаемое разрезающим мрак желтым светом редких автомобилей. На небе рождались молодые, свежие, нарядные звезды, перемигиваясь друг с другом, а их предводитель месяц - покачивал рогатой лукавой головой.
Отец пел военные, солдатские песни, мужественные и печальные. И Тане нравилось подпевать уже хорошо знакомые мотивы, одновременно наслаждаясь простором и ночным спокойствием. Тайна и мудрость природы уже тогда затронули её душу и не покидали её никогда. Этот мир дружелюбия и спокойствия, царивший в семье, стал резким диссонансом тому жестокому школьному миру, что встретился Тане.
Придя в школу, она добродушно и смело подходила к одноклассникам, предлагая дружить, уверенная, что они откликнутся на её зов. Действительно, поначалу она подружилась со многими, но потом начались презрительные смешки за её спиной, холодность, мелкие обиды. Некоторые подруги, пользуясь её простодушием, считали своим долгом выманить у нее красивую переливающуюся авторучку, игрушку, открытку, блокнотик или книжечку, ничего не предлагая взамен. Мальчишки часто толкали ее, давали подножки, смеялись. Унижение, грубость, жадность, коварство, жестокость – вот, что было ответом на её дружбу. Все они были как - будто из другого мира - холодного, чужого, нечеловеческого. И все-таки Таня не отчаивалась наладить контакт! Часто в кругу девчонок она увлеченно рассказывала те истории, что поведал ей отец, пересказывала интересные книжки, какие читала ей мама. А они слушали невнимательно, часто презрительно фыркая, смеясь. Казалось, ничто их не интересовало, они ничего не читали, больше играли, собирали, коллекционировали; цель их состояла в том, чтобы собрать больше и выманить у кого-то, обманув его, а не поделиться тем, что есть, не говоря уже о том, чтобы великодушно подарить.
Через какое-то время Таня уже начала понимать, что слишком уж строго судила одноклассников.
