Глава 1. Попаданцы. (Александр Игнатьев)
— Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля,
Просыпается с рассветом
Вся Советская земля… — орал из соседней комнаты бабкин сожитель.
И хотя его соседка — мировая старуха, но найденный ею «по случаю» дедок-активист откровенно раздражал.
Белобрысый парень приподнял голову и прикрикнул, для верности кинув в стенку тапком:
— Петрович, дай выспаться!
За стеной раздалось кряхтение, и на какое-то время наступило затишье.
Но весеннее солнце, безапелляционно влезшее в постель, не дало повторно задремать, а констатировав звук гремящих тарелок и унюхав запах яичницы с помидорами, лежащий на узкой койке решил проснуться.
Завернув умыться, он прослушал слезливый бабкин рассказ о её нелёгкой судьбе и, удовлетворённо хмыкнув, понял, что завтрак ему обеспечен — по праву пребывания в этом доме.
— Ты не смотри, что патлатый такой,— тем временем вещала бабка, — детдомовский парень-то. Настрадался. А рукастый какой. Вон, был барак-коммуналка, а теперь у нас с внучком — Квартира! Помирать буду, ему комнату отпишу.
***
Соседка по случаю праздника собиралась на кладбище, а он ещё месяц назад обещал помочь с покраской оградки.
Матеря себя, Костя тоже собрался.
Погост в начале своего заселения находился среди кусочка светлого берёзового леса, теперь же уходил серым металлочерепичным забором далеко к холмам и там спускался к реке.
Они подошли к могиле после полудня. Кто именно там лежал и кем он бабке приходился, Костя не вникал. Но бабка, охая, сразу начала сгребать прошлогоднюю траву, а Константин, неторопливо расставив банки и слегка зашкурив ржавые участки, принялся красить. Так и провозились весь остаток выходного дня. Уже под вечер, тихо посидев и повздыхав, отправились домой.
К этому моменту вокруг могил медленно начали расползаться островки серого ночного тумана, превращая прошлогодние травы в цепкие руки, тянущиеся за живым теплом.
Тут бабка охнула:
— Кость, а лопатку-то я свою забыла, жалко ведь, подберут…
Парень покосился на старуху, но та смотрела жалобно и как-то безнадежно. Эх, не родился толстокожим бегемотом — бесполезно пытаться за него сойти. Буркнув: «Догоню» и мысленно коря себя за мягкотелость, Костик рысью побежал через старое кладбище напрямик.
Здесь покойников хоронили как попало.
Давно покосившиеся кресты вырастали под самыми разными углами, а редкие памятники так глубоко ушли в не просохшую после зимы землю, что Костя перепрыгивал с одного на другой, мечтая только не провалиться в стылую весеннюю топь.
Впереди возвышался единственный на весь погост «памятник архитектуры». Склеп, притулившийся к останкам каменной церкви, в народе за сохранность и мраморные, чудом не отколовшиеся детали, изображающие закрытые створки ворот, был прозван «вампирским отродьем».
Юноша разогнался и, перепрыгнув бордюр, собрался обогнуть склеп, чтобы потом по прямой тропинке добежать за оставленной «ценной лопаткой».
Казавшееся непоколебимым, сооружение тем не менее частично ушло в землю, блестя в свете заката мраморным портиком осевшей в землю стены.
Когда-то пять ступенек вели к изображению закрытых врат, но теперь они совсем исчезли в чёрной жидкой грязи, дыша на Костю характерным запахом тлена и вечной скорби, присущим всем кладбищам в мире.
Мрачную атмосферу приближающейся ночи нарушил ухающий крик филина… и парень, поскользнувшись, полетел вперёд головой — к каменным створкам ворот.
***
… Ему снилось скорбное лицо матери, которую он никогда не видел, и ласковые руки, касающиеся его лица:
— Пришёл… — услышал он.
— Мы очень долго ждали тебя, сынок…
Потом небо раскрасилось яркими алыми всполохами, и сквозь тяжёлые раскаты грома прозвучало: «Иди, обрети крылья!».
Вокруг всё завертелось, и он… очнулся!
Бледная в свете фонаря бабка кричала:
— Костенька, живой, слава Богу, не бросил меня старую. Детонька моя, как же так, разбился! А я туда-сюда, уж кричу-кричу. Вот, со Степан Ильичом, смотрителем, еле нашли… Ты идти-то сможешь?
Старуха кое-как помогла подняться… Только к полуночи, они, наконец, оказались дома.
Голова у Кости болела немилосердно, его тошнило, и уложенный в кровать, со льдом на огромной шишке, разросшейся через весь лоб, он долго мучился от бессонницы. Кажется, это было сотрясение. Но муниципальные больницы парень любил так же «нежно и преданно», как и «родной» детдом (было за что). Так что с сотрясением или без, а его голова точно обойдется без помощи «добрых докторов».
Безуспешно пытаясь задремать, парень поднял правую руку и увидел на безымянном пальце тонкое золотое колечко, искусно свитое из переплетения листьев и крошечных змеиных голов, сильно смахивающих на драконьи, только в миниатюре. Попытка снять странный раритет ни к чему не привела, и юноша уснул.
Ему снилось, как в тяжёлом синем плаще, расшитом по краю, он спускается по ступеням.
Мраморный проход открыт.
Он наклоняет голову и видит затянутый плотной тягучей паутиной коридор. В свете серебряной луны огромные пауки, не привыкшие к пристальному человеческому вниманию, расползаются в разные стороны. Костя протягивает руку и брезгливо срывает липкие нити с хитином, оставшимся от некогда попавших сюда насекомых. В просторной усыпальнице пахнет крысиным помётом. Он чувствует этот резкий запах и слышит торопливый стук маленьких когтей по древним камням.
В самом центре на постаменте белого мрамора стоит серый гранитный саркофаг. Константин подходит к нему и не без труда сдвигает массивную крышку. Слышатся резкие крики сов и грозный рокот никогда не виденного им океана.
Там внутри, на бархатном ложе — меч.
***
— Бьют часы Кремлевской башни,
Гаснут звёзды, тает тень…
До свиданья, день вчерашний,
Здравствуй, новый, светлый день! — орал за стеной дедок.
***…
— Ты притихни, — принялась воспитывать сожителя бабка. — Голову-то Костя сильно расшиб. Болит, небось, а ты орёшь с утра, как петух оглашённый.
— Какой я петух? — возмущался певец. — Вот не буду к тебе ходить, а твой хахиль болезный найдёт себе молодуху!
— Так и найдёт, что плохого-то, — радовалась бабка: — Внучков мне в радость…
— Старая ты дура, — завистливо ругался дед, но уходить не спешил.
Голова действительно болела, но понедельник требовал похода на работу, поэтому Константин, кряхтя и поминутно поддерживая голову, словно подозревая последнюю в последующем преднамеренном исчезновении с шеи, отправился в душ.
За завтраком бабка напросилась «подвезти её к погосту». Оставленная лопатка тяжёлым грузом лежала на старушечьей душе. Ценное имущество…
Возражать и выражаться Костя не стал — ему было по дороге, и «Газель», мирно дремавшую у дома, ждали поездки на продуктовый склад и дальше по магазинчикам, развозить заказы.
Пока бабка прихорашивалась, выбирая платок («И в церкву зайду!»), он завёл машину и, положив руки на руль, вздрогнул.
На безымянном пальце золотинкой блестело тонкое колечко…
Потерев виски, он вспомнил странный сон, и, разозлившись, посигналил «моднице в платочке», а та, довольно резво вскарабкавшись в кабину, бодро махнула рукой и скомандовала: «Поехали!».
***
«Газельку» болтало по старой дороге, совершенно раскисшей по весне. Константин пытался не попадать в колею, но грузовичок всё время соскальзывал.
Косте приходилось то резко тормозить, то жать на газ. Когда они добрались до поворота к кладбищу, в голове у водителя уже бил набат, а перед глазами то и дело мелькали чёрные точки. И тут прямо перед ними возникла глубокая промоина. Она вылезла на дорогу с талой весенней водой, размыв редкий гравий, превратив глубокую колею в мелкий апрельский пруд. Пытаясь выровнять грузовичок, парень резко вывернул руль, но лёгкая «Газелька» только наклонилась.
Перед ними из лужи вырастал огромный грязный водяной пузырь.
Их снесло. Дно машины заскрежетало на камнях, в радиатор плеснуло водой. Мотор начал чихать, и Константин, ужасаясь возможным размерам трагедии, резко повернул замок зажигания, ударяя по тормозам.
Золотой ободок на пальце приобрёл багровый оттенок. Руку заломило, как от ожога. Парень вскрикнул, пытаясь стряхнуть огонь с горящей плоти. Водяной пузырь на дороге лопнул с громким хлопком. Грузовик стремительно въехал в него, ещё раз чихнул и, наконец, остановился.
***
Их окружал хвойный лес.
— Костенька, а мы-то где? — тихо спросила оторопевшая бабка.
— В лесу… — только и смог ответить он.
________________________________________________________________В тексте использованы два куплета песни «Москва майская», в варианте 1959 года. Автор: Василий Лебедев-Кумач.
Глава 2. Эмилия. Курица, курица... (Оксана Лысенкова)
Розоватые лучи утреннего солнца бесшумно прокрались мимо неплотно задернутых тяжелых штор и коснулись пестрой взлохмаченной макушки, торчащей из-под покрывала. Макушка недовольно пошевелилась и глубже уползла в плотно свернутый кокон, зато с обратной стороны выползла розовая девичья пятка. Лучи с удвоенной силой принялись ее щекотать, так, что обладательница конечности завозилась, распутываясь и села в кровати, сонно потягиваясь.
С минуту посидела, постепенно просыпаясь и болтая в воздухе ногами, не достающими до пола, потом сползла с кровати, попутно утащив за собой покрывало, так, что оно одним концом легло на ковер, как будто кидаясь следом в попытке вернуть и оставить человека себе. Загребая босыми ногами длинный ворс, а пальцами распутывая волосы, девушка поплелась в прилегающую к спальне ванную. В умывальник была уже налита теплая вода, и свежее мягкое полотенце уже висело на чуть задранном клювике бронзовой птички. Девушка набрала воду в ладони и поплескала себе в лицо, вытерлась полотенцем и замерла, прижав к себе скомканную ткань – то ли задумавшись, то ли досыпая.
Из комнаты послышалось всхлопывание расправляемого покрывала и голосок горничной:
— Госпожа Эмилия, доброе утро, госпожа Луиза ожидает вас в малой столовой к завтраку.
Остальные утренние процедуры Эмилии пришлось доделывать в спешке – мама ждать не будет, умчится, поминай, как звали, а вечером устроит нехилую выволочку.
«Владелице столь обширных угодий не пристало залеживаться в постели, словно актрисе столичного театра, надлежит подниматься с первыми лучами солнца и крепко держать бразды правления в своих нежных ручках», — влезая в платье, пробурчала девушка себе под нос, передразнивая мамины слова. Влезла, застегнула маленькие круглые пуговички, и по винтовой лестнице направилась вниз, скользя ладонью по золотистым перилам. В доме и во дворе уже шла повседневная работа – горничные тащили стопки белья, за окнами перекрикивались конюхи, издалека доносилось мычание бредущего на пастбище стада.
Мама встретила девушку одобрительным взглядом из-под смоляной челки:
— Дорогая, доброе утро, топленое молоко и шоколад весьма тебе идут.
Эмилия покосилась на свое бежевое с коричневыми кружевами платье и молча плюхнулась на привычное место – сбоку от матери, так, чтобы краем глаза можно было косить в окно. Потянула к себе чашку с травяным отваром, принюхалась: яблоко, кипрей, вишневый лист. Пойдет. Открыв обширным бедром дверь, кухарка внесла большой поднос с завтраком. Теплый еще багет, ветчина, сыр, пряная зелень, оладьи с медом. Их-то Эмилия немедленно и нагребла себе на тарелку. Мама укоризненно нахмурила изящные брови:
— Милочка, детка, а как же белок в начале дня?
— Паом, — отозвалась девушка сквозь набитый рот.
— Изволь прожевать, проглотить и ответить как полагается. И не заглатывай еду, как крокодил, за тобой никто не гонится, ешь аккуратно, — сама Луиза элегантно разделывала ломтик ветчины ножом и вилкой, отправляя в рот нарезанные ромбиками кусочки.
— Да, мама, хорошо, мама, — Эмилия выпрямилась, подобрала локти, переложила вилку в левую руку и вооружилась ножом, — так пойдет?
— Конечно. Так гораздо симпатичнее.
— Только невкусно.
Луиза не обратила на бурчание дочери никакого внимания, спор этот происходил не в первый раз и был, наверняка, не последним.
— Так что с белком для растущего организма?
— Я компенсирую его в течение дня, например, устроив перекус, скажем, незадолго до полудня.
— Хорошо. В таком случае рекомендую взять с собой вот этого чудного сыра и употребить его сразу после занятий с господином Амбюшюром, который будет ожидать тебя в малом бальном зале уже через тридцать четыре минуты. После занятий не забудь переодеться.
Эмилия наморщила нос – преподаватель танцев Анри Амбюшюр никак не входил в число ее любимых. Он не ругался непонятными словами, как преподаватель естествознания, не стучал карандашом по пальцам, как преподаватель музыки, но умел так посмотреть, что юная и, в общем-то неплохо двигающаяся девушка сразу начинала себя чувствовать коровой. Да-да, той самой, товарки которой только что мычали за окном. Мама между тем продолжала:
— Следом у тебя урок с господином Барнсом. Подберите букет в большую столовую, что-нибудь попышнее. После обеда поможешь отцу с конторскими книгами, вечером ожидаем визит Патрика и Леопольда.
Эта новость Эмилию одновременно и обрадовала и огорчила: она настолько же любила веселого и забавного дядю со стороны отца Патрика, насколько терпеть не могла чванливого третьего их брата Леопольда. Три сына длинноногой красавицы Матильды, в более чем солидном возрасте еще сохраняющей ясность ума и крепость тела настолько, что пару раз в год выезжала на верховую охоту, были все разные и по характеру, и по внешности.
Окончив завтрак, Эмилия все-таки направилась в малый бальный зал, где два часа подряд совершенно честно пыталась запомнить, с какой же ноги, черт ее побери, делать шаг в третьем туре конского бранля, а с какой в четвертом. Преподаватель показывал раз за разом, постукивая тростью о вощеный паркет, Эмилия старалась, подскакивая, проворачиваясь на одной ножке и каблучками выбивая пыль из щелей, но через два часа мучений господин Амбюшюр объявил урок законченным и, возводя руки к небу, громогласно поведал потолку, что когда придет время учить эту девочку свадебному маршу, он либо уволится, либо повесится.
Разгоряченная и взмокшая Эмилия влетела в свою комнату, на ходу расстегивая пуговицы. На кровати уже лежало другое платье – серое, в узкую розовую полоску, с широким фартуком. Единственным украшением наряда был вышитый шелком вензель рода на кармане, потому что дневные рабочие платья должны быть мерилом скромности и пунктуальности. Как платье может являться мерилом пунктуальности – Эмилия не понимала, скромности еще ладно. На столике стоял подносик с перекусом, пришедшимся как раз вовремя, проголодавшаяся после танцев девушка в мгновение ока смела и хлеб с сыром, и зелень. Пора было идти в оранжерею – садовник уже ждал ее.
Занятие с господином Барнсом прошло не в пример приятнее – вместе они пересадили захворавший розовый куст, удалив с корней большого толстого червяка.
— Смотри, Милочка, червяк впился в самую середину, сейчас мы его вытянем и выкинем на задний двор, в компост, ему там самое место, пусть новую землю нам под фиалки готовит, — добродушно гудел пожилой мужчина, осторожно поддевая извивающегося червяка двумя пальцами, — Хочешь подержать?
