Вокруг торчали старые сухие стволы, нанесённые на отмель ежегодным половодьем да смешные, похожие на трезубцы, растения. Слышался плеск явно не мелкой рыбы...
— Здесь, — выдохнул хромоногий приключенец. — Дальше не пойдём. Тут дров полно, я за рыбой, а ты сушняк-то собери. Палатку потом поставим.
Всего через час, совсем на закате, Костя принёс несколько уже почищенных рыбин. Весело горел костёр. Дымилась рассыпчатая каша. Жарился улов. Смешно хрустел сытный овёс в мешке у Девгри. Ребята разбили палатку и натянули тент.
Быстро темнеющий горизонт принёс мглу и частый мелкий дождик, который тонкими ручейками стекал по покатым бокам палатки. Костя убрал котелок и подставил уставшее лицо под эти живые капли, бегущие с небес ветвистыми струйками. Дождь нёс странные волнующие запахи. Он пах еловым лесом, дымным костром, лошадиным потом и рыбой. К струйкам прозрачной воды примешивался ещё и слабо уловимый запах клубники. Костя глубоко вдохнул и вздрогнул: так пахли волосы Эмили.
Он вдруг испугался странных будоражащих разум мыслей и, буркнув: «Спокойной ночи», залез под одеяло, тут же громко захрапев...
... Костя проснулся от того, что несмотря на тишину и подозрительно молчащую Девгри, мирно стоящую под тентом, у него появилось ощущение, что кто-то большой и очень опасный следит за ним. Он сел, выпутавшись из одеяла, и всмотрелся в черноту ночи. Из темноты, слегка подсвеченная бледными лунами, на маленькую палатку со стороны реки, внимательно смотрела морда.
Из раззявленного рта, сплошь усеянного мелкими острыми иглами-зубами, выступающими рыболовными крючками в несколько слоев, на песок капала чёрная во тьме слюна. Морда всмотрелась в возникшее на её берегу сооружение и, закрыв рот, пыхтя, стала вытягивать бесконечное тело на узкую прибрежную полосу — полюбопытствовать...
Костя понял, что легко может уместиться в этой пасти целиком. «Как у акулы, зубы-то», — вяло подумал он.
Между тем, чернильная мгла, приближалась к палатке. Стояла полная тишина. Не было слышно перестука, падающих с неба капель, не шумел ветер, мирно спала уставшая за день лошадка. Парень пошарил рукой и, нащупав только подушку, схватил её. Он был совершенно беспомощен. Узкие глаза речного монстра открылись шире, в них отразился серебряный свет ночных светил, и Костя, резко вскочив на ноги, кинул в него подушку и громко закричал: «Кш-ш-ш-ш, пш-ш-шел...».
Мгла придвинулась, обдала жаром и схватила парня за пострадавшее колено. Острая боль электрическим током пронзила тело, и человек понял, его едят...
Эмили проснулась оттого, что её друг метался на матрасе и стонал. Лицо было покрыто потом, открытые глаза бессмысленно смотрели в темноту. Она откинула полог и выглянула наружу. Серо-седой луч предстоящего восхода уже наметился над одиноким гранитным пиком. Дорожки тускнеющих лун ещё серебрили поверхность тихо текущих вод. Стояла предрассветная тишина. Девушка легко выбралась из палатки и, схватив ведро, побежала к реке за водой. Лес за трактом сонно молчал, только хруст мелкой гальки нарушал сон предрассветного часа. Она набрала воды и поторопилась к больному. У палатки уже храпела встревоженная Девгри. Костя, выкатившись наружу, размахивал руками, борясь со сминаемым тентом и разрушая первозданную тишину кричал: «Пш-ш-шла, кш-ш-ш-ш-ш…».
Картина была одновременно смешной и какой-то нереалистично страшной.
Эмили на миг остановилась и потом, размахнувшись окатила взъерошенного парня ледяной водой, пытаясь охладить пылающую жаром фигуру.
«Обернись, — изо всех сил закричала она, — обернись, и жар уйдет! Костя, обернись!»
Фигура на миг замерла, взгляд из-под мокрой челки обрёл подобие внимания, человек затряс пальцем и, схватившись за руку, обессилено прошептал: «Ж-жётся...».
Потом образ стоящего начал расплываться.
И Эмили увидела его зверя. Он был огромен. Массивные кожистые ноги, напоминающие лапы Ворона, заканчивались птичьими когтями, из огромного широкого торса вырастали массивная грудная клетка и еще две лапы, напоминающие руки с мощными когтями, которые могли обхватить стоящий на берегу утёс. На высоте не менее четырёх метров на тонкой подвижной шее сидела голова с большими удивлённо открытыми яркими человеческими глазами.
Дракон пошевелился, и за спиной, в свете быстро встающего солнца, Эмили увидела, как зверь разворачивает сияющие золотом огромные кожистые крылья...
«Костя... ты...», — прошептала она.
Зверь услышал.
Через минуту на песок сломанной веткой упал человек.
Эмили подбежала и, с облегчением, поняла, что он спит. Дыхание выровнялось, и жар ушёл.
«Так вот ты какой, зелёный лесной змей», — подумала она и, подложив ему под голову подушку, пошла ставить перевёрнутую палатку и ловить испуганно ржащую запутавшуюся лошадку. Костя спал. Девушка знала, что после жара и преображения нужно время. Уже можно не беспокоиться. Хворь, видимо, попавшая в разбитое колено ушла, её друг поправится.
ПУТЕШЕСТВИЕ НАЧАЛОСЬ. Глава 39. Ты полетишь... (Оксана Лысенкова)
Нелепое желтое солнце мучительно медленно, дразня последними лучами и даря ложную надежду, что вопреки законам вселенной, световой день все-таки продлится вечно, скатывалось за горизонт, скрытый в кошмарной растительности – высокие деревья не только мешали обзору, но и своим существованием попирали всяческое чувство разумности и основы гармоничного строения мира, ну не может быть растение таким высоким, ему положено стлаться по земле, приникая к болотистой почве.
Вместе с темнотой накатывал и холод, вымораживающий до дна седьмого изгиба надселезеночного протока, холод, от которого не было спасения, от которого замерзала сама основа жизни вода, превращаясь в ранящие пальцы, стоит только прикоснуться, острые прозрачные осколки.
Одновременно распахивалось небо в космос, туда, где неизведанные миры висят соцветиями огенных шаров, тысячелетиями маня к себе юные умы и освещая путь в темном океане неизвестности. Он отворачивался, ему, Стад’Р’Гану, лучшему поисковику Винсы, планеты, вращающейся вокруг той звезды, которую где-то в мире Кости называют Проксима Центавра, азартному космическому первопроходцу и исследователю, невыносимо больно было смотреть на звезды со дна тягучей атмосферы этого каменного шара, лишь сверху прикрытого тонкой коркой живой и даже местами организованной материи.
Сначала все было хорошо. Мягкий гамак, в котором так уютно сворачиваться клубочком, как в родном гнезде, под боком у двух мам, когда знаешь, что еще полцикла и придет отец и принесет с работы что-нибудь вкусное; бортовой синтезатор, исправно выдающий любимые дранбулеты на мелеяровом масле; необременительные вылазки с целью исследования геологии, флоры и фауны, приносящие острое, сравнимое только с погружением в воды Нибиса, удовольствие от новых открытий. Немного неприятностей доставили лишь местные аборигены, непонятно ради чего имеющие по два облика. Несколько раз Стад’Р’Ган ошибался, беря на борт разумного вместо образца местной фауны, приходилось подчищать память и выпроваживать обратно.
Ад начался, когда сломался процессор второго маневрового двигателя. Он не должен был сгореть, они в принципе не портятся, но, вероятно, в процесс производства вкралась фатальная ошибка. Спасло его только то, что поломка произошла на высоте не более двухсот метров и удалось сесть без повреждений как обшивки, так и внутренних агрегатов. За истекшие с момента аварии трое суток Стад’Р’Ган что только не передумал. Он успел и выяснить причину аварии, и изумиться поломке, и послать сигнал СОС, который дойдет до родной планеты через четыре года, и впасть в отчаяние, и чуть ли не схватиться за бластер в приступе тоски по родине.
А потом пришли эти трое сумасшедших со своим кошмарным четвероногим животным. Мало того, что они его не испугались, хотя раньше таких не видели никогда, так у одного из них нашелся процессор. Этого не может быть. Не с их техническим развитием. Хотя постой-ка… Не испугались, есть процессор… А не Мукой’К’Шд ли тут протянул свои загребущие зелененькие ручонки? Ладно, с конкурентами будем разбираться по возвращении, а пока Стад’Р’Гану надо было справиться с насущными проблемами.
А проблемы наблюдались прямо таки галактических масштабов. Один из аборигенов, ужаснейший огромнейший двуногий зачем-то обзаведшийся пастью, полной острейших зубов, уносил Стад’Р’Гана куда-то вглубь темного леса и совершенно не реагировал на попытки пообщаться. Надо заметить, он и в общении с товарищами был необычно молчалив и предпочитал общаться жестами и междометиями. Но надо было хоть как-то уговорить его остановиться. На пять… нет, хотя бы на две минуты. Надо было, как говорят эти дикие аборигены, засесть в кустах. Нет, эта идиома обозначает скрытое наблюдение. Ааа, присесть в кустиках, вот оно… Справедливости ради можно сказать, что для осуществления хотя бы крошечного шанса на возвращение Стад’Р’Ган был готов терпеть и не такие лишения.
Но, может быть, путь долго не продлится и вскоре появится цель этого мучительного путешествия…
Стад’Р’Ган, уносимый Вороном в поселение волков, страдал от неизвестности и неудобств.
… Дирижабль шёл над Столицей на бреющем, едва не задевая флюгеры на самых высоких шпилях. Оддбэлл сопел, свистел и пыхтел, периодически награждая тугодумов и бюрократов из столичной канцелярии титулами недоумков, слепней, неучей и прочими нелицеприятными эпитетами.
Наблюдения за праздничной суетой и сутолокой на улицах несколько успокоили изобретателя, а весёлый и отходчивый характер и вовсе расставил всё по местам. Через час Оддбэлл уже просто рассеяно поглядывал на документ, а через полтора — шутил и подтрунивал на тему пикантной интерпретации названия.
Через три часа бесплодного барржирования решили наконец спуститься с небес на землю. Пришвартовали «Летящего» к небольшой кряжистой башенке неподалёку от рыночной площади, выкинули лесенку и спустились вниз.
Там толпа подхватила воздухоплавателей, завертела в своём сумбурном течении... Оддбэллу стоило немалого труда сориентироваться, выбрать правильное направление и добраться-таки до казённого здания на углу. Вынырнув из толпы, мистер Блэст оправил одежду — днём было тепло, и он был в рубашке и комбинезоне, оставив кожаную лётную куртку на борту, - и уверенно шагнул внутрь, распахнув двустворчатые скрипучие дубовые двери.
Клерк обнаружился сразу. Он сидел за застеклённой конторкой справа, на небольшом возвышении, весь лощёный, с заученной улыбкой, натянутой на стареющее лицо, в котором явственно прослеживались черты принадлежности к роду выдр. Мгновенно выхватив опытным взглядом Оддбэлла из толпы посетителей, клерк аж привстал со своего места, закивал и заулыбался ещё ослепительнее, делая рукой призывные жесты.
Мистер Блэст кивнул и откликнулся на призыв. Подойдя к конторке, он тоже улыбнулся и протянул в окошечко принесенный голубем документ вместе с приложенными к нему деньгами.
Клерк аж задрожал от удовольствия — надо же, какой дисциплинированный, какой сговорчивый налогоплательщик! Все бы так ответственно относились к столь пустяковым требованиям праздничного посещения славной Столицы! Вот хорошо, вот спасибо! Вам комфортно? Весело? Праздничное настроение присутствует? Вам не доставляют неудобств? Вы удачно пришвартовали своё прекрасное воздушное судно?
Вопросы сыпались новогодними конфетти, не требуя ответа. Вежливо покивав и поулыбавшись, Оддбэлл собрался было уже распрощаться с вышколенным служакой, но тут природное любопытство и озорство ткнули чем-то острым сразу в оба бока, и мистер Чудак не выдержал:
- Скажите, а почему «Летящий на...»? Почему Вы именно так назвали мой дирижабль?
Клерк опешил, внимательно посмотрел на бумагу, поднеся её совсем близко к глазам, затем — на Оддбэлла.
- Да я сам хотел спросить, почему Вы назвали своё судно так... экстравагантно... Мы, когда увидели, всей сменой ходили посмотреть — правда ли, что корабль называется именно так... Однако убедились своими глазами. Удивились, конечно. Но когда кто-то сказал, кому именно принадлежит дирижабль — удивление отступило. Знаете ли, Вы славитесь заправским шутником, мистер Блэст, и эта слава давно дошла до Столицы!
- Погодите... - Оддбэлл заметно опешил, - Погодите... Вы говорите — увидели название? То есть — как это? Где?
- Ну как же. У вас же там, на кабине, белой краской написано! Свеженькая такая надпись...
- Э-ээ? - мистер Блэст становился всё более и более обескураженным. - Как? Что, вот прямо ТАК и написано? Как в бумаге?
- Ну конечно, - уже ничего не понимая, ответил клерк, - Прямо так! Я ж почему и говорю — сперва все очень удивились...
- Хм. Благодарю Вас, удачного дня, - неожиданно попрощался Оддбэлл, развернулся и стрелой вылетел из конторы. Только двери скрипнули и захлопнулись за его спиной.
Обратно пробирались не сказать чтобы легче — но существенно стремительнее, поскольку у Оддбэлла была конкретная цель, в которой он был вдобавок ещё и очень заинтересован.
Добравшись до башни, к которой был пришвартован дирижабль, мистер Блэст поднял голову и уставился на гондолу.
Свеженькая белая надпись ослепительно сияла на полуденном солнце.
Оддбэлл крепко зажмурился, поморгал, протёр глаза и уставился снова.
Не помогло.
На борту действительно было написано: «Летящий на ...»!
Ошибки в документе не было.
«А в моей голове — видимо, есть», - подумал мистер Блэст и решительно полез вверх с целью найти вчерашнюю банку белил и во что бы то ни стало исправить результат одной из самых курьёзных оплошностей, допущенный им за всю его богатую неординарными событиями жизнь.
Перемахнув порог и запрыгнув в гондолу прямо с последней ступеньки верёвочного трапа, Оддбэлл спикировал на колени и коршуном бросился в задний угол, отведенный под кладовку для всяких полезных мелочей. Через секунду оттуда вылетел и звонко запрыгал по полу походный котелок, спланировал и накрыл носок ботинка влезшего следом за капитаном Оберона большой жёлтый сачок для ловли бабочек и — под жуткий рык «Боги, откуда и зачем здесь ЭТО!!!» - брякнулись, едва не задев успевшего увернуться навигатора, длинные деревянные щипцы для переворачивания белья при кипячении.
Много чего ещё нашлось в кладовке. Вот только банки с краской там не было.
Озадаченный и крайне огорчённый, Оддбэлл вылез обратно и сел на пол среди раскиданных в беспорядке нужных и не нужных вещей. В кои-то веки он напоминал вовсе не сыча, а скорее растрёпанного петуха, только что получившего от соседа знатную выволочку.
- Оддбэлл, - несмело подал голос Оберон, - Слушай... А может — ну его, а? Ведь, смотри: «Летящий на...» в нашей ситуации, по-моему, тоже очень даже не плохо. Очень, знаешь ли, соответствует действительности... Как думаешь? Может, это — судьба?
Мистер Блэст напрягся. Мистер Блэст нахмурил брови. Мистер Блэст закрыл лицо рукой, мучительно оторвав её от пола и перенеся центр тяжести вперёд...
А затем звонко и заливисто расхохотался. Долго, весело, до слёз.
Когда смех, наконец, стал отпускать завзятого шутника, он сказал, заикаясь и периодически захлёбываясь приступами накатывающего хохота:
— Здесь, — выдохнул хромоногий приключенец. — Дальше не пойдём. Тут дров полно, я за рыбой, а ты сушняк-то собери. Палатку потом поставим.
Всего через час, совсем на закате, Костя принёс несколько уже почищенных рыбин. Весело горел костёр. Дымилась рассыпчатая каша. Жарился улов. Смешно хрустел сытный овёс в мешке у Девгри. Ребята разбили палатку и натянули тент.
Быстро темнеющий горизонт принёс мглу и частый мелкий дождик, который тонкими ручейками стекал по покатым бокам палатки. Костя убрал котелок и подставил уставшее лицо под эти живые капли, бегущие с небес ветвистыми струйками. Дождь нёс странные волнующие запахи. Он пах еловым лесом, дымным костром, лошадиным потом и рыбой. К струйкам прозрачной воды примешивался ещё и слабо уловимый запах клубники. Костя глубоко вдохнул и вздрогнул: так пахли волосы Эмили.
Он вдруг испугался странных будоражащих разум мыслей и, буркнув: «Спокойной ночи», залез под одеяло, тут же громко захрапев...
***
... Костя проснулся от того, что несмотря на тишину и подозрительно молчащую Девгри, мирно стоящую под тентом, у него появилось ощущение, что кто-то большой и очень опасный следит за ним. Он сел, выпутавшись из одеяла, и всмотрелся в черноту ночи. Из темноты, слегка подсвеченная бледными лунами, на маленькую палатку со стороны реки, внимательно смотрела морда.
Из раззявленного рта, сплошь усеянного мелкими острыми иглами-зубами, выступающими рыболовными крючками в несколько слоев, на песок капала чёрная во тьме слюна. Морда всмотрелась в возникшее на её берегу сооружение и, закрыв рот, пыхтя, стала вытягивать бесконечное тело на узкую прибрежную полосу — полюбопытствовать...
Костя понял, что легко может уместиться в этой пасти целиком. «Как у акулы, зубы-то», — вяло подумал он.
Между тем, чернильная мгла, приближалась к палатке. Стояла полная тишина. Не было слышно перестука, падающих с неба капель, не шумел ветер, мирно спала уставшая за день лошадка. Парень пошарил рукой и, нащупав только подушку, схватил её. Он был совершенно беспомощен. Узкие глаза речного монстра открылись шире, в них отразился серебряный свет ночных светил, и Костя, резко вскочив на ноги, кинул в него подушку и громко закричал: «Кш-ш-ш-ш, пш-ш-шел...».
Мгла придвинулась, обдала жаром и схватила парня за пострадавшее колено. Острая боль электрическим током пронзила тело, и человек понял, его едят...
***
Эмили проснулась оттого, что её друг метался на матрасе и стонал. Лицо было покрыто потом, открытые глаза бессмысленно смотрели в темноту. Она откинула полог и выглянула наружу. Серо-седой луч предстоящего восхода уже наметился над одиноким гранитным пиком. Дорожки тускнеющих лун ещё серебрили поверхность тихо текущих вод. Стояла предрассветная тишина. Девушка легко выбралась из палатки и, схватив ведро, побежала к реке за водой. Лес за трактом сонно молчал, только хруст мелкой гальки нарушал сон предрассветного часа. Она набрала воды и поторопилась к больному. У палатки уже храпела встревоженная Девгри. Костя, выкатившись наружу, размахивал руками, борясь со сминаемым тентом и разрушая первозданную тишину кричал: «Пш-ш-шла, кш-ш-ш-ш-ш…».
Картина была одновременно смешной и какой-то нереалистично страшной.
Эмили на миг остановилась и потом, размахнувшись окатила взъерошенного парня ледяной водой, пытаясь охладить пылающую жаром фигуру.
«Обернись, — изо всех сил закричала она, — обернись, и жар уйдет! Костя, обернись!»
Фигура на миг замерла, взгляд из-под мокрой челки обрёл подобие внимания, человек затряс пальцем и, схватившись за руку, обессилено прошептал: «Ж-жётся...».
Потом образ стоящего начал расплываться.
И Эмили увидела его зверя. Он был огромен. Массивные кожистые ноги, напоминающие лапы Ворона, заканчивались птичьими когтями, из огромного широкого торса вырастали массивная грудная клетка и еще две лапы, напоминающие руки с мощными когтями, которые могли обхватить стоящий на берегу утёс. На высоте не менее четырёх метров на тонкой подвижной шее сидела голова с большими удивлённо открытыми яркими человеческими глазами.
Дракон пошевелился, и за спиной, в свете быстро встающего солнца, Эмили увидела, как зверь разворачивает сияющие золотом огромные кожистые крылья...
«Костя... ты...», — прошептала она.
Зверь услышал.
Через минуту на песок сломанной веткой упал человек.
Эмили подбежала и, с облегчением, поняла, что он спит. Дыхание выровнялось, и жар ушёл.
«Так вот ты какой, зелёный лесной змей», — подумала она и, подложив ему под голову подушку, пошла ставить перевёрнутую палатку и ловить испуганно ржащую запутавшуюся лошадку. Костя спал. Девушка знала, что после жара и преображения нужно время. Уже можно не беспокоиться. Хворь, видимо, попавшая в разбитое колено ушла, её друг поправится.
Прода от 05.04.2020, 16:43 Легенды Оромеры. Великий Орёл
ПУТЕШЕСТВИЕ НАЧАЛОСЬ. Глава 39. Ты полетишь... (Оксана Лысенкова)
Нелепое желтое солнце мучительно медленно, дразня последними лучами и даря ложную надежду, что вопреки законам вселенной, световой день все-таки продлится вечно, скатывалось за горизонт, скрытый в кошмарной растительности – высокие деревья не только мешали обзору, но и своим существованием попирали всяческое чувство разумности и основы гармоничного строения мира, ну не может быть растение таким высоким, ему положено стлаться по земле, приникая к болотистой почве.
Вместе с темнотой накатывал и холод, вымораживающий до дна седьмого изгиба надселезеночного протока, холод, от которого не было спасения, от которого замерзала сама основа жизни вода, превращаясь в ранящие пальцы, стоит только прикоснуться, острые прозрачные осколки.
Одновременно распахивалось небо в космос, туда, где неизведанные миры висят соцветиями огенных шаров, тысячелетиями маня к себе юные умы и освещая путь в темном океане неизвестности. Он отворачивался, ему, Стад’Р’Гану, лучшему поисковику Винсы, планеты, вращающейся вокруг той звезды, которую где-то в мире Кости называют Проксима Центавра, азартному космическому первопроходцу и исследователю, невыносимо больно было смотреть на звезды со дна тягучей атмосферы этого каменного шара, лишь сверху прикрытого тонкой коркой живой и даже местами организованной материи.
Сначала все было хорошо. Мягкий гамак, в котором так уютно сворачиваться клубочком, как в родном гнезде, под боком у двух мам, когда знаешь, что еще полцикла и придет отец и принесет с работы что-нибудь вкусное; бортовой синтезатор, исправно выдающий любимые дранбулеты на мелеяровом масле; необременительные вылазки с целью исследования геологии, флоры и фауны, приносящие острое, сравнимое только с погружением в воды Нибиса, удовольствие от новых открытий. Немного неприятностей доставили лишь местные аборигены, непонятно ради чего имеющие по два облика. Несколько раз Стад’Р’Ган ошибался, беря на борт разумного вместо образца местной фауны, приходилось подчищать память и выпроваживать обратно.
Ад начался, когда сломался процессор второго маневрового двигателя. Он не должен был сгореть, они в принципе не портятся, но, вероятно, в процесс производства вкралась фатальная ошибка. Спасло его только то, что поломка произошла на высоте не более двухсот метров и удалось сесть без повреждений как обшивки, так и внутренних агрегатов. За истекшие с момента аварии трое суток Стад’Р’Ган что только не передумал. Он успел и выяснить причину аварии, и изумиться поломке, и послать сигнал СОС, который дойдет до родной планеты через четыре года, и впасть в отчаяние, и чуть ли не схватиться за бластер в приступе тоски по родине.
А потом пришли эти трое сумасшедших со своим кошмарным четвероногим животным. Мало того, что они его не испугались, хотя раньше таких не видели никогда, так у одного из них нашелся процессор. Этого не может быть. Не с их техническим развитием. Хотя постой-ка… Не испугались, есть процессор… А не Мукой’К’Шд ли тут протянул свои загребущие зелененькие ручонки? Ладно, с конкурентами будем разбираться по возвращении, а пока Стад’Р’Гану надо было справиться с насущными проблемами.
А проблемы наблюдались прямо таки галактических масштабов. Один из аборигенов, ужаснейший огромнейший двуногий зачем-то обзаведшийся пастью, полной острейших зубов, уносил Стад’Р’Гана куда-то вглубь темного леса и совершенно не реагировал на попытки пообщаться. Надо заметить, он и в общении с товарищами был необычно молчалив и предпочитал общаться жестами и междометиями. Но надо было хоть как-то уговорить его остановиться. На пять… нет, хотя бы на две минуты. Надо было, как говорят эти дикие аборигены, засесть в кустах. Нет, эта идиома обозначает скрытое наблюдение. Ааа, присесть в кустиках, вот оно… Справедливости ради можно сказать, что для осуществления хотя бы крошечного шанса на возвращение Стад’Р’Ган был готов терпеть и не такие лишения.
Но, может быть, путь долго не продлится и вскоре появится цель этого мучительного путешествия…
Стад’Р’Ган, уносимый Вороном в поселение волков, страдал от неизвестности и неудобств.
***
… Дирижабль шёл над Столицей на бреющем, едва не задевая флюгеры на самых высоких шпилях. Оддбэлл сопел, свистел и пыхтел, периодически награждая тугодумов и бюрократов из столичной канцелярии титулами недоумков, слепней, неучей и прочими нелицеприятными эпитетами.
Наблюдения за праздничной суетой и сутолокой на улицах несколько успокоили изобретателя, а весёлый и отходчивый характер и вовсе расставил всё по местам. Через час Оддбэлл уже просто рассеяно поглядывал на документ, а через полтора — шутил и подтрунивал на тему пикантной интерпретации названия.
Через три часа бесплодного барржирования решили наконец спуститься с небес на землю. Пришвартовали «Летящего» к небольшой кряжистой башенке неподалёку от рыночной площади, выкинули лесенку и спустились вниз.
Там толпа подхватила воздухоплавателей, завертела в своём сумбурном течении... Оддбэллу стоило немалого труда сориентироваться, выбрать правильное направление и добраться-таки до казённого здания на углу. Вынырнув из толпы, мистер Блэст оправил одежду — днём было тепло, и он был в рубашке и комбинезоне, оставив кожаную лётную куртку на борту, - и уверенно шагнул внутрь, распахнув двустворчатые скрипучие дубовые двери.
Клерк обнаружился сразу. Он сидел за застеклённой конторкой справа, на небольшом возвышении, весь лощёный, с заученной улыбкой, натянутой на стареющее лицо, в котором явственно прослеживались черты принадлежности к роду выдр. Мгновенно выхватив опытным взглядом Оддбэлла из толпы посетителей, клерк аж привстал со своего места, закивал и заулыбался ещё ослепительнее, делая рукой призывные жесты.
Мистер Блэст кивнул и откликнулся на призыв. Подойдя к конторке, он тоже улыбнулся и протянул в окошечко принесенный голубем документ вместе с приложенными к нему деньгами.
Клерк аж задрожал от удовольствия — надо же, какой дисциплинированный, какой сговорчивый налогоплательщик! Все бы так ответственно относились к столь пустяковым требованиям праздничного посещения славной Столицы! Вот хорошо, вот спасибо! Вам комфортно? Весело? Праздничное настроение присутствует? Вам не доставляют неудобств? Вы удачно пришвартовали своё прекрасное воздушное судно?
Вопросы сыпались новогодними конфетти, не требуя ответа. Вежливо покивав и поулыбавшись, Оддбэлл собрался было уже распрощаться с вышколенным служакой, но тут природное любопытство и озорство ткнули чем-то острым сразу в оба бока, и мистер Чудак не выдержал:
- Скажите, а почему «Летящий на...»? Почему Вы именно так назвали мой дирижабль?
Клерк опешил, внимательно посмотрел на бумагу, поднеся её совсем близко к глазам, затем — на Оддбэлла.
- Да я сам хотел спросить, почему Вы назвали своё судно так... экстравагантно... Мы, когда увидели, всей сменой ходили посмотреть — правда ли, что корабль называется именно так... Однако убедились своими глазами. Удивились, конечно. Но когда кто-то сказал, кому именно принадлежит дирижабль — удивление отступило. Знаете ли, Вы славитесь заправским шутником, мистер Блэст, и эта слава давно дошла до Столицы!
- Погодите... - Оддбэлл заметно опешил, - Погодите... Вы говорите — увидели название? То есть — как это? Где?
- Ну как же. У вас же там, на кабине, белой краской написано! Свеженькая такая надпись...
- Э-ээ? - мистер Блэст становился всё более и более обескураженным. - Как? Что, вот прямо ТАК и написано? Как в бумаге?
- Ну конечно, - уже ничего не понимая, ответил клерк, - Прямо так! Я ж почему и говорю — сперва все очень удивились...
- Хм. Благодарю Вас, удачного дня, - неожиданно попрощался Оддбэлл, развернулся и стрелой вылетел из конторы. Только двери скрипнули и захлопнулись за его спиной.
Обратно пробирались не сказать чтобы легче — но существенно стремительнее, поскольку у Оддбэлла была конкретная цель, в которой он был вдобавок ещё и очень заинтересован.
Добравшись до башни, к которой был пришвартован дирижабль, мистер Блэст поднял голову и уставился на гондолу.
Свеженькая белая надпись ослепительно сияла на полуденном солнце.
Оддбэлл крепко зажмурился, поморгал, протёр глаза и уставился снова.
Не помогло.
На борту действительно было написано: «Летящий на ...»!
Ошибки в документе не было.
«А в моей голове — видимо, есть», - подумал мистер Блэст и решительно полез вверх с целью найти вчерашнюю банку белил и во что бы то ни стало исправить результат одной из самых курьёзных оплошностей, допущенный им за всю его богатую неординарными событиями жизнь.
Перемахнув порог и запрыгнув в гондолу прямо с последней ступеньки верёвочного трапа, Оддбэлл спикировал на колени и коршуном бросился в задний угол, отведенный под кладовку для всяких полезных мелочей. Через секунду оттуда вылетел и звонко запрыгал по полу походный котелок, спланировал и накрыл носок ботинка влезшего следом за капитаном Оберона большой жёлтый сачок для ловли бабочек и — под жуткий рык «Боги, откуда и зачем здесь ЭТО!!!» - брякнулись, едва не задев успевшего увернуться навигатора, длинные деревянные щипцы для переворачивания белья при кипячении.
Много чего ещё нашлось в кладовке. Вот только банки с краской там не было.
Озадаченный и крайне огорчённый, Оддбэлл вылез обратно и сел на пол среди раскиданных в беспорядке нужных и не нужных вещей. В кои-то веки он напоминал вовсе не сыча, а скорее растрёпанного петуха, только что получившего от соседа знатную выволочку.
- Оддбэлл, - несмело подал голос Оберон, - Слушай... А может — ну его, а? Ведь, смотри: «Летящий на...» в нашей ситуации, по-моему, тоже очень даже не плохо. Очень, знаешь ли, соответствует действительности... Как думаешь? Может, это — судьба?
Мистер Блэст напрягся. Мистер Блэст нахмурил брови. Мистер Блэст закрыл лицо рукой, мучительно оторвав её от пола и перенеся центр тяжести вперёд...
А затем звонко и заливисто расхохотался. Долго, весело, до слёз.
Когда смех, наконец, стал отпускать завзятого шутника, он сказал, заикаясь и периодически захлёбываясь приступами накатывающего хохота: