Пролог
Голос Левитана, немного изменённый ветром, отчётливо доносился от Центрального здания вокзала:«В течение 18-го октября северо-западнее города Иелгава (Митава) наши войска вели наступательные бои, в ходе которых форсировали реку Лиелупе и овладели населёнными пунктами Пикстниеки, Темери, Браньтюцием Кайгуциэмс, Вал-Гунтэсциэмс, Гайлиши, Межамуйжа, Вегайни и железнодорожными станциями Темери, Ливберзе, Будас.
В Северной Трансильвании наши войска, действуя совместно с румынскими войсками, овладели городом и железнодорожным узлом Валеа-Луй-Михай, городом и железнодорожной станцией Симлеул-Сильванией, а также с боями заняли более 50 других населённых пунктов».
В какой-то момент голос сбился, заглушенный гудками подходившего состава и прочим шумом огромного транспортного узла. Но потом опять взлетел птицей и продолжил:«В Северной Трансильвании наши войска совместно с румынскими войсками с боями продвигались вперёд. Занят населённый пункт Думбравица, расположенный в восьми километрах к юго-востоку от города Байа-Маре.
За день боёв на различных участках фронта взято в плен свыше полутора тысяч немецких и венгерских солдат и офицеров».
Ранним осенним утром на запасных путях, зябко притаптывая грязь ногами, стояли, разговаривая, начальник службы внешней разведки Павел Михайлович Фитин и его первый заместитель генерал Рашид Ибрагимович Худояров. Одетые в полувоенные френчи без знаков различия и окружённые кольцом охраны, люди вызывали страх у работников вокзала, и те ускоряли шаг, спешили избежать встречи.
Но шум столицы и ее огромного вокзала не умолкал. Вокруг текла обычная жизнь. Где-то в невидимых депо гудели паровозы, ухали в кузнях, исправляя искореженный металл, прессы; рёв машин резво подхватывало и воспроизводило эхо, отражаясь от высоких зданий большого города.
Начинался новый день.
— Несмотря на огромное число подтверждающих наши самые невероятные догадки фактов, мне все равно непонятно, — угрюмо хмыкнув, проговорил Фитин.
— Если Ян считал, что все эти личности имеют право на существование и присылал нам донесение за донесением, а мы их расценивали как провокационные, то надо было его отозвать и отдать под трибунал?
— Ему даже не присылали помощи и вообще не сообщали, как реагировали здесь на его сообщения... Контрразведка занята в основном агентами, а тут...- Рашид Ибрагимович пожевал губами и продолжил.
— Может быть, Лаврентий Павлович и прав, дав распоряжение именно нам организовать новый отдел. Лишь бы не поздно.
— Я тоже не понимаю, почему они игнорировали всю его информацию столько времени. Какая тут могла быть «высокая политика» и «открытое вредительство», если фактически он один сумел в течение трёх лет сохранить равновесие. Может быть, Утехин решил, что это «абстрактные сведения», но только от Яна мы начали получать более или менее конкретную информацию по операции «Энормоз».
— Я все подготовил для создания нового отдела, готов дать любое финансовое обеспечение. В течение недели знакомился с документами. Понимаю, факты, и... не верю. В любом случае это не политическая авантюра. Лишь бы выжил...
Фитин посмотрел на идущий вдали эшелон и, разлепив губы, сказал:
— Пойдём.
Затем обернулся к остальным встречающим и скомандовал:
— Транспорт подогнать. Готовьтесь...
Состав, подбежав к перрону, гасил скорость, отчаянно шипя и издавая рвущие барабанные перепонки визжащие звуки, но, несмотря на ярое сопротивление колёс, смог остановить свой бег и, скрипя, подкатил к ожидавшим его людям.
Дверь литерного вагона с красным крестом, указывающим номер эвакуационного госпиталя, открылась, и из него спрыгнули на перрон сначала молоденький лейтенант, судорожно поправляющий ватник, а затем и худая высокая женщина. Она посмотрела на встречающих и, вытянувшись, доложила:
— Начальник эвакогоспиталя майор Черткова!
— Ольга Николаевна? — Рашид Ибрагимович шагнул навстречу и протянул руку.
— Так точно, — она замялась, не видя знаков различия.
Генерал отмахнулся и, глядя поверх ее головы куда-то в темное нутро тамбура, продолжил:
— Довезли?
Военврач потупилась и как-то неуверенно, с невыразимым испугом и каким-то детским изумлением тихо произнесла:
— Кажется... Но он должен был погибнуть, понимаете... Там от грудной клетки ничего... а сейчас вроде и дышит лучше… Уснул всего час назад.
В этот момент в дверях показался совсем молодой человек, высокий, широкоплечий, в широких для него галифе и кажущейся невероятно белой рубашке, из-под которой явственно проступали плотные ряды бинтов. Из-за этого раненый казался закутанным в подобие кокона.
Посмотрев по сторонам и судорожно глотнув стылого осеннего воздуха, он с трудом начал спускаться и едва не упал.
Павел Николаевич подскочил, и раненый мешком осел на его протянутые руки.
— Не вскрывать ни при каких обстоятельствах, поняли? Ни при каких! — прохрипел он.— Не приближаться! Поместить в свинцовую камеру, а ещё лучше в обитую серебром...
Глаза закатились, человек обмяк на руках начальника внешней разведки, потеряв сознание. Через толстый кокон бинтов расползалось багровое пятно открывшегося кровотечения.
В этот момент из последнего вагона — цистерны, с тщательно запаянной крышкой, дополнительно прицепленной к составу, раздался дребезжащий удар, похожий на звук колокола, а когда он стих, люди явственно услышали жуткий шипящий смех...
Глава 1. Начало
1.
Он барахтался где то у поверхности в противной тёплой воде, которая вызывала жар в груди и холодила ноги. Иногда ему казалось, что кто то, наклонившись над пленкой воды, зовёт его, и тогда он пытался оттолкнуться и доплыть до этого зова, но холод тянул вниз, а жар рвал легкие, и тогда он начинал глотать эту тёплую мерзкую жидкость.
Потом приходила мгла. Она манила, шептала непристойности и дарила невесомый покой. Она влекла и просила пойти с ней.
Но он точно знал: мгла зовёт его к Чужому, тому страшному пятну, которое он сознательно прилепил к себе, сотканному из незримых капель отнятых душ. Тогда холодные ноги начинали толкать бессильное тело к пленке, которую невозможно было разорвать.
В какой-то момент он рассмотрел щель в пленке, маленький кусочек порванного пространства.
Всем своим существом он захотел, наконец, выбраться из страшного омута, потому что вдруг понял: щель — это шанс.
И он использовал его, оттолкнувшись, потянулся вверх, туда, где сиял свет и можно было дышать.
Он протянул руку в щель и... открыл глаза!
2.
— Вы впервые в Москве?
— Бог хранил..
— Ну зачем же так сразу? Скоро войне конец. Фашистов почти разбили.
—Хранит Господь землю грешную...
— И все таки давайте попробуем познакомиться... Повторю, вас пригласили просто поговорить. Я, как видите, ещё не совсем могу быть... эээ мобильным, поэтому вот вас и привезли. Меня зовут Йаан Геннадьевич, ну несколько странно, но зато это, похоже, мое настоящее имя... Можно просто, Ян.
Человек, задающий вопросы, полусидел на массивном кожаном глубоком диване, окружённый тремя подушками, как каменной стеной. В руке он держал карандаш, который перемещался от пальца к пальцу и , иногда, падал на вежливо подставленную соседнюю ладонь, после чего продолжал там свое путешествие. Помещение , в котором находись люди, было большим. Обитые светлым деревом, на три четверти стены, делали его тяжелым, каким то неповоротливым и официально опасным, при этом сидящий в подушках производил впечатление лишнего и чужеродного элемента, который не мог бы долго уживаться в его стенах.
Молодой человек был одет в светлые свободные спортивные брюки и просторную толстовку. Вся его одежда и общий безмятежный внешний вид напоминал о давно ушедших счастливых днях и были настолько неподходящими в этом официальном мире, что мгновенно настораживали и, пожалуй, даже пугали.
Высокий, очень худой, бледный, до синевы под большими немного раскосыми глазами, он тем не менее являлся хозяином этого кабинета.
Другой — в мешковатых брюках, потрепанной застиранной рубахе-косоворотке и разношенных сапогах, прижав к себе старый видевший жизнь ватник, скромно расположился на краю кресла. Худое, покрытое морщинами лицо с резко выдающимися скулами имело характерный северный загар , возникающий от постоянного пребывания на ветру. Серые глаза смотрели ровно, но в их глубине лежала печать настороженного внимания, которая мгновенно исчезала, когда человек улыбался. Но давно забытая улыбка была почти похоронена под небольшой густой бородой и вислыми усами, чем то напоминающими казацкие. Сейчас он был насторожен и напряжен.
— Вы коммунист?
— Бог миловал...
— А работаете где?
Сидящий в кресле посмотрел на медленно перемещающийся карандаш, сделал странное движение, напоминающее поклон в сторону спросившего, перекрестился и пояснил:
— На лесоповале, в леспромхозе числюсь, за Колымой.
— А фактически?
— Так и фактически тоже. Да вы почитайте, гражданин начальник. Сословия я поповского, в силу безверия людского бесовского души лечу в меру умения. Да лес валю в меру сил.
— Вас судили?
— Да вроде нет. Я под Казанью приход имел, а как власть опять меняться местная стала, так в тридцать девятом и забрали меня. Сгорел приход... Вот в поджоге я и виноват...
— Ну хорошо, — вздохнул сидящий в подушках. — Подайте, пожалуйста, мне папку со стола.
Священник неторопливо встал, аккуратно положил телогрейку и, подойдя к столу, взял лежащие документы, как змеелов гадюку. Крепко, опасливо и осторожно.
— Итак, вы Василий Иванович Непершин.
— Отец Василий.
Ян протянул руку и, забирая папку, коснулся широкой мозолистой ладони. На миг их глаза пересеклись.Оба вздрогнули, словно электрический ток прошел сквозь тела, и отдернули руки. Папка упала...
Несколько минут продолжалось напряженное молчание, а потом священник заговорил:
— Печать на тебе бесовская, да какая-то тонкая, будто ты сам ее сохранил, не сняв. Не опасная. Кто ты, отрок?
Ян посмотрел на растерянно стоящего перед ним, вздохнул, подвинулся, предоставляя место рядом, и ответил:
— Да я и сам не знаю, кто я. На сегодняшний день - руководитель этого отдела. Если вас заинтересует то, чем мне поручено заниматься, то вам, как лицу духовному предоставили бы здесь недалеко приход. А я бы обращался за помощью.
Василий Иванович положил ладонь на колено говорящего и долго молчал, прикрыв глаза.
— В безверии тяжело дышать. Мгла вокруг. Солнце каждый день садится мраком кумачовым окрашивая закат. Само багровое распухшее страшное. Мало веры в людях. Мало добра. Вон в окне твоём стаи воронья над звёздами кремлевскими так и вьются. Войне конец, а правды как не было, так и не видно. Победу великую народ выстрадал, океаном крови, а радость впереди стоящая пламенным кольцом опоясана, сухой ветер огненный поднимается по новой. Вижу я. Едва едва замерцали звёзды, как затянуло их дымным заревом.
— Ну вы даете! — хмыкнул забаррикадировавшийся подушками от предстоящих невзгод человек. — Ещё парочка таких оракулов и надо сдыхать, а как же лягушка?
— Какая лягушка? — вырвавшись из транса предсказания спросил Василий Иванович.
— Да та самая! Которая молоко в масло ногами сбила и из кувшина выпрыгнула! Ну что, идете в настоятели храма то? Вы реальный экзорцист, и мне необходима ваша помощь!
Прода от 29.02.2020, 18:28. Глава 1. Начало. Части 3
С Тверской, повернув под арку в сторону Большой Никитской, неторопливо шурша резиной плавно зарулил блестящий новой черной краской ЗИС 101.
Впереди, несомненно лучшим архитектурным украшением, правда ставшим за тридцать последних лет чужим этому городу, высился храм Воскресения Словущего на Успенском вражке.
Вокруг него заплесневевшими пятнами раскинулись темно серые и коричневые массивные здания за заборами, при этом сами сильно напоминающие режимные учреждения.
Напротив паперти у самого входа в храм молчаливо высилась огромная куча мусора, которая своим массивным телом, содержащим в основе щебенку, делила предверие и притвор на дальнюю чистую и ближнюю испачканную зимней московской грязью, части.
Сонный же Брюсов переулок со своими уныло ровными, казарменными линиями, отметил подъехавший казенный лимузин вялым утренним гавком, который издала луженая глотка, возлежавшей на тёплом мусорном образовании, большой чёрной собаки.
Полусонная зверюга подняла тугой шланг массивного хвоста и с громким шмяком опустив его на каменистое ложе показала ряд белых ровных клыков подъехавшим.
Дверь автопрома 1941 года выпуска закряхтела словно древний старик, вздрогнув ещё тормозящими колёсами и плавно распахнулась, мерцая красной кожей внутренней обшивки.
Из непроницаемого стального нутра вылез бородатый, одетый в ватник благообразный товарищ и второй, держащийся с грудь — высокий спортивный худой.
Пёс со вздохом бывалого в передрягах «знатца» перевел круглый коричневый глаз на одного, потом на второго и до конца не поняв, какой из приехавших опаснее решил все таки освободить занимаемый им плацдарм без боя.
Сразу за храмом виднелся жилой проулок с лавками, магазином и бараками, от которых тянуло вонью и всегда можно было удачно укрыться.
Приехавшие с уважением и некоторой опаской смотрели на величавое здание, устремляющее в вечность высокой колокольней, свою неухоженную, но ещё могучую постройку.
Василий Иванович сурово проследил путь исчезающей твари и буркнул:
— Бесовское отродье то!
Удивленный увиденным Ян закашлялся, охнул и глотнув пару раз стылого воздуха, отдышавшись заметил:
— Однако...
***
Внутри храм оказался еще страшнее. Серые, давно не знавшие известки стены с разросшейся на них плесенью, рисующей на аркадных сводах причудливые перья неизвестных птиц, помет от расплодившегося воронья и осуждающий бессмертный лик, проникающий в раненые души прихожан, встретил не успокаивающим тёплом, а глухой обидой на безбожных детей Великой Державы.
Жутким серым оком зимнего дня смотрели на людей давно выбитые провалы витражей. Гулял сквозняк. Гулко каркала потревоженная стая.
— Словно на костях человеческих стоим. На прахе Божьем..., — обиженно бурчал священник, не ожидавший подобного кощунства в самом центре православной Москвы.
— К весне починим и к Победе приход твой заработает, — уверенно сообщил оптимистично настроенный оппонент.
— Ян Геннадьевич, а когда Победа то?
От громкого гула басовито прозвучавшего и отразившегося от стен, тоскующего храма, переговорщики вздрогнули и обернулись.
— Вон у него спроси. Он все знает. Ну ты и громкоговоритель. Чего вылез то, Илья? — поинтересовался Ян, рассматривая огромного, слегка смахивающего на былинного Муромца, парня, правда без положенной по богатырскому статусу бороды, а наоборот, одетому не по погоде в легкую военную форму с новыми лейтенантскими нашивками.
— Так я телохранитель Ваш, а не водитель. У меня свои полномочия, Ян Геннадьевич. И папраашу не спорить, — зыкнул пришедший и храм в ответ рассмеялся посыпавшейся на них сморщенной серой известкой.
Вокруг словно потеплело. Старая церковь приняла глупых детей, заглянув в их души...
Храм давно жил своей персональной жизнью. Он научился встречать угодных, внезапно освящая поблекшие фрески ярким лучом, проникающим в окна. Тогда ободрённый светом проситель приходил чаще и старая церковь всей своей намоленной веками душой дарила покой и терпение.
