Собор умел отгонять и лишних, поселяя в испуганное жизнью детское неразвитое воображение глупцов видения огненной гиены, живущей под старой замазавшей фрески краской.
Он был жив, этот старый собор Москвы. Он ждал и дождался. Стоявшие поняли приветствие и Василий Иванович вдруг опустился на колени и истово произнёс Благодарность.
Ян с Ильей переглянулись и тихо вышли не мешая общению...
Спустя час показался теперь уже не просто официальный, а принятый Храмом хозяин Прихода. За его спиной словно мерцали лампады и слышался тихий таинственный шорох: медленно осыпалась штукатурка, обнажая великие Лики...
Со стороны притвора послышался резкий болезненный визг и гулкое торжествующее карканье стаи.
— Пойди, посмотри, — попросил Ян, обратившись к явно ждущему этой просьбы богатырю.
Там за грязным неубранным снегом испуганно металась маленькая патлатая собачонка, взвизгивая и поджимая лапы, даже не пытаясь отбиться от стаи охотящихся чёрных монстров.
Илья отогнал нахалок, затем оглянулся на сидящего в машине. Тот махнул головой, а парень, нагнувшись, сгрёб в ладонь костлявое трясущееся существо.
Положенная на заднее сиденье собачонка жалобно изливала Илье душу, не забывая поглядывать на сидящего рядом усмехающегося гражданина, явно не питающего сочувствия к последней.
Пёс вздохнул и лизнул ему руку...
— Да понял я, понял, — услышал Илья. — Но мне интересно, что ты скажешь сейчас нашему блюстителю законов божьих.
Лейтенант посмотрел на удивительного полковника, который ни разу не был похож на военного вообще и на героя в частности. Вздохнул, в очередной раз решив промолчать и понаблюдать за развитием событий.
4.
Ян, вёз ещё не рукоположенного священника к Владыке.
— Протоиереем будете, — сообщил он утром Василию Ивановичу, забирая последнего из общежития, принадлежащего КГБ.
Его разместили в отдельной хорошо отапливаемой комнате, предоставив талоны в столовую старшего комсостава, и, вручив чемодан с новыми тёплыми вещами.
Ночью, когда шум в коридоре стих, отец Василий тихо встал и, достав маленький, с ладонь, затёртый бумажный лик Богородицы, истово молился, не зная, к радости, или к великой печали, настало ему такое преображение.
Проникая разумом в неизведанное, и, видя, сквозь грозовые багровые всполохи будущее других, он никогда не прозревал своей судьбы, за что не уставал благодарить небеса. Ибо нет ничего страшнее такого знания.
Весной 1944 скончался Патриарх Московский, отец Сергий, великий патриот всея Руси, старый мудрый честный...
Планирующемуся на февраль первому Поместному собору было недвусмысленно рекомендовано избрать новым Патриархом Митрополита Алексия.
В миру Симанский Сергей Владимирович закончил юридический факультет и считался человеком образованным выдержанным и умным.
Все девятьсот дней страшной блокады он молился о пастве своей в городе на Неве, разделив с ним невзгоды и горести людские. Будучи вызванным в Москву, продолжил дело свое, не осуждая страну, давшую ему жизнь...
Они застали Алексия после службы, которую тот ежедневно совершал в Соборе Богоявления Господня, что издавна радовал своим насыщенным цветом стен чистого неба, прихожан в Елохове.
Только-только разоблачившись, он ещё благоухал ладаном и встретил вошедших в белом.
— Прошу вас, господа, — уверенно указал епископ на стоящие за столом кресла. — Чаю?
В просторном помещении было тепло и уютно. Горели лампады, и небольшой иконостас, без опасения показывал вошедшим свои серебряные оклады. Сквозь тусклое старое серебро строго смотрели на вошедших Лики святых.
Ян, обернулся к присутствующим во время приёма служкам и повелительно махнул рукой, указав на дверь. Алексий кивнул. Василий Иванович, неуверенно переминаясь новыми кирзовыми сапогами по красному старому восточному ковру, на который стекала московская грязь, остался у дверей.
— Вам письмо, подтверждающее желание Верховного Совета. Ваши будущие полномочия. Лаврентий Павлович вечером передал его мне. Ознакомьтесь. Будучи первыми, которые уверенно поздравляют Вас с рукоположением, хотим подарить Нечаянную Радость... Принято решение о повторном освящении собора, что издавна служил людям на Успенском Вражке. Вот настоятеля привёз... знакомьтесь. Освятить храм необходимо до апреля. После Вам назначена встреча у Верховного... успеете?
Чёрная машина увозила недавних гостей. Алексий стоял у окна, смотрел им в след и чувствовал, как холодный липкий пот стекает по спине и страх, от предстоящей встречи с Верховным заставляет сердце дико ухать в груди.
Он откроет храм, после чего посетит с личного одобрения Сталина Святую землю, получит из рук Хрущева орден, переедет в подаренное Брежневым имение в Переделкино и будет бояться... всегда.
Он всегда помнил себя! Даже когда родился маленьким слепым щенком, а мать облизала его и дала ему имя тьмы.
Попав ещё при Николае с обозом в Москву, он быстро приноровился в сытой столице.
Чаще люди видели его маленькой культяпой пегой дворняжкой, которая улыбалась жизни, открывая смешной усатый рот, и, демонстрируя миру большие белые зубы. Псинка виляла мощным пушистым хвостом, мелькая тенью на базаре, с азартом ловила крыс, или с тем же удовольствием, прокусывала авоськи незадачливых прохожих.
Когда же на Спасской башне било семь раз, и фонарщик шёл зажигать модные газовые фонари, он преображался.
Под визг закрываемых ржавых замков на бакалейных лавках, под грохот чёрных бочек с нечистотами и скрип телег, на брусчатку вставал чёрный огромный волк с седой спиной и огромной круглой, почти человеческой головой.
Ночная Москва подвалов, подворотен, заброшенных лавок и сытных задворок рестораций всегда представляла собой мрачное зрелище. Подвальные лестницы и переходы рождали множество теней, создаваемых тусклым светом богаделен и редких фонарей... В этой мрачной трущобной бездне он был сама сила, и ночь находилась под властью огромного сумеречного зверя. Не раз и не два в азарте погони он убивал двуногих. Воровской мир был в курсе странного зверя. Однако, помня заветы матери, он никогда не рвал тёплое красное, одетое чаще в рваньё, реже в плотный сюртук, мясо. А поселившись у Храма, Мрак и вовсе полюбил слушать его неторопливый шёпот-перезвон, смотреть на строгие Лики и внимать чудные и такие успокаивающие грустные слова: «Богородице Дево, Радуйся! Благодатная Мария, Господь с тобою...».
— Веруешь ли, отрок...
— Верую, отче...
Старый священник много лет подкармливал, чем мог прибившуюся собачонку и даже не задумывался, почему она не меняется с годами. В армячке из-под которого до полу болталась старенькая ряска, он низко кланялся, гладя псинку, и, ставя горшочек с сытом приговаривал:
— Кушай, Мила, всяка тварь питаться должна, Дай Бог здоровья…
Но живя год за годом спокойно, он в какой-то момент своим чутким носом уловил изменения в воздухе. Стало чаще пахнуть железом, каким-то плохоуловимым горьким запахом дыма и крови. Той самой крови, которую запрещено было пить, а его старик, одышливо вздыхая, часами стоял на коленях, шепча: «да осветится имя твое, да приидет царствие твое...».
Наконец, к ним повадился ходить некто неприятный, пахнущий металлом и плохо мытым грязным телом. Дед, вздыхая, ставил ему горшочек с мёдом, или маслом, принесённый похудевшей и заплаканной женой веро-послушного торговца из соседней лавки и слушал с земным поклоном:
— Ну, какую нужду к Власти имеешь, клоп духовный? Только за старость твою и терпим! Не прячешь ли чего? Назовись!
— Так Алексей я, по батюшке Васильевич, Ваше Высокоблагородие. Нечего прятать-то, все оклады сдали сразу по описи, вон тока дровишки струганные в красках и держим. Вы ужо не ругайте нас убогих-то.
Чернявый, в вытертой кожаной куртке смеялся и уходил на время, оставив деда и его «лубочные картинки» в покое.
В тот год зима выдалась холодной. В Москве гудела снежная метель. Ветер раскачивал колокола, и гул, сотрясаемых самим дьяволом языков, слышался аж у Сухаревки. Мрак любил холод и развлекал себя ночью охотой. На Большой Пресне, переименованной в Красную, стояли крытые дома переехавшего на зимние квартиры зоологического сада. В одном из них поселили чудесных жирных гусынь, и оборотень выбрал ужин в тёплом птичьем питомнике. Основательно поев, Мрак укрылся от ветра в люке отопительной сети и выспался. Утром рыжая улыбающаяся миру собачка прибежала к храму.
Старик лежал на притворе, удивлённо раскинув руки, и, широко открыв глаза, смотрел в бесконечное небо... Люди топтались и, боясь подойти, тихо шептались... ему не надо было слушать их голоса, все сказал нос.
Особенно запомнился звук молотка, вбивавшго в домовину новые стальные гвозди. Собака сутки просидела у свежей могилы и ушла... из старого забытого людьми Храма.
Прошке Потёмкину было холодно. Ещё с утра он выпил четвертинку и, вернувшись со службы, сграбастал грудастую дуру.
— Ну что, — зло спросил он соседку. — За ласку много запросишь?
— По утре сквитаемси, — сообщила кудрявая Клава. — С тебя, опер, мяса бы кусок, я б шти сварганила.
Со двора под вой метели, словно пистолетные выстрелы, слышались громкие резкие: «Кра-а-ак! Кр-ра-а-ак!».
— Что это? — Лишившись сна, жалась у тёплого бока соседка.
Он небрежно отодвинул жаркую грудь и, выдохнув перегара, зажёг папиросу.
— Деревья. Промёрзли.
Потом помолчал и добавил.
— Так череп трещит. Я вчера святошу одного подвинул... упёртый старик был, всё за кресты свои цеплялся!
Звуки разрываемого морозом дерева заставили Клаву встать.
— Смотри, — показала она в окно. — Как раскололось-то, словно на гроб...
В буржуйке догорали, чадя, багровые угли. Чёрная тень на миг закрыла окно, и рама раскололась мерцающими блестками звёзд.
В ту ночь Мрак впервые пил горячую жаркую кровь двуногих. Утром дворняжку долго рвало кусками багрового на белом снегу трясущегося желе из печени.
«Гадость!» — решил он для себя и, повернув пушистый рыжий хвост, ушёл в леса...
Война загнала обратно в город. И, по привычке выбрав место своего обитания, он третий год невольно охранял старые камни.
Запах подманил его к странным людям. А потом, и солнечный луч на миг сорвавшись с колокольни, осветил стоящих у железной повозки. Мрак глубоко вздохнул, вспомнил Деда и пошёл к Хозяину...
Торпищево, деревня домов в двадцать, раскинула свои плетёные дворы на берегу реки Вазузы, недалеко от Гжатска в Смоленской области. С юга низкий берег, на много вёрст вперед поросший колючей осокой и камышом, прятал многочисленные утиные семейства, с севера почти параллельным курсом текла чистенькая Гжатка, в которой ловилась форель. Места были глухие, нехоженые и издавна являлись царством комаров, болот, мавок да зайцев, каждое половодье с нетерпением ожидающих деда Мазая...
День, когда поменялась власть, Илюша помнил очень хорошо. Разве только слегка поблекли краски тех последних летних дней, когда, завершив страду к началу сентября, природа бледнела, готовясь к первым заморозкам. Мать послала отнести ужин, и семилетний пацан торопился успеть до ночи. Бабка уже безвыездно жила на заимке, от старости своей различая только свет и тьму. Старуху в деревне сторонились, и мальчик, не раз и не два послушав соседок, шепчущих вслед «колдовке» наговор «от сглаза», слегка ее побаивался.
Обычно лежавшая внутри на старом плетёном из лозы топчане, она встретила его на крыльце. Распущенные волосы толстых и в старости чёрных кос хлестало ветром...
— Пришел, — услышал мальчик. — Ну, раз первым пришел, тебе и владеть. Подойди.
Варево упало на тропу. Он хотел, развернувшись, убежать, но чья-то упрямая сила погнала к старухе.
— Скачут, скачут кони! — провыла она, схватив Илью узкой, высохшей, словно птичьей кистью… — Пить хотят, много пить да кишки рвать.
Потом она прижала к себе обеспамятевшего мальца и, торопливо перебирая пальцами, одела ему на шею ладанку. А потом молча, обессилено опустилась на траву и прошептала:
— Беги ужо! Мать пришли. Скажи - не уйду, пока не свидимся...
Деревня, состоявшая из ряда старых домов вдоль Смоленского тракта, встретила испуганного мальчика наглухо закрытыми дверями. Только купец Бастрыкин, беспробудно пивший последний год, нелепо раскинув руки, лежал у своего дома в какой-то серой гуще, изливающейся из его раззявленного брюха. «Кабана, что ли, резали», — мелькнуло у Ильи в голове. Он на миг застыл над телом, с удивлением рассматривая, как два незнакомых мужика в смешных поповских куколях с нашитыми на них красными звёздами прибивают на торговый дом кривоватую вывеску со странной надписью «Сельсовет».
В тридцать пятом его призвали. Бодро прошагав красноармейцем по Сибирским округам, Илья подал документы в военное училище, решив не возвращаться к тяжелой крестьянской доле. Тихо померла мать. Сестра, выскочив замуж за областного чекиста, проживала в Смоленске с многочисленными народившимися племяшами. Отец не вернулся домой ещё в мировую... Впереди гремел по рельсам к коммунизму тяжелый бронепоезд первых пятилеток. Ладанка тихо висела на широкой груди былинного смоленского великана. На нее не обратила внимания ни медкомиссия, ни военврач, когда Илья валялся в госпитале со сломанными при переправе танка рёбрами. Всех ребят, сидевших на броне, прижало перевернувшейся машиной, а его выкинуло куда-то в сторону. «В рубашке родился», — посмеялся тогда ротный.
Война встретила его в самый раз на отеческой Смоленской земле. Полтора года он не раз и не два выходил сам и выводил своих бойцов из страшных котлов-окружений родными, ставшими теперь зловещими лесами и болотами. Ему повезло и в этот раз. Он сумел вывести людей с оружием, чудом по этому не попав в расстрельные списки. Потом его с группой забросили к партизанам опять же в дикие леса под Вазузой. Шёл сорок третий, переломный, голодный и холодный год.
Их не встретили. Поблуждав до рассвета, группа сделала засеку и залегла на дневной передых. Не успев задремать, Илья был поднят сначала резко наступившей в лесу тишиной - и почти сразу звуками рвущих барабанные перепонки гранатных разрывов. Сквозь их грохот он услышал только:
— Товарищ капитан! Нас окружили! Слева и справа лезут, и от болота много... их ещё!
Рядом ухнул взрыв. Илью накрыла черная тихая мгла.
..Он очнулся от шума тявкающей немецкой речи. В какой-то миг ещё плывущее сознание пыталось убежать в спасительную пустоту, но разум уже все осознал и, пугаясь неизбежности, услышал:
— Lebendig. Nehmen Sie es schnell. Hier ist ein partisanenviertel. Du und du… schnell.
(Живой. Берите быстро. Тут партизанский район. Ты и ты… быстрее)
Очнулся он уже на хуторе, стоя босыми ногами на перегнившем чёрном сене старого сарая. Сквозь щели в расползшейся крыше был виден кусок бледного далекого неба.
Раскалывалась от боли голова и сильно саднило ссохшиеся под кровавой коркой, почему-то сильно опухшие губы. Хотелось пить. Он попытался пошевелиться и глухо застонал. Сильно стянутые вывихнутые руки, туго закреплённые за балку, обожгло, словно он коснулся раскалённых углей.
«Ясненько!» — сам себе ухмыльнулся Илья.
Он был жив, этот старый собор Москвы. Он ждал и дождался. Стоявшие поняли приветствие и Василий Иванович вдруг опустился на колени и истово произнёс Благодарность.
Ян с Ильей переглянулись и тихо вышли не мешая общению...
Спустя час показался теперь уже не просто официальный, а принятый Храмом хозяин Прихода. За его спиной словно мерцали лампады и слышался тихий таинственный шорох: медленно осыпалась штукатурка, обнажая великие Лики...
Прода от 07.03.2020, 18:53 Глава 1. Начало. Часть 4
Со стороны притвора послышался резкий болезненный визг и гулкое торжествующее карканье стаи.
— Пойди, посмотри, — попросил Ян, обратившись к явно ждущему этой просьбы богатырю.
Там за грязным неубранным снегом испуганно металась маленькая патлатая собачонка, взвизгивая и поджимая лапы, даже не пытаясь отбиться от стаи охотящихся чёрных монстров.
Илья отогнал нахалок, затем оглянулся на сидящего в машине. Тот махнул головой, а парень, нагнувшись, сгрёб в ладонь костлявое трясущееся существо.
Положенная на заднее сиденье собачонка жалобно изливала Илье душу, не забывая поглядывать на сидящего рядом усмехающегося гражданина, явно не питающего сочувствия к последней.
Пёс вздохнул и лизнул ему руку...
— Да понял я, понял, — услышал Илья. — Но мне интересно, что ты скажешь сейчас нашему блюстителю законов божьих.
Лейтенант посмотрел на удивительного полковника, который ни разу не был похож на военного вообще и на героя в частности. Вздохнул, в очередной раз решив промолчать и понаблюдать за развитием событий.
4.
Ян, вёз ещё не рукоположенного священника к Владыке.
— Протоиереем будете, — сообщил он утром Василию Ивановичу, забирая последнего из общежития, принадлежащего КГБ.
Его разместили в отдельной хорошо отапливаемой комнате, предоставив талоны в столовую старшего комсостава, и, вручив чемодан с новыми тёплыми вещами.
Ночью, когда шум в коридоре стих, отец Василий тихо встал и, достав маленький, с ладонь, затёртый бумажный лик Богородицы, истово молился, не зная, к радости, или к великой печали, настало ему такое преображение.
Проникая разумом в неизведанное, и, видя, сквозь грозовые багровые всполохи будущее других, он никогда не прозревал своей судьбы, за что не уставал благодарить небеса. Ибо нет ничего страшнее такого знания.
***
Весной 1944 скончался Патриарх Московский, отец Сергий, великий патриот всея Руси, старый мудрый честный...
Планирующемуся на февраль первому Поместному собору было недвусмысленно рекомендовано избрать новым Патриархом Митрополита Алексия.
В миру Симанский Сергей Владимирович закончил юридический факультет и считался человеком образованным выдержанным и умным.
Все девятьсот дней страшной блокады он молился о пастве своей в городе на Неве, разделив с ним невзгоды и горести людские. Будучи вызванным в Москву, продолжил дело свое, не осуждая страну, давшую ему жизнь...
***
Они застали Алексия после службы, которую тот ежедневно совершал в Соборе Богоявления Господня, что издавна радовал своим насыщенным цветом стен чистого неба, прихожан в Елохове.
Только-только разоблачившись, он ещё благоухал ладаном и встретил вошедших в белом.
— Прошу вас, господа, — уверенно указал епископ на стоящие за столом кресла. — Чаю?
В просторном помещении было тепло и уютно. Горели лампады, и небольшой иконостас, без опасения показывал вошедшим свои серебряные оклады. Сквозь тусклое старое серебро строго смотрели на вошедших Лики святых.
Ян, обернулся к присутствующим во время приёма служкам и повелительно махнул рукой, указав на дверь. Алексий кивнул. Василий Иванович, неуверенно переминаясь новыми кирзовыми сапогами по красному старому восточному ковру, на который стекала московская грязь, остался у дверей.
— Вам письмо, подтверждающее желание Верховного Совета. Ваши будущие полномочия. Лаврентий Павлович вечером передал его мне. Ознакомьтесь. Будучи первыми, которые уверенно поздравляют Вас с рукоположением, хотим подарить Нечаянную Радость... Принято решение о повторном освящении собора, что издавна служил людям на Успенском Вражке. Вот настоятеля привёз... знакомьтесь. Освятить храм необходимо до апреля. После Вам назначена встреча у Верховного... успеете?
***
Чёрная машина увозила недавних гостей. Алексий стоял у окна, смотрел им в след и чувствовал, как холодный липкий пот стекает по спине и страх, от предстоящей встречи с Верховным заставляет сердце дико ухать в груди.
Он откроет храм, после чего посетит с личного одобрения Сталина Святую землю, получит из рук Хрущева орден, переедет в подаренное Брежневым имение в Переделкино и будет бояться... всегда.
Прода от 14.03.2020, 16:06 Глава 1. Начало. Часть 5
Он всегда помнил себя! Даже когда родился маленьким слепым щенком, а мать облизала его и дала ему имя тьмы.
Попав ещё при Николае с обозом в Москву, он быстро приноровился в сытой столице.
Чаще люди видели его маленькой культяпой пегой дворняжкой, которая улыбалась жизни, открывая смешной усатый рот, и, демонстрируя миру большие белые зубы. Псинка виляла мощным пушистым хвостом, мелькая тенью на базаре, с азартом ловила крыс, или с тем же удовольствием, прокусывала авоськи незадачливых прохожих.
Когда же на Спасской башне било семь раз, и фонарщик шёл зажигать модные газовые фонари, он преображался.
Под визг закрываемых ржавых замков на бакалейных лавках, под грохот чёрных бочек с нечистотами и скрип телег, на брусчатку вставал чёрный огромный волк с седой спиной и огромной круглой, почти человеческой головой.
Ночная Москва подвалов, подворотен, заброшенных лавок и сытных задворок рестораций всегда представляла собой мрачное зрелище. Подвальные лестницы и переходы рождали множество теней, создаваемых тусклым светом богаделен и редких фонарей... В этой мрачной трущобной бездне он был сама сила, и ночь находилась под властью огромного сумеречного зверя. Не раз и не два в азарте погони он убивал двуногих. Воровской мир был в курсе странного зверя. Однако, помня заветы матери, он никогда не рвал тёплое красное, одетое чаще в рваньё, реже в плотный сюртук, мясо. А поселившись у Храма, Мрак и вовсе полюбил слушать его неторопливый шёпот-перезвон, смотреть на строгие Лики и внимать чудные и такие успокаивающие грустные слова: «Богородице Дево, Радуйся! Благодатная Мария, Господь с тобою...».
— Веруешь ли, отрок...
— Верую, отче...
Старый священник много лет подкармливал, чем мог прибившуюся собачонку и даже не задумывался, почему она не меняется с годами. В армячке из-под которого до полу болталась старенькая ряска, он низко кланялся, гладя псинку, и, ставя горшочек с сытом приговаривал:
— Кушай, Мила, всяка тварь питаться должна, Дай Бог здоровья…
Но живя год за годом спокойно, он в какой-то момент своим чутким носом уловил изменения в воздухе. Стало чаще пахнуть железом, каким-то плохоуловимым горьким запахом дыма и крови. Той самой крови, которую запрещено было пить, а его старик, одышливо вздыхая, часами стоял на коленях, шепча: «да осветится имя твое, да приидет царствие твое...».
Наконец, к ним повадился ходить некто неприятный, пахнущий металлом и плохо мытым грязным телом. Дед, вздыхая, ставил ему горшочек с мёдом, или маслом, принесённый похудевшей и заплаканной женой веро-послушного торговца из соседней лавки и слушал с земным поклоном:
— Ну, какую нужду к Власти имеешь, клоп духовный? Только за старость твою и терпим! Не прячешь ли чего? Назовись!
— Так Алексей я, по батюшке Васильевич, Ваше Высокоблагородие. Нечего прятать-то, все оклады сдали сразу по описи, вон тока дровишки струганные в красках и держим. Вы ужо не ругайте нас убогих-то.
Чернявый, в вытертой кожаной куртке смеялся и уходил на время, оставив деда и его «лубочные картинки» в покое.
В тот год зима выдалась холодной. В Москве гудела снежная метель. Ветер раскачивал колокола, и гул, сотрясаемых самим дьяволом языков, слышался аж у Сухаревки. Мрак любил холод и развлекал себя ночью охотой. На Большой Пресне, переименованной в Красную, стояли крытые дома переехавшего на зимние квартиры зоологического сада. В одном из них поселили чудесных жирных гусынь, и оборотень выбрал ужин в тёплом птичьем питомнике. Основательно поев, Мрак укрылся от ветра в люке отопительной сети и выспался. Утром рыжая улыбающаяся миру собачка прибежала к храму.
Старик лежал на притворе, удивлённо раскинув руки, и, широко открыв глаза, смотрел в бесконечное небо... Люди топтались и, боясь подойти, тихо шептались... ему не надо было слушать их голоса, все сказал нос.
Особенно запомнился звук молотка, вбивавшго в домовину новые стальные гвозди. Собака сутки просидела у свежей могилы и ушла... из старого забытого людьми Храма.
***
Прошке Потёмкину было холодно. Ещё с утра он выпил четвертинку и, вернувшись со службы, сграбастал грудастую дуру.
— Ну что, — зло спросил он соседку. — За ласку много запросишь?
— По утре сквитаемси, — сообщила кудрявая Клава. — С тебя, опер, мяса бы кусок, я б шти сварганила.
Со двора под вой метели, словно пистолетные выстрелы, слышались громкие резкие: «Кра-а-ак! Кр-ра-а-ак!».
— Что это? — Лишившись сна, жалась у тёплого бока соседка.
Он небрежно отодвинул жаркую грудь и, выдохнув перегара, зажёг папиросу.
— Деревья. Промёрзли.
Потом помолчал и добавил.
— Так череп трещит. Я вчера святошу одного подвинул... упёртый старик был, всё за кресты свои цеплялся!
Звуки разрываемого морозом дерева заставили Клаву встать.
— Смотри, — показала она в окно. — Как раскололось-то, словно на гроб...
В буржуйке догорали, чадя, багровые угли. Чёрная тень на миг закрыла окно, и рама раскололась мерцающими блестками звёзд.
В ту ночь Мрак впервые пил горячую жаркую кровь двуногих. Утром дворняжку долго рвало кусками багрового на белом снегу трясущегося желе из печени.
«Гадость!» — решил он для себя и, повернув пушистый рыжий хвост, ушёл в леса...
***
Война загнала обратно в город. И, по привычке выбрав место своего обитания, он третий год невольно охранял старые камни.
Запах подманил его к странным людям. А потом, и солнечный луч на миг сорвавшись с колокольни, осветил стоящих у железной повозки. Мрак глубоко вздохнул, вспомнил Деда и пошёл к Хозяину...
Прода от 21.03.2020, 12:39 Глава 1. Начало. Часть 6
Торпищево, деревня домов в двадцать, раскинула свои плетёные дворы на берегу реки Вазузы, недалеко от Гжатска в Смоленской области. С юга низкий берег, на много вёрст вперед поросший колючей осокой и камышом, прятал многочисленные утиные семейства, с севера почти параллельным курсом текла чистенькая Гжатка, в которой ловилась форель. Места были глухие, нехоженые и издавна являлись царством комаров, болот, мавок да зайцев, каждое половодье с нетерпением ожидающих деда Мазая...
День, когда поменялась власть, Илюша помнил очень хорошо. Разве только слегка поблекли краски тех последних летних дней, когда, завершив страду к началу сентября, природа бледнела, готовясь к первым заморозкам. Мать послала отнести ужин, и семилетний пацан торопился успеть до ночи. Бабка уже безвыездно жила на заимке, от старости своей различая только свет и тьму. Старуху в деревне сторонились, и мальчик, не раз и не два послушав соседок, шепчущих вслед «колдовке» наговор «от сглаза», слегка ее побаивался.
Обычно лежавшая внутри на старом плетёном из лозы топчане, она встретила его на крыльце. Распущенные волосы толстых и в старости чёрных кос хлестало ветром...
— Пришел, — услышал мальчик. — Ну, раз первым пришел, тебе и владеть. Подойди.
Варево упало на тропу. Он хотел, развернувшись, убежать, но чья-то упрямая сила погнала к старухе.
— Скачут, скачут кони! — провыла она, схватив Илью узкой, высохшей, словно птичьей кистью… — Пить хотят, много пить да кишки рвать.
Потом она прижала к себе обеспамятевшего мальца и, торопливо перебирая пальцами, одела ему на шею ладанку. А потом молча, обессилено опустилась на траву и прошептала:
— Беги ужо! Мать пришли. Скажи - не уйду, пока не свидимся...
Деревня, состоявшая из ряда старых домов вдоль Смоленского тракта, встретила испуганного мальчика наглухо закрытыми дверями. Только купец Бастрыкин, беспробудно пивший последний год, нелепо раскинув руки, лежал у своего дома в какой-то серой гуще, изливающейся из его раззявленного брюха. «Кабана, что ли, резали», — мелькнуло у Ильи в голове. Он на миг застыл над телом, с удивлением рассматривая, как два незнакомых мужика в смешных поповских куколях с нашитыми на них красными звёздами прибивают на торговый дом кривоватую вывеску со странной надписью «Сельсовет».
В тридцать пятом его призвали. Бодро прошагав красноармейцем по Сибирским округам, Илья подал документы в военное училище, решив не возвращаться к тяжелой крестьянской доле. Тихо померла мать. Сестра, выскочив замуж за областного чекиста, проживала в Смоленске с многочисленными народившимися племяшами. Отец не вернулся домой ещё в мировую... Впереди гремел по рельсам к коммунизму тяжелый бронепоезд первых пятилеток. Ладанка тихо висела на широкой груди былинного смоленского великана. На нее не обратила внимания ни медкомиссия, ни военврач, когда Илья валялся в госпитале со сломанными при переправе танка рёбрами. Всех ребят, сидевших на броне, прижало перевернувшейся машиной, а его выкинуло куда-то в сторону. «В рубашке родился», — посмеялся тогда ротный.
***
Война встретила его в самый раз на отеческой Смоленской земле. Полтора года он не раз и не два выходил сам и выводил своих бойцов из страшных котлов-окружений родными, ставшими теперь зловещими лесами и болотами. Ему повезло и в этот раз. Он сумел вывести людей с оружием, чудом по этому не попав в расстрельные списки. Потом его с группой забросили к партизанам опять же в дикие леса под Вазузой. Шёл сорок третий, переломный, голодный и холодный год.
Их не встретили. Поблуждав до рассвета, группа сделала засеку и залегла на дневной передых. Не успев задремать, Илья был поднят сначала резко наступившей в лесу тишиной - и почти сразу звуками рвущих барабанные перепонки гранатных разрывов. Сквозь их грохот он услышал только:
— Товарищ капитан! Нас окружили! Слева и справа лезут, и от болота много... их ещё!
Рядом ухнул взрыв. Илью накрыла черная тихая мгла.
..Он очнулся от шума тявкающей немецкой речи. В какой-то миг ещё плывущее сознание пыталось убежать в спасительную пустоту, но разум уже все осознал и, пугаясь неизбежности, услышал:
— Lebendig. Nehmen Sie es schnell. Hier ist ein partisanenviertel. Du und du… schnell.
(Живой. Берите быстро. Тут партизанский район. Ты и ты… быстрее)
Очнулся он уже на хуторе, стоя босыми ногами на перегнившем чёрном сене старого сарая. Сквозь щели в расползшейся крыше был виден кусок бледного далекого неба.
Раскалывалась от боли голова и сильно саднило ссохшиеся под кровавой коркой, почему-то сильно опухшие губы. Хотелось пить. Он попытался пошевелиться и глухо застонал. Сильно стянутые вывихнутые руки, туго закреплённые за балку, обожгло, словно он коснулся раскалённых углей.
«Ясненько!» — сам себе ухмыльнулся Илья.
