ПРОЛОГ
– Мой отец тяжело болен. Он медленно и мучительно умирает, и с каждым днём ему становится всё хуже. Я не могу смотреть, как мой дорогой папа, мой самый любимый, самый жизнерадостный человек на свете угасает!.. Вы можете его спасти? Пожалуйста!..
Чувствую, как по щеке слеза катится, но смахнуть не пытаюсь. Сижу ни жива ни мертва, уставившись на единственный источник света в тёмной комнате – трепещущий огонёк свечи. Он будто стал для меня воплощением последней надежды – погаснет свеча, умрёт и надежда.
– Почему ты пришла ко мне? – раздаётся скрипучий голос из темноты.
– Потому что мы с мамой уже всё испробовали! Лучшие клиники, дорогостоящие лекарства, операции!.. Но доктора даже с диагнозом определиться не могут! Единственное, в чём они единодушны, так это в том, что отцу осталось не больше месяца…
Голос осекается, слёзы в два ручья бегут. Что бы ни предложила ведьма, на всё согласна. Главное, чтобы помогла, не отказала.
– Я спрашиваю, – терпеливо повторяет старуха, – почему ты пришла ко мне так поздно, когда практически ничего нельзя исправить?
– Извините. Я не знала о вас. Мне посоветовали знающие люди... Но неужели я пришла зря и вы ничем не сможете помочь? Пожалуйста, прошу вас!
– Что ты можешь предложить взамен? – следует закономерный вопрос.
– Всё что хотите! Только спасите папу! – молю я. – Денег у меня немного, но я сделаю всё возможное и невозможное, чтобы достать их в кратчайшие сроки.
– Материальное меня не интересует, – отзывается ведьма. – Отдай то, что дорого лично тебе.
Капля расплавленного воска ползёт по свече, застывая на ходу. Воздух в комнате густеет.
– Папа всегда любил слушать, как я пою, – вспоминаю я. – Он и сейчас говорит, что только мой голос держит его в этом мире. Может быть, вы возьмёте его? Мой голос, мой талант?
– О нет. Что тогда удержит твоего отца в самом лучшем из миров, если ты отдашь то, чем он дорожит? Я прошу отдать то, чем дорожишь ты.
– Простите, я вас не понимаю.
– Боюсь, что понимаешь. Ты умеешь любить как никто на свете. Это твой самый ценный дар, и я хочу именно его.
Я невольно вздрагиваю и подаюсь назад, очевидно, совсем растворяясь во тьме, ибо огонёк трепещет, будто пытается отыскать моё лицо, а ведьма гневается:
– Придвинься ближе. Положи руки на стол.
Я делаю, как велит ведьма. Огонёк выравнивается, освещает чуть подрагивающие, сцепленные в замок пальцы. Камушек на помолвочном кольце отражает мерцание пламени.
– Ты должна расстаться с Джастином, – говорит ведьма.
– Откуда вы знаете, как зовут моего жениха? – искренне удивляюсь я.
– Я всё знаю, милая, – отвечают мне.
Собравшись с духом, уточняю:
– Если я расстанусь с Джастином, болезнь уйдёт и папа выздоровеет?
– Этого было бы достаточно, если бы ты пришла ко мне раньше. Но теперь ты должна пообещать, что до конца дней своих не сделаешь счастливым ни одного мужчину.
Я не верю своим ушам. Зачем ведьме это? Какой ещё дар? Она ошибается! Я, конечно, люблю Джастина, но обычной, ровной любовью, так, как любят тысячи других девушек. Ничего сверхъестественного в моём чувстве нет. Вот голос – это совсем другое. Без лишней скромности говоря, это настоящий дар небес, моя гордость, моя «сверхспособность».
– Это хорошая цена за жизнь твоего отца, – продолжает ведьма. – Сделка вступит в силу, как только ты вернёшь Джастину кольцо.
Огонёк мигает раз-другой, погружая всё вокруг в холодную беспроглядную тьму, и озаряется прозрачным голубоватым сиянием.
Прости, Джастин. Больно, но не так, как могло быть. Не так, как ожидала, наверное. И это обстоятельство ещё сильнее убеждает меня в том, что моя любовь – никакой не дар, а проклятие.
– Хорошо, – шепчу я, – если это поможет отцу, я согласна.
– У тебя очень доброе сердце, – голос смягчается, – твоей жертвы мне хватит с лихвой. Я сделаю скидку. Небольшую.
– Да?
– Мне достаточно одной жизни, милая.
– Простите?..
– В этой жизни ты не должна быть счастливой с мужчиной. Ни с Джастином, ни с другим. В следующей же вольна делать всё, что твоей душе угодно.
Я невольно усмехаюсь. Ведьма жестоко подшутила надо мной, учитывая то, что обычные люди, в отличие от двуликих, имеют только одну жизнь, а я была самым что ни на есть обыкновенным человеком.
Из тьмы по другую сторону стола выныривают морщинистые старческие руки и вынимают пробку из пузырька с прозрачной лиловой жидкостью внутри.
– Протяни ладонь, – велит ведьма, – ту, на которой кольцо.
Я слушаюсь. Рука заметно дрожит. Дыхание с хрипом вырывается из пересохших губ. Воздух в комнате густеет настолько, что становится практически невозможно дышать.
В руке ведьмы появляется остро отточенный кинжал, и не успеваю я охнуть, как раскрытую ладонь прочерчивает царапина. Капелька алой крови падает прямо в пузырёк, затем другая, третья… Жидкость в нём бурлит и играет разными оттенками от густо-фиолетового до нежно-розового, из широкого горлышка вырывается облачко пара.
Ведьма принимается бормотать заклинание. Сперва голос её звучит глухо, но постепенно крепнет, становится чётче и как будто моложе, в то время как у меня бегут по коже колючие мурашки, сердце стучит гулко и через раз, каждая клеточка тела огнём горит. Кольцо больно сдавливает палец, да так, что тот синеет, а сознание уплывает, притупляя боль. Чудится, будто вокруг плывут и перешёптываются между собой чёрные, будто ночь, тени, а капельки моей крови, смешиваясь с волшебным зельем, на миг обретают странные формы, в которых можно угадать силуэты дерева или горы, белочки или волка…
Но вот ведьма замолкает и затыкает пузырёк каучуковой пробкой. Откуда-то веет свежим ветерком, отчего дышится легче.
– Это всё? – хрипло спрашиваю я. – Я могу идти?
– Разумеется, – отвечает помолодевший голос из темноты. – Ступай и ни о чём не беспокойся.
Легко сказать «не беспокойся»!.. Мне только что жестоко разбили сердце. И не только мне, но и Джастину. Но если выбирать между жизнью отца и счастливым замужеством, я без колебаний выберу первое. А Джастин… Что ж, я надеюсь, он не станет горевать слишком долго.
– А если, – я вдруг останавливаюсь, нащупав ручку двери. – Ну, если предположить, что я со временем передумаю? Чисто теоретически?
– Тогда болезнь вернётся, – отвечает старуха, – не только к отцу, но и к тому человеку, которому ты решишь подарить своё сердце.
– Это жестоко! Бессердечно! – возмущаюсь я.
– Но справедливо, – замечает ведьма и разражается хохотом.
Смех её кажется настолько сухим и неприятным, что, оказавшись на залитой солнцем улице, я долго не могу избавиться от охватившего меня суеверного ужаса.
ГЛАВА 1. Сэмпсон
- Год спустя -
На сцене мучает скрипку какой-то вихрастый пацан. Строгая девчонка в чёрном платье с силой стучит по клавишам, будто несчастное фортепиано разбить намеревается. Протискиваюсь между толпящимися на входе студентами и шарю взглядом по залу, ищу знакомых. Опаздываю, чёрт возьми. Надеюсь, что Райли ещё не выступила.
В зале полумрак и уйма людей. Кажется, весь городок собрался на отчётном концерте педагогического колледжа. Несмотря на давку, друзей не нахожу. Не вижу даже Хизер, моей мачехи, то и дело пишущей мне эсэмэс в духе: «Где ты, Сэмпсон? Поторопись! Концерт уже начался. Ты обещал». Обещал, да. Но я же не виноват, что чёртов автобус, тянувшийся, точно черепаха под анестезией, прибыл с получасовым опозданием. Я бы скорее добрался на своих четырёх, если бы такой способ передвижения не облагался штрафами.
И вот я здесь, даже не переоделся с дороги, с сумкой на плече и наушниками на шее.
Жарко и душно, несмотря на открытые двери и окна. Белые занавески надуваются парусами, мешают зрителям. К счастью, свободное кресло нахожу именно там, в непосредственной близости от окна, между лысеющим доктором Миддлтоном и старушкой с ярко накрашенными губами.
– Прошу прощения, мэм, – бросаю как можно вежливее, – здесь свободно?
Она кивает, не поворачивая головы и делая вид, будто её жуть как увлекают мучения скрипача. Меня же от этого скрежета самого корёжит. Заталкивая сумку под сиденье, здороваюсь с доктором Миддлтоном. Тот рассеянно отвечает, словно не узнаёт. Понимаю и не удивляюсь. Я в Хестоне в последнее время не частый гость, а учёба в полицейском кадетском колледже сильно меня изменила. Я бы и сам себя не узнал, если бы во время бритья в зеркало не смотрелся.
Вставляю в уши наушники и просто жду выхода Райли.
Но скрипача сменяет стрёмный дуэт маменькиных сынков в наглаженных брючках и белоснежных рубашечках. Судя по всеобщему смеху в зале, это местные стендаперы. Нехотя вынимаю один наушник, прислушиваюсь, но шутка не заходит, и я делаю музыку громче. Набиваю матери Райли сообщение, что на месте. Она отвечает улыбающимся смайлом. Пытаюсь достучаться до Райли, подбодрить, узнать, не опоздал ли, но сестра не в сети. Мне остаётся только ждать и слушать любимый рок. Откидываюсь на подголовник и пытаюсь поймать глоток свежего воздуха, но тот с моим приходом будто застыл, даже занавески не шелохнутся.
Как назло, выступление стендаперов затягивается до невозможности, и я едва не задыхаюсь в нагретом солнцем зале, пока, наконец, в открытые окна не врывается ветер. Занавески надуваются, задевают лицо, а когда опадают, на месте стендаперов стоит девушка в голубом платье с нелепым розовым бантом на талии. Если бы не это платье, она бы показалась мне самой заурядной в мире девчонкой. Волосы каштановые, отливающие рыжиной, ниже плеч, без чёлки, как большинство носит. Не слишком худая и не склонная к полноте, обычная. Видно, что на сцене если не первый раз, так второй. Ведёт себя неуверенно. Микрофон в руках теребит. Перепуганный взгляд по залу мечется, коленки дрожат. Боги, дайте пережить этот чёртов концерт и не свихнуться.
Я прикрываю глаза и отдаюсь во власть музыки. Она бьёт в уши, жалит током по нервным структурам, рассыпается по телу огненными искрами. Сердце грохочет в такт, разгоняется до сверхвысоких скоростей и резко тормозит, когда доктор Миддлтон настойчиво тормошит меня за плечо.
Был бы на его месте кто-то другой, получил бы по заслугам, но я всего лишь вынимаю один наушник.
– Простите, молодой человек, – возмущённо шепчет доктор, – как вы можете прикрываться наушниками, когда звучит такая прекрасная песня! Послушайте, не пожалеете!..
Но я уже и сам слышу. Резко выдёргиваю второй и застываю, не веря своим глазам. Девчонка в нелепом платье преображается. Её голос, сильный и красивый, льётся по залу, точно хрустальный ручей. Не ручей – горная река. Бурная, неистовая, сметающая на своём пути любые преграды. Во всяком случае, меня смело сразу же. Даже не знаю, дышу ли, жадно внимая каждому звуку, срывающемуся с её губ, страстно проживаю и с сожалением провожаю. Они летят в меня, точно стрелы, немыслимым образом поражая все жизненно важные системы. Сердце носится внутри грудной клетки, точно зверь взаперти, пульс стучит в ушах, по венам не кровь, а бурлящая лава бежит. Сам не понимаю, почему так реагирую. Музыка вообще не моя. Песня попсовая, девчоночья, про любовь, но, чёрт, этот божественный голос делает её настоящим шедевром музыкального искусства.
Когда девчонка откланивается, я чуть не стону в голос. Не хочу, чтобы она уходила.
– Браво! Великолепно! – аплодирует сидящий рядом доктор Миддлтон. – Потрясающей красоты тембр!
Пока девчонка делает несколько шагов в сторону кулис, я успеваю дико пожалеть о том, что не догадался купить роз, и лихорадочно верчу головой в поисках хоть какого-то букета. Но не нахожу. Неужели никто не подарит ей цветы?
Неужели кто-то осмелится подарить ей цветы, когда в зале нахожусь я?
К счастью, таковых не находится, иначе прощай моя мечта о карьере в правоохранительных органах.
В ушах всё ещё звучит её чарующий голос, и я вдруг понимаю, что ради неё готов на всё. Хоть драться насмерть, хоть вырвать цветы из чужих рук и подарить этой девчонке с волшебным голосом.
Я пока не знаю, как тебя зовут, незнакомка, но ты будешь моей, или я не Сэмпсон Уайт.
ГЛАВА 2. Саманта
– Райли, ну как? Ты слышала? – с замиранием сердца спрашиваю я, на негнущихся ногах пройдя за кулисы.
Подруга обнимает меня и ноздри щекочут ароматы чайной розы и апельсина – любимых духов Райли.
– Ты умничка, Сэмми! Зря волновалась. Шикарно спела. Никому так не аплодировали, как тебе.
– Да?.. Я не обратила внимания. Ты нарочно так говоришь, чтобы меня подбодрить. В первом куплете я немного не дотянула, а во втором...
Райли отстраняется и хмурится.
– Что за дурная привычка постоянно критиковать себя? Расслабься. Всё отлично получилось.
Я выдыхаю и улыбаюсь.
– Хорошо. Пожалуй, я тебя послушаю.
– Вот и правильно. Кстати, всё остаётся в силе? Придёте с мамой к нам на ужин?
– Да, конечно. То есть я приду одна. Извини.
– Понятно. Не сможет?
– Ей пришлось взять дополнительную смену.
– Ну что ж... Я следующая.
Действительно. Ведущая уже объявляет номер Райли.
– Как я выгляжу? – спрашивает подруга, оглаживая подол платья.
– Как всегда, лучше всех.
Райли лучезарно улыбается и выпрыгивает на сцену.
Звучит музыка и начинается действо...
Глядя на то, как танцует Райли Уайт, я всегда говорю себе, что обычный человек так танцевать не способен. Но Райли и была необычной. В нашем мире таких, как она, называют двуликими. Или имеющими две жизни. В буквальном смысле у двуликих жизнь, конечно, одна, просто они могут вести две параллельные жизни – человеческую и иную, в зависимости от того, в какого зверя могут оборачиваться. Кто-то выбирает одну жизнь, отказываясь от своей второй ипостаси, как, например, старый Тренчер, который, говорят, давным-давно ушёл в лес и живёт там медведем-отшельником. Зимой спит, летом часами сидит у озера – рыбу ловит. Я видела его лишь однажды, когда шла через лес в санаторий проведать отца. Но большинство двуликих предпочитает человеческий образ жизни, иногда оборачиваясь волком или медведем, чтобы побегать по лесу. А некоторые превращают вторую ипостась в профессию: полицейские выслеживают преступников, используя своё обоняние, курьеры доставляют из города в город газеты и посылки, когда в особенно заснеженные зимы транспорт останавливается, спасатели пробираются туда, куда человек по разным причинам добраться не может.
А Райли, танцуя, использует свою «волчью» гибкость и грацию, выделывая такие невообразимые па, что зрители в зале восторженно ахают или замирают в восхищении. Да и внешность всегда играла ей на руку. Высокая, прекрасно сложенная, со смуглой кожей и светлыми, почти белыми от природы волосами, она неизменно притягивала мужские взгляды. Рядом с ней я казалась невзрачной простушкой. Да что там, рядом с ней меня не замечали вообще! Раньше я бы закомплексовала, но теперь такое положение вещей играло мне на руку. Не замечают – тем лучше для всех.
И мысли несутся вскачь. Вспоминается и болезненное расставание с Джастином, и проблемы с кольцом, которое никак не желало сниматься, и мучительные сомнения, и сожаление о том, что сделала... Да только когда отец медленно, но верно пошёл на поправку, сожаления отпали сами собой.
Тогда-то Джастин и показал своё истинное лицо. Он преследовал меня, упрашивал вернуться, угрожал даже.
