ГЛАВА 1
– Смотри, Мелли, они выехали на финишную прямую! – завизжала Уинни прямо мне в ухо, и я непроизвольно отпрянула.
Не знаю, кто там выехал – весь обзор мне загораживали облепившие обочины болельщики. Шум, гам, свист, крики, толкотня и нещадно палящее солнце – я уже раз сто пожалела, что поддалась на уговоры подруги и притащилась в центр, где в честь дня города устраивали велогонки для всех желающих. И ладно бы в гонках участвовал Дарвин, младший брат Уинни, так в последний момент выяснилось, что мы здесь из-за какого-то парня по имени Хит.
– А твоя мама знает, что тебе нравится парень не из общины? – осторожно спросила я, когда, протиснувшись сквозь лес человеческих тел, мы заняли место футах в трёхстах от растяжки с надписью «Финиш».
Понятное дело, в нашем приходе никто не называет детей Хитами. Только Криспинами в честь отца-основателя общины и именами его сыновей: Джонатанами, Уильямами и Седриками, ну или на худой конец, чтобы не перепутать собственных детей и не величать каждого последующего Криспином Вторым или Джонатаном Четвёртым, сыновей нарекали Дарвинами, Оскарами или Алистерами. Каким-то приличным именем, в общем.
– Не знает, – качнула головой Уинни и впилась в меня взглядом, – и ты ей об этом не скажешь!
– Я-то не скажу, – заверила её я, – но и ты обещай не наделать глупостей.
Что именно я подразумевала под «глупостями», и сама толком не знала, потому как прятала всякие крамольные мысли глубоко-глубоко. Но они, как назло, постоянно всплывали на поверхность. «И чего тебе всё неймётся?» – спросила бы с укором моя двоюродная сестра Мелани. До того, как она вышла за Криспина Дадсона, мы дружили втроём – я, Уинни и Мелани. (Если по факту, то её, как и меня, назвали Мелизольдой в честь жены отца-основателя, но все звали её Мелани, а меня – Мелли.) Жила бы я лет сто тому, может, и мыслила бы так же, как она и многие поколения до неё.
Всё дело в том, что жизнь в общине упорядочена и стабильна. Что плохого в стабильности, спросите вы? Ничего, если в ней есть газировка, бургеры, приключенческие романы и интернет. В общине ничего из того, что я люблю, не было, нет и не планируется.
Левиафанцы, к которым принадлежу я и многие поколения моих предков, придерживаются тех же правил, что существовали и сто, и тысячу лет назад. Ни распорядок дня, ни привычки, ни меню, ни мода не меняются уже сотни лет. (Ладно, может, с модой я всё же погорячилась, но, тем не менее, от современных трендов мы отстали лет на тридцать.) Когда в семье рождается мальчик, он воспитывается как будущий рыбак или плотник, а девочку с малых лет учат шить, штопать, вязать, готовить, стирать, наводить в доме порядок и уют, ухаживать за детьми, больными и стариками. И о том, за кого она выйдет замуж, когда настанет тот самый час, тоже знает с детства. Мелани недавно выдали за племянника главы общины, Уинни с ужасом ждала того дня, когда её просватают за среднего сына мясника. Мой же будущий жених служит на границе и, как только он выйдет в отставку, состоится помолвка. А выйдет он в отставку, по моим скромным подсчётам, уже в будущем году. Мне исполнится двадцать, а ему… сорок пять.
Тут двое парней предприняли попытку завести с нами знакомство, и мы были вынуждены ретироваться ещё дальше от финиша. Зато здесь, потеснив обнимающуюся парочку, оказались в первом ряду.
– Не нужно было так выряжаться! – в сердцах воскликнула я.
– Что? – переспросила Уинни. – Это ты-то вырядилась? Помилуй, Мелли! Да по тебе за милю видно, что ты из общины левиафанцев!
Я так не думала, но перечить не стала – из-за шума вокруг даже стоявшую рядом подругу было плохо слышно.
Хотя, может, в чём-то Уинни и права. Все девчонки вокруг в топах и обтягивающих джинсах или шортах, которые моя мать назвала бы в высшей степени вульгарными, с ярким макияжем и бутылками тоника в руках. Я, признаться, тоже слегка подкрасилась и даже волосы распустила (мама «наградила» бы меня за это хорошей взбучкой), надела свою самую короткую юбку – по колено, блузку с прозрачными рукавами и туфли с открытым носком. Самой себе я казалась бунтаркой, но по сравнению с той же Уинни, облачившейся в короткий сарафан в цветочек, выглядела так, будто собиралась на собеседование в библиотеку Святого Георгия. И, тем не менее, сегодня я отказала в знакомстве четырём парням. Это мой рекорд, если что.
В общем, когда подруга завизжала мне в ухо: «Смотри, Мелли, они выехали на финишную прямую!» – я как раз думала о том, что мне несказанно жаль новых туфель – их давно оттоптали и пряжка отвалилась. Красивая такая, блестящая, квадратиком. Если бы я знала, куда мы попадём, надела бы старые.
– И кто из них Хит? – полюбопытствовала я, вытягивая шею, точно гусыня, и стараясь разглядеть хоть что-то.
Из-за сумасшедшего гвалта приходилось кричать так, будто мой дом охвачен огнём, а я не могу выбраться.
– Не пойму пока, – отвечала Уинни, – кажется, среди лидеров его нет.
Мне стало жаль её напрасных надежд.
– Не расстраивайся, – сказала я, – уверена, твой Хит уже наступает им на пятки.
Приставив ладонь козырьком ко лбу, я поднялась на носочки, чтобы получше рассмотреть участников. Может, Уинни ошиблась, и парень, который ей нравится, один из лидеров? Они же похожи как горошины из одного стручка! Все в шлемах, солнцезащитных очках, футболках с номерами и велосипедках. Трое из них вырвались вперёд. Едут один за другим, намахивая так, что бедные велосипеды виляют то влево, то вправо, вот-вот равновесие потеряют! Впереди парень с номером двенадцать на груди. Двое других пытаются его обогнать, а он, хитрец, каждый раз перекрывает им путь, то в одну сторону чуть возьмёт, то в другую. Можно подумать, у него глаза на затылке!
А овации всё громче. Радостные крики, ликующий свист, аплодисменты – всё слилось в монолитный непрекращающийся гул. Люди поддерживали совершенно незнакомых им гонщиков с такой отдачей, будто вот-вот случится что-то удивительное и экстраординарное. Например, из морской пучины выберется сам Левиафан. Я невольно поддалась всеобщему порыву и что-то кричала, хотя умом понимала: мне-то болеть не за кого. У всех моих братьев свои семьи давно, они не станут принимать участие в пустой забаве и детям своим не позволят. Одна я, как сказал бы Джон, позорю семью. Но Джона здесь нет, как нет ни Алистера, ни Седрика, а значит, и осудить меня некому.
На склоне холма появляются новые участники, а троица лидеров буквально в секунде от финиша. Сердце, кажется, совсем от волнения останавливается, и на моём выкрике: «Двенадцать!» – этот самый номер пролетает финишную черту и поднимает руки, приветствуя зрителей. Что-то выкрикивает и продолжает крутить педали. Удерживает равновесие, не касаясь руля. Как так можно вообще? Я, правда, ни разу в жизни и близко к велосипеду не подходила, не то что каталась на нём, и это для меня сродни настоящему чуду.
– Двенадцать! Ты лучший! Так держать! – кричат отовсюду.
Девушки визжат так, что чуть из штанов не выпрыгивают, и просят номер телефона. Кто-то снимает видео, кто-то протягивает руки, пытаясь коснуться лидеров. Те постепенно замедляют движение, отвечают на приветствия. Один принимает букет цветов, другой на ходу снимает футболку и швыряет в галдящую толпу.
А номер двенадцать, вильнув колесом, останавливается подле меня и с шумом переводит сбившееся дыхание. Стоящие рядом люди взрываются ликующими криками и тянутся к велосипеду победителя, будто это какая-то реликвия. Но всё это для меня идёт фоном – моё внимание приковано к зеркальным стёклам очков. За ними направления взгляда не угадать, но чувство такое, что смотрит он не в глаза, а в саму душу заглядывает, и прямо посреди знойного лета кожу пробирает мурашками.
– Поздравляю! Ты лучший! – не придумав ничего оригинальнее, вслед за остальными машинально повторяю я.
И он вдруг улыбается так, будто рад встрече со мной. Именно со мной, а не с кем-то другим.
– Не против? – спрашивает он и в следующий миг, не дождавшись ответа, наклоняется близко-близко. Так, что сталкиваются не только наши носы, но и губы. Они у него горячие, шершавые и сухие. А ещё очень напористые и подвижные. Я ещё толком не понимаю, что происходит, а он уже сминает мой рот своим. Жадно, дерзко, уверенно. Обжигает дыханием. Мнёт мои безвольные губы, расталкивает их языком и проникает внутрь. От удивления я и не дышу вовсе. Он именно это имел в виду? Поцелуй? Это же… поцелуй, не так ли? Тот самый, который обычно происходит за закрытыми дверями между двумя любящими людьми?..
Во всяком случае, я представляла его именно так. Как что-то робкое, нежное, сокровенное. Но на священное таинство этот поцелуй вовсе не тянет. И не только потому, что меня целуют у всех на виду. Этот факт меня даже не пугает, как должен. То, что творится вокруг, за ненадобностью словно прячется на самую верхнюю антресоль. Чувствую только вкус этого парня у себя во рту, такой необычный, сильный и на удивление не отталкивающий, и то, как моё собственное сердце бьётся оголтело, на разрыв, отдаваясь гулким эхом в каждой клеточке тела и чуть не разрывая барабанные перепонки.
А когда я вспоминаю, что неплохо было бы втянуть носом хоть немного воздуха, инстинктивно подаюсь назад, но меня не отпускают, вжимаясь ладонью в затылок. Чужие цепкие пальцы запутываются в волосах. Но вместе с тем мне таки удаётся вдохнуть, и мои рецепторы обжигает совершенно новый для меня запах – острый, густой, многокомпонентный, который я не могу разобрать на составляющие, но который однозначно вытесняет все запахи и вкусы, какие мне когда-либо доводилось пробовать. Он действует на меня как дурман, обволакивает сознание и каким-то непостижимым образом влияет на чувства, потому что я совершенно неожиданно понимаю, что мне нравится то, что делает этот незнакомый парень. То, что мы делаем. Ибо мои губы тоже не остаются неподвижными.
И едва я это осознаю, как мозг, а вслед за ним и тело пронизывает болезненным импульсом, мгновенно тормозящим все мои действия. Я вспоминаю, что так делать нельзя. Это грешно, опасно и совершенно недопустимо!
Издавая какое-то отчаянное мычание, я пытаюсь отвернуться и упираюсь кулаком в сильную и разгоряченную мужскую грудь. Он не препятствует. Отстраняется и ухмыляется, облизывая губы – порочно, обольстительно, маняще!
Мамочки!..
– Дашь номер? – он и не спрашивает вовсе. Голос у него низкий и хрипловатый, но мне хватает и двух слов, чтобы понять, какой магнетической силой он обладает. Ослушаться – себе дороже.
– Я не пользуюсь мобильным, – не без внутреннего трепета выдыхаю я и добавляю: – Извини.
Его правая бровь чуть приподнимается в удивлении, но в следующий миг нас разлучает вклинившаяся между нами толпа. Крики, смех, рукоплескания и чей-то возглас: «Вот же повезло девчонке!» – наваливаются с новой силой, а вслед за ними придавливает сокрушительным стыдом, и я, пряча пылающее лицо в ладонях, пытаюсь выбраться из толпы, не реагируя ни на случайные тычки в спину, ни на грубые окрики.
Запыхавшаяся Уинни догоняет меня у фудтрака.
– Мелли! Что это было? Ты знаешь этого парня?
Не в состоянии выдавить ни слова, я лишь мотаю головой. И тут же разражаюсь слезами. Не пойму, что со мной. Мне и обидно, и стыдно, и страшно, и радостно в то же самое время. Такое вообще бывает?..
ГЛАВА 2
– Вызывали, миссис Каррингтон? – спросила я, заглядывая в кабинет.
– Да, мисс Бейнардс, входите.
Миссис Каррингтон – «всего лишь» директор библиотеки Святого Георгия, но производила такое впечатление, будто руководила по меньшей мере целым министерством культуры и образования. Все её костюмы выглядели безукоризненно, воротники блузок хрустели от обилия крахмала, а причёски напоминали взбитые парики эпохи рококо. В общем, не сказать, что я её боялась, но предпочитала не слишком часто показываться на глаза.
Она оглядела меня с ног до головы совершенно нечитаемым взглядом, который чуть не довёл меня до предынфарктного состояния, и указала на первый из стульев, стоявших у длинного стола переговоров.
Я и села, аккуратно оправив юбку-миди и плотно сжав колени. Руки положила на стол, стараясь, чтобы металлическая застёжка от дешёвых часов не поцарапала столешницу.
– Что ж, мисс Бейнардс, вы работаете в библиотеке меньше года, – начала миссис Каррингтон – при разговоре её второй подбородок касался воротника-стойки, и тот хрустел на все лады, распространяя лёгкий аромат подслащенного картофеля, – но уже успели зарекомендовать себя ответственным и прилежным сотрудником, и я весьма вами довольна.
Я осторожно перевела дыхание. Наверное, напрасно я так накручивала себя. Ну в самом деле, не уволят же меня за то, что я целовалась с парнем! Двадцать первый век на дворе, а миссис Каррингтон, несмотря на пуританские наряды, не принадлежит к общине левиафанцев.
И всё же в глубине души я чувствовала себя запятнанной и скомпрометированной. Такого не должно было случиться! И не случилось бы, не пойди я на то мероприятие. А раз пошла, нужно было дать чёткое категоричное «нет» на его: «Не против?». А я смолчала. Позволила себя целовать. Мало того, я ответила на поцелуй! Значит, сама виновата. Мне и ответ держать перед семьёй, общиной и тем, кто руководит этим миром, уж не знаю, Левиафан это или кто другой. И наказание, чувствую, будет суровым.
– Спасибо, миссис Каррингтон, – выдохнула я, понимая, что нужно как-то отреагировать на похвалу.
– Перейду сразу к делу, – кивнула та. – В связи с переходом на информационную систему обслуживания нами ведётся кропотливая работа по цифровой трансформации нашей отрасли и в целом по переосмыслению роли библиотеки в эпоху цифровых данных и искусственного интеллекта. И время в этом деле не терпит. Так как вы – один из моих самых молодых и прогрессивных сотрудников и наверняка с компьютером с детства на «ты», я поручаю вам автоматизацию процесса каталогизации и управления учётными записями пользователей. Миссис Линд введёт вас в курс дела. Приступайте к своим новым обязанностям как можно скорее.
Слушая миссис Каррингтон, я и дышать не смела. О том, чтобы заиметь мобильный телефон или телевизор, а тем более компьютер, не могло быть и речи. «Всяким непотребствам не место в моём доме!» – говорила мать. В школе у меня, конечно, были уроки информатики, но на них мы, как правило, учились делать простейшие слайд-презентации и перепечатывать текст. А в конце каждой четверти нам разрешали поиграть в бродилки или шутеры. Но чтобы с компьютером на «ты» и вот так сразу «автоматизировать процесс каталогизации»!.. Для меня это слова на каком-то мудрёном иностранном языке, о котором я прежде и не слыхала.
– Это очень ответственная работа, миссис Каррингтон, – проговорила я, мысленно ругая себя за вялый несмелый тон. – Боюсь, что не смогу оправдать ваших ожиданий на все сто.
И начальница, конечно же, поняла меня неправильно. Она отметила мою исключительную скромность и заверила, что я всё сделаю намного лучше, чем она даже представить себе может.
– Библиотеку двадцать первого века должны представлять молодые прогрессивные сотрудники и кто, как не вы, замените миссис Линд на её ответственном посту! – заливалась соловьём миссис Каррингтон и добавила, чуть понизив голос: – Плюс повышенный оклад и дополнительные четыре дня к отпуску.
