По заснеженным просторам бескрайних северных территорий мчался поезд. Он был похож на большую змею, полную решимости, во что бы то ни стало, выбраться обратно на родину из снежной и холодной страны, куда её по какой-то немыслимой причине занесла судьба. Стремительно петляя между холмами, с упорством покоряя пригорки и низменности, она неслась, повинуясь инстинкту, навстречу убегающей луне.
Внутри этой железной «змеи», в ярко освещённом купе ехал человек. Близилась третья ночь его пути. И если бы другой, свыкшись с монотонной чёрно-белой картинкой в помутневшем окне, давно занимал себя нескончаемыми беседами с попутчиками, то он праздным разговорам предпочитал молчаливое созерцание.
Для него не было ничего интереснее, чем наблюдать за сменяющими друг друга полотнами, написанными кистью непревзойдённого мастера; за безукоризненными шедеврами пейзажной живописи, созданными самой Природой.
Изредка отвлекаясь от любования первозданностью Севера, ещё не тронутой современной цивилизацией, он пытливо приглядывался к своим случайным соседям. Это были люди разного возраста и комплекции, различавшиеся между собой воспитанием, кругозором, темпераментом, взглядами на жизнь; строившие амбициозные планы, переживавшие из-за неудач, разочарованные несправедливостью, мечтавшие о счастье. Одним словом, люди — самые что ни на есть обыкновенные и, в то же время, по-своему уникальные.
Оказавшись в поезде вместе, совершенно незнакомые доселе, они вдруг открывали свои сердца, делясь самым сокровенным. Словно пользуясь возможностью излить душу, исповедаться перед тем, кого уже вряд ли когда-нибудь увидят вновь.
Даже не принимая активного участия в диалоге, мужчина становился невольным слушателем и нечаянным свидетелем историй, повествующих о перипетиях жизни его попутчиков - утомлённой невзгодами женщины, ехавшей в никуда с надеждой именно там обрести право на второй шанс; атлетичного, невероятно уверенного в себе молодого человека, возвращавшегося с безоговорочной победой с очередных спортивных состязаний; симпатичной пары окрылённых любовью молодожёнов, направлявшихся в гораздо более тёплые края на свой медовый месяц; беззаботных и бесхитростных студентов, спешащих на свою первую сессию.
Поделившись собственными переживаниями и радостями, а также испив до дна горько-сладкий коктейль из чужих откровений, люди, по достижении конечной точки пути, покидали поезд. На их место приходили новые. Это был непрерывный процесс, более похожий на ритуал, в котором каждый имел право быть услышанным.
Несмотря на солидный возраст, все значительные события и люди, которые присутствовали в жизни Владимира Николаевича, по-прежнему, безошибочно и в строгой хронологической последовательности идентифицировались его памятью. А за свои, без малого, семьдесят лет, повидал он, действительно, многое.
Судьба с раннего детства экзаменовала его дух, посылая испытания, одно суровее другого. Все выпавшие на долю невзгоды тот переносил с невероятным достоинством, не позволяя себе винить в происходящем кого-то или что-то, кроме себя самого. Вынесенный из этих злоключений опыт сформировал свод его собственных, незыблемых правил, главными из которых были — никогда никого не судить и ни при каких обстоятельствах не навязывать собственного мнения.
После очередной остановки, длившейся не более пары минут, в купе зашла семья – родители со своим маленьким сыном.
Взрослые деловито проигнорировали присутствие пожилого мужчины и, убрав под нижнюю полку большой матерчатый чемодан, стали раздеваться. Маленький мальчик лет пяти терпеливо стоял за дверью, ожидая возможности войти.
Своими большими, необычайно выразительными глазами он с трепетом смотрел на родителей. В отличие от мамы с папой, одет ребёнок был как-то небрежно, будто в спешке. Шапка сидела набекрень, приоткрыв одно ухо, что при морозной и ветреной погоде было крайне неосмотрительно. Длинный, неумело намотанный на шею шарф свисал почти до пояса. Красные, озябшие маленькие ручки и разрумянившееся до багрянца лицо говорили о том, что в ожидании поезда он много времени провёл на улице. Мальчик держал сумку. Её тяжесть заставляла его накрениться набок. Но он очень хотел быть полезным и стойко, не подавая виду, ожидал, когда родители освободятся и смогут её у него забрать.
Встретившись взглядом со своим будущим соседом, мальчик скромно поприветствовал его.
- Здравствуйте!
Это единственное, но столь ёмкое слово он произнёс с таким выражением и искренностью, что не мог не вызвать умиления у пожилого мужчины.
- Здравствуй, милый! Откуда же ты тут появился такой краснощёкий и заснеженный? Не с самого? ли Северного полюса?
Мальчишка улыбнулся. Это была настоящая, по-детски открытая улыбка, какой у взрослых почти не встретишь. Он уже намеревался ответить, как вдруг мама выхватила из его руки сумку и, наклонившись, еле слышно сказала ему что-то с недовольным видом. Ребёнок озадаченно взглянул на неё. Было заметно, что он не понимал, в чём заключался его проступок.
- Что тебе не понятно?! Не докучай взрослым своими бессмысленными разговорами! Раздевайся и полезай на верхнюю полку! Скоро спать!
Огорчённый тем, что расстроил маму, с огромной любовью в глазах, ребёнок попытался обнять её. Он точно боялся, что перестанет быть для неё чем-то важным. Мать же, бездушно отстранив его от себя и почти крича, повторила:
- Не мешайся под ногами! Раздевайся и полезай на верхнюю полку!
Ещё недавно сиявшие глаза малыша стали влажными. Он опустил их вниз, чтобы никто не смог разглядеть, насколько ему было обидно и больно. Даже сейчас, ребёнок беспокоился о том, чтобы своими непозволительными слезами ещё сильнее не расстроить родителей. Маленькими пальчиками он пытался развязать шарф, предательски закрутившийся узлом. Боясь совершить новые ошибки, мальчик время от времени тайком поглядывал на реакцию взрослых, которые, будто коршуны, злобно следили за его не совсем умелыми попытками.
- Ничего не можешь! Никакого терпения не хватит, чтобы сладить с таким никчёмным ребёнком! Дай сюда!
Отец мальчика с силой дёрнул шарф, едва не порвав, о чём недвусмысленно говорил треск шерстяных нитей, не выдержавших резкого рывка. Столь же стремительным движением он вытряхнул сына из куртки и, небрежно опрокинув назад, стал стаскивать с него обувь.
- Одни проблемы! С тобой одни проблемы! Не ребёнок, а наказание!
Мальчик остался в колготках и футболке. Он забился в угол и с таким гнетущим чувством вины всматривался в лица мамы и папы, что Владимир Николаевич, не совладав с собственными эмоциями, поспешил выйти. В его голове был сумбур. Потерянное лицо малыша теперь преследовало его повсюду, оно затмило собой мелькавшие в окнах размытые ландшафты, заняло все его мысли. Пожилой мужчина словно оказался на месте ребёнка, переместившись в прошлое на шестьдесят пять лет, и вновь переживал то, что все эти годы старательно пытался забыть.
Он слышал едва доносившиеся из купе слова ребёнка. И душа его разрывалась на крошечные частички, разделяя отчаяние своего маленького попутчика.
- Мамочка, извини меня, пожалуйста. Папочка, извини меня, пожалуйста. Я больше не буду вас огорчать! Обещаю!
Малыш шёпотом, будто опасаясь снова разбудить в них горькое разочарование, просил родителей простить его. Не просил – умолял! Умолял, как только это может сделать ребёнок. По-своему, по-детски. Его мольба по силе и искренности могла бы сравниться с самой действенной молитвой. Он же всего лишь хотел загладить свою вину, не позволявшую родителям любить его.
«Но какую вину?! В чём повинен это маленький, беззащитный мальчик перед своими неприступными, жестокосердными родителями? Почему он, виноватый без вины, молил о прощении у тех, кто виноват, как никто другой, но никогда этого не признает?»
Владимир Николаевич всегда пытался найти оправдание любым человеческим действиям. Даже самым свирепым и нелогичным. Но теперь он стоял перед глухой стеной и, упёршись в неё головой, тщетно силился подобрать хоть какое-то разумное объяснение происходящему.
Хаотичный бег его мыслей прервал пронзительный крик малыша, мгновение спустя переросший в плач.
- Больно!
Владимир Николаевич невольно обернулся.
Не дождавшись реакции родителей на свои мольбы, мальчик стал подбираться к ним со спины, чтобы поцеловать, но своей маленькой ножкой случайно наступил на руку отца. Тот в ярости, наотмашь, ударил его. Сильный шлепок тяжёлой мужской руки пришёлся по спине малыша. Ребёнок испуганно осел и, ощутив резкую жгучую боль, заплакал.
Сквозь слёзы и страдание он вновь и вновь просил прощения, всё более уверуя в собственную ненужность и бесполезность. Это чувство пугало его. И чем больше был нарастающий страх, тем явственнее малыш, безмерно любящий своих родителей, видел во всём происходящем только собственную вину.
Мать же, чтобы избавить себя от чрезмерного внимания назойливого сына, забросила его, как ненужную поклажу, на верхнюю полку. Когда Владимир Николаевич вернулся, малыш уже лежал там, изредка всхлипывая и перебирая своими маленькими пальчиками. В его растерянном взгляде отражалась пустота и безысходность. Он жаждал лишь одного — быть принятым родителями. Обнявшись, сидеть с ними рядом и просто разговаривать. Не важно - о чём. Важно — как. Тихо и дружно. С любовью в их глазах.
Появление соседа, казалось, никак не привлекло его внимание. Он сосредоточенно складывал свои пальчики в пирамидки, косички, крестики, то и дело сильно-сильно сжимая их между собой, будто хотел болью телесной заглушить боль душевную. Выдавить из себя свою ничтожность, нескладность.
Стараясь не смотреть в сторону родителей, о чём-то друг с другом любезно воркующих, Владимир Николаевич обратился к отторгнутому ими сынишке. Мужчина был не понаслышке знаком с тем, каково это, чувствовать себя в горьком одиночестве, находясь в окружении людей. Всего одно доброе слово, один жест внимания могли оказать нуждающемуся поддержку, способную оживить веру в собственную значимость. И он не мог позволить малышу утратить эту надежду.
- И как же тебя зовут, дружок?
Мальчишка, не поворачивая головы, украдкой взглянул в сторону говорившего. Он не верил, что кто-то обратил на него внимание. После недолгих сомнений малыш тихо заговорил.
- Миша.
- Мишка? Так ты медвежонок? Белый медвежонок! Я это сразу понял, потому и спросил, не с Северного ли полюса ты приехал.
Мальчик улыбнулся всё той же удивительно правдивой, непритворной улыбкой. А Владимир Николаевич, обрадованный, что сумел вытянуть малыша из тёмного омута тоски и самобичевания, продолжил.
- У меня для тебя есть подарок! Ты любишь конфеты? Хотя, о чём я спрашиваю?! Конечно, любишь! Все белые медвежата любят сладкое. Им только и подавай сгущённое молоко, пряники да шоколад! Но самым любимым их лакомством являются конфеты «Мишка на севере». Угощайся!
Поднимаясь, чтобы передать своему маленькому другу угощение, он попытался взглядом добиться одобрения на это действие со стороны родителей. Но те лишь состроили недовольные гримасы и показательно отвернулись.
Так как путешествие Владимира Николаевича близилось к завершению, у него оставалось лишь две конфеты, которые он решил разделить следующим образом. Одну Миша скушает сейчас, а другую - утром. С чаем. Так мужчина сможет поднять ему настроение и перед сном, и после него.
Мальчик протянул свою маленькую ручку. Но прежде, чем прикоснуться к манящей его сладости, опустил голову вниз, чтобы посмотреть на реакцию мамы и папы. Те по-прежнему упорно не желали замечать происходящего.
- Спасибо.
Взяв конфету, Миша попытался слезть с верхней полки. Он не был в состоянии самостоятельно нащупать ступеньку. Потому, рискуя в любой момент упасть, беспомощно искал своей маленькой ножкой опору. Это не на шутку встревожило Владимира Николаевича, но только не родителей малыша. Стремительно вскочив с места, мужчина заботливо помог ему спуститься.
Мальчик, боязливо вглядываясь в лицо мамы, протянул ей свою единственную конфету.
- Мамочка, кушай, пожалуйста. Я не заслуживаю этого угощения. Когда исправлюсь, тогда будет можно. Да? И не забудь дать половинку папе. Он тоже любит сладкое.
Женщина, с укором посмотрев на ребёнка, взяла сладость и, как пыльную тряпку, двумя пальцами брезгливо положила её на край стола. Не поблагодарив малыша ни словом, ни взглядом, она всё в той же требовательной манере процедила сквозь зубы:
- Кто тебе разрешил спуститься?!
Перед тем, как укладываться спать, оба родителя ненадолго покинули купе, оставив Мишу наедине с Владимиром Николаевичем. За эти скоротечные несколько минут мужчина узнал, что, оказывается, прокатиться на поезде было давней мечтой малыша. Мальчик с нетерпением ждал этого момента, тщательно готовился к нему. Множество раз представлял, как он выложит на стол из своей маленькой сумочки любимый яблочный сок, ароматную, обильно посыпанную сахаром плюшку и журнал с разноцветными картинками, посвящённый паровозам и железной дороге. Будет с мамой и папой внимательно смотреть в окно, чтобы не упустить ни одной интересной детали. И вот долгожданный момент настал...
- Миша, а твои мама с папой всегда такие строгие?
- Нет. Только когда я виноват.
- И часто ты бываешь виноват?
- Всегда!
- А почему ты всегда виноват?
- Потому что виноват тот, кто сильнее любит! Он всегда извиняется первым, чтобы никогда не огорчать других.
Ранним утром, собирая свои вещи, Владимир Николаевич бережно поправил сброшенное мальчиком во сне одеяло и положил вторую конфету рядом с его подушкой. Первая так и лежала на столе. Одинокая и отвергнутая, как маленький Мишка с Северного полюса.
Внутри этой железной «змеи», в ярко освещённом купе ехал человек. Близилась третья ночь его пути. И если бы другой, свыкшись с монотонной чёрно-белой картинкой в помутневшем окне, давно занимал себя нескончаемыми беседами с попутчиками, то он праздным разговорам предпочитал молчаливое созерцание.
Для него не было ничего интереснее, чем наблюдать за сменяющими друг друга полотнами, написанными кистью непревзойдённого мастера; за безукоризненными шедеврами пейзажной живописи, созданными самой Природой.
***
Изредка отвлекаясь от любования первозданностью Севера, ещё не тронутой современной цивилизацией, он пытливо приглядывался к своим случайным соседям. Это были люди разного возраста и комплекции, различавшиеся между собой воспитанием, кругозором, темпераментом, взглядами на жизнь; строившие амбициозные планы, переживавшие из-за неудач, разочарованные несправедливостью, мечтавшие о счастье. Одним словом, люди — самые что ни на есть обыкновенные и, в то же время, по-своему уникальные.
Оказавшись в поезде вместе, совершенно незнакомые доселе, они вдруг открывали свои сердца, делясь самым сокровенным. Словно пользуясь возможностью излить душу, исповедаться перед тем, кого уже вряд ли когда-нибудь увидят вновь.
Даже не принимая активного участия в диалоге, мужчина становился невольным слушателем и нечаянным свидетелем историй, повествующих о перипетиях жизни его попутчиков - утомлённой невзгодами женщины, ехавшей в никуда с надеждой именно там обрести право на второй шанс; атлетичного, невероятно уверенного в себе молодого человека, возвращавшегося с безоговорочной победой с очередных спортивных состязаний; симпатичной пары окрылённых любовью молодожёнов, направлявшихся в гораздо более тёплые края на свой медовый месяц; беззаботных и бесхитростных студентов, спешащих на свою первую сессию.
Поделившись собственными переживаниями и радостями, а также испив до дна горько-сладкий коктейль из чужих откровений, люди, по достижении конечной точки пути, покидали поезд. На их место приходили новые. Это был непрерывный процесс, более похожий на ритуал, в котором каждый имел право быть услышанным.
***
Несмотря на солидный возраст, все значительные события и люди, которые присутствовали в жизни Владимира Николаевича, по-прежнему, безошибочно и в строгой хронологической последовательности идентифицировались его памятью. А за свои, без малого, семьдесят лет, повидал он, действительно, многое.
Судьба с раннего детства экзаменовала его дух, посылая испытания, одно суровее другого. Все выпавшие на долю невзгоды тот переносил с невероятным достоинством, не позволяя себе винить в происходящем кого-то или что-то, кроме себя самого. Вынесенный из этих злоключений опыт сформировал свод его собственных, незыблемых правил, главными из которых были — никогда никого не судить и ни при каких обстоятельствах не навязывать собственного мнения.
***
После очередной остановки, длившейся не более пары минут, в купе зашла семья – родители со своим маленьким сыном.
Взрослые деловито проигнорировали присутствие пожилого мужчины и, убрав под нижнюю полку большой матерчатый чемодан, стали раздеваться. Маленький мальчик лет пяти терпеливо стоял за дверью, ожидая возможности войти.
Своими большими, необычайно выразительными глазами он с трепетом смотрел на родителей. В отличие от мамы с папой, одет ребёнок был как-то небрежно, будто в спешке. Шапка сидела набекрень, приоткрыв одно ухо, что при морозной и ветреной погоде было крайне неосмотрительно. Длинный, неумело намотанный на шею шарф свисал почти до пояса. Красные, озябшие маленькие ручки и разрумянившееся до багрянца лицо говорили о том, что в ожидании поезда он много времени провёл на улице. Мальчик держал сумку. Её тяжесть заставляла его накрениться набок. Но он очень хотел быть полезным и стойко, не подавая виду, ожидал, когда родители освободятся и смогут её у него забрать.
Встретившись взглядом со своим будущим соседом, мальчик скромно поприветствовал его.
- Здравствуйте!
Это единственное, но столь ёмкое слово он произнёс с таким выражением и искренностью, что не мог не вызвать умиления у пожилого мужчины.
- Здравствуй, милый! Откуда же ты тут появился такой краснощёкий и заснеженный? Не с самого? ли Северного полюса?
Мальчишка улыбнулся. Это была настоящая, по-детски открытая улыбка, какой у взрослых почти не встретишь. Он уже намеревался ответить, как вдруг мама выхватила из его руки сумку и, наклонившись, еле слышно сказала ему что-то с недовольным видом. Ребёнок озадаченно взглянул на неё. Было заметно, что он не понимал, в чём заключался его проступок.
- Что тебе не понятно?! Не докучай взрослым своими бессмысленными разговорами! Раздевайся и полезай на верхнюю полку! Скоро спать!
Огорчённый тем, что расстроил маму, с огромной любовью в глазах, ребёнок попытался обнять её. Он точно боялся, что перестанет быть для неё чем-то важным. Мать же, бездушно отстранив его от себя и почти крича, повторила:
- Не мешайся под ногами! Раздевайся и полезай на верхнюю полку!
Ещё недавно сиявшие глаза малыша стали влажными. Он опустил их вниз, чтобы никто не смог разглядеть, насколько ему было обидно и больно. Даже сейчас, ребёнок беспокоился о том, чтобы своими непозволительными слезами ещё сильнее не расстроить родителей. Маленькими пальчиками он пытался развязать шарф, предательски закрутившийся узлом. Боясь совершить новые ошибки, мальчик время от времени тайком поглядывал на реакцию взрослых, которые, будто коршуны, злобно следили за его не совсем умелыми попытками.
- Ничего не можешь! Никакого терпения не хватит, чтобы сладить с таким никчёмным ребёнком! Дай сюда!
Отец мальчика с силой дёрнул шарф, едва не порвав, о чём недвусмысленно говорил треск шерстяных нитей, не выдержавших резкого рывка. Столь же стремительным движением он вытряхнул сына из куртки и, небрежно опрокинув назад, стал стаскивать с него обувь.
- Одни проблемы! С тобой одни проблемы! Не ребёнок, а наказание!
Мальчик остался в колготках и футболке. Он забился в угол и с таким гнетущим чувством вины всматривался в лица мамы и папы, что Владимир Николаевич, не совладав с собственными эмоциями, поспешил выйти. В его голове был сумбур. Потерянное лицо малыша теперь преследовало его повсюду, оно затмило собой мелькавшие в окнах размытые ландшафты, заняло все его мысли. Пожилой мужчина словно оказался на месте ребёнка, переместившись в прошлое на шестьдесят пять лет, и вновь переживал то, что все эти годы старательно пытался забыть.
Он слышал едва доносившиеся из купе слова ребёнка. И душа его разрывалась на крошечные частички, разделяя отчаяние своего маленького попутчика.
- Мамочка, извини меня, пожалуйста. Папочка, извини меня, пожалуйста. Я больше не буду вас огорчать! Обещаю!
Малыш шёпотом, будто опасаясь снова разбудить в них горькое разочарование, просил родителей простить его. Не просил – умолял! Умолял, как только это может сделать ребёнок. По-своему, по-детски. Его мольба по силе и искренности могла бы сравниться с самой действенной молитвой. Он же всего лишь хотел загладить свою вину, не позволявшую родителям любить его.
«Но какую вину?! В чём повинен это маленький, беззащитный мальчик перед своими неприступными, жестокосердными родителями? Почему он, виноватый без вины, молил о прощении у тех, кто виноват, как никто другой, но никогда этого не признает?»
Владимир Николаевич всегда пытался найти оправдание любым человеческим действиям. Даже самым свирепым и нелогичным. Но теперь он стоял перед глухой стеной и, упёршись в неё головой, тщетно силился подобрать хоть какое-то разумное объяснение происходящему.
Хаотичный бег его мыслей прервал пронзительный крик малыша, мгновение спустя переросший в плач.
- Больно!
Владимир Николаевич невольно обернулся.
Не дождавшись реакции родителей на свои мольбы, мальчик стал подбираться к ним со спины, чтобы поцеловать, но своей маленькой ножкой случайно наступил на руку отца. Тот в ярости, наотмашь, ударил его. Сильный шлепок тяжёлой мужской руки пришёлся по спине малыша. Ребёнок испуганно осел и, ощутив резкую жгучую боль, заплакал.
Сквозь слёзы и страдание он вновь и вновь просил прощения, всё более уверуя в собственную ненужность и бесполезность. Это чувство пугало его. И чем больше был нарастающий страх, тем явственнее малыш, безмерно любящий своих родителей, видел во всём происходящем только собственную вину.
Мать же, чтобы избавить себя от чрезмерного внимания назойливого сына, забросила его, как ненужную поклажу, на верхнюю полку. Когда Владимир Николаевич вернулся, малыш уже лежал там, изредка всхлипывая и перебирая своими маленькими пальчиками. В его растерянном взгляде отражалась пустота и безысходность. Он жаждал лишь одного — быть принятым родителями. Обнявшись, сидеть с ними рядом и просто разговаривать. Не важно - о чём. Важно — как. Тихо и дружно. С любовью в их глазах.
Появление соседа, казалось, никак не привлекло его внимание. Он сосредоточенно складывал свои пальчики в пирамидки, косички, крестики, то и дело сильно-сильно сжимая их между собой, будто хотел болью телесной заглушить боль душевную. Выдавить из себя свою ничтожность, нескладность.
Стараясь не смотреть в сторону родителей, о чём-то друг с другом любезно воркующих, Владимир Николаевич обратился к отторгнутому ими сынишке. Мужчина был не понаслышке знаком с тем, каково это, чувствовать себя в горьком одиночестве, находясь в окружении людей. Всего одно доброе слово, один жест внимания могли оказать нуждающемуся поддержку, способную оживить веру в собственную значимость. И он не мог позволить малышу утратить эту надежду.
- И как же тебя зовут, дружок?
Мальчишка, не поворачивая головы, украдкой взглянул в сторону говорившего. Он не верил, что кто-то обратил на него внимание. После недолгих сомнений малыш тихо заговорил.
- Миша.
- Мишка? Так ты медвежонок? Белый медвежонок! Я это сразу понял, потому и спросил, не с Северного ли полюса ты приехал.
Мальчик улыбнулся всё той же удивительно правдивой, непритворной улыбкой. А Владимир Николаевич, обрадованный, что сумел вытянуть малыша из тёмного омута тоски и самобичевания, продолжил.
- У меня для тебя есть подарок! Ты любишь конфеты? Хотя, о чём я спрашиваю?! Конечно, любишь! Все белые медвежата любят сладкое. Им только и подавай сгущённое молоко, пряники да шоколад! Но самым любимым их лакомством являются конфеты «Мишка на севере». Угощайся!
Поднимаясь, чтобы передать своему маленькому другу угощение, он попытался взглядом добиться одобрения на это действие со стороны родителей. Но те лишь состроили недовольные гримасы и показательно отвернулись.
Так как путешествие Владимира Николаевича близилось к завершению, у него оставалось лишь две конфеты, которые он решил разделить следующим образом. Одну Миша скушает сейчас, а другую - утром. С чаем. Так мужчина сможет поднять ему настроение и перед сном, и после него.
Мальчик протянул свою маленькую ручку. Но прежде, чем прикоснуться к манящей его сладости, опустил голову вниз, чтобы посмотреть на реакцию мамы и папы. Те по-прежнему упорно не желали замечать происходящего.
- Спасибо.
Взяв конфету, Миша попытался слезть с верхней полки. Он не был в состоянии самостоятельно нащупать ступеньку. Потому, рискуя в любой момент упасть, беспомощно искал своей маленькой ножкой опору. Это не на шутку встревожило Владимира Николаевича, но только не родителей малыша. Стремительно вскочив с места, мужчина заботливо помог ему спуститься.
Мальчик, боязливо вглядываясь в лицо мамы, протянул ей свою единственную конфету.
- Мамочка, кушай, пожалуйста. Я не заслуживаю этого угощения. Когда исправлюсь, тогда будет можно. Да? И не забудь дать половинку папе. Он тоже любит сладкое.
Женщина, с укором посмотрев на ребёнка, взяла сладость и, как пыльную тряпку, двумя пальцами брезгливо положила её на край стола. Не поблагодарив малыша ни словом, ни взглядом, она всё в той же требовательной манере процедила сквозь зубы:
- Кто тебе разрешил спуститься?!
***
Перед тем, как укладываться спать, оба родителя ненадолго покинули купе, оставив Мишу наедине с Владимиром Николаевичем. За эти скоротечные несколько минут мужчина узнал, что, оказывается, прокатиться на поезде было давней мечтой малыша. Мальчик с нетерпением ждал этого момента, тщательно готовился к нему. Множество раз представлял, как он выложит на стол из своей маленькой сумочки любимый яблочный сок, ароматную, обильно посыпанную сахаром плюшку и журнал с разноцветными картинками, посвящённый паровозам и железной дороге. Будет с мамой и папой внимательно смотреть в окно, чтобы не упустить ни одной интересной детали. И вот долгожданный момент настал...
***
- Миша, а твои мама с папой всегда такие строгие?
- Нет. Только когда я виноват.
- И часто ты бываешь виноват?
- Всегда!
- А почему ты всегда виноват?
- Потому что виноват тот, кто сильнее любит! Он всегда извиняется первым, чтобы никогда не огорчать других.
***
Ранним утром, собирая свои вещи, Владимир Николаевич бережно поправил сброшенное мальчиком во сне одеяло и положил вторую конфету рядом с его подушкой. Первая так и лежала на столе. Одинокая и отвергнутая, как маленький Мишка с Северного полюса.
